СИТУАЦИЯ, КАК НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ 1917 ГОДА

Беседа с епископом Душанбинским и Таджикистанским Питиримом.

Анастасия Рахлина

О разжиженном христианстве, стремительной исламизации, новых «европейских ценностях», ненависти к христианству истинному и о том, во что это может вылиться.

 

Епископ Душанбинский и Таджикистанский Питирим
Епископ Душанбинский и Таджикистанский Питирим

    

 

«Комфортное христианство – это нежелание нести крест»

– Владыка, что такое «комфортное христианство» и «розовое христианство», о котором вы говорили в своей проповеди, опубликованной у нас на портале? Можно ли сказать, что комфортное христианство – это духовная болезнь нашего времени?

– Как Господь сказал? – «Возьми крест свой и следуй за Мной». Вот смысл всего христианства. А комфортное христианство – это в первую очередь нежелание нести крест.

И это болезнь не сугубо нашего времени, это началось сразу: как только появилось христианство, были христиане ревностные и христиане ленивые.

Первые века христианства сами по себе были очень некомфортные: шли гонения, и христианами оставались только самые ревностные. А те, кто случайно оказывался в их рядах, или отрекались от Христа или же – из философов, ученых мужей – не хотели себя перестраивать под христианское учение, а христианское учение перестраивали под себя.

Так в среде гностиков появляются первые ереси: это ведь тоже своего рода комфорт – чтобы удобно было им мыслить именно так, как они хотят, ни от чего не отказываясь.

А когда христианство стало разрешенной религией, со времен Константина Великого, вот оно и начинается: возникает феномен «комфортного христианства». Почему монастыри получают тогда такое массовое распространение? Потому что ревностные христиане уходили из городов, где эту ревность сохранять было уже невозможно.

Комфортное христианство было всегда. Но то, о чем я говорил в своей проповеди, – это «розовое христианство». Этот термин появился в XIX веке, в среде славянофилов, думающих людей, которые пробудили в уже довольно секулярном обществе интерес к христианству (так же, как и в конце советской эпохи), – и появились люди, которые захотели жить, как они хотят, ни от чего не отказываясь, и в то же время называться христианами.   

«Розовое христианство» – это такое разбавленное, разжиженное христианство. Оно вылилось в начале XX века в обновленчество, но попало под жернова атеистической идеологии и, не найдя сочувствия в народе, сгинуло на бескрайних просторах советской империи.

В конце XX века – в 1980-х – начале 1990-х годов – тоже многие из интеллигентов побежали в Церковь. Но побежали зачем? Не за Христом, а потому что это было модно, Церковь воспринималась как оппозиция власти, – хотя в большей степени в советские времена власть была оппозиционной Церкви, а не наоборот.

И вот в Церковь хлынуло огромное количество людей из интеллигентной среды, которые пришли не за Христом, а за чем-то другим. И сейчас эти люди из Церкви уходят.

Похожая картина наблюдается и в монастырях. В 1990-е годы много людей пришло в монастыри. Прожили по 10–15 лет, кто-то даже сан принял, и вот теперь уходят. Потому что пришли не ради Христа, а из-за сложных условий жизни, потому что деваться было некуда, – особенно из очень неблагополучных республик шли в российские монастыри. Так духовники благословляли: иди в монастырь. И человек, не имея монашеского призвания, оказался в монастыре, промучился там 10–15 лет и всё равно ушел.

Уходят сейчас люди, которые пришли в Церковь за чем-то другим, а не ради спасения души – и, естественно, рано или поздно разочаровываются. А если люди приходят в Церковь не за Христом, сразу начинаются соблазны.

Эти бабушки – грубый фильтр церковный: они отфильтровывают тех, кто пришел в Церковь не за Христом, а за чем-то другим

Некоторые даже и не доходят: придут, на них какая-нибудь бабушка налетит, и человек сразу же уходит. Эти бабушки – грубый фильтр церковный. Их часто ругают, они критике подвергаются, а они отфильтровывают тех людей, которые пришли в Церковь не за Христом, а за чем-то другим.

Многие сегодня хотят, чтобы Церковь была «церковью хороших людей». А Церковь – это лечебница. Здесь все маски, все завесы спадают, человек становится виден таким, какой он есть. И, естественно, что такой, какой он есть, он довольно-таки непригляден.

Приходя в Церковь, мы должны терпеть, носить немощи друг друга. Ведь и наши немощи тоже носят! Мы почему-то всё время думаем о том, как мы других терпим, чужие немощи несем, не задумываясь о том, что нас самих еще больше терпят и носят наши немощи.  

Люди, которые приходят в Церковь не за Христом, ищут какого-то комфорта, спокойного состояния. Но будет и спокойное состояние, и комфорт – но другой. Только до этого состояния еще нужно дорасти.

– Но, владыка, как разбудить людей? Люди ходят в храм, участвуют в Таинствах, но всё это… как бы по инерции. Какой там крест! Нужно, чтобы всё было удобно: и служба не длинная, и на посты послабление, и вообще чтобы не мешало жить, потому что завтра на работу.

– В благоприятное время – как сейчас у нас: все могут ходить в храм, гонений нет – большая часть христиан будет именно такой. Она и всегда была такой.

Процент настоящих христиан в истории Церкви не менялся – он всегда был небольшим: 3–6 процентов от общей массы называющих себя христианами. Он обозначался именно во время гонений. Как в советское время: начались гонения, и эта вся масса, которая просто ходила в храм, ходить перестала. А разбудила людей война – Божие посещение. А когда нет войны – скорби и болезни приближают человека к Богу, заставляют задуматься о скоротечности и непостоянстве земной жизни.

«ИГ – это сила, которая должна снести антихристианскую Европу»

– Вы живете в исламском регионе. Скажите нам о ревности мусульман. Приходилось читать – отец Димитрий Смирнов в частности говорил, – что часто русские уходят в ислам потому, что там есть ревность, горение по вере.

Принимают ислам как раз те, кто только по имени христиане. Настоящий христианин никогда не примет ислам чисто из вероучительных мотивов

– Принимают ислам как раз те, кто только по имени христиане. Настоящий христианин, конечно, никогда не примет ислам чисто из вероучительных мотивов: те, кто хорошо знает наше вероучение и хотя бы поверхностно знает ислам, понимают, что спасения в исламе нет. А уходят как раз те, кто этих основ не знает. И это наша беда.     

Сейчас в Таджикистане мощная исламизация. Давно процессы идут, но сейчас они всё больше и больше набирают темп. Причем исламизируется молодежь. Если люди старшего поколения, которые еще помнят Советский Союз, не очень ревностно соблюдают посты или какие-то внешние установления, то молодежь, подростки фанатично это выполняют.

Двигателем является в основном гордыня: эти мальчишки, юноши, молодые ребята, они друг перед другом напоказ себя выставляют: для них это позор, если ты не держишь уразу.

В последние годы ураза[1] выпадает на самое жаркое время года. А здесь температура доходит до 60 градусов на солнце – а они на солнце работают, тяжелым физическим трудом занимаются – и им нельзя ни есть, ни, самое страшное, пить. Они фактически сознание теряют, их из шланга поливают, но они не пьют! «Вам же разрешили – в мечети разрешают пить воду в такую жару!» Нет, они не могут себе позволить выпить воды, потому что для них это позор.

– А почему для наших-то не позор? Как пост, начинается: ваш Типикон для монахов, а мы все болящие и машину водим, нам нельзя реакцию терять.

– Да, у нас постоянно берут благословение на послабление поста. (Смеется.)

– Почему так?

– Знаете почему? Может, мы как христиане уже состарились? Как вот греки в свое время. У нас уже много веков христианство – а когда нация только крестится, только принимает христианство, вот тогда появляются подвижники и все очень ревностно всё соблюдают. Пассионарность зашкаливает.   

А не исключено, что стремление исламского мира ревностно соблюдать свои обряды – это залог того, что, когда они примут христианство (а есть такие пророчества, что третья часть исламского мира примет христианство), они будут очень ревностными христианами, и нам тогда будет очень стыдно, и, может быть, их ревность подстегнет и нас.

 

    

 

Вы знаете, я вспоминаю слова святителя Григория Двоеслова. Он спрашивал: как правильно – или же соблюдать ревностно пост, аскезу и при этом гордиться, или же смиряться и почти ничего не соблюдать?

– Конечно, не соблюдать!

Григорий Двоеслов говорит: нет, пусть лучше будет гордость, но человек будет нести подвиги, а Господь Сам найдет, как его смирить

– (Смеется.) Нынешние христиане именно так и отвечают! А Григорий Двоеслов говорит: нет, пусть лучше будет гордость, но человек будет нести подвиги, а Господь Сам найдет, как его смирить.

А у нас мало кто всё ревностно соблюдает – ну разве что монахи. Хотя нет, есть и миряне. Иногда бывает стыдно, когда исповедуешь мирян, и они каются, например, что во время Великого поста среди недели поели пищу с растительным маслом. А мы сами едим с растительным маслом и даже забываем в этом исповедаться – это для нас уже стало нормой. А вот миряне бывают очень ревностные.

Еще очень важно, чтобы рядом был пример. Если не будет примера, человеку очень сложно самому себя на что-то понуждать.

Всегда нужен учитель. Мало кто из подвижников вырос без учителя – это величайшее подвижничество, кто смог сам себя понудить. Да и то, мне кажется, всё равно у них был какой-то учитель, который заставлял себе подражать.

Но трагедия нашего времени в том, что мы не можем быть учениками.   

Про это хорошо говорил отец Рафаил (Карелин): последние Глинские старцы умирали, эти гиганты духовные, имевшие огромный опыт, бесценные богатства, которые они хотели передать нам, а мы, говорит, не могли это вместить, не могли взять по своей немощи[2].

Люди стали слабые, не могут воспринять богатый духовный опыт – потому что это крест, очень тяжелый крест.

Этот разрыв между старцами и послушниками сейчас и наблюдается: почему и старцев уже практически не осталось – потому что нет послушников, нет людей, которые могли бы этот богатый опыт перенять.

Информационная среда, технологии современные, компьютеры парализует волю – именно в подвижничестве

Очень все стали расслабленными. Вся эта информационная агрессивная среда, технологии современные, компьютеры – всё это очень расслабляет. Молодежь не вылезает из телефонов, постоянно что-то смотрят, во что-то играют – а это парализует волю.

Всё это направлено на то, чтобы опутать человека хитро расставленными сетями так, чтобы он не мог из них вырваться.

Парализуется воля именно в подвижничестве. Все это прекрасно знают и понимают, но сделать с этим ничего практически не могут. Потому что это паутина уже всех нас опутала. Если только Господь как-то не вмешается и не изменит всё это. А так мы все в этих сетях зависли – в том числе и мы сейчас с вами тоже.

– Владыка, с одной стороны, мы видим агрессивный ислам в виде ИГ. С другой стороны, в Европе новые «европейские ценности», гей-браки и прочая, которые потихонечку подбираются и к христианским странам. Что можно этому противопоставить?

– Да, две силы, вы сейчас очень хорошо обозначили: антиислам и антихристианство.

В исламском мире появляется антиислам в виде политизированной идеологии Исламского государства. Он разрушает ислам изнутри, взрывает его, потому что если такой ислам будет распространяться, то долго он не продержится.

Изначально ислам был не такой. Он не уничтожал христиан полностью.

Мы знаем, что когда турками завоевывалась Византийская империя, остались Константинопольский и другие Патриархаты – да, разгромленные, лишенные былого величия, сильно сократившиеся до этих 3–6 процентов верующих, но остались церкви, в которых разрешалось молиться и приносить бескровную Жертву. Более того – балканские Церкви жили под турками лучше, чем под греками-фанариотами.

Турецкое иго оказалось лучше греческого: то, как греки подавляли проявления в лучшем смысле национализма, совершенно неприемлемо: не разрешали совершать богослужения на национальных языках, не рукополагали священников из местного населения – много такого было. А турки всё это разрешали, если им не сопротивлялись.

Ты платишь налог[3], откупаешься от них, и всё – они тебя не трогают. Коран запрещает убивать людей Писания – христиан и иудеев. Они должны быть в униженном положении и должны платить дань, но убивать их нельзя.

ИГ действует совершенно по-другому, оставляя после себя горы трупов и груды развалин.

А что происходит в Европе? Если здесь – антиислам, то там – антихристианство.

Посмотрите, как начала строиться эта пирамида: антихристианство стало захватывать Европу, и тут же возник ИГИЛ – возникает сила, которая должна снести антихристианскую Европу.   

ИГ – наказание Божие Европе за содомские грехи, которые она сделала легитимными

Расстановка сил уже определилась. И это наказание Божие безбожной Европе за содомские грехи, которые она сделала легитимными. А это уже вопиет об отмщении.

Долго это продолжаться не может: это грехи, которые Бога вынуждают действовать. И наказание будет – об этом говорят многие афонские старцы.

Они говорят, что Европу и весь западный мир ждет страшная кара, наказание, и орудием является как раз «Исламское государство».

– А нас в России это как касается?

– И у нас в России тоже далеко не всё благополучно. Вы знаете, когда я приезжаю в Россию и ловлю такси, сколько раз замечал: от меня водитель отворачивается, он меня видеть не хочет, ненавидит, сквозь зубы еле-еле говорит. Я с трудом доезжаю до места назначения.

– Ну а вы, естественно, в подряснике? Извините, что я так спрашиваю.

– Да, я всегда ношу подрясник. И хотя не всякий догадается, что я – епископ, но сразу видно, что священнослужитель.

– Имеется в виду наш московский водитель, не приезжий?

– Подмосковный, местный – не гастарбайтер. Один или два раза мужчины меня возили, один раз женщина… Это ужас какой-то, с чем приходится сталкиваться. Они ненавидят Церковь, они не могут видеть священнослужителя. У них заметно такое отвращение, что они даже разговаривать со мной не могут. Здесь (в Таджикистане. – А.Р.) такого вообще нет. Мусульмане относятся с уважением: «Да-да, Русская Церковь, мы вас уважаем, пожалуйста, пожалуйста». Небо и земля.

Приезжаю в Россию православную и вижу, что меня там ненавидят, многие ненавидят, большинство, я бы даже сказал.   

Понимаете, в России огромное количество людей ненавидят Православие, истинное христианство

Я сам из Сергиева Посада, там вырос. Удивительный феномен таких городов: там живут подчеркнуто нерелигиозные люди. Вот у меня сосед: в течение десятилетий он жил рядом с Троице-Сергиевой Лаврой – первый дом от Лавры – и, как говорят его же родственники, ни разу там не был. Это просто парадокс. В это с трудом верится. Он не выносит колокольного звона. Кончилось тем, что он просто уехал, не смог там жить.

Понимаете, в России очень много проблем. Огромное количество людей, которые ненавидят Православие, истинное христианство.

А «розовое христианство», которое их не раздражает, которое им удобно, они примут.

Борьба со строительством храма в парке «Торфянка» обнажила очень серьезную болезнь российского общества, в частности в Москве. Москвичи ведь тоже особые люди. Они всегда возмущались какими-то неудобствами.

«Перед революцией люди тоже как будто не понимали, что они творят»

– Вы очень точно сказали: «всегда возмущались какими-то неудобствами».

– Но надо знать меру протеста и понимать, против чего ты идешь. Против чего ты борешься. Совершенно немыслимо бороться против того, чтобы в сквере или парке построили храм.

Храм немного места занимает по сравнению со всем парком. Если там будет храм, это не значит, что вырубят все деревья, – наоборот, еще посадят.

У храма всегда очень красиво бывает, и храм, как правило, хорошо вписывается в окружающий ландшафт. Это же, наоборот, украшение парка!

 

Протест против строительства храма в парке Торфянка
Протест против строительства храма в парке Торфянка

    

 

Я вообще не понимаю тех людей, которым важнее выгулять свою собаку или ребенка, но чтоб храма не было.

Это что же за ребенок-то вырастет, если ради него ты не разрешишь построить храм?

Понимаете, нужно учитывать один момент, таинственный, метаисторический, если хотите. Сейчас ситуация очень схожа с той, которая была накануне революции 1917 года.

– Я хотела вас спросить про это. Очень интересно.

Перед революцией люди как обезумевшие были – боролись за свободу. Причем все сословия. В том числе и многие из духовных

– Ведь перед революцией люди тоже как будто не понимали, что они творят. Они совершенно представить себе не могли, что их ждет впереди – эта катастрофа жуткая, – чем всё закончится. Как обезумевшие были – боролись за свободу. Причем боролись все – все сословия. В том числе и многие из духовных. Боролись против самодержавия. Лучшие потом новомучениками стали, в лагерях поняли, что это за свобода.

И есть один аспект, который специально почти не исследовался: очень интересно проследить судьбы этих людей. Как высказывались, о чем говорили те, кто был против самодержавия, и как у них сложились судьбы после революции.

Как будто каждый готовил себе жуткую трагедию в будущем – те, кто в этом участвовал.

А тех, кто не участвовал, Господь сохранил. Большинство из них эмигрировало.

 

Анна Вырубова с государыней Александрой Феодоровной. 1910 г.
Анна Вырубова с государыней Александрой Феодоровной. 1910 г.

    

 

Да вот яркий пример – Анна Вырубова[4]. Уж казалось бы, кого первого должны были расстрелять и уничтожить, так это ее. А она смогла уехать, оказалась в Финляндии. Тоже через многие скорби, искушения прошла, но умерла своей смертью. Человек был предан Царской Семье – и вот за эту преданность Господь ее сохранил. Как и многих других – и иерархов, и простых людей.

 

Монахиня Мария (Вырубова) в Валаамском скиту, 20-е годы
Монахиня Мария (Вырубова) в Валаамском скиту, 20-е годы

Это важно – проследить судьбы людей, как им потом пришлось расплачиваться за то, что они сделали в состоянии ослепления.

 

И те, кто сегодня борется со строительством храма, готовят трагедию в будущем. Личную трагедию.

Понимаете, эта сила (ИГИЛ. – А.Р.) готовится пойти не только в Центральную Азию, но и на Россию, и в Москву, и куда угодно. А в Москве сколько их потенциальных союзников! Туда и идти не надо, просто бросить клич, и всё.

Как будет распространяться эта кара Божия, зависит от того, что мы сейчас делаем

И как будет распространяться эта кара Божия, зависит от того, что мы сейчас делаем.

Мы сейчас закладываем тот код, ту программу, которая потом будет разворачиваться. Людям нужно думать о том, что с ними будет в будущем. Зачем вы накликаете на себя беду?

Потому что как начнется эта кара, придет этот «день лют», всё – уже не остановишь. Вот как сейчас на Украине: попробуй, останови. Три года назад кто об этом думал: процветающий Донбасс был на Украине!

А тоже расслабились. По первым беженцам, которые оказались в России, мы же видим, какие у них были претензии: давайте нам курортные условия. Люди не понимали, что с ними произошло, какая трагедия и что теперь ее уже не остановишь – это трагедия на всю жизнь.

Также и в Таджикистане было. Я вижу людей, которые пережили гражданскую войну[5]: это страшно, они повреждены на всю жизнь. У них психика повреждена. Их расстреливали, они под пулями бежали. Это накладывает отпечаток на всю жизнь.

А молодое поколение, которое не видело войны, бредит ИГИЛом!  

Буквально сегодня информация прошла, что на юге Таджикистана подростки вывесили флаг ИГИЛа. Они не понимают, им бесполезно что-то объяснять. Для них появилась цель, смысл их существования.

 

Молодежь бредит халифатом. На фото боевик с флагом ИГ
Молодежь бредит халифатом. На фото боевик с флагом ИГ

    

 

Это происходит прямо на глазах – еще полгода назад ничего этого не было. Самых горячих сносит в радикализм, в экстремизм. Они мечтают быть боевиками, поехать в Сирию, хотят, чтобы сюда пришел ИГИЛ и они стали воинами халифата.

Нам нельзя сидеть – они исламизируются, они-то активные, а мы чего?

Процессы происходят, причем происходят стремительно. И нам нельзя сидеть – они исламизируются, они-то активные, а мы чего?

А мы – расслабленные, а у нас из монастырей люди побежали, а у нас из Церкви интеллигенция уходит. У нас наступает полный паралич.

Но Господь как в таких случаях всегда поступал? Кара, наказание, война – чтобы люди как-то встряхнулись и обратились к Богу. Но не Бог посылает наказание, а сами люди развязывают войны и бывают виновниками катаклизмов – Бог попускает этому произойти, когда других средств к исправлению не остается.

Это же мы сами приближаем наказание своей расслабленностью, этой своей борьбой со строительством храмов, спорами какими-то.

Сейчас спор возник по поводу выставки в Манеже. Опять нас втягивают в этот спор. Получается, что и те, и другие грешат. Нас, православных, тоже разделяют. Часто такое бывает. Им главное втянуть, разделить на две партии – «за» и «против».

 

Демонстрация «Я – Шарли!»
Демонстрация «Я – Шарли!»

    

 

Не могу согласиться с методами, к которым прибегает Дмитрий Цорионов (Энтео): бегает и выискивает, где бы оскорбили его чувства. Это с одной стороны. А с другой стороны, нельзя терпеть то, что происходит. Такое кощунство ни одна религия терпеть не будет, кроме православных. Ну, а католики с протестантами – так они и сами могут такое сделать, такую выставку, даже еще хуже. Позорный марш «Я Шарли» – яркое свидетельство тому.

«Развратное общество неизбежно превращается в Содом»

– Так и православные тоже уже могут.

– Мы тоже идем по пути западного христианства. Апология греха. Почему у них стала возможной легализация «однополых браков»?

– Почему?

– Почему Протестантская церковь это приняла? А потому, что она этим людям не может ничем помочь. К их пасторам приходят эти несчастные, а пасторы не знает, что с ними делать. Они не могут никакую рекомендацию дать. Им проще сказать, что это не грех, – и проблема решена. Так вот они решили. И это очень немилосердно по отношению к этим людям.

А ведь их становится всё больше и больше, потому что само западное, а вслед за ним и наше, российское общество стало крайне развратным. А развратное общество неизбежно превращается в Содом.

Когда в нескольких поколениях накапливается нераскаянный грех, он превращается в извращение. Если родители были еще просто блудники и развратники, то дети становятся извращенцами.

Их дети – несчастные люди. Они говорят: мы такими родились, мы не можем ничего с собой сделать, мы не можем завести нормальную семью. А это действительно трагедия. В трагедии этой виноваты по большей части их родители. И что теперь этим детям делать?

У них степень-то повреждения больше – они не могут семью создать. Но зато и награда от Господа им, если они будут жить в полном воздержании, в целомудрии, будет больше, чем всем остальным.

Только им нужно это объяснить.

Я в проповеди часто привожу такой пример из жития Серафима Саровского. Когда у него спросили, кто в Саровском монастыре выше всех, он сказал: «Повар», – и все ужаснулись: «Как это повар? Он злой, он на всех набрасывается!»

А преподобный ответил: «Да, у него такой нрав от природы, что если бы он себя постоянно не сдерживал, то всех бы в монастыре переубивал. А Бог смотрит на человека, какие усилия он над собой делает».

Здесь – то же самое. У нас разные страсти, разные наклонности. Будем делать усилия – значит, Господь будет нас награждать.

И даже этих людей. Они могут венцы себе стяжать. И надо их так и настроить: сказать, что это подвиг, тебя Господь призывает на подвиг, чтобы ты исправил всё и, может быть, искупил вину своих родителей, чтобы Господь и их тоже помиловал.

У нас случай был в 1990-е годы, в Троице-Сергиевой Лавре. Постригли несколько монахов, и одному из духовников явился Христос и говорит: «Из-за того, что они приняли ангельский образ, решились на это, Я и их родителей тоже помилую, хотя они этого недостойны».

Такие вещи удивительные у нас в Церкви происходят.

У Бога-то совершенно другой суд. Весь мир у Него вне времени.

Это мы живем в какой-то короткий исторический промежуток. Мы находимся в данном отрезке времени и пытаемся что-то понять, что-то оценить. А у Бога – полнота времени, и Он знает, как, что и почему, все первопричины, все взаимосвязи явлений.

Мы можем наблюдать за действием Промысла Божия, удивляться ему, и больше ничего.

И благодарить Бога за то, что мы такие. В том числе и вот эти люди, которые такими родились, тоже должны Бога за это благодарить. Но ни в коем случае не давать волю проявлениям греха.

А западные, протестантские Церкви – многие из них, не все, конечно, – решили проблему так: «разрешили» грех. А это уже подход антихристианский.

Церковь антихриста разрешит любой грех

Когда будет церковь антихриста – а она будет, потому что он себя объявит богом, – она разрешит всё, любой грех.

Антихрист скажет: «Христос вам запрещал всё, а я всё разрешаю, будете жить райской жизнью». Он будет «добрее» Христа. И эта проповедь «любви» давно уже слышна.

Нас, христиан, упрекают: у вас нет любви. Ставят нам это в претензию. Но прежде, чем говорить о любви, нам нужно определиться в Истине. Нам говорят: давайте объединим все Церкви в любви.

Нет, давайте, прежде чем у нас будет диалог о любви, определимся в Истине.

Бог не только Любовь, но и Правда, и Справедливость, и Истина.

 

Господь Вседержитель. Мозаика храма св. Софии Константинопольской
Господь Вседержитель. Мозаика храма св. Софии Константинопольской

    

 

«Аз есмь Истина», – Господь сказал. Поэтому мы сначала должны определить моменты, для нас принципиально важные, – истинное это вероучение или нет, правда в этом или ложь.

А нас хотят соединить в любви без Истины – а это любовь уже прелюбодейная. Этого ни в коем случае нельзя допускать.

О чем говорят все эти либеральные сообщества? Что они любят друг друга – у них любовь. «А у вас любви нет, у вас одна ненависть», – говорят они нам. А это не ненависть – просто Истина жжет. Истинная любовь их обжигает – именно своей правдой.

Даже приблизиться к ней невозможно – когда начинается проповедь истинной веры, мы наталкиваемся на сопротивление, на ненависть, на преграду. А проповедь слащавой любви никакого сопротивления не вызывает, в худшем случае равнодушие: ну, ходят сектанты какие-нибудь и предлагают первому встречному слиться в объятиях их липкой любви.

Прелюбодейная любовь – именно с такой любовью придет антихрист, всех обольстит, обманет.

Это нужно понимать: где Любовь, там должна быть и Истина.

Они вместе: Любовь и Правда. Ни в коем случае не должна быть Любовь в ущерб Истине или Истина, не согретая Любовью

Это два крыла, на которых человек поднимается в небо, два сущностных свойства Божия. И не может быть одно свойство в ущерб другому, умалять другое. Они вместе: Любовь и Правда. Ни в коем случае не должна быть Любовь в ущерб Истине или Истина, не согретая Любовью: она убивает, такая Правда, которая не согрета Любовью. Давайте я вам специально напишу статью об этой любви без правды, которая становится всё более и более востребованной даже в православной среде.

ПОБЕДИТЕЛЬ КАМЕННЫЙ

«Победитель  каменный».

Александр  Богатырёв.

Каких  только  людей  у  нашего  царя  нет. Н. Лесков

Удивительная выдалась нынче зима в Сочи. К Рождеству расцвели подснежники, цикламены, незабудки, анютины глазки, анемоны, нарциссы. К Крещению на теплых склонах распушились желтые бусинки мимозы. Появились цветы и на нескольких уцелевших кустах камелии. Ирисы цвели с декабря, а розы вообще не переставали цвести.

Красота! Порою стыдно становится: дети и друзья то от морозов не знают куда деваться, то в оттепели с мокрыми ногами по Питеру бегают, лавируя между падающими с крыш сосульками. А ты тут на солнышке при 18 градусах в тени. Но фенологические радости омрачены реальными скорбями. Главная – от того, что пространства, на котором могут расцветать цветы, становится все меньше. Некогда зеленые склоны сереют бетоном ново построенных коттеджей и высоток. Там, где еще недавно можно было погулять под пальмами и магнолиями, металлические заборы, над которыми возвышаются бетонные короба строящихся гостиниц. Гостей не видно. Громады высоток уже несколько лет стоят с неосвещенными окнами. Никаких признаков жизни.

Другая скорбь – пробки на дорогах. Можно и час простоять на одном месте… Но иногда и пробка может порадовать. 12 февраля пробка подарила мне замечательный сюжет. Простояв 20 минут в районе стадиона, я решил покинуть маршрутку и, невзирая на дождь, прогуляться вдоль многокилометровой вереницы неподвижных средств передвижения. Выходя из маршрутки, я чуть не столкнулся с человеком в подряснике. Он медленно шел по проезжей части с рюкзаком за плечами, с промокшей скуфьей на голове, в легких башмаках, не рассчитанных на долгие прогулки под дождем. Ни зонта, ни накидки, лишь демисезонная куртка. Но он и не собирался скрываться от непогоды под крышей автобуса. Время от времени доставал из-под полы куртки большой восьмиконечный крест на массивной серебряной цепи и осенял все четыре стороны. Я прошел за ним минут пять, а когда он повернулся с крестом в руке в мою сторону, попросил его благословить меня. Он пристально посмотрел мне в глаза и перекрестил, громко и четко проговорив: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа!»

Я сразу понял, что это не священник, но на всякий случай спросил: «Вы иеромонах?»

– Нет. Я пророк Иисуса Христа.

– Вот как… А как же вас, отец пророк, величать? – я еле сдержал улыбку. Но после его ответа  впору было рассмеяться.

– Я – Всероссийский пророк Иисуса Христа Победитель Каменный.

– Интересное имя. А как вас величать покороче?

– А никак. Так и зови.

– А матушка вас в детстве как звала?

– Витей. Потому и Победитель. Виктор – значит Победитель.

– А каменный, наверно, от Петроса? Виктор Петрович?

Пророк удивленно посмотрел на меня и с минуту помолчал: «Сам догадался?»

Я в ответ улыбнулся: «Не трудно догадаться».

– Нет, трудно. Это тебе Дух Святой открыл.

Возражать я не стал. Спросил «Не от старцев ли он идет, что подвизаются в горах Абхазии?» Оказывается, он ничего о них не знает, а дошел лишь до границы и, как он выразился «осветив и окрестив» ее, бредет обратно. Путь он держит на Москву, а потом направится домой – на Дальний Восток». На поездах он не ездит: либо на своих двоих, либо с дальнобойщиками на больших фурах.

– Вот, хожу, крещу и освещаю Россию – Матушку.

– Так ведь Великий Князь Владимир это уже сделал.

– Он крестил в воде, как Иоанн Креститель, а я крестом осеняю. Говорю о конце света и Страшном Суде, о том, что времени осталось мало, и нужно спешить с покаянием. Бесов прогоняю и собираю грехи.

– Ну, и как получается?

– Хорошо получается. Думаешь, чего это так быстро Олимпийские объекты строятся? Это я несколько лет назад подумал: зачем из России заграницу отдыхать люди ездят, когда у нас Сочи есть. Нужно большие деньги сюда привлечь. Деньги – это грех. А у нас грешных людей полно. Где будет много денег, туда народ и повалит.  Вот все и получилось. Я прошел сейчас, посмотрел – все делается, как надо. Вот еще Сочи пройду, соберу грехи людские и понесу их в Москву.

– Зачем же вы грехи отсюда в Москву понесете? Сами же сказали, что чем больше грехов, тем больше народу приедет.

– Это правильно. Но тут уже столько денег, что и так все слетятся. А если я не уберу грехи тех, кто здесь живет, может и не доживет никто до олимпиады. Задохнутся от грехов.

– И что же вы с грехами делаете?

-К Кремлю складываю.

– Зачем к Кремлю?

– Как зачем? Нами Кремль управляет. Туда и приношу. А куда еще?

– А в какое место? К мавзолею?

– Нет. Туда не пускают. Я встаю у храма Василия Блаженного и сбрасываю их к порогу. Так такой столб черный к небу поднимается – ужас!

– А потом?

– Потом бегу из Москвы. До кольцевой дороги. И на восток. Крещу все по пути: «Сгинь, нечистая сила!» Собираю грехи в других местах. Особенно страшно возле кладбищ, которые вдоль дороги. Столько грешников похоронено! Я там и не собираю. Мне не по силам. И они уже ушли из нашего мира.

– Значит, Вы очищаете от нечистой силы грешную землю.

– Да.

– А кто Вас благословил? Как вы почувствовали, что имеете такой великий дар?

– Кто может благословить!? Только Господь Иисус Христос. Он всегда со мной. Я слышу его голос постоянно. Он мне говорит :–«Иди, зови народ к покаянию. Ходи, крести, изгоняй бесов». А видел бы ты, как смешно бесы лопаются. Как мыльные пузыри. Я их перекрещу, прочту молитву – и они хлоп и нет их.

– А куда они деваются?

– В небытие. В ад или куда еще – не знаю, Я туда заглянуть не могу. Но в нашем мире их уже нет.

– Неужели Сам Господь призвал?

– Сам. Не знаю, почему Он меня выбрал. Я до того жил во грехе. Сына от меня одна женщина прижила. А познакомился с одним монахом – и все. Перестал грешить. Он вот так, как я сейчас по Руси ходил. Говорит: «Тебе 30 лет, а ты еще Богу не служишь. Бросай все – и ходи изгоняй нечисть. Я бросил работу. Приезжаю в Хабаровск, в церковь святителя Иннокентия, стою, молюсь. Вдруг слышу голос: «Иди, борись с нечистой силою. Теперь ты Мой пророк».

– Я говорю: «Господи, а как меня теперь звать. Аврааму ты одну букву «а» добавил, а мне-то что добавишь?

– А ты, – говорит Иисус – теперь пророк всея Руси Победитель Каменный. Ну, я и оставил все. Вот 12 лет хожу. К покаянию призываю. Оставить грехи. Жить по заповедям. Как положено по Евангелию.

– А кем вы работали?

-Взрывником на угольном карьере.

– Здорово. Раньше уголек взрывали, а теперь на бесов переключились.

– Точно так.

– По специальности. Взрываете нечистую силу.

– Ну, да.

Мы остановились у фонтанов возле гостиницы Каскад. Победитель Каменный достал из кармана пустую бутылку, наполнил ее водой и быстро выпил. Затем наполнил снова и положил бутылку в карман.

– Хорошая водица. Я со вчерашнего дня не пил.

– А останавливаетесь где?

– Три ночи на пляже ночевал. Погода теплая. Иногда и в гостинице. В кабинах дальнобойщиков. А больше – у ментов.

– Сажают за бродяжничество?

– Нет. Ни разу. Никто меня не сажает. Они меня в свои будки пускают. ГАИшники. Еще и денег дают. Я им про покаяние говорю. Вот их стыд и берет. Они ведь с шоферами, сам знаешь… А вообще, как их только в полицейские переименовали, стали лучше. Никогда не обидят.

– А вы деньги у них просите, или сами предлагают?

– Я никогда не прошу. Иначе наказывать придется. Если откажут. А я этого не люблю. Зачем людей обижать. Я, как только на кого осержусь, тому плохо бывает. Я, вот, хотел одного владыку вразумить. .. Остриг гриву у молоденькой кобылицы – она еще жеребца не познала. Главное, чтобы чистая была. Сплел из волос, что из гривы, плеть и положил рядом с иконой праздника. Говорю владыке: «Бери и изгоняй торгующих из храма!» А он кивнул – меня под микитки – и вытолкали из собора. Я кричу: «Не меня. Торгующих гони из храма!». Вот. Обиделся я на него – и через несколько дней его перевели на другую кафедру. Так что мне страшно за тех, кто меня обидит.

В это время дождь припустил не на шутку. Я предложил ему проехать несколько остановок на автобусе, но он замотал головой.

– Ты что? А кто за меня будет дома и людей крестить!

– Так можно из окна.

– Нет. Надо с толком. С молитвой. Ты уж езжай. А мне трудиться надо.

Я сунул ему в карман сотню, но он вытащил ее и строго посмотрел на меня. Я подумал, что мало дал и обидел его. А, обидчики его, как выяснилось, без наказания не остаются. Но у него была другая режиссура. Он развернул мою ладонь, вложил в нее купюру и, глядя мне в глаза, громко произнес: «Сгинь, нечистая сила. Оставь раба Божия и больше не мучай его». Потом он положил мою денежку в свой карман и молча перекрестил меня своим крестом.

Я прыгнул в подошедшую маршрутку и через заднее стекло смотрел, как он, волоча ноги, медленно идет в пелене дождя, осеняя крестом дома, проезжающие машины и людей, торопливо идущих под зонтами. На него оглядываются и не знают, что о нем думать: монах-подвижник, взявший на себя подвиг молитвы за весь род людской, или бездельник-бродяга, переодевшийся в монашеское одеяние. Надоело уголек взрывать и теперь шляется по белу-свету, смущая людей. Он, пожалуй, и Евангелия толком не знает. И с головой у него явно не все в порядке. Победитель Каменный. Надо же!

Да, не может русский человек жить просто, как европеец. Ходи на работу – взрывай себе, то, что по службе положено. Так нет – за бесов взялся. Втемяшилась ему идея великого служения – собирания грехов людских и избавления России от нечистой силы. Бредет «пророк всея Руси» под проливным дождем и шагу не ускоряет. А потому, как нельзя. Он на службе. Никто не должен видеть его слабости. Вон, все бегут под дождем, а он даже ход замедлил. Не страшны ему ни дождь, ни ветер. Через несколько дней окажется под снегом – и будет также идти медленно и с молитвой осенять крестом всех движущихся мимо него в теплых автомобилях грешных соплеменников.

В России всегда любили юродивых и странников. Но меня в этой истории поразило то, что этого болящего бродяжку слушают полицейские и даже делятся своим уловом. Ни предыдущего министра, ни журналистов, разоблачавших их подвиги, не боялись, а вот Виктора Петровича – Победителя Каменного устыдились.  Значит, есть люди, которым полезен и такой способ напоминания о воздаянии за грехи. А что, если его на расхитителей казны и взяточников напустить. Может Победитель Каменный и непобедимую коррупцию победит. Не зря же «победителем» зовется.

http://www.radonezh.ru/analytic/17696.html

 

КУДА ПОДЕВАЛИСЬ ЮРОДИВЫЕ?

Недавно, поднимаясь по лестнице в редакцию сайта «Православие.Ру», я увидел висящие на стене фотографии, сделанные в Псково-Печерском и Пюхтицком монастырях в 1980-е годы. На одной из них были запечатлены мои старые знакомцы – юродивые странники Михаил и Николай. Михаил на две головы ниже своего соседа. В ширину – такой же, как и в высоту. В жилетке и с цилиндром на голове. Смотрит на нас хитро и весело. Под длинной поддевкой скрыты ноги, ненормально короткие при нормальном торсе. Николай – со склоненной влево головой, длинными свалявшимися волосами и с взглядом затуманенным и печальным. 30 лет назад встретив этот взгляд, я сразу понял: человек, смотрящий на другого человека такими глазами, очень далек от мира сего, и не надо пытаться его вернуть в суетную лукавую реальность. В сентябре 1980 года мы с женой приехали в Псково-Печерский монастырь и после литургии оказались в храме, где отец Адриан отчитывал бесноватых.В ту пору каждый молодой человек, особенно городского обличия и одетый не в поношенное советское одеяние полувековой давности, переступая порог храма, привлекал к себе внимание не только пожилых богомольцев, но и повсюду бдящих строгих дядей, оберегавших советскую молодежь от религиозного дурмана. Внимание к нашим персонам мы почувствовали еще у монастырских ворот: человек с хорошо поставленным глазом просветил нас насквозь и все про нас понял. Строгие взгляды я постоянно ловил и во время службы, но при отчитке несколько пар глаз смотрело на нас уже не просто строго, а с нескрываемой ненавистью. Были ли это бедолаги-бесноватые или бойцы «невидимого фронта» – не знаю, да теперь это и неважно. Скорее всего, некоторые представляли оба «департамента». Я был вольным художником, и мои посещения храмов могли лишь укрепить начальство в уверенности, что я совсем не пригоден к делу построения светлого будущего. А вот жена преподавала в институте и могла лишиться места. Так что мысли мои были далеки от молитвенного настроя.

Мир, в который мы попали, был, мягко говоря, странным для молодых людей, не так давно получивших высшее образование, сильно замешенное на атеизме. На амвоне стоял пожилой священник с всклокоченной бородой и в старых очках с веревками вместо дужек. Он монотонно, запинаясь и шепелявя, читал странные тексты. Я не мог разобрать и сотой доли, но люди, столпившиеся у амвона, видимо, прекрасно их понимали. Время от времени в разных концах храма начинали лаять, кукарекать, рычать, кричать дурными голосами. Некоторые выдавали целые речевки: «У, Адриан-Адрианище, не жги, не жги так сильно. Все нутро прожег. Погоди, я до тебя доберусь!» Звучали страшные угрозы: убить, разорвать, зажарить живьем. Я стал рассматривать лица этих людей. Лица как лица. До определенной поры ничего особенного. Один пожилой мужчина изрядно смахивал на нашего знаменитого профессора – знатока семи европейских языков. Стоял он со спокойным лицом, сосредоточенно вслушиваясь в слова молитвы, и вдруг, услыхав что-то сакраментальное, начинал судорожно дергаться, мотать головой и хныкать, как ребенок от сильной боли. Рядом со мной стояла женщина в фуфайке, в сером пуховом платке, надвинутом до бровей. Она тоже была спокойна до определенного момента. И вдруг, практически одновременно с «профессором», начинала мелко трястись и издавать какие-то странные звуки. Губы ее были плотно сжаты, и булькающие хрипы шли из глубин ее необъятного организма – то ли из груди, то ли из чрева. Звуки становились все громче и глуше, потом словно какая-то сильная пружина лопалась внутри нее – с минуту что-то механически скрежетало, а глаза вспыхивали зеленым недобрым светом. Мне казалось, что я брежу: человеческий организм не может производить ничего подобного. Это ведь не компьютерная графика, и я не на сеансе голливудского фильма ужасов.

Но через полчаса пребывания в этой чудной компании мне уже стало казаться, что я окружен нашими милыми советскими гражданами, сбросившими маски, переставшими играть в построение коммунизма и стучать друг на друга. Все происходившее вокруг меня было неожиданно открывшейся моделью нашей жизни с концентрированным выражением болезненного бреда и беснования. Так выглядит народ, воюющий со своим Создателем. Но люди, пришедшие в этот храм, кричавшие и корчившиеся во время чтения Евангелия и заклинательных молитв, отличались от тех, кто остался за стенами храма, лишь тем, что перестали притворяться, осознали свое окаянство и обратились за помощью к Богу.

Когда отчитка закончилась, мне захотелось поскорее выбраться из монастыря, добраться до какой-нибудь столовой, поесть и отправиться в обратный путь. Но случилось иначе. К нам подошел Николка. Я заприметил его еще на службе. Был он одет в тяжеленное драповое пальто до пят, хотя было не менее 15 градусов тепла.

– Пойдем, помолимся, – тихо проговорил он, глядя куда-то вбок.

– Так уж помолились, – пробормотал я, не совсем уверенный в том, что он обращался ко мне.

– Надо еще тебе помолиться. И жене твоей. Тут часовенка рядом. Пойдем.

Он говорил так жалобно, будто от моего согласия или несогласия зависела его жизнь. Я посмотрел на жену. Она тоже устала и еле держалась на ногах. Николка посмотрел ей в глаза и снова тихо промолвил:

– Пойдем, помолимся.

Уверенный в том, что мы последуем за ним, он повернулся и медленно пошел в гору по брусчатке, казавшейся отполированной после ночного дождя. Почти всю дорогу мы шли молча. Я узнал, что его зовут Николаем. Нам же не пришлось представляться. Он слыхал, как мы обращались друг к другу, и несколько раз назвал нас по имени.

Шли довольно долго. Обогнули справа монастырские стены, спустились в овраг, миновали целую улицу небольших домиков с палисадниками и огородами, зашли в сосновую рощу, где и оказалась часовенка. Николка достал из кармана несколько свечей, молитвослов и акафистник. Затеплив свечи, он стал втыкать их в небольшой выступ в стене. Тихим жалобным голосом запел «Царю Небесный». Мы стояли молча, поскольку, кроме «Отче наш», «Богородицы» и «Верую», никаких молитв не знали. Николка же постоянно оглядывался и кивками головы приглашал нас подпевать. Поняв, что от нас песенного толку не добьешься, он продолжил свое жалобное пение, тихонько покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Голова его, казалось, при этом качалась автономно от тела. Он склонял ее к правому плечу, замысловато поводя подбородком влево и вверх. Замерев на несколько секунд, он отправлял голову в обратном направлении. Волосы на этой голове были не просто нечесаными. Вместо них был огромный колтун, свалявшийся до состояния рыжего валенка. (Впоследствии я узнал о том, что у милиционеров, постоянно задерживавших Николку за бродяжничество, всегда были большие проблемы с его прической. Его колтун даже кровельные ножницы не брали. Приходилось его отрубать с помощью топора, а потом кое-как соскребать оставшееся и брить наголо.) Разглядывая Николкину фигуру, я никак не мог сосредоточиться на словах молитвы. Хотелось спать, есть. Ноги затекли. Я злился на себя за то, что согласился пойти с ним. Но уж очень не хотелось обижать блаженного. И потом, мне казалось, что встреча эта не случайна. Я вспоминал житийные истории о том, как Сам Господь являлся под видом убогого страдальца, чтобы испытать веру человека и его готовность послужить ближнему. Жена моя переминалась с ноги на ногу, но, насколько я мог понять, старалась молиться вместе с нашим новым знакомцем. Начал он с Покаянного канона. Когда стал молиться о своих близких, назвал наши имена и спросил, как зовут нашего сына, родителей и всех, кто нам дорог и о ком мы обычно молимся. Потом он попросил мою жену написать все эти имена для его синодика. Она написала их на вырванном из моего блокнота листе. Я облегченно вздохнул, полагая, что моление закончилось. Но не тут-то было. Николка взял листок с именами наших близких и тихо, протяжно затянул: «Господу помолимся!» Потом последовал акафист Иисусу Сладчайшему, затем Богородице, потом Николаю Угоднику. После этого он достал из нагрудного кармана пальто толстенную книгу с именами тех, о ком постоянно молился. Листок с нашими именами он вложил в этот фолиант, прочитав его в первую очередь. Закончив моление, он сделал три земных поклона, медленно и торжественно осеняя себя крестным знамением. Несколько минут стоял неподвижно, перестав раскачиваться, что-то тихонько шепча, потом повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на собиравшиеся мрачные тучи, стал говорить. Говорил он медленно и как бы стесняясь своего недостоинства, дерзнувшего говорить о Боге. Но речь его была правильной и вполне разумной. Суть его проповеди сводилась к тому, чтобы мы поскорее расстались с привычными радостями и заблуждениями, полюбили бы Церковь и поняли, что Церковь – это место, где происходит настоящая жизнь, где присутствует живой Бог, с Которым любой советский недотепа может общаться непосредственно и постоянно. А еще, чтобы мы перестали думать о деньгах и проблемах. Господь дает все необходимое для жизни бесплатно. Нужно только просить с верой и быть за все благодарными. А чтобы получить исцеление для болящих близких, нужно изрядно потрудиться и никогда не оставлять молитвы.

Закончив, он посмотрел нам прямо в глаза: сначала моей жене, а потом мне. Это был удивительный взгляд, пронизывающий насквозь. Я понял, что он все видит. В своей короткой проповеди он помянул все наши проблемы и в рассуждении на так называемые «общие темы» дал нам совершенно конкретные советы – именно те, которые были нам нужны. Взгляд его говорил: «Ну что, вразумил я вас? Все поняли? Похоже, не все».

Больше я никогда не встречал его прямого взгляда. А встречал я Николку потом часто: и в Троице-Сергиевой лавре, и в Тбилиси, и в Киеве, и в Москве, и на Новом Афоне, и в питерских храмах на престольных праздниках. Я всегда подходил к нему, здоровался и давал денежку. Он брал, кивал без слов и никогда не смотрел в глаза. Я не был уверен, что он помнит меня. Но это не так. Михаил, с которым он постоянно странствовал, узнавал меня и, завидев издалека, кричал, махал головой и руками, приглашая подойти. Он знал, что я работаю в документальном кино, но общался со мной как со своим братом-странником. Возможно, принимал меня за бродягу-хипаря, заглядывающего в храмы. Таких хипарей было немало, особенно на юге. Он всегда радостно спрашивал, куда я направляюсь, рассказывал о своих перемещениях по православному пространству, сообщал о престольных праздниках в окрестных храмах, на которых побывал и на которые еще только собирался. Если мы встречались в Сочи или на Новом Афоне, то рассказывал о маршруте обратного пути на север. Пока мы обменивались впечатлениями и рассказывали о том, что произошло со дня нашей последней встречи, Николка стоял, склонив голову набок, глядя куда-то вдаль или, запрокинув голову, устремляя взор в небо. Он, в отличие от Михаила, никогда меня ни о чем не спрашивал и в наших беседах не принимал участия. На мои вопросы отвечал односложно и, как правило, непонятно. Мне казалось, что он обижен на меня за то, что я плохо исполняю его заветы, данные им в день нашего знакомства. Он столько времени уделил нам, выбрал нас из толпы, сделал соучастниками его молитвенного подвига, понял, что нам необходимо вразумление, надеялся, что мы вразумимся и начнем жить праведной жизнью, оставив светскую суету. А тут такая теплохладность. И о чем говорить с тем, кто не оправдал его надежд?! Когда я однажды спросил его, молится ли он о нас и вписал ли нас в свой синодик, он промяукал что-то в ответ и, запрокинув голову, уставился в небо.

Он никогда не выказывал нетерпения. К Михаилу всегда после службы подбегала целая толпа богомолок и подолгу атаковала просьбами помолиться о них и дать духовный совет. Его называли отцом Михаилом, просили благословения, и он благословлял, осеняя просивших крестным знамением, яко подобает священнику. Поговаривали, что он тайный архимандрит, но поверить в это было сложно. Ходил он, опираясь на толстую суковатую палку, которая расщеплялась пополам и превращалась в складной стульчик. На этом стульчике он сидел во время службы и принимая народ Божий в ограде храмов. Я заметил, что священники, глядя на толпу, окружавшую его и Николку, досадовали. Иногда их выпроваживали за ограду, но иногда приглашали на трапезу.

Во время бесед отца Михаила с народом Николке подавали милостыню. Принимая бумажную денежку, он медленно кивал головой и равнодушно раскачивался; получая же копеечку, истово крестился, запрокинув голову вверх, а потом падал лицом на землю и что-то долго шептал, выпрашивая у Господа сугубой милости для одарившей его «вдовицы за ее две лепты».

В Петербурге их забирала к себе на ночлег одна экзальтированная женщина. Она ходила в черном одеянии, но монахиней не была. Говорят, что она сейчас постриглась и живет за границей. Мне очень хотелось как-нибудь попасть к ней в гости и пообщаться с отцом Михаилом и Николкой поосновательнее. Все наши беседы были недолгими, и ни о чем, кроме паломнических маршрутов и каких-то малозначимых событий, мы не говорили. Но напроситься к даме, приватизировавшей Михаила и Николку, я так и не решился. Она очень бурно отбивала их от почитательниц, громко объявляла, что «ждет машина, и отец Михаил устал». Услыхав про машину, отец Михаил бодро устремлялся, переваливаясь с боку на бок, за своей спасительницей, энергично помогая себе своим складным стульчиком. Вдогонку ему неслось со всех сторон: «Отец Михаил, помолитесь обо мне!» «Ладно, помолюсь. О всех молюсь. Будьте здоровы и мое почтение», – отвечал он, нахлобучивая на голову высокий цилиндр. Не знаю, где он раздобыл это картонное изделие: либо у какого-нибудь театрального бутафора или же сделал сам.

Картина прохода Михаила с Николкой под предводительством энергичной дамы сквозь строй богомолок была довольно комичной. Представьте: Николка со своим колтуном в пальто до пят и карлик в жилетке с цилиндром на голове, окруженные морем «белых платочков». Бабульки семенят, обгоняя друг друга. Вся эта огромная масса, колыхаясь и разбиваясь на несколько потоков, движется на фоне Троицкого собора, церквей и высоких лаврских стен по мосту через Монастырку, оттесняя и расталкивая опешивших иностранных туристов. Те, очевидно, полагали, что происходят съемки фильма-фантасмагории, в котором герои из XVIII века оказались в центре современного европейского города.

Самая замечательная встреча с отцом Михаилом произошла в 1990 году. На Успение я пошел в Никольский храм и увидел его в левом приделе. Он сидел на своем неизменном стульчике. Николки с ним не было.

– Александр, чего я тебя этим летом нигде не встретил? – спросил он, глядя на меня снизу вверх хитро и задорно.

– Да я нынче сподобился в Париже побывать.

– В Париже? Да чего ты там забыл? Там что, православные церкви есть?

– Есть. И немало. Даже монастыри есть. И русские, и греческие.

– Да ну!.. И чего тебе наших мало?

– Да я не по монастырям ездил, а взял интервью у великого князя.

– Какого такого князя?

– Владимира Кирилловича, сына Кирилла Владимировича – Российского императора в изгнании.

– Ух ты. Не слыхал про таких. И чего они там императорствуют?

Я стал объяснять ему тонкости закона о престолонаследовании и попросил его молиться о восстановлении в России монархии. И вдруг Михаил ударил себя по коленкам обеими руками и закатился громким смехом. Я никогда не видел его смеющимся. Смеялся он, что называется, навзрыд, всхлипывая и вытирая глаза тыльной стороной ладоней.

Я был смущен и даже напуган:

– Что с Вами? Что смешного в том, чтобы в России был царь?

– Ну, ты даешь. Царь. Ишь ты. Ну, насмешил. Царь! – продолжал он смеяться, сокрушенно качая головой.

– Да что ж в этом смешного?

– Да над кем царствовать?! У нас же одни бандиты да осколки бандитов. И этого убьют.

***

Недавно я рассказал о том, что хочу написать о знакомых юродивых моему приятелю. Я описал ему Михаила и Николку.

– Да я их помню, – сказал он. – Они у нас несколько раз были. Ночевали при церкви.

Его отец был священником. Сам он ничего толком рассказать о них не мог, но обещал отвезти к своему отцу. К сожалению, и отец его не смог вспомнить какие-нибудь интересные детали.

– Да, бывали они в нашем храме. Но тогда много юродивых было. Сейчас что-то перевелись.

Любовь русских людей к юродивым понятна. Ко многим сторонам нашей жизни нельзя относиться без юродства. Вот только юродство Христа ради теперь большая редкость. Таких, как Николка и отец Михаил, нынче не встретишь. Многое изменилось в наших храмах. Прежнее большинство бедно одетых людей стало меньшинством. В столичных церквях появились сытые дяди в дорогих костюмах с супругами в собольих шубах. Вчерашние насельники коммунальных квартир вместе с некогда счастливыми обладателями номенклатурных спецпайков выходят из церкви, приветствуют «своих», перекидываются с ними несколькими фразами и гордо вышагивают к «Мерседесам» последних моделей, чтобы укатить в свои многоэтажные загородные виллы…

Я не завидую разбогатевшим людям и желаю им дальнейшего процветания и спасения. Многие из них, вероятно, прекрасные люди и добрые христиане. Вот только когда я сталкиваюсь на паперти с чьими-то холодными стеклянными глазами, почему-то вспоминаю Николку с его кротким, застенчивым взглядом, словно просящим прощения за то, что он есть такой на белом свете, и за то, что ему очень за нас всех стыдно.

Где ты, Николка? Жив ли?

 

Александр Богатырев

БОГОМАТЕРЬ НА ВОЙНЕ.

А.Н. Крылов.

В основе этого рассказа лежит очень хорошая книгa “Память русской души” Грачёвой Татьяны Васильевны, заведующей кафедрой Военной Академии Генерального штаба Вооруженных Сил России.
Добавлен фрагмент из книги Жевахов Н. Воспоминания. М., 1993. С. 36-37, 44-46., статьи протоиерея Владимира Востокова КОГДА ЖЕЛЯБОВЫ СМЕЮТСЯ — РОССИЯ ПЛАЧЕТ.
Использованы также материалы ресурсов http://www.pobeda.ruhttp://www.otechestvo.org.ua, других сайтов.
При работе над этой вещью очень помогли книги:
Митрополит Николай (Ярушевич) Слова и речи, послания (1914—1946 гг.). Т. I. М., 1947.Сила любви Издательство: “Правило веры”, Москва Год издания: 2007
Митрополит Илия (Карам) и Россия Издательство: Издательский Cовет Русской Православной Церкви Год издания: 2005
Хочу выразить признательность дочери А.И. Ерёменко за оказанную возможность ознакомления с подлинником дневника её отца.
Приношу благодарность и ныне живущим Сталинградцам, сообщившим весьма ценные подробности прорывов в осаждённый город через Волгу.
Огромная благодарность почитателям Митрополита Николая, просветивших автора в весьма интересных моментах нашей истории.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

В трудных испытаниях, выпадавших на долю России, незримо присутствовала и ощущалась Божия помощь и Заступничество Пресвятой Богородицы.


В 1395 году полчища Тамерлана повернули прочь от Москвы в день празднования иконы Владимирской Божией Матери.

В день Рождества Богородицы состоялась Куликовская битва,

в Рождество 1813 года последний наполеоновский солдат покинул пределы Отечества.


Иконами Божией Матери наша Родина ограждена со всех сторон света: «Казанской» – с востока,

«Смоленской» – с запада,

«Тихвинской» – с севера

и «Донской» – с юга.


Иконы Божией Матери, как величайшие святыни, всегда сопровождали русских воинов.

С «Казанским» образом шло освобождать Россию Второе Победное Ополчение Минина и Пожарского.

«Смоленский» образ был с нашими воинами во время Отечественной войны 1812 года.
Спас Нерукотворный

взирал на наших предков на Куликовом поле и в Казанских походах Благоверного и Христолюбивого Царя Ивана Грозного.
Наша историческая память требует, чтобы мы всегда помнили об этом.
Осенью 1854 г. иеромонах Оптинской пустыни о. Евфимий (Трунов) писал в своём дневнике: «14 Сентября — день Воздвижения Честнаго Креста Господня был днем начала осады Севастополя. Не откровение ли это для внимательного?.. Не знаменует ли событие это, что Русь Святая уже недостойна именоваться этим именем, что благодать и сила Честнаго Креста Господня отступает от тех, кто поставлен быть вождями Русского народа, кто, принося клятву быть верным Вере и Царскому Престолу, первородство свое и верность продает за чечевичную похлебку низменного тщеславия и самолюбия?.. Но, благодарение Богу, тайники души простого народа еще не затронуты, или мало затронуты злом неверия и вольнодумства его руководителей — в этом временное спасение земли Русской, яко хранительницы чистой Христовой веры. Коснется этих тайников дух князя века сего, тогда чего ждать? Не грозного ли и Страшного Суда Господня?..»
Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами в Крыму князя Александра Сергеевича Меншикова матросы называли «Изменщиков», а люди осведомленные прямо утверждали, что «светлейший — вольтерьянец и старый масон». Участник обороны Севастополя П.Кислинский рассказывал после войны «Серафимову служке» Н.Мотовилову: «Как-то раз я был у светлейшего… Адъютант докладывает, что явился гонец от архиепископа Херсонского Иннокентия…
— Владыка прислал доложить вашей светлости, что он прибыл к Севастополю с Чудотворной иконой Касперовской Божией Матери и велел просить встретить ее как подобает, у врат Севастопольских. Владыка велел сказать: се Царица Небесная грядет спасти Севастополь.
— Что, что? Как ты сказал? Повтори!
— Се Царица Небесная грядет спасти Севастополь!
— А! Так передай архиепископу, что он напрасно беспокоил Царицу Небесную — мы и без Нея обойдемся!»
Об этом же на¬писал известный духовный писатель С.А. Нилус. «При первом выстреле, направленном на севастопольские ба¬стионы с вражеских кораблей, он послал Государю, для отправки в Севастополь, копию иконы Божией Матери «Радости всех радостей», перед которым всю жизнь молился и в молитвенном подвиге скончался Преподобный Серафим…»

«Севастопольская война уже кончилась, настали великие дни коронации Александра II. Мотовилов был в числе других дворян выбран в депутацию от Нижегородского дворянства на коронационные дни в Москву. На одном из вечеров у князя Ивана Федоровича Звенигородского ему довелось встретиться с одним из героев Севастопольской обороны, адмиралом Петром Ивановичем Кислинским.

Мотовилов не преминул поинтересоваться, что сталось с посланною им покойному Государю иконой, и была ли она доставлена в Севастополь. Кислинский ему ответил: «Икона Божией Матери была от Государя прислана, но наш светлейший (главнокомандующий князь А.С. Меншиков) на нее не обратил никакого внимания, и она долгое время хранилась в каком-то чулане, пока Сам Государь не запросил, куда она помещена. Тогда ее разыскали и поставили на Северную сторону, и только Северная сторона, как известно, и не была взята неприятелем» (С. Нилус. Великое в малом).
Ужасающим равнодушием к православным святыням была отвергнута милость Божия и в Русско-японскую войну 1904-1905 годов. Тогда непослушание гласу Царицы Небесной привели к роковым последствиям, которые захватывают и настоящее время. Некоторые современные историки называют этот перелом начала века для страны: «русско-японский динамит».

В памяти и сердцах православных России бережно сохраняется необыкновенная история святыни, предназначенной Провидением для оказания помощи русскому воинству в эти годы. Не будем забывать: в то время у либеральной публики, студентов считалось хорошим тоном посылать японскому микадо (императору) поздравительные телеграммы по случаю победы над русской армией в очередном сражении.
Таинственная и чудесная по своему происхождению икона, известная под названием «Торжество Пресвятой Богородицы», была предназначена для крепости Порт-Артур, в связи с чем получила второе имя «Порт-Артурская икона Божией Матери».

В литературе встречается и тре¬тье ее название: С.А. Нилус в книге «Великое в малом» упоминает ее под именем образа Царицы Небесной «На двух мечах». В рассказах об этой необычной иконе чудным образом переплетаются народные предания и действительные факты, глубокая вера в Небесное Провидение и равнодушие к церковным святыням (Отвергнутая победа. Икона «Торжество Пресвятой Богородицы» в Русско-японской войне. СПб., 2003).
Накануне Русско-японской войны Пресвятая Богородица явилась одному старому матросу, участнику обороны Севастополя. Он усердно молился о русском флоте в Порт-Артуре. Богородица повелела написать Свой образ и доставить его в Порт-Артур, обещая Свое покровительство и победу русскому воинству. 11 декабря 1903 года, ровно за два месяца до начала Русско-японской войны, этот благочестивый человек (матрос Феодор) прибыл в Дальние пещеры Киево-Печерской лавры и рассказал о чудесном явлении монахам (Порт-Артурская икона Божией Матери. СПб. 2005).


Начался сбор пожертвований на написание образа. 10 000 богомольцев приняли участие в сборе средств, каждый вносил по 5 копеек (больше не брали). Так были собраны средства на краски и материал для иконы, за работу мастер П.Ф. Штронда ничего не взял. Образ был написан точно по описанию старика-матроса.
   Само изображение Пресвятой Богородицы необычно. Она изображена на небесно-голубом фоне Порт-Артурского залива стоящей на скрещенных самурайских кривых мечах. Хитон Божией Матери был синим, а верхнее одеяние – коричневым. С правой стороны изображен Архистратиг Михаил, а с левой – архангел Гавриил. Над ней ангелы держат Царскую корону, еще выше на облаках – Господь Саваоф. Образ венчает надпись: «Да будет едино стадо и един пастырь».
Эмалированной вязью на иконе было написано: «В благословение и знамение торжества христолюбивому воинству Дальней России от святых обителей Киевских и 10 000 богомольцев и друзей».
   В феврале 1904 года началась военная кампания.
На Страстной Седмице при громадном стечении народа образ был освящен и отправлен в Санкт-Петербург, на попечение адмирала Верховского.

Киевские граждане выражали надежду, что «Его Превосходительство употребит все возможности для скорейшего и безопасного доставления иконы в крепость Порт-Артур».
Власти полного адмирала, члена Адмиралтейств-Совета Владимира Павловича Верховского, конечно, вполне хватило бы для «скорейшего и безопасного доставления» иконы по назначению. К тому же, как утверждали, он был человеком благочестивым, ценителем изящных искусств.
На Пасху образ был уже в доме адмирала. Казалось бы, дело за немногим — погрузить икону в ближайший скорый поезд или воинский эшелон, и через 17—18 суток она будет на Порт-Артурских позициях. Но Владимир Павлович поспешности в делах не любил. Несколько дней его дом напоминал модный художественный салон: посмотреть икону заходили генералы, сенаторы, представители властей, старые коллеги по службе… Навестил адмиральскую квартиру и митрополит Петербургский Антоний. Верховский испросил благословения выставить икону («хотя бы на недельку») в Казанском соборе, но владыка напомнил, что законное место ее в Порт-Артуре, и что с исполнением Владычной воли следует поспешить. Адмирал ответил, что ради выигрыша 7—8 дней вряд ли стоит подвергать икону дорожным случайностям. (Последующие события показали, что судьбу иконы как раз и решили эти самые дни!)
31-го марта (в среду Светлой Седмицы) под Порт-Артуром вместе с флагманским броненосцем «Петропавловск» погиб командующий флотом адмирал Степан Осипович Макаров.

Его смерть во многом предопределила развитие событий на морском театре военных действий и весь ход войны. тихоокеанцы переживали его гибель как личную катастрофу, а Государь Николай Александрович оставил среди каждодневных своих записей такую: «Целый день не мог опомниться от этого ужасного несчастья… Во всем да будет воля Божия, но мы должны просить о милости Господней к нам, грешным».
Если бы Верховский воспринял эту трагедию как некий грозный знак и поторопился с отправкой иконы!.. Но образ «Торжество Пресвятыя Богородицы» продолжал украшать адмиральскую квартиру; Верховский заказал его список, и на эту работу (ее прекрасно выполнили монахини Новодевичьего монастыря) ушло еще несколько дней.
На место погибшего Макарова заступал адмирал Николай Илларионович Скрыдлов, отозванный с поста командующего Черноморским флотом. Приказ о назначении состоялся 1 апреля; 6-го Скрыдлов прибыл в столицу, и, пока длилась почти недельная череда полагавшихся по чину аудиенций, попечение над «Порт-Артурской» иконой приняла на себя вдовствующая Императрица Мария Федоровна. Образ после краткого молебна в собственной Ее Величества резиденции (Аничков дворец) был доставлен в салон-вагон адмирала Скрыдлова.

Николай Илларионович обещал, что лично внесет его в Порт-Артурский собор.
Адмиральский поезд отбыл 12-го числа. Но, к удивлению многих… снова в Севастополь! Там Скрыдлов пару дней потратил на передачу дел своему преемнику, еще день-другой устраивал по-дорожному семейство с багажом, и лишь 20-го тронулся в путь. Увы, сделал он это слишком поздно! Последний эшелон с боеприпасами прорвался в крепость 26 апреля, разгоняя на стрелках вышедших к полотну японских солдат, за три дня до того высадившихся на побережье. В результате Скрыдлов вместо Порт-Артура оказался во Владивостоке…
Принято считать, что история не терпит сослагательного наклонения. Однако порой невозможно не задаться вопросом: «А что, если?..». Что, если бы лаврские богомольцы не стали связывать свои надежды с Верховским, а твердо возложили упование на всеблагую и всесовершенную волю Божию? Тогда, быть может, история войны сложилась бы по-другому?..
О том, что было дальше, пишет один из современников: «Таинственная и чудесная по своему происхождению икона, известная под названием «Торжество Пресвятой Богородицы»… 2-го августа (!?) 1904 г. была временно помещена во Владивостокском кафедральном соборе…» Икона была выставлена на поклонение 2 августа, спустя почти 90 дней после прибытия во Владивосток. Слухи о сокрытии командующим «Порт-Артурской» иконы блуждали по городу. Можно представить себе, сколь обострилось недовольство (особенно среди моряцких жен и матерей), когда три крейсера вышли в море на неравный бой с японской эскадрой 30 июля — и адмирал поспешил переложить ответственность на вдовствующую Императрицу — мол, Высочайших указаний не поступало… На телеграфный запрос был немедленно получен ответ Марии Федоровны, и образ перенесли из адмиральского дома в Успенский собор.
Едва ли когда соборные стены слышали столько искренних молений, сколько возносилось их перед образом «Торжества Богородицы» в те дни. «Перед иконою, — писал очевидец, — склонив колена, с глубокой верою, со слезами на глазах молились люди… Морские и сухопутные чины, начиная с простого солдата и матроса и кончая адмиралом или генералом, повергались ниц пред этою иконою и в усердной молитве искали утешения, ободрения и помощи у Пресвятой Богородицы…»
6 августа, в праздник Преображения Господня, Преосвященный Евсевий, епископ Владивостокский

в первый раз служил молебен «перед сею необычайною по своему происхождению иконою», предварив его такими словами: «И да не смущается сердце старца-воина, которому было видение, и всех, на средства и по усердию которых сооружена святая икона, что не попала она в Порт-Артур. Господь многомилостив и всесилен, и Его Пречистая Матерь может оказать помощь Артурцам и всем русским воинам, находясь Своим изображением и во Владивостоке, а мы, жители Владивостока, возрадуемся и возвеселимся, имея у себя сию святыню…».
Но чувство неправильности происходящего испытывали практически все русские православные люди. В редакцию «Церковного Вестника» приходили каждодневно десятки писем, вопрошавшие — «Куда делась икона?» Весть о нахождении образа во Владивостоке мало утешила людей. Настроения их наглядно иллюстрирует письмо, направленное в те дни неким «православным военным» адмиралу Верховскому: «Раз икона находится во Владивостоке и не дошла по назначению, она не может подавать благодатной помощи верующим в заступление Богоматери. В настоящие дни наших тяжких испытаний особенно благовременно искать помощи Небесной… и если эта помощь обещана нам при выполнении определенных условий, то нельзя же останавливаться на полпути к тому, что требуется от нас…
Пусть бы икона вверена была рискованному способу доставки ее на место: если действительно было намерение Богоматери через нее явить свою чудесную помощь в Порт-Артуре, то Ее образ дойдет до Порт-Артура; если же не дойдет — подчинимся воле Богоматери, и на нашей душе не останется упрека за невнимание к тому, что через посредство простого моряка изрекается устами Царицы Небесной».
В штабе Скрыдлова составилась группа молодых офицеров-«заговорщиков», душой которой был 23-летний мичман Павел Оттович Шишко. Прорывать блокаду он задумал на маленьком старом пароходе «Сунгари». Отправить икону на нем Скрыдлов, правда, не решился. С нее была снята фотокопия в трех экземплярах, а затем местным живописцем была написана на дереве масляными красками еще одна, в уменьшенном размере. Фотокопии послали почтой в Чифу русскому консулу, чтобы переправить в осажденную крепость китайской джонкой, а вновь написанную решили отправить транспортом. Доставить ее вызвался матрос-доброволец Пленков.
Мичман Шишко, назначенный командиром транспорта лейтенанта А.М.Веселаго и их товарищи предприняли две попытки. Сначала транспорт, нагруженный также мукой и снарядами, был отброшен тайфуном. Вторая попытка сорвалась у самого Порт-Артура, когда на судне уже видели вспышки выстрелов крепостных орудий – помешали дозорные корабли противника. Решили зайти в Циндао и, загрузившись углем, попробовать еще раз, но через день по приходе «Сунгари», туда прибыли миноносцы из крепости, сообщившие о готовящейся капитуляции…
Все это время Успенский кафедральный собор был переполнен народом. Очевидец писал: «Пред иконою «Торжество Богоматери» так же много было молящихся и плачущих, как и в начале августа, после возвращения из боя наших крейсеров… Часто можно слышать с укоризною произносимый вопрос: почему же до сих пор не отправили икону в Порт-Артур?.. Почему не нашелся до сих пор человек, готовый из-за любви к Родине и ее защитникам-героям взять на себя опасную, но вместе с тем высокую задачу — провезти в Порт-Артур икону Богоматери?..»
Такой человек нашелся. Им был Николай Николаевич Федоров, участник Русско-турецкой войны 1877—78 гг., отставной ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка, служивший по Дворцовому ведомству в должности делопроизводителя Императорской охоты. Возраст его был за пятьдесят, он страдал ревматизмом, ни о каких подвигах не мыслил, живя себе тихо в Гатчине — пока не прочел в газете, что икона «Торжество Богородицы» вот уже почти полгода пребывает во Владивостоке, и никто не может доставить ее по назначению…
Николай Николаевич, рассказав о своем намерении супруге, сел на поезд и вечером того же дня был в Кронштадте. Позднее он говорил, что на всем пути его странствий с ним случались «малые чудеса», а все сложные вопросы разрешались на удивление быстро, как бы сами собою. «Впрочем, — заключал он, — удивляться тут как раз и нечему. Ведь я прежде всех моих дел испросил благословение у Кронштадтского Пастыря, великого молитвенника земли русской…»
7 ноября Федоров прибыл во Владивосток. И в этот же день адмирал Скрыдлов получил из Копенгагена депешу вдовствующей Императрицы, которая дозволяла «вверить попечение над образом «Торжество Богородицы» г. Федорову».
О доставке иконы по суше через Маньчжурию нечего было и думать. Моряки советовали дождаться второго похода «Сунгари», но Николай Николаевич решил добраться на каком-нибудь судне в Шанхай и далее действовать по обстоятельствам. Нашлось и подходящее судно — норвежский пароход «Эрик». Команда — малайцы, капитан — британский подданный, груз имел адресацию в Шанхай, а время выхода в рейс было назначено на 22 ноября. «…Время до 22 числа, — писали «Епархиальные ведомости», — г. Федоров употребил на приготовление себя к великому и опасному предприятию: он говел, исповедовался и причастился Св. Тайн Христовых…»
Пароход ушел. С надеждой верующие люди России ждали известий, но их не было… 20 декабря 1904 г. Порт-Артур пал. Фёдоров не успел. И не его в этом вина. Кто из генералов и адмиралов задерживал икону, ясно из вышеизложенного.
11 января во Владивосток пришел заказной пакет, отправленный из порта Чифу на следующий день после падения крепости, 21 декабря 1904. Федоров писал: «8 декабря приехал в Чифу. Нашлись китайцы, взявшиеся доставить меня на джонке в Порт-Артур, и 14 декабря в 9 часов вечера я сел в лодку, но проехал всего около 10 верст. Слабый попутный ветер переменился, подул сильнейший противный северный ветер… и мы вернулись при большом волнении в Чифу. 19 числа я намерен был опять выехать в 6 часов вечера, но к этому времени слабый попутный ветер совсем улегся, и пришедшие за мной китайцы заявили, что опять ехать нельзя. 20-го утром пришли 4 миноносца из Порт-Артура… Какова же была моя скорбь, когда я узнал, что они в Порт-Артур не возвратятся, потому что крепость сдается… Неисповедимы пути Божии. Попутный ветер — от Бога, и если я не попал в Порт-Артур, то ясно, что на это не было воли Божией».
Как сказал глава русской православной миссии в Корее архимандрит Павел — «Слава Богу, что нашелся на Руси человек, явивший ту христианскую доблесть и ту веру, в которых — увы! — многие из нас ныне ослабли… История «Торжества Пресвятой Богородицы»… явилась испытанием нашей общей веры, и самое происхождение ее в Киеве так же необычно, как и тот урок, который преподан нам с такою силою в Порт-Артуре…».
После падения крепости Федоров, рассудив, что икона должна быть среди сражающихся войск, перебрался в маньчжурскую армию. До конца войны Порт-Артурская икона находилась в походной церкви главнокомандующего, а в мае 1905 г., волею Божией и трудами многих людей, счастливо избегнув военных случайностей, вернулась во Владивосток…
Известно письмо отца Иоанна Кронштадтского: «Вождь нашего воинства А.И. Куропаткин оставил все поднесенные ему иконы у японцев-язычников, между тем как мирские вещи все захватил. Каково отношение к вере и святыне церковной! За то Господь не благословляет оружия нашего, и враги побеждают нас. За то мы стали в посмеяние и попрание всем врагам нашим» (Вратарница Дальневосточная. Статья из журнала «Глаголь» №22 (44) от 5.12.2001).
В.Н. Мальковский так писал в своем «Сказании об иконе «Торжество Пресвятыя Богородицы» (1906 г.): «Ужасная и небывалая по своим размерам война унесла десятки тысяч человеческих жизней, поглотила сотни миллионов народного достояния. Обрушившись так внезапно со всеми своими кровавыми ужасами, она явилась Божией карой за то неверие, за ту нравственную распущенность, которые царили в наших слоях общества».
26 мая 1905 года Порт-Артурская икона, возвращенная из действующей армии, была внесена во Владивостокский кафедральный собор. Есть факты, что икона, пронесенная крестным ходом, помогла обуздать революционные бесчинства во Владивостоке 30-31 октября 1905 года (Владивостокские епархиальные ведомости. 1905, № 24) (Отвергнутая победа. Икона «Торжество Пресвятой Богородицы» в Русско-японской войне. СПб. 2003).
Подобная трагическая история произошла и с Песчанским чудотворным образом Божией Матери, о котором в нескольких посмертных явлениях говорил Святитель Иоасаф Белгородский.


Образ Божией Матери, называемый “Песчанским”, известен как один из чудотворных списков Казанской иконы Божией Матери. Явление этого образа связано с именем русского святителя епископа Белгородского Иоасафа. В год своей кончины в 1754 году он объезжал свою епархию, и накануне выезда в Белгород ему был сон…

Некая церковь и в ней, в неподобающем месте, икона Божией Матери. От нее исходило сияние и был глас: “Смотри, что сделали с ликом Моим служители этого храма”. Пораженный епископ Иоасаф при посещении церквей осматривал их как снаружи, так и внутри. Прибыв в город Изюм, он направился в Вознесенскую церковь и там узнал икону, которую видел во сне. Икона служила в притворе перегородкой, за которую ссыпали уголь для кадила. По его повелению икону поместили в большой киот, а в 1792 году церковь вместе с иконой была перенесена из замостья ( городского предместья ) на Пески. По молитвам у Песчанской иконы Божией Матери совершались многие чудеса, люди исцелялись от неизлечимых болезней, прославляя Заступницу рода человеческого.
Чудотворный образ пришел на помощь нашей Родине в один из тяжких моментов ее истории, в самый разгар войны 1914 года и был… отвергнут. 4 Сентября 1915 года на на общем собрании членов “Братства святителя Иоасафа” попросил разрешение выступить военный. “Не удивляйтесь тому, что услышите, — сказал он. — Вопрос идет обо всей России, и я не могу молчать потому, что получил от угодника Иоасафа прямое повеление”; И он рассказал о своем грозном сне за два года до войны. “Явившийся в сновидении святитель взял меня за руку, вывел на высокую гору, откуда взору открылась вся Россия, залитая кровью”. Затем было еще одно видение угодника Божия. “Передо мной стоял святитель Иоасаф… “Поздно, — сказал он,- теперь только одна Матерь Божия может спасти Россию.

Владимирский образ Царицы Небесной и Песчанской образ Божией Матери нужно немедленно доставить на фронт, и пока они будут там находиться, до тех пор милость Господня не оставит Россию”. Я очнулся и с удвоенной настойчивостью принялся выполнять прямое повеление Божие”. Князь Жевахов и другие члены братства поверили полковнику. Возглавить миссию поручили князю. С Божией помощью князь донес до императрицы суть дела. Последовали высочайшие распоряжения для препровождения икон в Ставку, в которую они прибыли накануне тезоименитства Цесаревича. Но Государю о прибытии поезда из Харькова даже не докладывали.
Вот что сообщает князь Жевахов (страшно ненавидимый масонами за издание им книг С. А. Нилуса, разоблачающих масонский заговор):
Я шел по улицам, разукрашенным, по случаю Тезоименитства Наследника Цесаревича, флагами… Было только 8 часов утра… Встречных было мало… Прошло несколько минут, прежде чем я нашел канцелярию протопресвитера. В первой комнате сидел за столом Е.И. Махароблидзе… Он был правой рукою всесильного протопресвитера, и в его движениях сказывалась уверенность человека, довольного своим положением. Протопресвитер находился в смежной комнате. Я прошел к нему…
“Вот видите, как мы живем здесь, – сказал мне Г.И. Шавельский, указывая рукою на стоявшую в углу кровать, – вот и все наше убранство… Здесь моя квартира, здесь и канцелярия”.
Не желая терять времени, я перешел непосредственно к тому, что меня угнетало, и сказал протопресвитеру:
“Никогда бы я не подумал, что Вы окажете такой прием чудотворному образу Божией Матери, пред которым сам Святитель Иоасаф коленопреклонно молился, со слезами… Я был уверен, что Вы встретите святыню еще более торжественно, чем ее встречали в Харькове и по пути следования в Ставку, когда даже на маленьких станциях, ночью, духовенство и народ, с хоругвями и свечами в руках, ждали прибытия поезда, чтобы приложиться к иконе, и служились непрерывно молебны о ниспослании победы на фронте… Мне казалось, что Вы встретите Царицу Небесную на вокзале крестным ходом с Царем во главе, пройдете с вокзала в Собор, отслужите пред Нею молебен и поставите икону на подобающее святыне место; а увидел я только одного Е.И. Махароблидзе, с брезентовым автомобилем, на котором разъезжают солдаты”…
“Какие там крестные ходы! – запальчиво ответил Г.Шавельский, – это архиепископу Антонию делать нечего; он и устраивает крестные ходы, да всенощные служит по пяти часов: а нам здесь некогда. По горло заняты”…
Я обомлел от этих слов; однако, не допуская еще такого издевательства над религиозным чувством, я спокойно сказал о. Шавельскому:
“Позвольте, здесь, верно, какое-то недоразумение… Вы должно быть не знаете, что я командирован в Ставку по повелению Ея Величества, и того, чем вызвана моя командировка… И что, по возвращении в Петербург, я должен буду представить Государыне доклад о своей поездке”.
Г.И. Шавельский промолчал… Рассказав о докладе полковника О., о бывших ему дважды явлениях Святителя Иоасафа, о таком же явлении старцу в селе Песках, я добавил:
“Совершенно не подобает мне утверждать пастыря Церкви в вере; однако же я думаю, что Вы берете на себя великую ответственность, не выполняя повеления Святителя Иоасафа… Если бы я был даже неверующим, то и тогда одновременное явление Святителя в разных местах двум разным лицам – одному – живущему в месте пребывания святой иконы, в селе Песках, а другому – находящемуся на фронте, и переданное им одинаковое повеление Божие, поколебало бы мое неверие… Святитель приказал не только привезти святые иконы в Ставку и здесь их оставить, а повелел обойти с ними фронт и предупредить, что такова воля Матери Божией, и что только при этом условии Господь помилует Россию; а вы не встретили святыни на вокзале и не предуведомили Царя”…
“Да разве мыслимо носить эту икону по фронту! – возразил протопресвитер. – В ней пуда два весу… Пришлось бы заказывать специальные носилки…
А откуда же людей взять… Мы перегружены здесь работой, с ног валимся. Все это Ваша мистика; это Петербург ничего не делает, ему и снятся сны; а нам некогда толковать их, некогда заниматься пустяками”, – говорил о. Шавельский, все более раздражаясь.
“Так неужели же Вы дерзаете вовсе не исполнить повеления Святителя? – спросил я изумленно, – если Вы берете на себя эту смелость, тогда отслужите хотя бы, всенародный молебен, с коленопреклонением, здесь на площади, в присутствии Государя”, – сказал я протопресвитеру.
“Некогда! С утра до ночи люди в Штабе, за работою”, – отрезал он. Я откланялся.
Через полчаса этот человек пошел в собор служить обедню. Никакое горе, никакое несчастье, казалось, не могло нанести мне большего удара, чем эти слова, этот тон, это глумление над верою, со стороны того, кто являлся духовным пастырем армии и флота…
“Да ведь этот один человек погубит всю Россию, – думал я, возвращаясь в гостиницу… – Бедный Царь, бедная Россия”…
Мне знаком был этот тип людей, и психология о. Шавельского меня не удивляла… Случайные сановники редко привыкают к своему положению настолько, чтобы не иметь нужды подчеркивать его, и часто делают это такими способами, какие только выдают их скромное прошлое. Не заносчивость и самоуверенность о. Шавельского, граничившая с невоспитанностью, шокировали меня, а удивляло меня то искусство, с которым этот маловерующий и ловкий человек мог войти в доверие к столь глубоко религиозному и мистически настроенному Государю и пользоваться чрезвычайным расположением как Его Величества, так и Государыни Императрицы.
Православие для него – мистика… Какая же религия не мистична… Тогда это не религия, а философия…
Священник Яковлев с нетерпением ожидал моего возвращения и бросился мне навстречу с расспросами…
Как, однако, ни было велико мое негодование, я, все же, смягчил свое впечатление от беседы с протопресвитером: мне было жалко смиренного сельского пастыря; мне не хотелось обнажать пред ним картину действительности и показывать те черные пятна, какими эта картина была покрыта…
Но мудрый батюшка и без моей помощи многое видел. От его взора не укрылось то, чего он не ожидал увидеть, и, как бы отвечая на невысказанные мною мысли, о. Александр часто повторял:
“Ох, будет горе, будет… сами люди накликают его… Вот искушение… Сама Матерь Божия протягивает им Свои Пречистые руки, а люди того не замечают… Теперь и злодеи, по селам, каются, ибо видят карающую Десницу Божию; смиряются, проникаются страхом Божиим; а тут сам протопресвитер не боится Бога”…
С помощью Небесной Заступницы, можно было предотвратить Первую мировую войну, а когда она все же началась, закончить ее русской победой. Но помешало оскудение веры и ревности у отдельных причастных лиц.
Необходимо понимать, что дело не в том, что иконы Пресвятой Богородицы находились в чуланах и других неподобающих для них местах, а в том, что ВЕРЫ у помещающие эти иконы в чуланы не было во Всемогущество Божие, отношение к Святыням обличало духовное состояние русского общества. И показывало БОГУ НЕОБХОДИМОСТЬ вразумительного воздействия. А потому за Первой мировой войной последовала революция, сломившая православную Российскую Империю и открывшая эпоху мученичества и гонений на христианство.
Почему такое произошло? Ведь среди Русского Народа были великие молитвенники. Сам Царь Николай Второй был святой и праведной жизни. Почему Господь попускал все эти неудачи? Ответ может быть один: грехи и беззакония, совершавшиеся в России, превысили крайнюю меру долготерпения Божия. Разложенные революционной пропагандой, русские солдаты бежали с фронта, обращали оружие против своих соплеменников. Новая власть очень скоро начала борьбу с Православием. Митрополит Вениамин (Федченков), бывший в войсках генерала Врангеля, говорил, что русская армия героичная, но она «некрещеная». Одного героизма, одного воинского таланта мало для того, чтобы одержать победу (Духовная основа боеспособности, 31.08.2005).
Все белые “вожди” революционных времен садятся на два стула и проваливаются. Иные из них про себя-то не прочь были помечтать и о царе, но вслух именем таким не смели оскорбить завоевания “бескровной”, “страха ради иудейска”. Были из них и ярые противники “царизма”. Деникин, например, сражаясь за “единую-неделимую”, говаривал друзьям: “Вы думаете, что я иду на Москву восстановить трон Романовых? — Никогда!” Но без трона-то Романовых его “единая-неделимая” в клочки разлетелась, и сам он вместо Москвы попал в Черное море.
Протопресвитер Шавельский, верный исполнитель предначертаний масона Романовского, деникинского начальника штаба, даже на Ставропольском церковном соборе 1919 г. не позволял произнести слово “царь”, но на этом же соборе дал волю поляку-эсэру, Свенцицкому, чудом каким-то очутившемуся в рясе священника, и тот бичевал, как самых опасных членов собора, немногих тогда открытых монархистов.
Отход от веры русского общества и всеобщего разложения высшей аристократии под растлевающим влиянием революционных настроений привел к пренебрежению помощью свыше.
Однако во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов сердца людей опять обратились к Богу в молитвенном плаче о спасении Отечества.
В самом начале Великой Отечественной войны Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России, друзей у которой тогда оставалось уже совсем немного.

Конечно, и на самой Руси были великие молитвенники — например, Преподобный Серафим Вырицкий, который тысячу дней и ночей непрестанно молился и в своей келии, и в саду — на камне перед иконой Преподобного Серафима Саровского. Но речь у нас сегодня не о нем, а о другом удивительном молитвеннике и друге России — митрополите Гор Ливанских Илие (Караме). Он знал, что значит Россия для мира, и всегда молился о ней и ее народе, а после обращения Александра III решил затвориться и просить Божию Матерь открыть ему, чем можно помочь России. Для этого митрополит Илия спустился в каменное подземелье, куда не доносился ни один звук и где не было ничего, кроме иконы Богородицы. Он затворился там, отказавшись от еды, воды и сна, и только, стоя на коленях, молился перед иконой Божией Матери с лампадой. Через трое суток ему явилась в огненном столпе Сама Богородица и объявила, что избрала его, истинного молитвенника и друга России, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа русского, предупредив при этом, что, если все это не будет исполнено, Россия погибнет.
«Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда — сдавать нельзя. Пусть вынесут, — сказала Она, — чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена».
Владыка связался с представителями Русской Православной Церкви и с советским правительством и передал им все, что ему было открыто. Письма и телеграммы, переданные митрополитом Илией в Москву, по сей день хранятся в архивах.
Когда эти письма дошли до Сталина, он вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия (Симанского) и местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) и обещал исполнить все, что передал митрополит Илия, ибо не видел больше никакой возможности спасти положение. Из Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери, обошли с ней крестным ходом вокруг Ленинграда — и город был спасен. Многим до сих пор непонятно, чем держался Ленинград, ведь помощи ему практически не было: то, что подвозили, было каплей в море. И тем не менее, город выстоял.
То же самое произошло и в Москве. Правда, там из-за боевых действий обойти город с иконой было невозможно, и поэтому чудотворная икона Тихвинской Божией Матери была обнесена вокруг Москвы на самолете. Столица была спасена, а 9 декабря 1941 г. освобожден Тихвин. (Икона, кстати, была взята из Тихвинского храма в Алексеевском, который расположен буквально в нескольких минутах ходьбы от станции метро «ВДНХ».)
Одновременно с этим в России было открыто более 20 000 храмов Русской Православной Церкви. Вся страна молилась — даже Сталин (об этом есть свидетельства очевидцев). Начальник Генштаба Б.М. Шапошников, царский генерал, не скрывавший своих религиозных убеждений, часами беседовал со Сталиным, и все его советы (в том числе одеть войска в старую форму царской армии с погонами) были приняты.
А сколько старших офицеров, не говоря уже о солдатах, молились на фронте. Многие командиры, да и сам маршал Жуков, говорили перед боем: «С Богом!» Один офицер, сидевший на связи с летчиками во время боевых вылетов, рассказывал, что часто слышал в наушниках, как пилоты горящих самолетов кричали: «Господи! Прими с миром дух мой!..»
Тогда же были открыты духовные семинарии, академии, Троице-Сергиева Лавра и многие монастыри. Было решено перенести мощи святителя Алексия, митрополита Московского и всея Руси в Богоявленский собор, где стояла всю войну та самая чудотворная икона Казанской Божией Матери, которая была с ополчением 1612 года.


Поздняя осень Сталинграда 1942 года. Тяжело нависшее над Волгой ноябрьское небо, полное вражеских самолётов, несущих в своём чреве тонны смертельного груза. По реке идёт «сало» — мелкий битый лёд. Маленьким трудягам – бронекатерам всё тяжелее пробиваться к сражающемуся городу, подвозя подкрепления и боеприпасы. Многие судёнышки уже навсегда успокоились на волжском дне. Огонь Великой Битвы пылал над речными волнами, почти не угасая. На правом берегу противник нажимал, увеличивая мощь своих атак. В жестоких встречных боях таяли силы защитников города, всё меньше становились наши правобережные плацдармы.
В эти ноябрьские дни в штабе Фронта появился необычный гость. Облачения священнослужителя русской православной церкви резко контрастировали с мундирами офицеров штаба. Это был первый помощник и правая рука местоблюстителя Патриаршего Престола Сергия Старгородского – митрополит Николай Ярушевич.
Воины сражающегося Сталинграда получали всемерную помощь. Но кроме снарядов, мин и танков требовалось главное – Божья Помощь, без которой, как известно, победы не будет.
Командующий Фронтом – генерал – полковник Ерёменко тепло принял митрополита Николая. Рассказал о тяжёлых боях в городе, о том, что в подвале одной из разрушенных церквей чудом оставшийся в живых батюшка служит уже 12 дней непрерывный молебен о даровании победы русскому оружию.
Отец Николай сказал, что имеет поручение от товарища Сталина – доставить на сражающийся правый берег Волги святыню – Казанскую икону Божьей Матери и отслужить перед нею молебен.
Андрей Иванович нахмурился и хранил молчание.
Тогда митрополит Николай стал рассказывать, как эта святыня была направлена в Сталинград. Сразу после начала войны митрополит гор Ливанских Илия Карам, обезпокоенный судьбой России, спустился в подземелье одного из храмов. И там, через несколько суток безпрестанной усердной молитвы, ему явилась в огненном столпе Пресвятая Богородица. Она поведала подвижнику, как спасти Россию от дьявольского нашествия двунадесяти языков.
Илия в точности передал её слова в Россию своим друзьям, которые ознакомили с ними товарища Сталина.
Выполняя волю всевышнего, Казанская Богородичная икона была направлена сначала в Ленинград, а теперь прибыла на берега Волги.
Отец Николай сделал паузу. Молчал и Андрей Иванович. Он, как никто другой, осознавал опасность переправы через Волгу, забитую «салом». И без того небыстрый бронекатер в ледяном крошеве превращается в удобную мишень. Вражеская артиллерия без труда пустит ко дну хрупкую скорлупку…
Как бы читая его мысли, отец Николай проговорил:
— Порт – Артур сдали, когда промасоненные генералы не допустили на землю крепости Порт – Артурскую Богородичную икону, направленную туда Царём. Та же история только с Песчанской иконой произошла в германскую войну 14 года. Повторять ошибок недавнего прошлого не стоит. Бог не без милости. Прорвёмся.
Перед глазами Андрея Ивановича встали картины его боевой юности, опалённые огнём Великой войны. Штыковые атаки, ранение, потом смута, позор Брестского мира, великое собирание земель русских, освободительный поход в западные области Малой и Белой Руси…
Андрей Иванович решительно встал, подошёл к полевому телефону. На проводе был командир отряда бронекатеров. Андрей Иванович отдал приказ готовить ночной прорыв парой на участке напротив разрушенной мельницы.
Позвонил он и командующему артиллерией, что бы тот организовал контрбатарейную артподготовку на время речного прорыва.
А отец Николай уединился в одном из помещений штаба, вознося молитвы перед доверенной ему святыней.
День клонился к вечеру. Андрей Иванович получил доклады о готовности сил прорыва и артиллерийской поддержки. Сумерки быстро доедали короткий ноябрьский свет. Сталинград горел, отбрасывая багровое зарево на полусотню вёрст в округе. Артиллерийские расчёты уже поднесли к орудиям снаряды, командиры проверяли прицелы и сверяли квадраты по карте «Дон». Моторы бронекатеров были прогреты и работали на малых оборотах в ожидании пассажиров.
«Сало» шло по чёрным волнам в красноватых отблесках непрерывного пожара. Казалось, что это вскрыта израненная плоть великой русской реки.
Митрополит Николай и Андрей Иванович Ерёменко прибыли на стоянку бронекатеров, соблюдая предосторожности маскировки. Командующий Фронтом принял доклад командира отряда речных судов. Ещё раз оглядел правый берег, сверкавший вспышками выстрелов, и сказал:
— С Богом, отец Николай!
Священник легко, почти невесомо, прошёл по сходне на бронекатер, неся в руках драгоценную святыню.
Кораблик отвалил от берега, развернулся, раздвигая бортами тяжёлое «сало».

И вот дан полный ход. Дизеля, надрывая коленвалы, вышли на предельные обороты. На корме отчаянно трепетал флаг Военно Морского Флота, почти касаясь пенного буруна, переходящего в льдистый кильватерный след. Пара катеров устремилась к правому берегу, навстречу огню и ливню свинца. Скоро осколки и пули дробно застучали по броне боевой рубки. С верхней палубы грозно и методично бил по берегу спаренный ДШК. Белые деревья разрывов встали возле бортов, обрушиваясь ледяными водопадами на низкие палубы. Прожектора противника пытались взять кораблики в свои холодные пронизывающие лучи. Но вовремя заговорила фронтовая артиллерия, затыкая батареи противника и гася его прожекторные посты.
Отец Николай стоял в боевой рубке головного катера с молитвой на устах. Катер пробивался сквозь плотный заградительный огонь. Левый триплекс иллюминатора бокового обзора вдруг пошёл сетью снежно-белых трещинок, сквозь которые ясно проглядывали тёмные кружочки застрявших крупнокалиберных пуль. Кораблик накренился на правый борт, резко снизив скорость. Командир катера маневрировал, сбивая пристрелку вражеских пулемётов. Резкий разворот, стоп, полный ход к спасительным обрывам, нависшим над волжской водой.
Фронтовая артиллерия била во — всю уже по самому берегу, подавляя вражеские пулемётные гнёзда. Их огонь заметно ослаб, а вскоре прекратился. Над немецкими позициями стояла сплошная стена разрывов. Двести стволов русских пушек смешивали с землёй незваных гостей. Немец почти не отвечал, истошно вопя по радио о помощи Люфтваффе.
И вот нос головного катера уткнулся в прибрежный песок. Отец Николай сошёл на истерзанную землю правого берега. Катера тотчас отошли назад, взяв раненых и донесения в штаб Фронта.
Люди в наших траншеях хотя и были предупреждены о визите священника, но поверили в это только увидев сходящего на берег отца Николая в развивающихся облачениях.
Он творил молитву перед иконой Казанской Богоматери всё время перехода. Праздничное облачение священника сверкало золотым шитьём, солдаты с удивлением и трепетом провожали взглядом человека, нёсшего святыню Русского Православия в самое пекло Сталинградского сражения.


Несколько офицеров сопровождали отца Николая, проведя его по ходам сообщения к стенам разрушенной мельницы. Там, под защитой толстых стен, были собраны на молебен защитники города.
Богородичную икону установили на два снарядных ящика – своеобразный Сталинградский Алтарь образца начала ноября 1942 года. Отец Николай приступил к молебну без промедления:
«Русь Святая! Береги веру — самое ценное наше сокровище на земле, жемчужину души человека, опору жизни, радость и свет бытия! Разве не слышишь ты, душа русская, как без слов, но громче всяких речей человеческих молят тебя об этом — особенно в наши неспокойные дни — родные нам угодники русские?
Береги в себе веру: молят тебя подвижники киевских пещер, не только донесшие в себе искру веры до дверей могилы, но и разжегшие ее в такой пламень, который светит и греет нас через много веков.
Береги в себе веру: зовет наш смиренный и кроткий, весь народ русский обнявший своею любовию, всегда радостный и ласковый преп. Серафим Саровский…
Береги веру: взывает родной, близкий каждой верующей душе св. Сергий Радонежский, взывает Патриарх-мученик Гермоген и сонм многих-многих других небожителей…
Береги веру: завещает каждому из нас и святой покровитель нашей северной столицы благоверный князь Александр Невский, этот завет он оставил Русской Земле всею жизнью своею и подвигами, умирая- свыше 650 лет тому назад в цветущем возрасте 43 лет, но в изнеможении от непосильных трудов, целожизненных подвигов, огорчений и страданий за Святую веру Русской Земли и Родину…
Нельзя быть беспечным ни одного дня своей земной жизни. Нельзя оставаться ленивыми рабами, которые забывают или не хотят себе напомнить о грядущей смерти, изо дня в день остаются со своими грехами, со своей слабой верой, некрепкой надеждой, не твердой и не верной любовью к Богу. Верному рабу Божьему надо эту веру укреплять, эту любовь сделать горячей. Нужно торопиться — жизнь так коротка — возможно больше посеять в своей земной жизни добрых дел, чтобы эти добрые дела ушли туда, в вечную жизнь, еще прежде нас и там встречали нас, когда мы своей бессмертной душой будем проходить путь посмертных мытарств и ангелом-хранителем своим будем приведены на суд Небесного Отца и Всеправедного Судии.
И вот, кто живет с Господом, оплакивает свои грехопадения, всегда напоминая себе о том, что он перейдет из этой жизни в иную, к которой должен готовиться каждый день; кто в копилку для добрых дел вкладывает изо дня в день хотя бы малые свои добрые дела; приходит в храм Божий за очищающей благодатью Христовой; с благоговейным трепетом приступает к Святой Чаше; кто искупает свои грехи чистою жизнью и посильными подвигами во имя Христово; кто, может быть, и хромыми, спотыкающимися ногами, но таким верным путем идет в Царство будущей жизни,— тот идет к своему Небесному Отцу блаженным, умирающим в Господе.
О том, что мы должны умирать в Господе, напоминают нам, дорогие мои, все святые угодники, со славою прошедшие свой земной путь. Напоминают об этом все рабы Божий, наши благочестивые предки, которые умели жить по-Божьи и умирали с Господом в сердце. И мы должны научиться жить так, чтобы так и умирать: ведь наша земная жизнь — это только мгновение по сравнению с той вечностью, какая раскроется перед каждым из нас.
Братья! Как образно говорит один из наших поэтов — Христос исходил, благословляя Русь, от крайнего севера до юга, от востока до запада, посевая частицы Своего света в сердца людей. И Русская Земля вся покрыта потом трудов и подвигов носителей этого света, угодников, прославленных у Бога за твердость и чистоту свою, покрыта кровью мучеников за веру святую…
Неожиданным для нашей Родины было вероломное, предательское нападение Гитлера. Но лишь успела весть об этом молнией пронестись по стране, как всколыхнулся от края до края необъятного нашего отечества весь наш многомиллионный народ. В полном единении, грудью, все, как один, встали русские люди на защиту священных рубежей своей земли.
В первый же день Великой Отечественной войны глава Православной Церкви в России Патриарший Местоблюститель, Митрополит Сергий, маститый 74-летний старец, опубликовал свое воззвание ко всем верующим нашей страны.
В этом воззвании Митрополит Сергий обращается со всею силою убедительности к патриотическим чувствам верующих людей, призывает к исполнению священного долга перед Родиной, освящая этот патриотический порыв первосвятительским благословением.
Со всею силою своего авторитета он возглашает в своем воззвании: “Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг”.
И в заключение своего обращения Первоиерарх нашей Церкви выражает твердую веру в нашу победу над врагом: “Господь нам дарует победу”.
Это воззвание было прочитано в Московском кафедральном соборе 26 июня за торжественным молебном о даровании победы и сопровождалось еще особой речью Митрополита Сергия. С огромным воодушевлением молился верующий народ о победе над врагом, переполнив обширный храм, и с жадностью внимал словам воззвания и речи Первосвятителя. У многих блестели слезы на глазах: ведь Сам Господь, через свою земную Церковь, звал и благословлял верующих людей на священную войну, на защиту Родины. Верующие, молясь, со всей глубиной переживали тяжесть грядущих испытаний, зная, что Гитлер несет с собою одни ужасы насилия, смерти, разрушения, что Гитлер идет с целью истребить русский народ и то, что составляет святое святых для верующей души, — святое православие.
Воззвание Митрополита Сергия было распространено по всем православным храмам нашей страны. С таким же воодушевлением, слезами, религиозно-патриотическим подъемом встретили верующие люди это обращение Митрополита Сергия в ленинградских храмах, в Киеве и других городах и селах. Слова этого воззвания идут навстречу самым святым чувствам и убеждениям православно-верующего человека, который знает, что защищать Родину, умереть за Родину — это высший христианский подвиг.
И то, что наблюдалось нами в западных областях Украины и Белоруссии, то же происходит и на севере, И на востоке, и по всем краям России: все православно-верующие люди нашей страны, выполняя свой священнейший долг, отдают сейчас все силы свои на дело защиты Родины. Они с огромным подъемом, с крепчайшей волей к победе идут в ряды Красной Армии и народного ополчения, они куют победу у станков, на колхозных полях, на транспорте. Верующих людей воодушевляет на патриотический подвиг не только сознание общегражданского и христианского долга, но и это особое благословение Святой Церкви Православной.
Идет напряженнейшая великая и священная отечественная война. Кровь наших братьев-красноармейцев льется на полях сражений. Злобным врагом уже пролито немало крови и мирных граждан; сердца всех остающихся в тылу совместно бьются для одного святого общего дела — обороны Родины.
На этой общей священной страде — где место верующему советскому гражданину?
Все православно-верующие люди нашей страны, как дети одной семьи советских народов, сейчас, в годину испытаний, должны быть впереди других и на фронте, и в тылу, плечом к плечу со всей страной.
К защите Родины зовет верующих не только священный гражданский долг; их зовет к этому и долг верующего христианина: Христово учение требует от каждого своего последователя беззаветной любви к своей Родине и защиты ее от посягательств врага.
Мы знаем, как возвышенно, свято чувство патриотизма! Это чувство безграничной любви к Родине глубоко заложено в духовной природе славянина. Оно воспето и художественно отображено нашими писателями и поэтами-классиками в их бессмертных творениях — “Война и мир”, “Полтава” и множестве других.
Рисуя в стихах картину Бородинского боя, наш великий русский поэт Лермонтов, чью столетнюю годовщину со дня смерти мы вспоминали на днях, вкладывает в уста старого солдата пламенный призыв постоять за свободу Родины в этой исторической битве:
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою,
И дальше поэт говорит устами этого русского солдата:
И умереть мы обещали.
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Русский человек из века в век жил и живет этой могучей и в то же время нежной любовью к Родине.
Но ведь у нас, верующих людей, эта любовь к Родине, как мы сказали, приобретает значение и христианского долга; она озаряется евангельским светом Христовых заповедей. Любя Родину, служа Родине, защищая Родину, христианин выполняет одно из своих земных назначений.
Мы и наблюдаем сейчас этот мощный религиозно-патриотический подъем у верующих людей нашей страны. Прежде всего мы увидели его, по месту нашей работы, в западных областях Украины и Белоруссии, первыми принявших на себя предательские удары врага. Мы вскоре узнали и о самых широких, ярчайших проявлениях этих религиозно-патриотических чувств верующих советских людей в Москве, Ленинграде и повсюду в других местностях нашей бескрайной страны. Иначе и быть не может.
При всезахватывающих переживаниях, в годины тяжких испытаний Родины в душе человека разгорается особенно яркое пламя патриотизма; с особой силой подымаются волны веры в православном сердце, и, углубляясь и обостряясь при этих испьпаниях, вера влечет человека на особые подвиги во имя Христовой заповеди: “Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя”.
Фашистский зверь заливает кровью нашу родную землю. Воистину, как говорит святой пророк Исаия, “ад преисподний пришел в движение” (Исаия 14, 9).
Этот враг подвергает осквернению наши святые храмы Божий: во многих городах и селах они были превращены фашистами в конюшни, в уборные, в кирхи, в застенки, где держали и пытали арестованных русских людей и пленных наших воинов и где даже расстреливали наших братьев (в г. Верее и других местах). В г. Калуге они убили старца-священника в то время, когда он совершал панихиды на кладбище; расстреливали церковных старост (в г. Волоколамске и других местах), благочестивых монахинь (в г. Калуге), странников и убогих при храмах.
И кровь убиенных (Нова 24, 12), и разоренные святыни, и разрушенные храмы Божий — всё вопиет к небу об отмщении!
Дорогие братья и сестры наши, чада Святой Православной Церкви Русской!
Святая Церковь радуется, что среди вас на святое дело спасения Родины от врага восстают народные герои, для которых нет выше счастья, как, бороться за Родину и, если нужно, и умереть за нее.
Смерть — это конец всем земным заботам, тревогам человека, земной суете, конец и многочисленным, нередко тяжким болезням и страданиям, каким мы подвергаемся так часто, можно сказать, в течение всей своей жизни. Мы еще с вами живы, мы путешествуем по земле, а они, мертвые, уже достигли Небесного Отечества. Мы, живые, еще плаваем по волнам житейским, а они уже вошли в тихую пристань вечной жизни. Мы еще в узах плоти своей, а они уже в свободе духа.
Все земные радости, земные скорби и земные приманки теперь для них — ничто. Телом они мертвы. Если бы около гроба с бездыханным телом усопшего рассыпать сокровища мира сего, холодные руки не протянутся за этими сокровищами. Никакие крики веселия и никакие рыдания не пробудят угаснувшего навсегда телесного слуха усопшего. Никакие горячие слезы не согреют холодное, бездыханное тело.
Смерть — мужу покой (Иова 3,23). Смерть — это покой телу человека. Но покой телу, какой наступает для каждого усопшего, не означает покоя души покинувшего землю нашего брата. Для них, наших усопших, нет радостей и скорбей земных, но у них есть свои радости и свои скорби в вечной жизни, куда они переселились бессмертной душой.
С какими скорбями вступает в вечную жизнь душа грешника, не раскаявшегося, лежавшего в своих грехах, не омывшего их благодатью покаяния, забывшего и о Боге, и о своей бессмертной душе! И какая радость, какое счастье, какое утешение — удел той преданной Господу души, которая готовила себя к жизни будущего века и перешла туда, в страну нескончаемой жизни, с верой и своей доброй христианской жизнью!
Церковь непоколебимо верует в скорую победу и скорое освобождение ваше от ненавистного врага. “Я предам врага твоего в руки твои”, — говорит нам Господь в Своем слове (1 Цар. 24,5).
Будьте истинными христианами, радуйте вашу Святую Матерь — Церковь Православную делами во благо освобождения нашей Родины от фашистских захватчиков, а она никогда не оставит вас своими святыми молитвами у престола Божия.
Господь да будет с вами, дорогие!»
Величественно и мощно лились древние молитвы над непокрытыми головами советских воинов, насмерть стоявших среди руин Великого Города, несшего в своём названии имя Русского Мессии, поднявшего Родину из пепла и кровавой смуты. В далёком восемнадцатом году здесь решилась судьба новой, Советской России, ставшей защитницей и историческим правопреемником Московии – Третьего Рима.
Теперь Божий перст опять указал на крутые волжские откосы, наметив точку поворота в праведной битве Православного Света с сатанинской оккультной тьмой, покорившей почти всю планету. Свет новой зари пробивался сквозь облака дыма, вставая из-за Волги неотвратимым багровым сиянием. Занимался ещё один день войны, приближая победную поступь русского солдата к улицам немецкой столицы. Наступал тот самый момент истины, Апостольской Истины – Держателем и Хранителем которой издревле была Россия – единственная в мире Держава.
Просто и безхитростно обратился отец Николай к пастве, стоявшей перед ним в серых опалённых страшным огнём шинелях. Скоро на плечах этих воинов засверкают тяжёлым золотом звёзды, оттеняя суровое шитьё широких погон. И новая армия, отбросив масонские треугольники и ромбики, увенчанная символами чести русского воинства понесёт Сталинские победные знамёна почти до Ла – Манша. А в небесной вышине, благословляя на подвиги, её будет сопровождать Пресвятая Богородица, которую ясно увидят немцы над атакующими неприступный Кёнигсберг советскими войсками.


Так в ноябре 1942 года рождалась победная славянская весна, через три года озарившая планету солнечной радостью грядущей мирной жизни.
Глава русской Православной Церкви митрополит Сергий в своей телеграмме на имя И.В.Сталина ко дню 25-летия советского государства (7 ноября 1942 г.) был выразителем чувств всех православных русских людей, когда сказал: “Сердечно и молитвенно приветствую в Вашем лице богоизбранного вождя наших воинских и культурных сил, ведущего нас к победе над варварским нашествием, к мирному процветанию нашей страны и к светлому будущему ее народов”. Русские верующие видят в лице верховного вождя нашей страны Богом ей данного отца своего народа, и горячи их молитвы Господу Богу о его здравии на долгии годы.
В нашем вожде верующие вместе со всей страной знают величайшего из людей, каких рождала наша страна, соединившего в своем лице все качества упомянутых выше наших русских богатырей и великих полководцев прошлого; видят воплощение всего лучшего и светлого, что составляет священное духовное наследство русского народа, завещанное предками: в нем неразрывно сочетались в единый образ пламенная любовь к Родине и народу, глубочайшая мудрость, сила мужественного, непоколебимого духа и отеческое сердце. Как в военном вожде, в нем слилось гениальное военное мастерство с крепчайшей волей к победе.
С начала войны во всех своих обращениях к народу Иосиф Виссарионович не перестает звать к твердой уверенности к победе. Вся страна, как один, верует его верой, а русская Православная Церковь молитвенно благословляет подвиг, какой он несет во имя блага и счастья нашей Родины, и молит Бога о помощи нашему вождю в его великом историческом призвании — отстоять честь, свободу и славу родной страны.
В дни всенародного патриотического подъема в нашей стране, в конце 1942 г. и в начале 1943 г., когда могучим потоком лились пожертвования советских людей на дело разгрома фашистского зверя, в этот поток с энтузиазмом вливали свои лепты духовенство и верующие русской Церкви. И, посылая свою жертву в фонд обороны, верующие патриоты спешили выразить в своих телеграммах верховному вождю нашего воинства чувства своей ему преданности, своего благоговения перед его подвигами, веру в его гений.
Митрополит Сергий писал: “Молитвенно желаю Вам испытать радость полной победы над врагом и видеть возрождение истерзанной Родины”.
В другом приветствии он же пожелал Иосифу Виссарионовичу: “Да завершится победой над темными силами фашизма общенародный подвиг, Вами возглавляемый”.
“Вам, Иосиф Виссарионович, главному полководцу и вождю наших победоносных армий, желаем здоровья и успеха в Ваших тяжелых трудах”, — посылал свои пожелания архиепископ Куйбышевский Алексий от лица всех верующих города Куйбышева.

“Живите долгие годы, наш мудрый вождь Иосиф Виссарионович”, — вылилось из глубины души у протоиерея Пензы Алексея Ивановича Виноградского.
“Дорогой наш отец”, — такими словами начинал свое сообщение Иосифу Виссарионовичу о пожертвованиях священник Молотовской области Александр Александрович Троицкий.
И отеческие ответы Иосифа Виссарионовича на все эти обращения, с выражением “искреннего привета и благодарности” духовенству и верующим, подымали еще на большую ступень одушевление верующих русских людей, составляющих со всеми народами, населяющими нашу страну, одну братскую семью с одним общим отцом во главе.
Чувства преклонения перед личностью Иосифа Виссарионовича, перед его мудрой проницательностью, его отеческой сердечностью и изумительным вниманием к нуждам всех без исключения граждан достигли у верующих наивысшего подъема в сентябрьские дни, когда вся страна узнала о состоявшемся в Кремле приеме главой правительства митрополита Сергия совместно с митрополитами Алексием и Николаем.
25 февраля 1943 года из Ульяновска в Кремль Сталину Сергий написал: «Верующие в желании помочь Красной Армии охотно откликнулись на мой призыв: собрать средства на постройку танковой колонны имени Дмитрия Донского.

Всего собрано около 6000000 рублей и, кроме того, большое количество золотых и серебряных вещей… Примите эти средства как дар от духовенства и верующих русской православной церкви в день юбилея Красной Армии».
Ответ Сталина Сергию был направлен в тот же день:
«Прошу передать православному русскому духовенству и верующим, собравшим 6000000 рублей, золотые и серебряные вещи на строительство танковой колонны имени Дмитрия Донского, мой искренний привет и благодарность Красной Армии».
Эта танковая колонна успешно громила немцев в войсках Рокоссовского.
Документально подтверждено, что уже после окончания войны, в 1947 году, Сталин исполнил свое обещание и пригласил митрополита Илию в Россию. Перед приездом гостя Сталин вызвал владыку Алексия, ставшего тогда уже Патриархом, и спросил: «Чем может отблагодарить митрополита Илию Русская Церковь?» Святейший предложил подарить митрополиту Ливанскому икону Казанской Божией Матери, крест с драгоценностями и панагию, украшенную драгоценными каменьями из всех областей страны, чтобы вся Россия участвовала в этом подарке. По распоряжению Сталина самые искусные ювелиры изготовили панагию и крест.


Митрополит Илия прибыл в Москву, и встретили его там более чем торжественно. На церемонии-встрече ему преподнесли икону, крест и панагию, а также наградили Сталинской премией за помощь России во время Великой Отечественной войны. От премии владыка отказался, сказав, что монаху деньги не нужны: «Пусть они пойдут на нужды вашей страны. Мы сами решили передать вашей стране 200 000 долларов для помощи детям-сиротам, у которых родители погибли на войне».
Из Москвы митрополит Ливанский поехал в Ленинград. Вот запись слов одного из очевидцев пребывания владыки Илии в Ленинграде (текст приводится по выдержавшей уже три издания совершенно удивительной книге «Россия перед Вторым Пришествием», которую составил Сергей Фомин):
«По делам службы я оказался рано утром 8 ноября на Московском вокзале (отправлял контейнеры). Вдруг вижу идет начальник МВД города, с ним множество милиции, солдат, почетный караул, никого не пускают. Все говорят: «Наверно, Сталин приехал…» Подхожу к оцеплению и вижу: идет Косыгин (его, наверно, как ленинградца направили сопровождать владыку Илию), с ним митрополит Ленинградский Григорий, а между ними митрополит в восточном клобуке. Утром 9 ноября митрополит Илия служил Литургию в кафедральном Никольском соборе, тогда же он преподнес храму частичку мощей Святителя Николая. На следующий день я пришел к знакомому, и мы пошли с ним во Владимирский собор. Что-то необыкновенное в городе творится: все прилежащие улицы заполнены народом. Около двухсот тысяч человек стояло у храма, весь транспорт остановился, проходы загорожены, еле пробрались к нему. Стоим около храма, а внутрь не попасть: солдаты стоят в оцеплении и никого не пускают. Вдруг из боковой двери выбегает староста (наш знакомый), увидел нас и зовет: «Пошли! Я вас дожидался!» Он провел нас в храм, и мы оказались у самой солеи! Слева от нее было отгорожено место, и там стояли члены правительства. Мы насчитали — 42 человека. И вот появились — митрополит Илия, митрополит Григорий и священство. Началась служба. Отслужили малую вечерню, после чего состоялось возложение драгоценного венца — дара владыки Илии — на Казанскую икону Божией Матери. По возложении венца он произнес проповедь. Он рассказал все: как явилась ему Божия Матерь, что Она поведала ему. После его речи все запели: «Заступница усердная…» Невозможно передать, какое чувство было во время пения! Когда вышли из храма, тропарь Казанской иконе Божией Матери запели все стоящие на площади, на прилегающих улицах, у стадиона — десятки тысяч, все пели: «Заступница усердная»… Люди плакали и молились истинной Заступнице и Спасительнице России!».

Последний Герой Советского Союза.

Офицеры, такого позора
Мать-Россия не знала вовек,
Вас подмяла сионская свора,
Словно кучку бездомных калек.

Последний Герой Советского Союза (ИГОРЬ ОСТАПЕНКО)

Уже двадцать лет минуло с тех кровавых времён. Но я всё помню, словно это было вчера.
В 1993 году оказались в России герои, готовые встать на защиту Родины, герои, которым своя собственная честь, честь страны и её народа, идеалы справедливости были дороже жизни. Люди, которым столько раз внушали, что они обыватели, думающее только о личной выгоде, вдруг с удивлением узнают, что среди них есть настоящие герои, о которых пишут в книгах и ставят фильмы.
В 69-м испытательном центре морской и космической разведки в Ногинске-9 служил замполитом роты старший лейтенант Игорь Остапенко. Игорь осенью 1993 года, как и многие военнослужащие, с напряжением и сочувствием следил за тем, что происходило у Дома Советов, но оказался одним из немногих в стране действующих офицеров, способных выполнить свой долг советского офицера до конца.
Третьего октября, узнав о трагических событиях в Останкино, он возглавил группу матросов-добровольцев и с оружием в руках на грузовом автомобиле решил прорваться на помощь к защитникам Дома Советов. Он был один из тех немногих офицеров армии и флота, кто в дни Черного Октября не стал ссылаться на «отсутствие приказа», а поступил так, как требовали от каждого Присяга, честь офицера и совесть.
Свой главный в жизни поступок старший лейтенант Игорь Остапенко совершил в ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Офицер, присягавший Советскому Союзу, едва ли ни единственный в стране оказался верен этой клятве и с 22 добровольцами направился на грузовике из Дуброво на помощь законно избранному Верховному Совету, окруженному ельцинистами. Какую силу духа нужно было иметь молодому, 27-летнему офицеру, чтобы увлечь за собой группу матросов – срочников и практически безоружными выехать на защиту «Дома Советов»?
Но впереди, обгоняя их, шла предательская информация для бандитов из ГАИ и ОМОНА о прорыве моряков. Командир части, квартирно озабоченный гаражестроитель капитан первого ранга В.Сидоренко, давно позабывший о долге и чести, примкнувший к преступникам, совершившим госпереворот, организовал погоню за отрядом и предупредил ОМОН.
Недалеко от 4-ой роты ДПС на Чкаловском шоссе бандиты из ОМОНА устроили засаду. Раскинутая поперек трассы сеть с шипами заставила грузовик остановиться. Храбрые уголовники, которых было около двухсот, открыли стрельбу. Видя безнадежность положения, Игорь приказал рядовым матросам, часть которых уже была ранена, сложить оружие, чтобы они не погибли понапрасну, а сам…
«Советские офицеры не сдаются!» – были его последние слова. Расстреляли офицера уголовные бандиты в форме ОМОНА. Осталась жена Надя, годовалая дочь Наташа. И родители — Раиса Михайловна и Виктор Григорьевич в далеком казахстанском Чимкенте.

Только знай: и на ОМОН
Все ж найдется угомон!

Сдрючат с вас жилеты, каски,
С лиц поганых стянут маски,
И усиленный конвой
Сквозь пургу и волчий вой
Поведет дорогой предков
В те края, где небо в клетку.

Потом хозяева тех, кто в дни Черного Октября преступлением и силой захватил власть, объявили преступниками тех, кто защищал Родину, в том числе и старшего лейтенанта Остапенко.
Но люди – люди решили иначе. В Чимкенте, где живут родители Игоря, его хоронили со всеми воинскими почестями и тысячи людей шли за гробом – русские, казахи, узбеки…
А там, где погиб отважный русский моряк, на землю легли цветы и на бетонной стене появились проклятия убийцам и слова любви и благодарности к тому, кто до конца исполнял свой Долг. И – как и у Стадиона на Красной Пресне – сколько «победители» ни закрашивали стену, сколько ни втаптывали в грязь цветы – люди приходили снова и снова – и вновь появлялись надписи и цветы.
В конце – концов инициативной группе под руководством капитана О.Широкова, члена Политсовета Российской партии коммунистов (РПК), вместе с Трудовой Россией В.Анпилова и местной организацией КПРФ, удалось добиться от местных властей официального разрешения на установку памятного знака на месте гибели Игоря.
К тому времени старшему лейтенанту Указом Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР Остапенко Игорю Владимировичу было присвоено звание героя Советского Союза и звание капитан – лейтенанта посмертно. Это сделали те народные депутаты РСФСР во главе с С.Умалатовой, которые отказались признать власть «победителей». Генерал армии Варенников снял со своей груди звезду Героя, отдал родителям И. Остапенко, приехавшим в гарнизон за телом сына и при этом сказал: «Он достоин этого Звания!».
Коротким был его путь к подвигу — всего несколько десятков километров от родной части в Дуброве Ногинского района до злополучного 30-го километра Щелковского шоссе. Но так в жизни всегда и бывает. Жил простой советский парень в далекой Казахстанской степи, мечтал о службе на море. И вот мечта, казалось, начала осуществляться. Он — молодой морской офицер, грамотный специалист, отличник адъюнктуры, верный и надежный товарищ. Перед ним открывалась перспектива успешной военной карьеры. Но перед тем как связать свою жизнь с воинской службой, он, как и сотни тысяч других офицеров, дал клятву-присягу на верность родной стране — Союзу Советских Социалистических Республик, и для него она оказалась не простой формальностью.
Средства на памятник собрали тысячи людей из 60 регионов России и нескольких Союзных республик. Это труженики, а не миллионеры, и памятник может показаться скромным, но он стоит больше, чем все церетелевские монументы, потому что его поставил Народ, как и Крест на Казачьей Заставе у Дома Советов. Временные сооружения не раз разрушались борцами за демократию. На сайте гарнизона «Дуброво» вы не найдёте ничего о подвиге Игоря Остапенко. Ведь там до сих пор рулят воры и убийцы, вроде того капраза В.Сидоренко.
Другое дело – отношение к И. Остапенко и его памяти простых людей. Неправда, что людям всё безразлично! Водитель бетоновоза сделал два рейса на стройплощадку, где возводили памятник Игорю, не взяв лишнего рубля. Тракторист грейдера в карьере безплатно погрузил КАМаз «по самую завязку». Крановщик потратил много времени, устанавливая памятный камень, не сказав ни слова об оплате своего труда. Работяги знали, для кого они стараются.
И, наконец, настал день 5 октября 1997 года, день открытия памятника. Всю ночь и весь день, не переставая, шёл проливной дождь. Словно сама природа оплакивала одного из лучших своих сыновей. Пришло много людей.
Несмотря на безприютную погоду и проливной дождь, на то, что мемориал находится почти в часе езды от Москвы и 3-х километрах ходьбы пешком от станции, множество людей, прибывших поездами и автобусами, шли и шли к последнему рубежу, где принял свой смертный бой Игорь Остапенко.
Когда памятник был открыт, на митинге среди других выступила женщина-медик из Трудовой России, жена инвалида-«афганца», младшего сына которой у памятника приняли в пионеры. Приведу отрывок из её речи.
«Вы, в погонах, по сей день оправдывающиеся тем, что «не было приказа»! Если бы каждый из вас в тот день исполнил то, что требовали Присяга и Долг – Игорь и сотни других людей остались бы в живых, а Россия не знала бы сегодняшнего горя и унижения. Но вы предали всех. Ну а ты, каперанг Сидоренко – как поживаешь, Иуда? Сладко ли ешь и пьешь, спокойно ли спится? Но ведь судьба – она умеет карать…
 Если снова надо будет сражаться, – сказала она, – я опять буду рядом с мужчинами. А если меня убьют – сражаться будут два моих сына и дочь.»
Вот такие люди, как Игорь Остапенко и эта женщина – и есть Русский Народ.

Могила Остапенко И.В.

Приглашаю всех почтить память Игоря Остапенко. Самостоятельно до памятного знака доехать можно так: электричкой от Ярославского вокзала до станции Щёлково, затем пройти 150 метров от первого вагона в сторону шоссе, которое перпендикулярно дороге и двигаться пару километров по самому шоссе по правой стороне в направлении Чкаловского аэродрома до бензозаправки.
Я хочу, чтобы каждый советский офицер, бывая у гранитного обелиска со звездой, осознал низость и подлость своего поведения в черные дни октября 1993 года.

Умирают старушки и дети,
Слёзы съели у женщин глаза.
Офицеры, народу ответьте,
Кто вам сдать рубежи приказал?

Почему без жестокого боя
Мать-Россию отдали врагу?
Исполнять приказанье любое
Офицеры гурьбою бегут.

Вами правят сионские звери,
Где же ваша высокая честь?
Очень горько и трудно поверить,
Что в России такие вот есть.

Есть предатели, да их не мало,
Каждый в горе страны виноват,
Но я верю – сойдет с пьедестала
Неизвестный из бронзы солдат!

Он пройдётся по площади Красной,
По брусчатке печатая шаг,
И рукою суровой и властной
Бросит под ноги власовский флаг!

Он пройдёт непокорный к Генштабу,
Не страшась милицейских дубин,
Гулко скажет: «Продажные бабы!
Выходите один на один!»

Вы забьётесь в свои кабинеты,
Словно стая затравленных крыс.
Вы же сдали врагу пистолеты,
Вас дешёвками сделал Борис!

И никто не посмеет солдату
Даже слово промолвить в ответ,
Принесёт он в родимую хату
Гимн Победы, надежду и свет.

Офицеры, такого позора
Мать-Россия не знала вовек,
Вас подмяла сионская свора,
Словно кучку бездомных калек.

Умирают старушки и дети,
Слёзы съели у женщин глаза.
Офицеры, народу ответьте,
Кто вам сдать рубежи приказал?

Я хочу, чтобы каждый струсивший тогда покаялся перед ПАМЯТЬЮ ГЕРОЯ и в будущий неизбежный решительный час встал со своим народом, сохраняя верность данной советской Присяге, офицерской чести и собственной совести.

ОГНЕННЫЙ ВЫМПЕЛ ПОЭЗИИ ФЛОТА

Спасибо тем, кто делу боевому 
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному, 
Всем командирам, всем учителям!

Искренне   влюблённый   в   морскую   профессию,   сумевший передать очень точным поэтическим словом флотскую жизнь и морскую романтику, Алексей Лебедев и сегодня продолжает жить в стихах, звучащих не только на поэтических вечерах, но и в морях, в дальних походах, на боевых кораблях. Стихи Лебедева обладают завораживающим ритмом и, при кажущейся простоте, полны метафоричности и ёмкой образности. Флот и море были неисчерпаемыми источниками вдохновения поэта. Даже самые прозаические события и факты находили в его стихах лирическую окраску. Вся жизнь поэта была образцом служения   Родине.
      Ему не было и тридцати лет, когда холодной ноябрьской ночью сорок первого года морская купель Балтики стала его могилой. Подводная лодка, на которой он был штурманом, подорвалась на минах. Он погиб в расцвете творческих сил, но даже то, что он успел написать, делает его   бессменным   лидером   флотской   поэзии. 

              Путь   на   моря 

За главное! За то, что страх неведом. 
За славный труд в просторе грозных вод.
Спасибо Партии, учившей нас победам, 
И Родине, пославшей нас на флот!

Спасибо тем, кто делу боевому 
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному, 
Всем командирам, всем учителям!

В годах труда, упорства и отваги
Мы возмужали, и в грозе любой
О Родине нам говорили флаги,
Летевшие над нашей головой.

В лицо нам били ветры с океана,
Шла на корабль гремящая вода.
И, отражаясь в зеркале секстана,
Сияла полуночная звезда.

Наперекор любым дождям и стужам,
Входили в грудь, срастались прочно с ней
Умение владеть морским оружием,
Любовь к работе доблестной своей.

Уже гудят-поют над ветром ванты,
И о форштевень режется струя, – 
Идут на море флота лейтенанты!
Советского Союза сыновья…

И если ты, о, Партия, велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, –
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы!

      Его талант высоко ценили известные поэты. Николай Тихонов писал о нём: «Он любил море. Он ушёл от нас в море, и море не возвратило его. Нам осталась только память о нем, память о талантливом поэте, сказавшем только первое своё слово, память о верном товарище и прекрасном бойце, преданном сыне Родины. Он ушёл от нас слишком молодым, и от этого наша печаль еще глубже, наша горечь ещё сильнее… Он выполнил свой долг поэта, моряка-подводника,   патриота. И   море   было   с   ним  в  последний час…»
      Всеволод   Азаров   вспоминал,   что   увидел   широкоплечего загорелого моряка в форме курсанта Высшего военно-морского училища. В руке у Лебедева была трубка – подарок писателя Лавренёва,   с   трубкой   молодой   поэт   не   расставался.
      Стихи   приносил   в   редакцию на небольших листках. Листки были плотно исписаны стремительным угловатым почерком, где буквы «т», написанные как латинские, возвышались над другими и были   похожи   на   мачты   каравелл. 
      В   своих   воспоминаниях   ведьмочка Вера Кетлинская пишет о знакомстве с Лебедевым: «Были с Олей (Бергольц) на даче у Бориса Лавренёва. Прекрасно отдохнули. Встретили там начинающего поэта-мариниста военного моряка Алексея Лебедева. До чего ж он был красив, стройный и толково стихи читал.… Глядя на его румянец, улыбку, так и хотелось проглотить его, как сдобную булочку…» Ветеран ленинградской поэзии Всеволод Рождественский вспоминал, что даже с первого взгляда поэт поражал своей надёжностью, выправкой и статью. А когда читал стихи, то завораживал их чеканным ритмом. Литературовед Вадим Ружина вспоминает, что Алексей Лебедев читал свои стихи, нажимая на букву «р», раскатисто. 
      Как-то при обсуждении стихов стали молодого поэта язвительно критиковать. Лебедев спокойно выслушал нападки, раскурил свою неизменную трубку и сказал: «Ну что ж.… Пусть напишет лучше меня другой Лебедев, Лебедев-Кумач!» Это было не зазнайство. Алексей Лебедев просто знал себе цену. Пустые комплименты он тоже не любил. К творчеству   относился   очень   серьёзно…

                        Октябрь

Всё холодней, прозрачнее и чище.
И всё понятней, проще и ясней
Октябрь, октябрь, и в памяти не ищешь
Прекраснее и лучезарней дней.
Коричневая выпуклость дороги
И заморозков поздних полотно,
И верится – печали и тревоги
Иль не были, или прошли давно.
И рассыпаясь там, на косогоре,
Серебряные посвисты синиц,
И трепетал зеленый отблеск моря
Под темной хвоей выгнутых ресниц.
Потом качнулась пламенем рябина,
Платком взмахнула женская рука.
Холодный ветер, острый чад бензина,
Неутомимый бег грузовика. 

      Как возрос его талант? Откуда такая любовь к морю? Все истоки – в детстве, все мы родом из детства. А оно было у Алексея Лебедева вдали от морей. Родился он 1 августа 1912 года в древнем городе Суздале. Там, а затем в городах Шауляе и Костроме, куда переезжала семья в связи с новыми служебными назначениями отца, который был опытным юристом, прошло детство. В 1927 году Лебедевы переехали в Иваново, где Алексей Лебедев продолжил свою   учёбу   в   средней   школе.
      Мама его – Людмила Владимировна была учительницей. Она знала и любила литературу, особой её страстью была поэзия. Эту страсть она и передала сыну. Он рано начал писать стихи и сразу и твёрдо решил стать моряком. Тому содействовала не только поэзия, но и Александр Грин – самый поэтичный прозаик и романтик. А кроме Грина любил Алексей перечитывать и Джека Лондона, и Жюль Верна, и Киплинга. Восторгался судьбой великих путешественников Колумба и Миклухо-Маклая. И очень любил Алексей исторические романы. Также Людмила Владимировна сумела привить сыну тягу к иностранным языкам. Она в совершенстве знала французский, преподавала не только русскую литературу, но и немецкий, и английский языки. Алексей изучил английский.   Мог   читать   Шекспира   в   подлиннике.
      Любовь к истории привил отец Алексей Алексеевич – высоко-образованный человек, выпускник юридического факультета Дерптского   университета.
      Но   не   был   будущий   поэт этаким тихоней и книгочеем. Случалось и в ледяной волжской воде искупаться в апреле, и на ботике с баржей столкнуться – всё к воде манило будущего моряка. В школе все к Алексею тянулись, друзей у него было много.
      В   семье   одноклассницы   Алексея   Надежды   Зотовой   до сих пор бережно хранят небольшой альбом, куда накануне окончания школы каждый из ребят записывал свои пожелания. В нём есть и стихи пятнадцатилетнего Алексея. Они наполнены юношеским задором   и   оптимизмом.
      Но   жизнь   не   очень   баловала Лебедевых, надо было искать заработок. В семье было четверо детей: кроме Алексея еще его сестры Елена и Ирина и брат Юрий. После окончания девятого класса Алексей работал подручным слесаря, а затем покинул отчий дом и почти два года – с февраля 1930 по декабрь 1931 – вначале юнгой, а потом матросом второго класса ходил на торговом судне «Колыма», портом приписки которого был Архангельск. За это время он побывал во многих северных портах страны и даже в одном заграничном – норвежском Гоммерфесте. Но родители очень хотели, чтобы сын учился. Алексей расстался с морем и вернулся в Иваново, где стал работать на стройке и одновременно учиться в Ивановском   техникуме.
      В техникуме Алексей прославился как удачливый спортсмен. Он был непобедим на боксерском ринге, хорошо ходил на лыжах, был заядлым шахматистом. Ему даже поручили руководить спортивной секцией. Казалось бы, какой смысл такому энергичному спортивному парню сидеть вечерами над тетрадкой и заполнять её стихами. Но всё более и более стихи заполняли всё его свободное время. Поэтическим дебютом стало стихотворение «Прыжок», опубликованное в Ивановском журнале «Звено» в 1933 году. В этом же году Алексея Лебедева по комсомольской путевке направили на Балтийский флот. Поэт покинул свой любимый город, которому посвятил   при   расставании   такие   строки:

Мне, может быть, было жалко 
Оставить тебя, товарищ, 
Суровый рабочий город, 
Взрастивший меня – бойца. 
Но силу твоей закалки, 
Клянусь, не ослабила ярость, 
Зеленых морских бурунов, 
Тяжёлых, как глыба свинца.

      Алексей Лебедев   был   направлен   в   электроминную школу Балтийского флота. Поступавший вместе с ним его товарищ Владимир Безигов вспоминает, что на медосмотре старый врач сказал о Лебедеве: впервые вижу такую фигуру. Были у Лебедева широкие плечи и узкая талия, и рельефные мышцы. Безигов хорошо рисовал, сохранился его рисунок, где изображен Лебедев, стоящий на рундуке в позе античной статуи, чем-то напоминающий   Геракла. Лебедев   над   этим   рисунком   написал:

И если даже жизнь иссякла,
Я все равно пройду в века,
«Могучей статуей Геракла»
На пьедестале рундука

      Начал   службу   он   в   Кронштадте, был зачислен в школу радистов, затем был направлен в Ораниенбаум в радиоотряд. Живёт сегодня в Калининграде майор в отставке Григорий Иванович Удотов, ему довелось в своё время служить вместе с Лебедевым в радиоотряде. Удотов вспоминает об Алексее Лебедеве: 
      «Это   был   стройный   красивый   человек. Моряк-спортсмен. Образование имел солидное городское, был начитан, эрудирован. Своими   познаниями   не   кичился,   объяснял   всё   тактично. 

    Артиллерийская   таблица 

Ты, спутница походов и сражений, 
Невелика. И шрифт не крупен твой. 
Но вижу взлёт бессонных вдохновений, 
Полдневный блеск над выжженной травой, 
Сухой песок морского полигона, 
Желтеющую хвою на сосне, 
Разбитые стрельбой кубы бетона 
И рваные пробоины в броне. 
Ты создавалась для борьбы суровой, 
Артиллерийской мудрости скрижаль, 
Когда по точным методам Чернова 
Коваться стала пушечная сталь. 
И первый шаг? Когда он был? не в миг ли, 
Когда огонь в конвекторы влетал, 
Когда сварили заводские тигли 
Несокрушимой плотности металл? 
И снова мысль боролась и искала, 
И в тишине, в безмолвии ночном, 
Высокий жар бесстрастных интегралов 
Один владел и сердцем, и умом. 
Творцы орудий! Мастера расчёта, 
В таблицах нет фамилий и имен, 
Но честный труд во имя славы флота 
В таблицы стрельб на море умещён. 
Когда корабль от реи и до трюма 
Тяжёлой сотрясается стрельбой. 
Нет времени как следует подумать 
О тех, кто обеспечивал наш бой. 
Но знаем мы, что на пути удачи 
В бои мы книжку тонкую берём, 
Рассчитанную способом Сиаччи – 
Подругу управляющих огнём.
1939 

Примечание: 
Чернов Дмитрий Константинович (1839 – 1921) – выдающийся русский   металлург. 
А.Ф. Сиаччи – капитан итальянской артиллерии, автор методики составления   таблиц   прицельной   стрельбы (1880). 

      Характер у Лебедева был спокойный, уравновешенный. Он по-настоящему любил флот, морскую форму, традиции. Хорошо знал историю русского флота. К дежурствам относился ответственно. Все на нём было отглажено, начищено, на рукаве повязка «рцы», на шее блестящая боцманская дудка, выбрит тщательно, улыбка красивая. О том, какое значение для поэта было заложено во флотской форме, как он любовно относился к ней, можно прочесть в его   стихах:
    Одежда   моряка

Годна для всех условий,
Надёжна и крепка,
Продумана на совесть
Одежда моряка.

Сокровища тепла тая,
Уходит с нами в путь
Тельняшка полосатая,
Охватывая грудь.

Волна ль нежнее горлинки,
Иль шторм грохочет дик,
Отменно белой форменки
Синеет воротник.

Зимой и в осень вздорную
И в сумрачный апрель – 
Хранит нас сине-чёрная
Солидная фланель.

Что сырость нам постылая?
Живём с погодой в лад,
Имея друга милого
По имени бушлат.

И навек складкой жёсткою
Запечатлел утюг
Покроя краснофлотского
Сукно крепчайших брюк.

Ценимая особо
На службе в море синем,
Нам выдается роба
Из белой парусины.

Она ничем не крашена,
Ей труд морской знаком,
И кто её не нашивал,
Не будет моряком.

И многим не мешало бы,
Кого моря зовут,
В той робе драить палубу
И выкрасить шкафут.

Когда же в час побудки
Вовсю метёт метель,
Тогда укажут дудки: 
«Бери, моряк, шинель».

Медь пуговиц – как золото,
Сукно – чернее тьмы.
На все старанья холода
Поплёвываем мы.

      В, казалось бы,   шутливом стихотворении   поэт сумел достичь краткой и зримой образности. Алексей Лебедев постоянно печатал свои стихи на страницах газеты «Красный Балтийский флот» (ныне «Страж Балтики»). Газета эта была старейшей среди подобных ей, основанная в 1919 году при содействии Максима Горького, она сразу же стала местом притяжения литераторов. Здесь была создана   первая   флотская   литературная   студия.

Жил на линкоре рыжий кот,
Заносчивый, как дьявол,
Но службу знал на полный ход –
Не зря он с нами плавал.

Зрачки покашивая вбок,
Кот шествовал повсюду,
И уверял команду кок, 
Что весит он полпуда.

Как штурман знает берега,
Заливы, мели, мысы,
Так кот знал личного врага,
Враг назывался – крысы…

      Григорий Удотов   служил   вместе   с   Лебедевым в 1935 году. Радиоотряд располагался за городом, на возвышенной опушке соснового леса в большом двухэтажном деревянном здании – бывшей даче купца Шитова, поставщика вин императорского двора. Береговой отряд имел три радиопеленгаторных пункта, были развернуты радиовахты. Надо было принимать «на слух» азбуку Морзе, причем английские и немецкие тексты. Удотов вспоминает, что Алексей Лебедев более четырех месяцев ходил на подвахты, проявлял усердие и настойчивость, но вести перехват в эфире и передачи с нужной скоростью не мог. Очень переживал свои неудачи. Ему поручили строевую часть. Удотов вспоминает, что, выполнив свои обязанности, Алексей часто заходил на радиовахту, включал параллельно наушники, записывал радиообмен. 
      «Помню, – пишет Удотов, – Лебедев вместе со мной несколько раз записывал радиообмен учебного немецкого крейсера «Эмден». Леша знал немецкий язык лучше меня, очень был возмущён тем, как возвеличивают немцы своего фюрера, высказал предположение, что «Эмден» вступает в радиосвязь с Килем из различных точек океана для выявления наиболее проходимых по слышимости частот… Это потом подтвердилось, когда началась война…»
      В   конце 1935 года   заканчивалась срочная служба Алексея Лебедева, он принял твёрдое решение остаться на флоте, начал готовиться к экзаменам в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе. Экзамены он сдал успешно и стал курсантом. Годы учёбы стали для Лебедева самыми плодотворными и яркими. Он легко вошёл в круг ленинградских молодых поэтов. Его стихи появляются на страницах газет, а в 1939 году выходит в свет первый сборник его стихов «Кронштадт». Успех был ошеломляющий. От стихов молодого поэта исходили явственная мускульная   сила   и   упругость. 
                          * * *
Возник он в дымчатом просторе
За стёклами вагонных рам, 
Тот город, вставший возле моря, 
Открытый солнцу и ветрам.

За камнем близких плоскогорий
Уже волны услышан звон, 
Вдали корабль в вечернем море
Форштевнем рубит горизонт.

      Курсанта Лебедева по одной этой книге принимают в Союз писателей – событие для тех лет необычайное. Невысокого роста, широкоплечий, сильный, года за три до войны он, курсант военно-морского училища, пришёл в «Молодое объединение» ленинградских поэтов со стихами о море, о флоте, о романтической морской   службе.   Чётко,   словно   рапортуя,   он   читал:

О бойцах, изведавших глубины,
берегущих пушки и рули,
жгущих уголь, знающих машины,
выводящих в битву корабли…

      У всех начинавших свой литературный путь вместе с Алексеем Лебедевым он вызывал чувство, которое не назовёшь иначе как влюблённостью. Всё в нём радовало: его дарование, его дружелюбие, его открытый нрав. Вдумчиво и очень сознательно Алексей готовил себя к военно-морской службе и шёл к поставленной   задаче   целеустремленно,   как   торпеда. 
              Компасный   зал

В дубовом паркете картушка компаса, –
Столетье, как выложил мастер её. 
Над нею звезда полуночного часа, 
Касается румбов лучей остриё.

В скрещении гулких пустых коридоров 
Стою и гляжу напряженно вперёд, 
И ветер холодных балтийских просторов 
В старинные стёкла порывисто бьёт…

Из дедовских вотчин, из всех захолустий, 
Куда не доходят морские ветра, 
Барчат увезли и теперь не отпустит 
Железная воля и руки Петра.

Сюда, в Петербург, в мореходную школу, 
И дальше – на Лондон или Амстердам, 
Где пёстрые флаги трепещут над молом, 
Где в гавани тесно гружёным судам…

Об этом я думал полуночным часом, 
О славе, о бурных дорогах её… 
Звезда высока над картушкой компаса, 
Касается румбов лучей остриё.

      Отлично учился. Отлично знал английский язык. Был отличным боксёром. Ему не надо было искать «свою тему»,— смысл его жизни был   смыслом   его   поэзии.
      1939 год.   Поэт окрылён, он на вершине творческого подъёма. Он влюблен. Её он называет Мари, она его именует «Кубиком». Его письма полны лиризма и самоиронии: «…апрель. Прошёл ладожский лёд, дует тёплый ветер, и перед тем как ложиться спать, я высовываю голову в окно, смотрю на звёзды, дышу воздухом, идущим с моря, и совсем нецеломудренно завидую парочкам, уже договаривающимся о старых, как звезда, делах на невысокой набережной… Я в Петрарки гожусь лишь в малой степени, а на военных кораблях, как известно Вам, даже кошек не бывает, а лишь коты…» Не всё было безоблачно в его судьбе. Ему пришлось перенести тяжёлый удар. Был арестован отец и бесследно исчез в кровавом водовороте. Алексей Лебедев подал рапорт и ждал исключения из училища. Но начальник училища сказал: «Продолжайте и дальше учиться так же, как учились…» 
      Во   время   войны   с   Финляндией   Лебедев   был направлен штурманом-стажёром на эсминец «Ленин». Из боевого похода он вернулся   с   циклом   новых   стихов.
        Первый   выход

Уже зарёй окрашен клотик, 
Залив сугробами одет, 
И в час, объявленный на флоте, 
Влетает в кубрики рассвет.

И ветер в мачты бьёт с разбега, 
Холодный, синий, как волна, 
И смыты с лиц блестящим снегом 
Остатки утреннего сна.

Зима на палубе проходит, 
Смывает льдины у бортов. 
Поют нам дудки о походе 
В далекий голубой Рамбов.

Гармоника вскипает маршем, 
Десант выходит с корабля. 
Да здравствует родная наша 
Большая снежная земля!

Свистят просмоленные лыжи, 
Прокладывая путь в снегу, 
И всё отчётливей, всё ближе 
Маяк на дальнем берегу.

А впереди холмы и сосны, 
Увиденный в бинокли край, 
И день, сверкающий, как россыпь 
Холодных зёрен серебра.

      Уже известный поэт, у него к тому времени вышла вторая книга стихов «Лирика моря», он не хотел расставаться с флотом. На вопрос: «Хочет ли он сделать поэзию своей профессией?» он ответил: «Нет, я штурман. Это дело моей жизни. В тот день, когда я перестану быть моряком, я перестану писать стихи». Его пленяло море,   и   он   готовился   защищать   это   море: 

Шли месяцы, двигались годы,
И вот привело нас туда,
Где плещут солёные воды
И светит над морем звезда.
Где жизнь, осенённая флагом,
Где ветер поет о боях,
Где мужество, труд и отвага –
Основа всего бытия.

И сердце колотится чаще,
И медная блещет заря
В суровых, холодных, гремящих,
Великих военных морях.
И ветром и горькою солью
В груди пропитались сердца, –
Уже командирскою волей
Становится воля бойца.

      В нем бил мощный гейзер внутренней энергии, его хватало на всё. Весельчак, боксёр, не знавший поражений, отменный плясун, желанный гость во всех компаниях, он умел уйти в себя, сосредоточиться, ночами просиживая над заветными тетрадями стихов. Стихи были его дневником. Пусть сегодня многое в его мыслях кажется наивным, но он ни на йоту не сфальшивил. В этих стихах полно света, в них отбивает свой ритм задорное матросское «яблочко»: 

Прозвенела сталь подлодки
Тоненькую жалобу,
Краснофлотские подмётки 
Целовали палубу…

Но баян в руках умелых
Развернулся в ширину.
Кверху «яблочко» взлетело
И не падало в волну…

      Был   он   не   только   поэтом   и   веселым собеседником, умел он впитывать в себя многочисленные знания, хорошо знал историю, особенно историю флота. Занимательно рассказывал о прошлых походах и путешествиях, о боях и сражениях. Одним из самых любимых его героев был адмирал Нахимов, ему он посвятил проникновенные   строки   стихотворения 

      Смерть   Нахимова

За окном тяжёлый грохот боя, 
Жмутся к стёклам ветки тополей, 
Флагмана зовут в поход с собою 
Тени белокрылых лебедей.

Слышит он призывный голос меди, 
Видит в море уходящий флот. 
…Умирает флагман и к победе 
Русские суда не поведёт.

Пробивает кровь бинты тугие, 
Врач подносит терпкое питьё. 
Видит флагман горькую Россию 
И матросов – сыновей её.

Стынет лоб его в предсмертной стуже, 
Шепчет флагман в ветер ледяной: 
«Старший друг мой, Николай Бестужев, 
Это ты пришёл сюда за мной,

Я иду». И падает в подушки 
Голова, чтоб не подняться вновь. 
…На Малаховом грохочут пушки, 
День высок, и ветер сушит кровь

      Он, как и все поэты его поколения, предчувствовал наступление военной грозы. Никого не мог обмануть «мирный» пакт с фашистской Германией. Юноши его поколения грезили небом Испании и перечитывали стихи испанских поэтов. Они готовили себя   к   решительным   боям.   Алексей   Лебедев   писал: 

Трудом и боем, проверяя душу,
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений
Проверить сталью и огнём сражений
И в этом право на строку и стих…

      И вот настало время испытаний, и на поверку всё вышло не совсем так, как они представляли, и хотя флот с честью встретил врага,   но   первые   потери   были   слишком   тяжелы. 

Возвращение   из   похода

Когда мы подвели итог тоннажу 
Потопленных за месяц кораблей, 
Когда, пройдя три линии барражей, 
Гектары минно-боновых полей, 

Мы всплыли вверх, – нам показалось 
                                                        странно 
Так близко снова видеть светлый мир, 
Костёр зари над берегом туманным, 
Идущий в гавань портовый буксир. 

Небритые, пропахшие соляром, 
В тельняшках, что за раз не отстирать, 
Мы твёрдо знали, что врагам задаром 
Не удалось у нас в морях гулять. 

А лодка шла, последний створ минуя, 
Поход окончен, и фарватер чист. 
И в этот миг гармонику губную 
Поднёс к сухим губам своим радист. 

И пели звонко голоса металла 
О том, чем каждый счастлив был и горд: 
Мелодию «Интернационала» 
Играл радист. Так мы входили в порт. 
1941

      В августе 1941 года корабли Балтийского флота совершили героический и в то же время трагический прорыв из Ревеля в Кронштадт. Исчез в морской пучине корабль, на котором располагалась большая часть редакции любимой газеты Алексея Лебедева «Красный Балтийский флот». В числе погибших был один из очень талантливых флотских поэтов Юрий Инге. Погиб молодой поэт – матрос Василий Скрылев. Все это были близкие Лебедеву люди.   Он   рвался   отомстить   врагу   за   гибель   товарищей. 
      Фронтовая поэзия – явление особенное, как и сам человек на войне. Откуда берутся силы, чтобы не просто выжить, но и побеждать? И не только врага, но и самого себя прежде всего? Как в этом кровавом апокалипсисе не погубить самое сокровенное – душу и совесть? – Тайна. И этой тайне сопричастно рождение стиха на войне. Муза Поэзии, носившая тогда на фронтах военную форму (то гимнастерку, то матросский бушлат, то танкистский комбинезон…), не страшилась снарядов и пуль. Ритм поэтического слова помогал переломить ритм разрушения и хаоса, оберегал и очищал души бойцов. Иными глазами смотрел на происходящее как сам творец стиха, так и те, чьего слуха касались поэтические строки. Поэзия тоже воевала. С первых дней войны Алексей Лебедев получает назначение штурманом   на   подводную   лодку   «Л-2».
      – Признаться, – сказал со вздохом Командующий Флотом, – подписывая боевой приказ, я запнулся на фамилии Лебедева. Подумал: а не поберечь ли нашего лучшего флотского поэта? Потом вспомнил его стихи и понял, что, вычеркнув его из списка, нанесу   ему   нестерпимое   оскорбление.   И   подписал.

Прорваться, найти, уничтожить,
Из мрака ударить опять,
И подвиги в море умножить,
И выстрелы зря не терять!

      Л-2 «Сталинец» (серии II, Л – «Ленинец», заводской № 196) – советский дизель-электрический подводный минный заградитель. Лодка была заложена 6 сентября 1929 года на заводе № 189 в Ленинграде под именем «Марксист». Спуск на воду состоялся 21 мая 1931 года. В 1932 году лодка получила имя «Сталинец», а 24 октября 1933 года вошла в состав КБФ. 6 сентября 1934 года «Сталинец» выполнял учебную задачу в рамках боевой подготовки. Командовал кораблём Г. А. Иванов. Дивизионный инженер-механик К. Л. Григайтис, находящийся на лодке, зарегистрировал опасную концентрацию   водорода   в   аккумуляторном   отсеке. 
      Также   находившийся   на   борту командир дивизиона Таубе, опираясь на свой опыт эксплуатации подводных лодок типов «Декабрист» и «Барс» отклонил предложение о всплытии, так как это прервало бы учебную задачу – определение дальности плавания в подводном положении. На борту ПЛ, кроме штатного экипажа, находились флагманский штурман ДиПЛ, слушатели УОПП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. К 12.00 ПЛ прошла траверз Хельсинки. После обеда к 14.00 во II-м отсеке для отдыха собрался почти весь командный состав ПЛ, включая прикомандированных на поход. Туда же, попить чаю, убыл командир ПЛ Иванов Г.А., оставив за себя в ЦП (III-й отсек) инженер-механика ПЛ Григайтиса К.Л., приказав не менять ни курса, ни глубины погружения. В это время ПЛ   приближалась   к   траверзу   о. Нарген – Поркала   Уд. 
      Сразу   после 14.00   корпус   ПЛ сильно содрогнулся. Во II-м отсеке произошёл взрыв водорода, выделившегося из АБ, и возник пожар. В отсеке погасло освещение, и оттуда в ЦП через открытую переборочную дверь ворвалась сильная ударная волна с языками пламени, которая сбила с ног и разбросала всех тех, кто находился в ЦП. Через открытую переборочную дверь из II-го отсека продолжал поступать тёмный едкий дым с горячими газами, и выбежали раненые и обожжённые подводники – кок и вестовой. Инженер-механик Григайтис принял на себя командование ПЛ и возглавил борьбу за живучесть. Чтобы предотвратить задымление ЦП он закрыл переборочную дверь во II-й отсек, приказал произвести аварийное всплытие и провентилировать все отсеки, кроме   II-го. 
      ПЛ развернулась на 180° и взяла курс на о. Гогланд. Удержание курса вызывало трудности из-за потери карт, находившихся в штурманской рубке, расположенной во II-м отсеке. Через некоторое время переборочную дверь в этот отсек открыли и оттуда вышли раненые командир ПЛ Иванов (ранение головы), его помощник Аверичкин и минёр. В следующий раз вышли военком Медведев, дивизионный штурман и двое краснофлотцев, затем вынесли штурмана ПЛ Мельникова с переломами ног. На момент всплытия ПЛ на борту было семь раненых и неизвестна судьба ещё четырёх   человек. 
      Пожар во II-м отсеке погас после выгорания кислорода. После всплытия его так же провентилировали. Радисту удалось связаться с базой в Кронштадте. Оттуда на помощь выслали два гидросамолёта МБР-2. Один заметил ПЛ и совершил около него посадку на воду. На гидросамолёт погрузили шестерых раненых, и он улетел. Несмотря на ранение, командир ПЛ Иванов оставался на ПЛ до прихода утром 7 сентября в Кронштадт. Когда ПЛ подходила к южной оконечности о. Гогланд, ее встретил ЭМ с командиром БрПЛ Самбрским К.И. и флагманским штурманом БрПЛ. Они поднялись на борт ПЛ, и здесь Григайтис К.Л. сдал им командование   ПЛ. 
      Когда в базе отдраили II-й отсек, выяснилось, что жертвами аварии стало четыре человека: командир ДнПЛ Таубе Г.Г., слушатели УООП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. Всех их похоронили с воинскими почестями на кладбище в Александро-Невской Лавре в Ленинграде. Расследование показало, что взрыв водорода, выделившегося из АБ, произошёл от случайно возникшей электрической искры, появившейся вероятно, во время включения рубильника. Водород же проник в отсек из аккумуляторной ямы. 
      C 7 декабря 1938 года по 11 ноября 1941 года лодка проходила капитальный   ремонт   на   заводе   в   Ленинграде.
      По состоянию на 22 июня 1941 года лодкой командовал А. П. Чебанов, «Сталинец» входил в состав 14 Дивизиона Учебной Бригады ПЛ Балтийского флота, всё ещё находясь в ремонте.
      Эта лодка-минзаг, куда Лебедев получил назначение, должна была поставить мины в районе Данцигской бухты, из Кронштадта она выходила в составе конвоя, следовавшего на полуостров Ханко, где стойко держали оборону краснофлотцы. Перед последним роковым походом писатель Александр Крон, в то время редактировавший газету подводников, встретился с Алексеем Лебедевым. Они были дружны, газета печатала регулярно стихи поэта. При встрече Лебедев читал Крону новые свои произведения, читал из записной книжки, с которой не расставался. Крон хотел просить Лебедева оставить эту записную книжку на берегу, но не решился. Потом сожалел об этом. Стихи не сохранились. Остались у матери   последние   письма   поэта. 
      Письмо, посланное 10 ноября 1941 года, оказалось последним.

      «Золотая   моя   мама!
Целую тебя перед отправлением в поход, до этого осталась пара часов, и я пользуюсь ими, чтобы написать письмо тебе. Я надеюсь, что все будет в порядке, как говорят англичане, в противном случае тогда уж ничего не скажешь, но да минет сия чаша нас.
Лед, пасмурно, серое небо, с берега стреляют по Кронштадту. Но когда он начинает отвечать своей мощной артиллерией, враги смолкают.

      Буду счастлив, мама, если удастся утопить столько фашистов, сколько сможем. О себе не думаю. Только о тебе помнится да о тех, кто был связан со мной, ты понимаешь, о ком я говорю. Впереди долгие, долгие, бессонные, тревожные ночи и дни, минные поля, авиация, флот противника, но, несмотря на все это, лодка проскальзывает и воюет и топит противника чуть ли не в его портах…
      Я был бы счастлив возможностью обнять тебя, моя родная, еще раз и думаю, что так и будет.
      Целую   тебя,   моя   дорогая,   крепко.   Твёрдо   верю, что мы вернемся. Всегда верный тебе и любящий тебя сын.
Алексей». 

      Вечером   13 ноября   четвёртый   отряд   в   составе эсминцев «Гордый», «Суровый», минзага «Урал», четырех БТЩ (Т-206, Т-211, Т-215, Т-217), шести «малых охотников» вышел от Гогланда на Ханко. Командир отряда находился на «Суровом», на «Гордом» шел командир дивизиона эсминцев капитан 2 ранга Петунин П.Н. Ветер достигал 4-5 баллов, было облачно, видимость 8-10 кабельтовых. С головного БТЩ и «Урала» заметили след торпеды с правого борта, через 8 минут были обнаружены следы двух торпед с правого борта «Сурового», все торпеды прошли мимо. Наличие в данном районе подводной лодки противника не было подтверждено. 
      После полуночи отряд начал форсирование минного поля. В тралах Т-215 и Т-217 взорвались мины, но тралы не были повреждены. Затем взорвалась мина в трале у Т-206, перебив левый параван, потом подорвался на плавающей мине и мгновенно затонул со всем экипажем катер МО-301, шедший в охранении с правого борта «Гордого». На плавающей мине, вероятно, подсеченной впереди идущим тральщиком, подорвался Т-206 «Верп», при этом поднялся большой столб пламени. На нем сдетонировали снаряды в носовом погребе. Через 2 – 3 минуты Т-206 затонул, из его экипажа погибли 32 человека, остальные были подобраны   катером   МО-402. 
      Обходя остановившийся тральщик Т-217, эсминец «Суровый» задел его справа, а сам вышел из протраленной полосы и получил рваную пробоину длиной около 4 м. БТЩ при этом почти не пострадал. «Суровый» остановился, пробоину, расположенную выше ватерлинии, заделали, и только он начал развивать ход, 4 – 5 м от левого борта в районе 1-го машинного отделения взорвалась мина. Эсминец сильно подбросило, погас свет. Корпус корабля сильно деформировало, в районе кормы образовались большие гофры. «Урал» и «Гордый» обошли «Суровый», оставив его к югу. В командование оставшимися в строю и способными двигаться кораблями вступил капитан 1 ранга Мещерский Н.И., находившийся на «Урале». Приказ командира отряда был выполнен не точно, вместо одного тральщика к «Суровому» направились   два,   а   с   минзагом   и   «Гордым»   остался   один. 
      Движение отряда на Ханко продолжалось в составе: «Гордый», «Урал», три катера МО, Т-215. Впереди шел всего один тральщик, но и тот держался слева по курсу в расстоянии 2 кабельтовых, «Гордый» шел вне протраленной полосы, склоняясь по неизвестной причине вправо от курса. У борта «Гордого», вышедшего из протраленной полосы, раздался глухой взрыв (вероятно, сработал минный защитник). Больших повреждений он не причинил, и эсминец продолжал путь. Но через некоторое время у левого борта «Гордого» раздался сильный взрыв, корабль подбросило, он зарылся носом в волны и остановился. Из пробоины вырвались клубы пара. Мина взорвалась в районе 1-го машинного и 3-го котельного отделений, все находившиеся там люди погибли. 
      Корабль получил крен 20 градусов на левый борт. В кормовой части образовался гофр, возникли трещина в наружной обшивке и широкая метровая трещина в настиле верхней палубы. Кормовые помещения быстро заполнялись водой. Крен увеличился до 30 градусов. Давление в котлах упало, остановились вспомогательные механизмы, эсминец лишился электроэнергии. Около десятка краснофлотцев и старшин, стоя по пояс в воде, прилаживали к пробоине аварийные пластыри, закрепляли их брусьями и клиньями. Электроэнергии не было, средства борьбы с водой запустить было невозможно. С поста энергетики и живучести доложили, что вода пошла по кораблю, ломая водонепроницаемые переборки. Спасти корабль было невозможно. Как будто в подтверждение этому, в районе 4-го орудия главного калибра по правому   борту   раздался   взрыв   третьей   мины. 
      Корабль   ложился   на   левый   борт, шлюпки правого борта спустить не могли, удалось спустить шлюпку левого борта. В ней находился старший лейтенант Дутиков Н.В. и два матроса. Шлюпка подобрала из воды 9 человек, после чего, поставив паруса, пошла на восток. За 19 часов она дошла до Гогланда, пройдя 100 миль   под   парусами   при   8-балльном   ветре. 
      Катера сняли с эсминца 76 человек, причем МО-306 снял 73 чел., а МО-108 – трех, так как его командир лейтенант Немеровский не проявил энергии и инициативы для спасения команды «Гордого». «Гордый» лег на левый борт, а затем, встав почти вертикально, затонул носом вверх. Вместе с кораблем погибли командир эсминца капитан 3 ранга Ефет Е.Б., командир дивизиона капитан 2 ранга Петунин П.Н., старпом и комиссар корабля. Два катера со спасенными моряками «Гордого» прибыли на Ханко. Поняв, что «Гордый» обречен, а дальнейшее, пребывание на минном поле с застопоренными машинами слишком рискованно, Мещерский Н.И. приказал командиру «Урала»: «Продолжать движение». Минзаг дал малый ход и прошел в полукабельтове мимо накренившегося на левый борт эсминца. С «Гордого» были слышны крики людей, просивших о помощи, но их перекрыл голос: «Не   подходите,   между   нами   мина». 
      Одновременно слева был обнаружен силуэт шедшего самым малым ходом Т-215, и вскоре минзаг вступил ему в кильватер, в охранении шел один катер МО. Утром 14 ноября «Урал», Т-215 и два катера МО стали на якорь на рейде Ханко. Из трех крупных кораблей отряда только «Урал» дошел до цели. К борту «Урала» подошли два МО, на минзаг перешли спасенные моряки из экипажа «Гордого». Командованием ВМБ Ханко было принято решение: не отправлять минный заградитель в сопровождении всего двух находящихся в базе БТЩ (Т-205 и Т-215), ждать прихода следующего эшелона. Командующий флотом одобрил это решение. 
      События у подорвавшегося «Сурового», оставшегося с двумя катерами МО на минном поле, развивались следующим образом. В результате подрыва через разошедшиеся швы затопило 1-ю машину, 3-е и 2-е котельные отделения, румпельное, механическую мастерскую, 3-й и 4-й кубрики. Крен 8° на левый борт продолжал медленно увеличиваться. Во 2-м котельном отделении сразу после взрыва возник пожар, который, несмотря на принятые меры, до последнего момента не был ликвидирован. Тем временем ветер достиг 5 баллов, поэтому во избежание дрейфа на минное поле было приказано стать на якорь. Рядом с «Суровым» на якорь   стала   подводная   лодка   Л-2. 
      Экипаж включился в борьбу за живучесть корабля. Удалось поднять давление в котле № 4, запустить турбогенератор и дизель-генератор во 2-м машинном отделении, однако турбины не проворачивались. Шансов восстановить ход не было. Работавшие помпы не справлялись с поступающей водой. Убедившись, что корабль в безнадежном состоянии, капитан 2 ранга Нарыков В.М. отдал приказ командиру эсминца: «Ожидать БТЩ и с приходом последнего – снять людей, корабль утопить». Сам же, пересев на катер МО-409, пошел на присоединение к отряду. Через 30 минут за кормой катера услышали два сильных взрыва. Командир отряда считал их дополнительным подрывом «Сурового» и, учитывая, что у борта последнего остался всего один катер МО, возвратился к эсминцу. Впоследствии выяснилось, что это подорвалась Л-2. Ветер усилился до 6 баллов, она застопорила дизеля, и её сдрейфовало на заграждение. 
      Своим ходом эсминец идти не мог, а на буксире вести его было некому, поэтому Нарыков В.М. приказал подготовить эсминец к затоплению, а катерам – к приему людей. Весь оставшийся экипаж эсминца перешел на Т-211. Перед уходом с корабля подрывной партией на эсминце были заложены глубинные бомбы под 1-й торпедный аппарат и в районе 2-го погреба. Открыты все кингстоны. Так вспоминал этот трагический момент командир катера   МО-409   Фёдоров: 
      «Издали мы смотрели на красавца Балтики, и сердце болело. «Суровый», словно лебедь, покачивался на черных волнах. Этот корабль мог бы еще воевать, а его пришлось губить. Невольно хотелось крикнуть: «Не взрывайте, пусть в бою погибнет!» Но мы молчали… От первого взрыва «Суровый» лишь вздрогнул и слегка накренился. Не желал тонуть. Через две минуты второй взрыв. «Суровый», словно живое существо, вздохнул последний раз и начал погружаться. Вскоре воды Балтики сомкнулись над ним». 
      В   10.00   два   БТЩ   и   два катера МО-402 и МО-409 под командованием Нарыкова В.М. прибыли на Гогланд, а в ночь на 15 ноября перешли в Кронштадт для ремонта. С «Сурового» было спасено 230 человек, с БТЩ-206 – 21 человек, с подводной лодки Л-2 – 3. Подробности событий той страшной ночи удалось установить по материалам Архива Военно-Морского Флота СССР в Гатчине.
      Пожелтевшая папка с грифом «Совершенно секретно». В ней два уникальных документа. В отчёте о боевых действиях подводных лодок Краснознамённого Балтийского флота в кампании 1941 года сказано следующее: «Подводная лодка Л-2 (командир капитан-лейтенант Чебанов, военком старший политрук Гребнев) в 18.00 12 ноября 1941 года вышла из Кронштадта в район Данцигской бухты с задачей: произведя разведку фарватеров противника, выставить в них минные заграждения – банки и после постановки остаться в районе для уничтожения военных кораблей противника   и   действий   против   транспортов…
      До разветвления фарватера на Ханко подлодка должна была следовать за караваном кораблей КБФ, состоявшим из двух эсминцев, заградителя «Урал», под эскортом пяти базовых тральщиков   и   пяти   катеров   типа   «МО».
      Около 10.00 13 ноября подводная лодка совместно с караваном пришла в бухту Сууркюля на острове Гогланд… В 18.00 караван, а вместе с ним и подводная лодка, следовавшая в кильватере за эсминцами, вышли с Гогландского рейда, продолжая движение на вест. Пройдя траверз маяка Кери, Л-2 трижды подорвалась на минном поле и затонула. Из личного состава спаслось только три человека. Со слов этих людей можно установить следующее: первый подрыв на мине произошел в 00.35 минут 14 ноября кормовой частью. Личный состав боролся за живучесть лодки, в четвертом и пятом отсеках было создано противодавление, аварийная партия, перейдя в шестой отсек, заделывала повреждения. После первого взрыва лодка хода не имела, так как были   повреждены   дейдвуды.
      Около часа ночи последовал второй, более сильный взрыв. Кормовая часть лодки до глушителей была разрушена. В лодку через разошедшиеся швы стала поступать вода… Часть личного состава была ранена. После второго взрыва лодка стала на якорь, и на неё навалило эсминец «Суровый», также подорвавшийся на мине. Командир подводной лодки капитан-лейтенант Чебанов все время, начиная с первого взрыва, пытался вызвать к лодке катера «МО» для того, чтобы снять личный состав и в первую очередь раненых, но из этой попытки ничего не выходило – катер к лодке так и не подошел. После того как на лодку навалило эсминец, командир, очевидно, хотел перенести на него раненых, для чего и приказал троим краснофлотцам перейти на миноносец. …Вскоре после этого миноносец и лодка разошлись, и посланные остались там.   Затем   перешли   на   катер   «МО»…
      Выводы: личный состав подлодки действовал мужественно. Все находились на своих местах и боролись за сохранение живучести своего   корабля».
      Во втором документе – «Донесении», написанном командова-нием бригады подлодок на основе свидетельств оставшихся в живых моряков – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины, – указываются более подробные   детали. 
      01.07-01.10 14.11 в районе о. Кэри подорвались кормой на двух минах заграждения «D.46», выставленного германским МЗ «Кайзер», но остались на плаву. В 06.17 подорвались в третий раз, и затонула в точке 59°46′ с.ш./25°10’7 в.д. После возобновления движения КОН из-за преступной халатности командира БТЩ-217 экипаж   гибнущей   ПЛ   снят   не   был. 
      В частности, говорится о том, что после первого взрыва на мостике находились капитан-лейтенант Чебанов, военком старший политрук Гребнев, помощник командира старший лейтенант Лапицкий, электрик краснофлотец Байков и рулевой краснофлотец Морозов, на корме находился лейтенант Лебедев вместе с боцманом…
      Когда раздался второй взрыв, подлодку подбросило, люди попадали на палубу, освещение вышло из строя, радиоаппаратура осыпалась. Квасков вышел на центральный пост и увидел: над приборами склонился инженер-механик Дудкин. У него из виска сочилась кровь. На палубе сидел с окровавленным лицом радист Близнин, который просил передать штурману Лебедеву о том, что гирокомпас вышел из строя… По свидетельству оставшихся в живых – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины – в последние минуты, когда за кормой раздался чей-то крик о помощи, Лебедев бросил тонущему свой спасательный жилет. Лодка, наполненная забортной водой, продержалась недолго. Считанные минуты и она, как камень, почти мгновенно   пошла   ко   дну. Всего   на   Л-2   погибли   в   ту   ночь более   50   моряков,   в   том   числе   и   Алексей   Лебедев, которому   было   всего 29 лет.

                  Тебе

Мы попрощаемся в Кронштадте,
У зыбких сходен, а потом – 
Рванется к рейду серый катер
Раскалывая рябь винтом.

Под облаков косою тенью 
Луна подернулась слегка, 
И затерялась в отдаленье 
Твоя простертая рука.

Опять шуметь над морем флагу
И снова и суров и скуп –
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.

Уходят вдаль пути кривые,
Мы говорим «прощай» стране;
В компасы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.

… Но если пенные объятья 
Назад не пустят ни на час, 
И ты в конверте за печатью 
Получишь весточку о нас, –

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать.
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.

И если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.

 

Летом 1939 года поэт-подводник с удивительной точностью сам рассказал о предстоящей ему трагической судьбе. Стихи, в которых он предсказал свою гибель, отличаются спокойным раздумьем, верой в будущее, в них выражено чувство честно исполненного   долга:

 

…Вот так бы, солнцу улыбаясь,
По жизни до конца б дошел.
Дошел бы смело до квадрата
Судьбы назначенных морей,
Где волны ждут меня, как брата,
В минуту гибели моей.

      Любовь   к   матери   Алексей   пронёс через всю свою короткую жизнь, ей он посвятил целый ряд стихотворений, но в последний год его жизни озарила его и другая любовь, как видно из писем он успел расписаться со своей возлюбленной Алевтиной. Поэзия и любовь не отделимы. И слиты в понятии поэта с родной землёй. И поэт готов до последней капли крови защищать свою Родину. Это можно прочувствовать не только в стихотворных строчках, но и в текстах   сохранившихся   писем: 

      «Бесценная   моя   мам!
      Очень   ты   обрадовала   меня   своей   открыткой. Целую тебя несчётно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны её, мы будем биться и ломать врагу хребет   до   последнего. …»

      Далее в этом же письме Алексей Лебедев сообщает матери, что встретился со своей старой любовью Алей Дубровиной, которая приехала в Ленинград из Полярного, где служит её отец – полковой комиссар. Поэт оправдывается, понимает, что не время для свадеб, но пишет он: «счастье не считается со временем». И в другом письме он   пишет   о   своём   коротком   счастье: 

      «Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. …» 

      Но не дано было судьбой увидеться двум женщинам, любящим поэта. Да и самому ему не отпущено было время пусть даже для короткого семейного счастья. Лодка уже была готова к походу. Можно представить, как рвался в бой поэт, сколько стихов написал он в это грозовое время… Стихов, которые мы никогда не прочтём.
      В   ту   страшную   холодную   ночь   погибли   более пятидесяти моряков – почти   весь   экипаж   подводной   лодки.
      Гибель   поэта   тяжело   переживали   его друзья – литераторы, гибель эта непосильным грузом легла на сердце матери, не надолго пережившей сына. Сохранилось её письмо к Марии Львовне Феддер,   той   которую   поэт   называл   Мари:

      «12   мая   1942   года
      Дорогая   Мария   Львовна!
      Как я именно от Вас хотела получить письмо и как я благодарна Вам за него. Никакими словами не передать тяжёлого моего горя, тоски о моем родном неповторимом Алике. Я стала такой одинокой душевно без него, такое страстное желание увидеть его, обнять его ещё хоть раз и умереть самой… Столько в нём было жизни, бодрости, любви к морю, что смерть и Алик не укладываются в моем сознании, и он для меня вечно останется живым… Извещение о смерти Ал. было получено здесь, в военкомате, еще 13 января, а его последнее письмо я получила 10-го за несколько часов до отплытия. Перед этим я получила недели за две ещё письмо и, получив его, сказала, что это Алик прощается со мной – такой любви и нежности было оно полно; он сам сознавал всю серьёзность последнего сражения и своей любящей рукой, сознавая, что приносит мне нестерпимую боль, подготовлял в письме меня к возможно   печальному   концу. 
      Сердцем   я   почувствовала,   что   больше   его   я   не   увижу, и, получив   это   письмо,   совершенно   лишилась   покоя   и   сна. Следующее   было   извещение   о   его   смерти. Алик   был   как маяк,   светящийся   в   темноте,   и   свою   личную   жизнь   я считаю   конченной   без   него».

      Алексей Лебедев был очень нежным в своей лирике, в любви к жене, в письмах к ней. А женой его была женщина, которая в эвакуационную пору оказалась в Архангельске и в Ленинград больше   не   вернулась,   здесь   и   осталась. 
      Сейчас Алевтины Николаевны Кожиной нет в живых, ещё одно «легкое дыхание» растаяло в этом мире, в котором ей посвящали стихи, где она вела рисование пение и историю в 44-й архангельской школе, играла для родных и друзей на пианино и пела   романсы   Вертинского,   военные   песни… 
      Алевтина   Николаевна   была   творческим   человеком.   Это чувствуется по её воспоминаниям об Алексее Лебедеве, которые стали частью большой публикации о поэте, вышедшей в журнале «Нева» (N 7 за 1999 г.)   под заголовком «Голубая тонкая камея…». 
      Вот   часть   воспоминаний   Алевтины Николаевны об Алексее Лебедеве. 
      «Он   был   не   очень   похож   на   те   старательно   отретуши-рованные, приукрашенные печатные портреты, которые мне встречались. Они   делали   его   красавчиком,   а   он   им   не   был. Он   был   лучше. 
      У   Алексея   было   очень   мужское   лицо,   твёрдая   линия рта и подбородка, большой лоб, умные и спокойные глаза, нос чуть помятый   боксом. 
      …Лёша никогда не распространялся на политические темы. Он не любил трескучих фраз, таких обязательных в то время, очень чувствовал   ложь. 
      Я всегда ощущала его какое-то особое отношение к окружа-ющему – то в иронической улыбке, усмешке, то в охлаждающем мою прыть слове. Во мне-то, хотя я и была «дочерью врага народа», политического треска ещё хватало. Лёша был умным, честным, верным, надёжным, беспредельно любящим свою землю человеком. А об остальном он как-то сказал, когда нам на глаза попалась   фамилия   очень   тогда   модного   Лебедева-Кумача:   «Я   рад, что   я   просто   Лебедев.   Лебедев   без   кумача». 
      В сборнике стихов «За Родину», изданном в Иваново, на его родине, в 1942 году, приводятся слова, будто бы сказанные где-то Лёшей, что он собирался писать стихи, чуть ли не комментирующие краткий курс партии. Зная Лёшу, категорически этому не верю. Это кто-то присочинил ему (мы знаем, как это делалось),   может   быть,   даже   из   лучших   побуждений. 
      Мы познакомились с Лёшей летом 1938 года на Красной улице, в доме N 40. Это был не обычный дом, а так называемый «Дом – коммуна Балтфлота», что и было написано крупными выпуклыми буквами   по   его   фасаду. 
      В   Коммуне   рядом   с   нами   жил   Иван   Яковлевич   Горовой. Он переезжал в другую комнату нашего же дома и попросил Алексея Лебедева помочь ему перебраться. Меня с кем-то из моих друзей-одноклассников он включил в это дело тоже. Здесь и произошло наше знакомство с Лёшей. (Было лето, на мне были какие – то тапочки   на   босу   ногу,   и   Лёша   шутил   потом,   что я   вбежала   к   нему   в   сердце   босиком.) 
      Мы таскали узлы и чемоданы и постоянно встречались в этих переходах. А время это, лето 1938 года, было для меня очень сложным. В мае был арестован мой отчим в Полярном на Северном флоте, где он тогда служил. Мама, а она жила ту зиму с братом у него, была выселена из Полярного в течение 24 часов без права задерживаться в Ленинграде даже на сутки. А я жила в тот год в Ленинграде одна, заканчивала 10-й класс, и меня, естественно, поспешили из военного дома тоже выгнать. И выселили просто «в никуда»,   не   предоставив   никакого   угла. 
      Здесь мне хочется остановиться, чтобы сказать несколько слов о тех хороших людях, которые в это страшное время не побоялись помогать мне, «дочери врага народа». Их было не так мало. Я назову лишь некоторых. Во-первых, я должна поклониться Ивану Яковлевичу Горовому, который, надев для внушительности свой орден Красного Знамени, полученный в годы гражданской войны, ходил хлопотать о каком-нибудь жилье для меня (не его вина, что хлопоты эти ничего не дали). Затем семейству Кармачей (Полине Ивановне, Александру Павловичу, их дочке Виктории), которые жили этажом выше, не боявшихся пригревать меня, поставивших к себе наш рояль и тем его спасших (остальные вещи пропали), у которых я иногда ночевала (а была у них на троих одна небольшая комната) и куда часто приходил Лёша, чтобы увидеться со мной. 
      …Жизнь студенческая давалась мне не так-то легко. Сначала меня не включили в списки принятых, хотя по баллам я должна была пройти. Дело тянулось долго, наконец я была вызвана к декану для объяснений по поводу арестованного отчима. Я не отреклась от него, наоборот, сказала, что он был для меня образцом. И кто знает, может быть, именно это и понравилось декану,   но   я   была   принята. 
      …Была   холодная   зима   1939 года, стояли страшные морозы. Стипендия – мизерная, мама помочь мне почти совсем не могла, и я понемножку носила в скупочный магазин что-то оставшееся от прошлой   жизни. 
      Я основательно подголадывала, мёрзла и уставала. В это время силами студентов в ожидании раненых с финского фронта был преобразован в госпиталь родильный дом. Мы там дежурили, часто ночами, а утром шли на лекции. Нечего было есть, нечего было носить. Не было толком даже зимнего пальто. В общежитии тоже было   холодно.   Лёша   писал: 
      Как живёте? Так же ль в холодах Ночь лежит на лестницах бетонных,   Слово   холодеет   на   губах… 
      …Я помню, как шла по Ленинграду в солнечный, яркий день 22 июня, нарядная, в белой с большими полями шляпе. На душе было спокойно. И вдруг увидела толпу около репродуктора. Сразу напряглась, потому что в воздухе уже пару дней носились какие-то неясные слухи, которым не верилось. Подбежала и услышала речь Молотова. 
      Как мгновенно изменился Ленинград. Особенно запомнились и какой-то трогательной болью врезались в сердце колонны добровольцев. Такие сугубо штатские, седые и юные, и так среди них много очкариков! Хотелось и самой куда-то бежать, записываться, шагать со всеми. Страха перед войной   у   меня   не было.
      …Мы   записались   в загсе, но до этого был тот поэтический день, наша свадьба, такая короткая и такая счастливая. Перед расставанием. Лёша подарил мне маленький амулетик, который дала ему когда-то его мама. Он у меня исчез. Это было примерно в то время, когда погиб Лёша. Он всегда был несколько суеверен.   Примета   оправдалась…

 

Ты помнишь скамейку на Марсовом поле 
И ветра сквозняк ледяной, 
Какою родною до взрыва, до боли 
Была ты, девчонка, со мной? 
И всё это было, как жизни начало.
И радость не знала краёв. 
В руках твоих тонких и милых лежало 
Тяжёлое сердце моё. 
Расстались… И, вновь уходя, как в изгнанье, 
С холодным норд-остом в борьбе, 
Шепчу, подавляя скупое рыданье: 
«О нет, мы не лгали себе». 

      А   вот   что   писал   своей   жене   Алексей   Лебедев. 
      «10   сентября   1941 года.   02 часа 30 минут.   Борт подводной лодки. 
      Девочка   моя   дорогая! 
      Пишу с искрой уверенности, что в этом громадном и запутанном мире   письмо   как-нибудь   доберётся   до   тебя.
      …Я   оторвался   от   письма   на   полчаса,   так как налетела фашистская   сволочь   бомбить   город   и   всё,   что   в   его пределах,   ну   а   так   как   мы   сегодня   ошвартовались, то   сему подлежим   и   мы. 
      Ленинград очень жаль. Конечно, этим скотам его не видать как своих ушей, так вот они кинулись бомбить город. Конечно, безнаказанно это для них не проходит. Ты обо мне не беспокойся, воюю я пока успешно. Да и как не драться, когда за плечами ты и родина…»

      Прошло много лет со дня гибели поэта, более шестидесяти лет со дня нашей Победы, до которой он не дожил. Но настолько весомо и талантливо его творчество, что, кажется, он и сегодня живёт среди нас, и звучит над морями его раскатистый голос. О нём помнят моряки и поэты, о нём помнят все те, кому дороги флот и поэзия. В Кронштадте есть улица Лебедева, прямая и короткая, со скромной табличкой на одном из домов, напоминающей о поэте-подводнике. В честь поэта названы улицы и в его родных городах – Суздале и Иванове. Решением исполкома Ивановского городского Совета народных депутатов трудящихся от 29.011965 года, учитывая ходатайство Ивановского областного отделения Союза писателей РСФСР, 2-й Межевой переулок переименован в улицу Поэта Алексея Лебедева, которая расположена во Фрунзенском районе   от   улицы   Б.Хмельницкого   до   улицы   Ташкентской.
      На зданиях школы N 27 и инженерно-строительной академии (бывший индустриальный техникум), где он учился, установлены мемориальные   доски. 
      8 апреля 1970 года Военный совет Балтийского флота присвоил литературному объединению и в наши дни продолжающему работу при газете «Страж Балтики» имя Алексея Лебедева. Молодые поэты-балтийцы сверяют свои строки с поэзией Лебедева.

Взгляд   в   будущее

Пройдёт война. 
Мы встретимся, быть может. 
Как прежде, дым, 
Синея, будет плыть. 
Поговорим о том, что всех дороже: 
О Родине, о славе, о любви. 
Как прежде, ночь 
Приникнет к переплёту, 
А за бортом заплещется вода. 
Поговорим о Родине, о флоте, 
О годах битвы, мужества, труда. 
Но, если даже глубина нас примет 
И не настанет нашей встречи час, 
Друзья-бойцы, 
Вкушая отдых дымный, 
Поговорят о славе и о нас. 
1941 

      Изданы   книги   его   стихов: «Огненный вымпел», «Морская сила», «Родному флоту», «Путь на моря», «Морская слава», «Морская купель» и другие. Под Дмитровым в рыбном техникуме дочка писателя Юрия Чернова – Наталья создала музей, посвящённый поэтам, павшим на войне. Там есть комната Лебедева, в ней настоящий штурвал и вместо окна иллюминатор. Там часто собираются студенты и читают стихи любимого поэта. Там хранятся его письма и воспоминания о нём. Там юноши, начинающие свой жизненный путь стараются быть похожими на поэта-моряка, там впитывают они в себя заряд настоящей поэзии. В «Вахтенном журнале» музея записано: «…в районе острова Кери осталась лежать подводная лодка Л-2, заносимая песками глубинных течений. Но маршрут, проложенный её штурманом, навсегда пройдёт через   наши   сердца».
      В   Литературном   сквере Иванова установлен гранитный бюст А.Лебедева. 
      1   августа   2007   года,   в день   95-летия   А. Лебедева   на   его родине,   в   Суздале,   состоялась   закладка   памятника   поэту.

 

Волна взлетит от камня пылью,
На молах высохнет роса,
И вновь широкие, как крылья,
Взмахнут над морем паруса…

      Памятник   поэту   Алексею   Лебедеву – самый   «молодой» монумент в Суздале. Он поставлен на углу улиц Кремлёвской и Лебедева (напротив пожарной части). Авторы проекта – скульпторы Балашов А.В. и Черноглазов И.А. Бронзовый поэт изображен в морской тельняшке с неизменной трубкой и с книжкой в руке.
      Неподалеку от памятника, на улице Лебедева находится дом, на котором висит мемориальная доска в память о поэте, хотя на самом деле   дом,   где   жила   семья   Лебедевых,   не   сохранился.

      «Мама,   единственная   моя!
      Пришло   время   больших   испытаний, молю тебя, родная моя, быть такою же неколебимой духом, какой я всегда знал тебя, и верить в то, что мы разгромим этого иуду-Гитлера… Молю тебя, береги себя, потому что твоя жизнь мне дороже собственной. Я уверен в том, что мы выдержим эту войну, навязанную нам, и я ещё долгие годы буду видеть тебя счастливой и радостной. Не закрываю глаза на то, что впереди много тяжёлого и трудного, но кому   же   бороться   за   Родину,   как   не   её   сыновьям.
      Светлая моя мама, радость и тепло моей жизни, еще раз целую твои милые руки, и глаза, и волосы. Пожелай мне бодрости и успеха, и твои пожелания неизменно сбудутся. Я же с тобой сердцем,   где   бы   ни   был.
      Я прошу тебя передать Ирушке, и Лолли, и Юрию (Сестры и брат А. Лебедева.– Ред.), что обнимаю их и всем сердцем прошу заботиться о тебе. Я уверен, что они это сделают, ибо нет для нас ничего более лучшего, чем была и есть ты. Мама, жизнь моя, в эту минуту я не нахожу слов, чтобы выразить всю мою любовь и нежность к тебе. Как могу часто буду сообщать тебе о себе. По-видимому, мы недолго задержимся в Ленинграде и м. б. в половине июля пойдём в море. С момента объявления угрожающего положения я нахожусь в части. Очень часто думаю о тебе и ещё, ещё раз прошу тебя, береги своё сердце и жизнь, мне легче работать и плавать, зная, что ты меньше плачешь. Если ты не будешь долго получать от меня писем, то пиши по адресу: Ленинград, гл. почта п/я 67, командиру части А. П. Чебанову…
      Обнимаю   тебя   со   всей   любовью   и   нежностью,   будь здорова   и   невредима,   моя   ненаглядная.
        Всегда   твой   Алексей.   23.VI.41 г.»

      «Бесценная   моя   мам!
      Очень   ты   меня обрадовала своей открыткой. Целую тебя несчетно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны ее, мы будем биться и ломать врагу хребет до последнего. Не страшна смерть, мамми, если веришь в свое дело, а я твердо знаю, что не будет меня, придут сотни на мое место, и м. б. ценой лишений, крови и тягот, но мы опрокинем врага и придушим так, чтобы он не встал. С этим и в бой пойду. Спасибо тебе, моя родная, за все, что ты дала мне. За силу рук, за бодрость духа, за то, что сердце бьется в груди так, как оно должно биться. Ты понимаешь, что отступать нельзя. Сейчас решается судьба нашей страны. Трудно представить себе ту бездну горя, нищеты, унижений, издевательства, в которую эта сволочь   хочет   ввергнуть   нас.
      Вот в тебе, в моей единственной, слились неотделимо понятия Родины и матери, а разве я допущу, чтобы немецко-гитлеровский холуй позорил твои седины? Воюя за Родину, я воюю и за тебя, и за Лолли, и за маленького Эдьку, за всех, кто дорог и близок моему сердцу. Не тревожься обо мне, родная. Пока я ещё здесь. Ждём нашего часа и приказа и срочно готовим корабль к бою. Работа кипит, да и всё сейчас здорово работают – и рабочие, и моряки. Подлинно Отечественная война. Не смущайся небольшими успехами врага, всё обстоит хорошо, когда погоним немцев, то погоним до самого Берлина. Город начеку. Ребят эвакуируют, что вполне разумно. Бомбоубежища есть, а что всего важнее – дух народа,   боевой   дух…
      Я встретился здесь с Алей Дубровиной, старой моей любовью. Она приехала сюда из Полярного, где её отец полковым комиссаром. Думаю, мамми, что перед отходом я свяжу свою судьбу именно с ней, уверен, что она понравится тебе, а я… я, кажется, люблю её по-настоящему. Тебе, моя мам, наверное, кажется смешным этот намечаемый в дни войны брак, но счастье не считается со временем, а мне кажется, что в ней я увидел то настоящее, о чем писал тебе не раз…
      1   июля   1941».

      «Моя   дорогая   Амамма!
      Пиши   мне,   пожалуйста,   по   адресу:   Ленинград,   Краснознамённый Балтийский флот, 1101, военно-морская почтовая станция, 12   дивизион   подводных   лодок…
      …Не   исключена   возможность,   что   придётся   повоевать и на сухопутном фронте, но события покажут это. Пиши мне, родная, а я при малейшей возможности буду давать тебе весточку.
      …Пока   ещё   город   не   тревожат   бомбардировщики, но всё не за горами. Враг злобен и жесток, и я рад, что хоть ты сравнительно далеко от театра военных действий. Целую тебя крепко, родная моя. Ещё раз прошу, не выплакивай глаза, верь в мою звезду, она у всех   нас   Кремлёвская…
      4.VII. 1941».

      «Родная   моя!
      Только   что   получил   письмо   от   тебя… Очень обрадован им. Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. Вечером вырву два часа для свадьбы. Странно, что встретились мы с ней, ровно три года назад мы познакомились. Она хорошая девчонка, мамми, очень душевная и отзывчивая, и я думаю, что она понравится тебе как дочь, когда мы увидимся, а что увидимся,   это   несомненно.
      Одна мысль, одно желание – бить фашистскую сволочь. Нельзя придумать столь скверного слова, чтобы выразить то, чем является эта гадина. Насилия, до которых никогда не додумается зверь, смерть и пожары несет он с собой. Почёл бы себя счастливым принять смерть за Родину и даже ею, последним движением руки убить врага. О, гады! Хочется плакать и убивать, когда слышишь о том, что они делают с нашими попавшими в плен. А самому, если уж так придётся, ясно одно: в плен живым не сдамся. Коля Корак и Лёша Атлас, мои дружки, пишут мне очень хорошие письма с фронта, если кто-либо из нас уцелеет, он навестит матерей и расскажет   обо   всём.
      Всегда   твой   Алексей. 
      16.VII.41. 13.00».

      «Дорогая   и   милая   ма!
      Пользуюсь минуткой, чтобы черкнуть тебе. Всё у меня обстоит благополучно. Думаю, что скоро в походы… Я писал тебе о моих обстоятельствах с Алевтиной, сейчас она уехала в деревушку около Валдая, где находятся на даче её мама и брат, не знаю, как-то она доберется туда, я же скучаю и посему написал ей второе письмо, заведомо зная, что она не доехала ещё. В Питере все спокойно, и город привыкает к войне, спокоен и готов к борьбе.
      …По-прежнему   по   утрам   занимаюсь гимнастикой, полчаса английским, словом, поддерживаю заведённый распорядок, ну а на море живём по-другому. Одна надежда – драться, как следует, и бить сволочь нещадно.
      20 VII.41».

      «Моя   дорогая   мам!
      К тому времени, когда ты получишь это письмо, я, наверное, буду в море, так как мы выходим в поход. Чаю, что вернусь жив и   здоров,   благополучен,   как   и   прежде…
      Аленька прислала мне два письма почти одновременно и в одном из них свою фотографию с букетом. Аленька такая милая на этом фото, что я просто жалею о неимении второго экземпляра – отослал бы тебе. Письма хорошие и любящие, и если судьба будет благоприятна, я уверен в том, что мы будем жить счастливо с Алевтиной. Она очень чуткая и добрая и умная девочка, а я постараюсь быть для нее таким мужем, при котором она не нуждалась   бы   в   другом.
      Недавно   купил   сборник   твоего   любимого Лавренёва и, без сомнения,   когда-либо   вручу   его   тебе… 
      25.10.41».

      Матери,   Людмиле   Владимировне,   моряк-поэт   А. Лебедев посвятил лучшие свои стихотворения в книгах «Кронштадт» и «Лирика моря», вышедших в 1939 и 1940 годах. В одном из них есть   такие   строки:

 

Тебе, оставшейся далёко,
За гранями полей и рек,
Не перестать о сыне флотском
Любовью и тоской гореть.
Моя родная, слов немного,
Которыми хочу сказать,
Как я хочу, чтоб без тревоги
Меня могла ты ожидать.
Припомни снова, улыбаясь,
Как шла ты, мной гордясь не зря,
Когда меня страна родная
Служить послала на моря…

      Когда читаешь их, невольно вспоминаются слова, сказанные однажды Алексеем Максимовичем Горьким: «Вся гордость мира от матерей. Без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без женщин нет любви, без мате-ри нет ни поэта, ни   героя».
      Стихи   его живут в нас, потому что они предельно иск-ренни, потому что они учат любить людей, любить море и оставаться ро-мантиками в любых суровых буднях. Они учат любви к Родине. И потому Алексей Лебедев обрёл право на стих и бессмертие. Теперь его именем назван корабль Балтийского Флота. Базовый тральщик «Алексей Лебедев» был построен в Петрозаводске и введён в строй в 1988 году. Базировался корабль сначала в Либаве, а затем в Балтийске. По своему предназначению корабль занимается обеспечением безопасности в прибрежной зоне – его основной противник – морские мины, те самые, что когда-то погубили подводный   минзаг   «Сталинец». 

      В 323-й дивизион тральщиков Балтийского Флота включен и «Алексей Лебедев» – базовый тральщик проекта 12650. Бортовой номер   505.

      В   огромном   зале   Революции Санкт-Петербургского Военно-Морского института «Морской корпус Петра Великого» 16 марта 2007 года состоялся музыкально-поэтический вечер «Моряк, чья жизнь и сердце – флот!», в котором приняли участие владимирцы и суздальцы: двоюродная сестра поэта – Л.В.Константинова, его племянница – Марина Ивановна Константинова, Заслуженный деятель искусств РФ, композитор, профессор ВГПУ С.Р. Зубковский, вокалисты – Заслуженный артист РФ, профессор ВГПУ А.А. Лемешкин и его ученик – Михаил Онисковец, Лауреат Всероссийского радио-конкурса «Молодые голоса» Виктор Чаусов, солисты народного ансамбля «Сударь» Владимирского городского дворца культуры – Валерий Малинкин, Кирилл Корнилов, полковник запаса – Владимир Стриленко, полковник запаса, депутат Законодательного собрания Владимирской области Анатолий Алексеевич Лебедев, концертмейстеры – Татьяна Николаевна   Ферапонтова   и   Николай   Назаров. 
      Автор сценария и ведущая музыкально-поэтического вечера – Заслуженный работник культуры РФ, главный специалист по культуре отдела по культуре, туризму и спорту администрации города   Суздаля – Татьяна   Анатольевна   Андреева.
      В   знаменитом   зале   на   вечере   присутствовало более 1000 человек – курсантов и офицеров, а также начальник военно-морского института, контр-адмирал Юрий Прокопьевич Ерёмин и заместитель начальника института, капитан 1-го ранга Николай Александрович   Рыжих.
      Артистам   зрители   аплодировали   стоя. Ведь здесь впервые на протяжении почти двух часов звучали песни на стихи Алексея Лебедева, написанные владимирскими композиторами – Владимиром Погосовым, Сергеем Зубковским, Николаем Назаровым.

 

Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, разделенный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!

Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.

Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.

Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными во флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
1939?

* * *
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны?..
Или вспомнить уже невозможно,
Как виденья далекого сна,
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края.
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.

* * *
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей доверясь,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне, –
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.

Песня

Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса –
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зелёный,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине –
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
1940?

* * *
Метёт позёмка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжёлый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
1941

      По окончании концерта контр-адмирал   Ю.П.Ерёмин вручил творческой группе Владимиро-Суздальской земли Грамоту, памятные подарки и поблагодарил за память о моряке, которого высоко почитает и Балтийский Военно-Морской флот. От Владимиро-Суздальской земли институту Л.В.Константиновой были переданы книги стихов А. Лебедева «Штурман подлодки «Л-2», а также книги и журналы от администрации города Суздаля.
      На   следующий   день,   17   марта   посланцы   Владимирской области совершили поездку в Кронштадт, где проходил военно-морскую службу наш земляк Алексей Лебедев. В концертном зале Центра внешкольной работы Кронштадта состоялся ещё один музыкально-поэтический вечер памяти Алексея Лебедева для учащихся и учителей средней школы № 427, которая располагается на улице Алексея Лебедева. Надо отметить, что поэзия Алексея Лебедева и песни, написанные на его стихи в исполнении владимирских артистов, восторженно принимались юными   зрителями. 
      Т.А. Андреева вручила директору школы Анне Михайловне Емельяновой подарки от администрации города Суздаля и учащихся средней школы №2, а Л.В.Константинова подарила для библиотек   и   школ   города   книги   стихов   А.Лебедева.
      Посланцам   Владимирской   области   в   Санкт-Петербурге и Кронштадте был оказан самый радушный приём, а также организованы экскурсии по Кронштадту, Санкт-Петербургу и в Центральный   Военно-Морской   музей   на   Васильевском   острове.
      «Неоплатимый   счет» – так   называется   книга   об   Алексее Лебедеве, которую написала известная в Иванове поэтесса, автор многих стихотворных сборников и прозы, член Союза писателей России, Лариса Ивановна Щасная. Она же стала вдохновителем и душой прошедшего там вечера, а книга «Неоплатимый счет» – данью памяти не только поэту Алексею Лебедеву, но и его другу, писателю-подводнику Михаилу Волкову, мужу Ларисы Ивановны. Михаил Волков преклонялся перед именем Алексея Лебедева и всю жизнь собирал материалы о поэте, чтобы написать о нём книгу, но не   успел.   Его   замысел   воплотила   Л. Щасная.
      Музыкально-поэтическому   вечеру     «Моряк,   чья   жизнь   и сердце – флот» особое настроение придало выступление солистов народного   ансамбля   «Сударь»   из   города   Владимира. 
      В   исполнении   ансамбля   песни   морской   тематики   прозвучали впечатляюще мощно, профессионально и смогли затронуть самые глубинные душевные струны всех слушателей, собравшихся в этот день   в   Музее   детской   книги.
      Высокие   чувства   вызвали   голоса   и   музыкальная   выразительность исполнителей в «Песне варяжского гостя» (исп. В. Стриленко), «Строевой подготовке» (исп. В. Малинкин), «Морской пляске» (исп. А. Лемешкин), «Последнем бое» (исп. М. Онисковец) и других. Вместе с солистами ансамбля «Сударь» выступили композиторы, которые пишут музыку на стихи Алексея Лебедева (заслуженный   работник   культуры   РФ   С.Р. Зубковский   и   др.).
      К ним присоединилась ивановская поэтесса, автор-исполнитель песен на стихи А. Лебедева Светлана Олексенко. Аккомпанируя себе на гитаре, она исполнила лебедевский цикл, который был встречен   бурными   аплодисментами.
      Много   звучало   на   вечере   и   стихов   поэта.   С   проник-новением и светлым чувством памяти стихи исполнялись родственниками поэта: Людмилой Владимировной Константиновой, двоюродной сестрой Алексея Лебедева и её дочерью Мариной Константиновой. Людмила Владимировна, учитель по образованию, с трепетом и глубиной передала отношение Алексея к матери, прочитав стихотворение   «Письмо   матери». 
      Поэзия морской тематики Алексея Лебедева оказывает сильное эмоциональное воздействие на слушателей. В своем выступлении Лариса Щасная заметила, что «стихия моря сравнима со стихией любви». Любовь и море – это суть поэзии А. Лебедева. Лариса Щасная посмотрела на поэта глазами поэта, задаваясь вопросами: «Каким он был сыном, братом, другом, товарищем? Почему его личность, неординарная и противоречивая, так запомнилась его современникам и до сих пор продолжает излучать неистощимое обаяние?» 
      Новое издание так и называется «Любовь и море» (Лебедев, А.А. Любовь и море : стихи / Алексей Алексеевич Лебедев ; сост. Лариса Ивановна Щасная. – Иваново : ОАО Издательство «Иваново», 2007. – 88 с.).
      Л. Щасная   издала   этот   сборник   на   свои   средства.   И тот, кому доведётся подержать в руках эту маленькую книжечку, ни на миг не пожалеет, что открыл для себя огромный мир поэзии и любви Алексея Лебедева. Через год книга была отмечена городской премией имени почётного гражданина города Иваново поэта Владимира Жукова. «Неоплатимый счёт» вызвал положительные отклики в ивановской печати, в газетах и журналах Санкт-Петербурга, Москвы, Северодвинска. «Ваша книга заслуживает самой высокой оценки. Она несомненно войдёт в ряд лучших произведений о российской интеллигенции, поэзии, наконец, истории нашего Отечества, написанных на основе подлинных документов государственных и личных архивов», – писала Л. Щасной директор ЦГАЛИ (СПб) А.В. Истомина после выхода в свет «Неоплатимого   счёта».

      Творчество А. Лебедева входит в программу по литературному краеведению   в   средней   школе. 
      Участники   конкурса   «Ивановские   писатели   и   поэты», проведённого в школе № 9 к Всероссийскому дню чтения были отмечены в конце вечера ценными подарками. Особо оценены работы, посвящённые творчеству Алексея Лебедева. Среди награждённых учащиеся школы № 9 г. Иванова: Таня Осинина, Вика Щербакова, Света Максимова, Марина Молькова и Настя Ефимова.   Радует   интерес   школьников   к   ивановской   поэзии.
      Закончилась   встреча   исполнением   песни   «Вечер   на   рей-де». Пели все: солисты ансамбля, родственники поэта и зрители (учащиеся школ № 9, 42, 44 и промышленно-экономического колледжа).
      Среди   родственников,   кроме   Константиновых,   на   вечере присутствовали внучатые племянники Лебедева Алексей и Маша Хорьковы, а также их мама Татьяна Александровна. Всех родственников объединяет настоящая любовь к поэзии, которая служит   самому   главному   в жизни: любви   и   гармонии.
      Надеюсь, что интерес к творчеству Алексея Лебедева у наших читателей будет расти – ведь писательский и боевой подвиг поэта состоялся, когда он был совсем молодым, чуть старше наших читателей.
Товарищ мой мне говорил однажды,
Что нам не раз минута суждена,
Когда за жизнь и за поступок каждый
Собой мы платим честно и сполна.
А время нам насчитывает пени,
Но счёт написан, и приходит срок,
И платим мы томительным гореньем,
Полынью горькою вот этих строк.
Был прав товарищ, и, помедлив малость,
Не торопясь и зная свой черёд,
Судьба поэта также постучалась
Рукой тяжелой в тёс моих ворот.
Да, Шейлок плату требовал дешевле,
Иной закон рукой моей ведёт.
Плачу собой – так повелось издревле
Оплачивать неоплатимый счёт.

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. Евгений Абалаков.

Пешком в высоту. 

Мы рубим ступени, ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат
И сердце готово 
К вершине бежать из груди…
В. Высоцкий.

 

В околоземный Космос пешком, а то и ползком одним из первых вступал Женя Абалаков, не просто альпинист с железными мышцами и алмазным сердцем. Это был разведчик земной культуры и гуманизма, пытливый исследователь, творец, образец Русского Человека. 
Знаменитые на весь мир альпинисты Виталий и Евгений Абалаковы родились в Красноярске. Виталий Абалаков родился в 1905 году, Евгений – в 1907. Когда в семье истинных красноярцев рождается ребенок, его приносят на Красноярские Столбы, эти одухотворенные скалы – показать Родину.

Нежной силой окрылена,
Светлой радостью дыша
Красноярская Мадонна
Поднимает Малыша.
Посмотри, мой месяц ясный
На свою Сибирь
Как сияет мир прекрасный
В глубину и в ширь.
Синь-тайга и волны-горы
Дрожь живой земли
Чудотворные узоры
Скалы-корабли.
Посмотри, как солнцу рады
Устремляясь ввысь
Скал причудливых громады
К небу вознеслись.
В этих скалах все поверья
Жизнь звенит струной
И парят сердца и Перья
В синеве земной.
Добрый Лев, Слоны и Птицы
Ростом до небес
Что б тебе не заблудиться
В той стране чудес.
Дремлют скальные Старушки
Красоту храня
Это все твои игрушки –
Родина твоя!
 
Мать умерла при родах Евгения, отец — два года спустя. Братья-погодки выросли в семье дяди. В 1925-м братья уехали в Москву учиться. Оба стали знаменитыми альпинистами, впервые покорив высшие точки Советского Союза. Поэтическая натура, блистательный Евгений прошёл по жизни непрерывным подъёмом творческих удач, славных подвигов, удивительных открытий и опасных первопрохождений
Первейший альпинист, исследователь, художник, воин, разменявший пятый десяток, так и остался в памяти людей под нежным, улыбчивым детским именем Женя Абалаков. Помнившие его произносили эти звуки всегда с улыбкой – отражением золотого солнца русского альпинизма. А на Красноярских Столбах его звали Бурундучок за небывалую легкость в лазании и Луной за круглолицую улыбчивость. 
Более строгую формулу гения Евгения вывело лицо официальное – председатель альпфедерации СССР П.С.Рототаев: «Евгений Абалаков – знамя советского альпинизма». Лучше всех была великий скульптор В.И.Мухина, сказавшая о своем ученике: «Образец Человека».
1933 г. Вольный скалолаз из Красноярска, всего два лета занимающийся альпинизмом вдруг становится локомотивом, движителем государственной Памиро-Таджикской экспедиции, штурмующей высшую точку СССР – пик Сталина, 7495 м. Акция скорее военно-политическая, чем спортивная. Типичные беды тех лет: никакого понятия о специальной подготовке, акклиматизации, примитивное снаряжение.
Достигнув с высотой предела человеческих возможностей, отборнейшие здоровяки заболевают, обмораживаются, начинают медленно умирать (двое погибли). Над пределом остается один Евгений – ангел-хранитель высотного лазарета, в который превратилась героическая эпопея. Он прокладывает путь, вешает лестницы на крутых вертикальных стенах, ставит лагеря, таскает чужие рюкзаки, а то и самих альпинистов, откапывает погребенные снегом палатки, готовит на всех воду и пищу, кормит, поит, лечит. А ещё затаскивает на седьмой километр к небу метеоавтомат весом в 35 кг, собрает его и приводит в действие.
К 3 сентября стало ясно, что экспедиция в целом терпит крах и Евгений выходит на последний рывок к вершине почти в одиночку, таща за собой очередную гирю с человеческим лицом – начальника экспедиции академика Горбунова. Это был личный секретарь Ленина, прожженный политик, наивно полагавший выжить в политмясорубке, рискуя жизнью на пике самого Сталина. День штурма истекал, и даже Евгений просто не успевал втащить обмороженного безумца на вершину. Но и в бреду горной болезни Горбунов заставляет альпиниста заранее написать записку, оставляемую на вершине, о совместном восхождении. 
Удар ветра опрокинул Евгения на твердый как фаянс снежный гребень, и он пополз, опасаясь, что следующий шквал сбросит его в пропасть. Когда удалось встать, Евгений воспарил над миром. Низкое солнце стояло под таким углом, что тень крошечного человечка распростерлась на сотни километров, накрыв собою площадь размером с некоторые государства. Пошевелив руками, Женя великодушно похлопал по зубчатым спинам высочайшие хребты Памира и принялся за работу. Нужно было натаскать плит для тура, успеть зарисовать кроки хребтов, долин, ледников, ухватить цепкой рукой художника небывалые образы.
Так было всегда. Раздвинув в очередной раз границы Человечества к небу, русский первопроходец Евгений Абалаков там за пределами жизни чертил, фотографировал, делал приборные замеры… Вершина была покорена, но Жене предстояло еще пять долгих суток сражаться за жизнь товарищей по восхождению, спуская их до лагеря 5600. Особенно трагичен был день, когда безпомощных полумертвецов выводил с того света к жизни слепой (снежная слепота, полученная при сборке метеостанции) спаситель…
Оживший в базовом долинном лагере Горбунов, любуясь мертвенно-бледными, окровавленными пальцами ног, бессвязно бормотал журналистам, жаждущим подробностей героической победы: «Когда -нибудь… но Абалаков!… Храбрость и спокойствие… Ему мы обязаны успехом и жизнью!»
Это было достижением мирового уровня. 
Вот как Абалаков описывал последние метры подъёма в своём дневнике (На высочайших вершинах Советского Союз. Е. Абалаков. Стр. 119.):
«Последний крутой тяжёлый кусочек преодолён. Справа гряда скалистых более пологих выходов. Первые плиты камней. Вершина!… Вот она! Не выдержал, от волнения и радости на четвереньках вполз и лёг на чудесные, чуть тепловатые и защищённые от холодного ветра плиты.
Первое – вытащил альтиметр. Стрелка прибора ушла на последние деления 7700 метров. Это приятно удивило. Если даже взять поправку (он показывал несколько более), то цифра всё же остаётся солидной, близкой к 7500. Температура по альтиметру минус 20 градусов. Это не точно. Он обычно не дотягивает. При сильном ветре морозит крепко. С моих усиков свисают две огромные сосульки. Борода тоже стала ледяной. Делаю схемы и зарисовки ледников, вершин и хребтов. 
Позже на страницах популярного журнала «На суше и на море» (По книге «Пик Сталина». Е. Белецкий. 1951. Стр.116-117.) он, вспоминая свои переживания, уже более подробнее отмечал:
«По вершинному, острому, как лезвие ножа, гребню, стараясь с наибольшей силой вонзать кошки и ледоруб и сохранить равновесие под ударами бокового ветра, поднимаюсь к последним скалам вершины. Странное чувство – опасение, что не дойдёшь, заставляет нарушать медленный ритм движения. Уже на четвереньках взбираюсь на скалистую вершинную площадку». 
Евгений Абалаков был первым советским альпинистом, перешагнувшим семитысячный высотный рубеж. Одновременно, это был пятый покорённый семитысячник в мире.
Продолжим воспоминания участника экспедиции:
«На полкилометра ниже в маленькой палатке, затерянной в фирнрвой пустыне, лежит Гетье. Надорванное сердце через силу гонит кровь по сосудам, безмерная слабость сковывает члены. Настроение полной примиренности с неизбежным давно охватило больного. Давно уже он уяснил себе невозможность спуска вниз, невозможность миновать ребро, по которому и в полном обладании своих сил удалось пройти с величайшим трудом. Мысли обращаются к судьбе других – товарищей, штурмующих вершину, близких, оставшихся в Москве.
Внизу, в лагере 4600, Гетье описал в своем дневнике эти часы ожидания:
«3 сентября 1933 года.
…Николай Петрович с Абалаковым ушли. Лежу один, постепенно теряю представление о времени. Перед уходом Н.П. оставил мне альпинистскую кухню со снегом и метой, но нет сил её зажечь. Знаю, что тогда опять начнётся рвота.
Думаю, что с их возвращением придётся делать попытку спускаться вниз. Совершенно себе не представляю, что буду делать. Сил нет перевернуться с боку на бок, а не то, чтобы идти. Наконец, даже если бы силой громадного напряжения удалось спуститься в лагерь 6400, дальнейший спуск по ребру по лестницам и верёвкам для меня невозможен. Лучше и не пытаться, – иначе стащишь ослабевших товарищей.
Для меня возможность гибели – не неожиданность. Я её учитывал с первого дня организации экспедиции. Жалко только Людмилу, она больна, и ей без меня будет плохо.
Погода прекрасная, ветра нет. Солнце начинает скрываться за горами. Появляется луна. Светло, как днём. Их слишком долго нет…
…От волнения моё состояние сильно ухудшается. Если они не вернутся, останусь тут. Без них и пытаться спускаться не буду…»
Ещё на километр ниже, в лагере 5900, у двух маленьких палаток на краю фирнового обрыва, стоит Цак. Он провёл здесь двое суток в полном одиночестве, дожидаясь носильщиков с продуктами, чтобы идти с ними наверх на помощь штурмовой группе. Напряженно наблюдает он в бинокль за лагерем 5600.
Здесь, в лагере 5600 кипит работа. Дудин и Гок Харлампиев добились согласия носильщиков идти на другой день в верхние лагери. Гок отбирает продукты, распределяет кладь. Доктор Маслов формирует походную аптечку. Дудин пишет подробные записки Цаку и нам в лагерь 4600.
Между тем Абалаков на северной стороне вершинного гребня находит выходы скал. Он складывает из камней небольшой тур и прячет в него консервную банку с запиской о восхождении. Затем он возвращается к середине вершинного гребня. Здесь он встречает Горбунова, пытающегося побелевшими от мороза пальцами фотографировать и определять по приборам точное расположение ближайших вершин. Абалаков вынимает походный альбом и делает спешные зарисовки.
В наступающей темноте альпинисты пускаются в обратный путь.
Блики лунного света лежали на фирновых полях, когда победители вершины вернулись в лагерь.
Гетье, считавший, что они заблудились или замерзли, услышал шуршание снега под окованными сталью шекельтонами и голос Горбунова:
– Вершина взята! Ноги целы!
Но когда сняли шекельтоны, оказалось, что у Горбунова пальцы ног жестоко отморожены. Абалаков несколько часов оттирал их снегом. Оттирания не помогли.
На другой день утром приступили к спуску. Для Гетье, пролежавшего четверо суток без еды, с тяжелым сердечным припадком, ослабевшего настолько, что он не мог пошевелиться, спуск, казалось, был невозможен. И, тем не менее, он спустился. Спустился благодаря изумительному инстинкту самосохранения, благодаря тысячелетиями выработанной способности человеческого организма приспособляться, бороться за существование.
«4 сентября.
…Нужно спускаться вниз. Каждый лишний час пребывания наверху уменьшает вероятность благополучного спуска Горбунова по ребру. Начинаю одеваться. Каждое движение дается с громадным трудом, но, к счастью, рвоты нет. Вылезаю из палатки и пытаюсь встать, но сейчас же сажусь, нет сил, голова настолько кружится, что с трудом сохраняю равновесие. Однако нужно идти. Беру рюкзак с спальным мешком и делаю несколько шагов. – Опять сажусь. Н.П. с Абалаковым пошли укреплять станцию. Пытаюсь идти один, но снег проваливается, и нет сил протаптывать дорогу. Сажусь и жду их возвращения. Наконец они приходят. Связываемся и начинаем спуск. Идти последним несколько легче, передние утаптывают снег. Через несколько десятков шагов прошу остановиться, сердце не справляется с работой. Н.П. бодрит и торопит. Я понимаю, что ему нужно как можно скорее спускаться из-за отмороженных ног. С громадным трудом встаю и продолжаю спуск. Иногда кажется, что сердце не выдержит».
Подошли к узкому фирновому гребню, в конце которого стояли палатки лагеря 6400. Гетье пошел первым. Шатаясь от слабости, балансировал он на снежном лезвии над пропастями. Следя за каждым его движением, шёл за ним Абалаков, готовый, в случае падения Гетье, спрыгнуть на противоположную сторону гребня.
Так можно было дойти до лагеря 6400. Но было неясно, что делать дальше. Спуск по скалистому ребру был неразрешимой задачей. Абалаков мог страховать на нем одного из своих больных товарищей, но не обоих сразу.
Но, подойдя к палаткам, увидели возле них людей. За полчаса до прихода штурмовиков в лагерь 6400 туда поднялись Цак, Нишан и Зекир с продовольствием и медикаментами. Помощь пришла вовремя, появилась надежда на благополучный спуск.
Следующий день пришлось провести в лагере 6400. Абалаков, бывший накануне в слишком светлых очках, ослеп.
6 сентября начали спуск по ребру. Горбунов шёл с Абалаковым, Гетье – с Цаком.
Много мужества и самоотверженности проявил Цак 30 августа, когда, стремясь возможно скорее оказать помощь верхней группе, он спустился по ребру в одиночку. Но теперь, связавшись верёвкой с шатающимся от слабости Гетье, готовым на каждом шагу сорваться в пропасть и стащить его вместе с собой, Цак показал подлинный героизм.
Гетье впоследствии записал об этом в своем дневнике;
«6/IX.
У Абалакова резь в глазах почти совсем прошла. Решаем начинать спуск. Одеваемся и вылезаем из палаток. Н.П. с Абалаковым идут впереди. Ждем с Цаком, когда они несколько спустятся, чтобы не сбросить на них камней, после чего сами начинаем спуск. Иду по узкому скалистому ребру, как пьяный. Голова кружится, ноги так слабы, что не держат. Вот уже шесть дней, как я совсем ничего не ем, а до этого четыре дня был на голодном пайке.
Смотрю вниз, на двухкилометровые пропасти. Полное безразличие – упаду или нет. Балансируя, начинаю спускаться. Руки с трудом удерживают верёвку, закрепленную на крюках. Антон (Цак) молодчина, спокоен и не торопит. Идти связанным с человеком в таком состоянии, как я, – это на грани самоубийства. Кричу ему, что страховать его не буду, так как при моем состоянии это безполезно, а я потеряю последние силы. Н.П. с Абалаковым идут также не быстрее нас. Ждём, когда они пройдут дальше. Цак даёт мне подержать свой ледоруб, я его кладу рядом, забываю о нём и при неосторожном движении сталкиваю вниз. Он делает несколько скачков по скалам и исчезает в бездне. Отдаю Цаку свой ледоруб. Положение наше сразу значительно ухудшается. Идти без ледоруба по скалам еще кое-как можно, но по ледяному склону и фирновым гребням до крайности трудно.
Начинаем спуск дальше. Оледеневшие склоны. Впиваюсь ногтями в старые ступени. Наконец, благополучно внизу. Дальше идут скалы – это легче. Дохожу до узкого снежного гребня. Он настолько узок, что ступни не помещаются на нём. Балансирую без ледоруба, как канатоходец. Упасть – это значит стащить Цака. Смотрю только на свои ноги, куда их ставить. Но и это препятствие пройдено. С помощью Цака спускаюсь по верёвочной лестнице. Остается немного до лагеря 5900. Еще усилие, и мы будем у цели. На последнем «жандарме» нас встречают носильщики. Наконец мы в лагере. Просто не верится, что мне, больному, удалось осилить этот спуск. Целиком обязан этим Цаку…»
Гущин и Шиянов отлеживались в палатке. Шиянов спал день и ночь. Гущина мучила рука. Она распухла чудовищно. Из раны шел желтый гной вперемежку с маленькими камешками. Ураим Керим с чайным отваром на глазах лежал в своем маленьком шустере. Зрение постепенно к нему возвращалось.
Приходилось удивляться здоровью и выносливости Гущина. Хотя больная рука не давала ему спать, он очень быстро оправлялся от пережитого. С каждым днём он все больше становился похожим на прежнего Гущина, веселого, толстолицего, с блестящими глазами, с стройным, не по годам молодым телом легкоатлета.
Маслаев по-прежнему неутомимо возился со своей радиостанцией. И хотя ему еще ни разу не удалось кого-нибудь «поймать», он несколько раз в день посылал в эфир мои сообщения о ходе штурма.
Вечером он провёл нам в палатки наушники. Лежа в спальных мешках, мы «ловили» Москву. Сквозь свист, треск и визг в эфире прорывались иногда отрывки концерта и фразы из речей.
На другой день утром я послал Абдурахмана на 5600 за доктором, прося его спуститься в ледниковый. Гущину становилось всё хуже, можно было опасаться осложнений.
В ожидании доктора мы отправились на наблюдательный пункт на скалы. Мы видели, как два человека спустились с третьего «жандарма» в лагерь 5900. Это, очевидно, вернулись носильщики, поднявшиеся накануне с Цаком в верхние лагери. Маслаев сменил нас на скалах. Мы спустились в лагерь. Вскоре с 5600 пришёл доктор. Он осунулся, похудел.
Он осмотрел раненую руку Гущина, удалил омертвевшие ткани и снова извлек из раны несколько мелких камешков.
К вечеру с 5600 спустились Абдурахман и Зекир. Зекир шёл, пошатываясь от усталости. Лицо его почернело, левая щека при падении была поранена о камни. Но он радостно и победно улыбался, протягивая мне маленький клочок бумаги. Это была записка Цака Дудину. Она начиналась словами:
«Только мы поднялись на 6400, как туда спустились Николай Петрович, Гетье и Абалаков. Станция поставлена, вершина взята».
С странным чувством смотрел я на этот серый клочок бумаги, положивший конец всем нашим тревогам и опасениям, возвестивший славную победу.
Восхождение было окончено, оставалось возвращение назад. Нам предстоял трудный путь по ледникам, через реки, по Алайской долине, И все же казалось, что экспедиция была окончена.
Победа далась не легко. Цак сообщал, что Абалаков заболел ледниковой слепотой, у Гетье нелады с сердцем, у Николая Петровича обморожены пальцы на руках и ногах. Поэтому спуститься они сумеют только завтра.
Но всё это не пугало: люди были живы, и это было главное. Ведь в последние дни каждый из нас в глубине души опасался их гибели.
Хотелось получить ответ на десятки вопросов, узнать поскорее подробности восхождения: все ли трое достигли вершины, в каком месте поставлена станция.
Мы начали готовиться к их встрече. Надо было прежде всего позаботиться о хорошем питании для них. Я послал Зекира в подгорный лагерь, где находился наш караван, наказав ему прислать на другой день с одним из караванщиков киичьего мяса. Остальной караван должен был придти в ледниковый лагерь 7-го.
6-го с утра доктор, Маслаев и все носильщики стали собираться на 5600 навстречу победителям вершины. Надо было помочь им при спуске и принести вниз оборудование лагерей 5900 и 5600. Маслаев захватил с собой метеорологический самописец, который решено было установить на “5600”. Елдаш и я остались в ледниковом, чтобы приготовить всё для встречи победителей. Наши «инвалиды» – Шиянов и Гущин – также не покинули своих палаток.
К вечеру мы увидели, как носильщики поднялись по ребру в лагерь 5900. Позже на снежнике между четвёртым и третьим «жандармом» показалась первая двойка, медленно спускавшаяся вниз. Из 5900 ей навстречу вышли носильщики. Уже стало темнеть, когда вторая двойка штурмовиков начала спуск по снежнику к лагерю 5900.
В ночь из подгорного приехал караванщик Талубхан с киикчиной.
7-го с утра мы начали готовиться к встрече. После десятидневной голодовки альпинисты верхней группы должны были найти в ледниковом хороший обед. Мы с Елдашом варили, жарили, пекли.
Около часа дня альпинисты начали спуск из лагеря 5900 к лагерю 5600. В ледниковом их можно было ждать к вечеру.
Уже начинает темнеть, когда из-за поворота на леднике показываются черные фигурки Дудина, Гока, Маслаева, доктора и носильщиков. Они идут тремя группами. Последняя группа движется очень медленно. Никак не удается разглядеть в бинокль, сколько в ней человек – трое или четверо.
Первым на морене показывается Абалаков. В походке этого железного сибиряка нет и следа утомления. Он идет, как всегда – скоро и споро, слегка переваливаясь с ноги на ногу, словно таёжный медвежонок. Только кожа на скулах потемнела от мороза и шторма.
Через полчаса приходит с носильщиками Николай Петрович. Ему больно ступать отмороженными ногами, вокруг глаз легли синяки усталости, но идёт он бодро. Он добирается до своей палатки и ложится. Мы снимаем с ног его башмаки: холодные, безжизненные пальцы забинтованы, бинты окровавлены.
Он сообщает первые подробности. Он достиг середины вершинного гребня, до его высшей южной точки дошел только Абалаков.
Потом я иду с Абдурахманом и Ураимом Керимом навстречу Гетье. Уже темно. Несмотря на это, Абдурахман с поразительной уверенностью находит дорогу в сераках. Мы встречаем, Маслаева, который установил на площадке у лагеря 5600 свой метеорологический самописец. Гетье, Дудина, Гока и доктора мы находим в конце сераков, перед выходом на ледник. Гок и доктор ведут Гетье под руки. Поэтому-то мы и не могли определить в бинокль численность последней группы.
Мы идем к лагерю. Доводим Гетье до его палатки, раздеваем его и укладываем в спальный мешок.
7 сентября верхняя группа вернулась в ледниковый лагерь.
Итак, восхождение окончено. Мы уходим, покидаем место, где прожили месяц, где испытали величайшие тревоги и величайшую радость.
Мы укладываем вещи, свертываем палатки. Маленький Дудин стоит в середине лагеря и распоряжается вьючкой лошадей. Маслаев терпеливо высекает на большом камне две надписи. Одна обнесена траурной каймой. Она говорит о неизбежных жертвах рудной борьбы:
При подготовительной работе трагически
погибли:
альпинист Н. А. Николаев 33 лет
и носильщик Джамбай Ирале 20 лет
Другая говорит о великолепной победе советских альпинистов. Под гербом Республики советов высечены слова:
Высочайшая вершина СССР –
пик Сталина высотой 7 495 м.
взята 3/IX 1933 г.
Доктор Маслов осматривает больных. Пальцы на ногах Горбунова по-прежнему безжизненно холодные. Маслов впервые упоминает слово «ампутация». Гетье очень слаб. Сердце расширено, работает с перебоями. Рука Гущина гноится, опухоль не спадает. При перевязке он корчится от боли. Абалакова
 нет. Этот «львёнок пика Сталина», как его называл  Горбунов, этот «человек-машина», как характеризовал его Гетье, вернувшись вчера вечером в лагерь после шестнадцатидневного восхождения, сегодня с утра решил «сбегать на соседний хребтик», чтобы сделать оттуда кое-какие наброски. «Хребтик» этот высился над ледником Сталина 800 метров отвесной скалы.
Наконец караван готов. Горбунов надевает валенки. Для него и для Гетье оставлены под верх две лошади. Мы помогаем нашим больным взобраться на седла и трогаемся в путь. Мы идём очень медленно. Лошади изнурены беспрерывной двухмесячной работой, ноги их сбиты в кровь и изранены острыми камнями. Они часто спотыкаются и падают. Мы помогаем им, тащим их вперёд по серакам и морене.
Пересекаем ледник Сталина и выходим на его высокий правый борт. Здесь мы останавливаемся и оборачиваемся назад. Мы стараемся в последний раз запечатлеть в памяти величественное сборище горных вершин, скал и ледников, среди которых прожили целый месяц.
Широкоплечий и мощный, на голову выше всех своих соседей, стоит, сверкая фирном своих граней, чернея вертикальной полосой восточного ребра, побежденный нами гигант – пик Сталина. Крутая стена, покрытая снежными сбросами, исчерченная следами лавин, соединяет его с белоснежной пирамидой пика Молотова. Справа высится стройный конус пика Орджоникидзе.
За последнее время пустынное величие этого сурового пейзажа нас угнетало. Сколько раз мы вспоминали цветущие альпийские луга и густые леса Кавказа, пенистую голубизну его бурливых потоков. Но теперь мы вновь поддаемся очарованию этой мёртвой страны скал и льда.
Караван медленно движется по зигзагам тропы, и гиганты горного царства проходят мимо нас в обратном порядке. Остаётся позади сахарная голова пика Орджоникидзе, чёрный скалистый отвес пика Ворошилова, широкая, сложенная из розового камня громада пика Реввоенсовета.
В прорыве хребта между пиками Ворошилова и Реввоенсовета высится скала. Её верхушка в точности повторяет контуры памятника Гоголю на Арбатской площади в Москве. Скала носит название «Гоголь на Памире».
К вечеру мы выходим на Бивачный. Нам предстоит пересечь его.
Караван идёт все медленнее, лошади выбиваются из сил. На опасных местах, когда тропа вьётся по краю трещин, Горбунов с нашей помощью слезает с седла и, осторожно ступая на пятки, идёт за лошадью. Гетье слишком слаб, чтобы передвигаться пешком. Со стоическим спокойствием едет он на шатающейся от усталости лошади вдоль трещин и провалов. Исхудалый, с ввалившимися щеками, он напоминает Дон-Кихота на Россинанте. И когда его конь срывается в узкую трещину, он всё так же спокойно раздвигает ноги, упирается ими в края трещины и присаживается на камни, пока его лошадь вытаскивают на верёвках.
Надвигается ночь. Абалаков, Гок Харлампиев и я покидаем караван и уходим вперёд. Мы прокладываем себе путь в полной темноте сквозь хаос ледяных бугров. Мы должны выйти к определенному месту, где в высоком валу боковой морены имеется проход. Иначе придётся перелезать через вал. Гок каким-то непонятным чутьём выводит нас к проходу, и через четверть часа мы лежим на кошмах у костра в подгорном лагере. К полдню до лагеря добираются Горбунов, Гетье и Маслов. Отряд остается в подгорном на дневку.
Горбунов составляет текст телеграмм в Москву, текст рапорта партии и правительству о выполнении 29-м отрядом труднейшего задания, о победе, одержанной советской наукой и альпинизмом.
«Москва, Кремль, товарищу Сталину. С радостью сообщаем Вам, что впервые исследованная нами в прошлом году высочайшая вершина СССР, названная Вашим именем, именем любимого вождя мирового пролетариата, взята 3/IX нашей штурмовой группой… На пике установлены две научные метеорологические станции. Группа шлёт Вам пламенный привет. Горбунов».
Обратите внимание на то, что в телеграмме этого пройдохи Горбунова нет фамилии покорителя вершины Евгения Абалакова.
В годы войны по поручению Сталина Евгений Михайлович занимался подготовкой командного состава альпийских частей Закавказского фронта. На Кавказе альпинистам пришлось действовать ещё до начала боёв. В августе 1942 г. фашистское командование бросило на фронт специально подготовленные к войне в горах дивизии «Эдельвейс» и горноегерские, чтобы с ходу овладеть перевалами Главного Кавказского хребта и выйти в Закавказье. Над населением Северного Кавказа нависла угроза фашистской неволи. Особенно остро вставала она перед жителями Баксанского ущелья. Здесь были крупные селения и промышленные предприятия — Баксангэс и Тырныаузский молибденовый комбинат.
Органы Советской власти и военное командование решили эвакуировать через перевалы на юг жителей района и готовую продукцию комбината. Предстояло переправить на юг через перевал Бечо более 1300 женщин, детей и стариков. Практическое руководство эвакуацией было поручено альпинистам Г. Одноблюдову, Алексею Малеинову, Н. Моренцу, В. Кухтину, А. Сидоренко и Т. Двалишвили.
В сентябре этот перевал не просто перейти даже опытным горным туристам и альпинистам. А тут шла большая масса людей, совершенно не приспособленных к подобным переходам, не представляющих, с какими трудностями им придется столкнуться.
Переход начали отрядами по 100—120 человек. Каждый отряд сопровождали два альпиниста. Труден был путь. Ребятишки выбивались из сил. Женщины и старики нередко падали от усталости. Альпинисты подбадривали людей, поднимали ослабевших, переносили детей на наиболее сложных участках, поддерживали под руки женщин, помогали старикам. Переведя людей через перевал и достигнув зелёной поляны Квиш, альпинисты возвращались за следующими отрядами. Так были спасены от фашистского рабства более 1300 человек.
Пришлось альпинистам отстаивать от врага и родные горы.
В книге «Битва за Кавказ» маршал Советского Союза А. А. Гречко писал, что Ставка неоднократно напоминала командованию фронта:
«Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет, действуя как крупными силами, так и отдельными группами… 
Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непреодолимой преградой для противника. Надо крепко запомнить всем, что непроходимым является только тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается».
Направление удара на Кавказ Гитлером было выбрано прежде всего для того, чтобы перекрыть снабжение СССР нефтью. А с мистической точки зрения Эльбрус – это место успокоения душ нордических героев. Установление немцами флага на Эльбрусе являлось призывом к этим героям о помощи в победе.
Для защиты кавказских перевалов от возможного проникновения немцев были созданы специальные отряды альпинистов. На фронте обороны Главного Кавказского хребта они провели немало операций по разведке, выходам в тыл противника для захвата «языков», разгрома штабов и тыловых учреждений. Вместе с другими подразделениями они наглухо закрыли перевалы в центральной части Главного хребта.
Суровой зимой 1942/43 г. альпинисты — участники обороны Кавказа помогли нашим войскам сбить упорно оборонявшегося врага с «Приюта Одиннадцати», служившего гитлеровцам ключевой точкой, господствовавшей над верховьями ущелий Баксана и Кубани. Пользуясь этой позицией, фашисты отбили две атаки советских войск. Третьего удара, при котором три отряда альпинистов зашли им в тыл, гитлеровцы не выдержали и начали поспешный отход от Главного хребта.
 
Нам в боях родными стали горы
Не страшны бураны и пурга.
Дан приказ, недолги были сборы
На разведку в логово врага.
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага.
Помнишь ту гранату и записку в ней
Под скалистым гребнем для грядущих дней.
На костре в дыму трещали ветки,
В котелке дымился крепкий чай.
Ты пришёл усталый из разведки,
Много пил и столько же молчал.
Синими замёрзшими руками
Протирал вспотевший автомат,
И о чём-то думал временами,
Головой откинувшись назад.
Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,
Помнишь, как кричали нам в лицо враги,
Как загрохотал твой грозный автомат,
Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд.
Там, где днем и ночью крутят шквалы,
Где вершины грозные в снегу,
Мы закрыли прочно перевалы
И ни шагу не дали врагу.
День придёт – решительным ударом,
В бой пойдет народ в последний раз,
И тогда он скажет, что недаром
Мы стояли насмерть за Кавказ.
Вспомни, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Кости на Бассе, могилы под Ужбой,
Вспомни, товарищ, вспомни, дорогой.

С этого боевого эпизода началось освобождение всего Северного Кавказа. Считая Кавказ уже завоеванным, фашистское командование еще 21 августа 1942 г. провело операцию по восхождению на Эльбрус из ущелья Уллукам. На обеих вершинах Эльбруса были установлены флаги со свастикой. Геббельсовская пропаганда разрекламировала это событие как подвиг. «Покоренный Эльбрус венчает конец павшего Кавказа», — писали берлинские газеты.
Уже в феврале 1943 г., сразу после изгнания гитлеровцев, командование Закавказского фронта направило на Эльбрус альпинистов снять фашистские штандарты и установить советские красные флаги. Это произошло 13 и 17 февраля. Свои восхождения альпинисты посвятили 25-й годовщине советских Вооруженных Сил и освобождению Кавказа от гитлеровских захватчиков. 
Защитник Отечества, Евгений Абалаков, уже заслуженный мастер альпинизма и заслуженный мастер спорта СССР, добровольцем прошел всю войну в составе бригады особого назначения (ОМСБОНа), а с 1943 по 1945 гг. являлся начальником кафедры подготовки командного состава альпийских частей Закавказского фронта. Ещё в 1942 г. им выполнялись отдельные восхождения на Тянь-Шане. Продолжались они там и в 1943 г., совершаемые в тренировочном порядке инструкторами восстанавливаемых Абалаковым школ. В том же 1943 г. было проведено восхождение на обе вершины Эльбруса, а также спортивное восхождение грузинских альпинистов на южную Ушбу, посвященное 20-летию советского альпинизма и освобождению Кавказа от гитлеровских захватчиков. 
Группа армейских спортсменов в составе М. Ануфрикова, Е. Абалакова и В. Коломенского впервые прошла траверс подковообразного гребня Джугутурлючат с пятью основными скальными вершинами, точно средневековые башни поднимающимися над Главным Кавказским хребтом. Восходители шли в октябре, в обстановке неустойчивой погоды. Над вершинами ревели ураганные порывы ветра, зло секла лица пурга, гремели лавины и камнепады. Давало себя знать и отсутствие специальной тренированности. Траверс длился семь дней. Острые гребни и скальные стенки, кулуары и камины, карнизы и «жандармы» брались восходителями «с боя». И этот бой спортсмены выиграли.
В послевоенную жизнь страны Евгений Абалаков пришёл уже значительно обогащённым всесторонним военным и организационным опытом, способным возглавить и осуществить любую сложнейшую экспедицию в высокогорные районы страны и зарубежья. 
В 1945 г. состоялась первая послевоенная экспедиция, организованная Всесоюзным комитетом по делам физкультуры и спорта и спортивным обществом «Наука» с целью изучения района Чаткальского хребта (Тянь-Шань) и восхождения на отдельные его вершины. Была покорена вершина Байга и выполнен траверс вершин массива Белая Шапка.
В это же время на Памире экспедиция киргизских альпинистов и военных топографов исследовала район Музкола и озера Каракуль.
Неутомимый Алёша Джапаридзе вновь собрался на траверс Ушбы. Учитывая опыт 1943 г., когда поздний выход поставил команду в тяжёлое положение, начало траверса он наметил на август. Однако подготовка к выезду затянулась. Трое спортсменов (А. Джапаридзе, К. Ониани, Н. Мухин) только 25 сентября подошли к подножию Ушбы. Погода и на этот раз не благоприятствовала восхождению: облачность, снегопады.
Наблюдатели лишь на короткое время видели восходителей 3 октября. Затем Ушба вновь скрылась в непроглядной пурге. Только при кратком прояснении 12 октября участники траверса были замечены на спуске северной вершины к седловине. Непогода бушевала до 19 октября. Все те дни спасатели пытались сквозь пургу, нередко по пояс в снегу, пробиться навстречу группе Джапаридзе. Лишь 27 октября их передовая четверка (Е. Абалаков, Н. Гусак, Б. Хергиани и Г. Зуребиани) приблизились к седловине. На подходе к ней они обнаружили забитый крюк со свежей верёвочной петлёй. Никаких других следов не было найдено. По-видимому, группу А. Джапаридзе сорвало лавиной. При продолжении поисков группой И. Марра в следующем году это предположение подтвердилось: на крутом фирновом склоне ниже седловины, выше бергшрунда, обнаружили нижнюю часть палатки (верхняя была сорвана лавиной) группы Джапаридзе.
В статье из первого новогоднего выпуска, за 1946 год, журнала «Смена», под заголовком «К вершинам идут победители» Евгений Абалаков пишет о подготовке им воинов-альпинистов страны к новым достижениям отечественного горного спорта. 
«В будущем году на пик Победы – самый северный семитысячник планеты, взойдут воины-победители; а дальше – Гималаи и знаменитая вершина Каракорума – К2, самая высокая после Эвереста. Экспедиции нескольких государств придут решать давнишний спор: чья же нация достигнет первой в мире этой восьмитысячной вершины?! Одна из экспедиций – советская… 
И так будет!» 
Борис Любимов пишет о Евгении Абалакове в 28 номере журнала «Огонёк» за 1946 год, – «Сейчас он готовится к восхождению на пик Победы (7434 м), никем ещё не покоренный. Его взоры устремлены в Гималаи, на Эверест – самую высокую вершину мира – 8848 м. Несколько раз ее штурмовали англичане, но никому из них не удалось её победить. И кто знает: может быть Евгению Абалакову – советскому спортсмену – суждено первым достичь самой высокой точки земного шара!»
В документе географического общества АН СССР № 7748 от 07.07.1948 г. за подписью Героя Советского Союза контр-адмирала И.Д. Папанина отмечено, что «взойти и исследовать высочайшую вершину мира Эверест, на которую еще не вступала нога человека, по силам было только Евгению Абалакову…»
Однако судьба распорядилась по иному. Абалаков был остановлен уже на подступах к пику Победы по англо масонской злой воле. 
В ночь с 23 на 24 марта 1948 года, за полтора месяца до выезда подготовленной им экспедиции на Тянь-Шань, в одной из московских квартир, занимаемой семьей врача и альпиниста Г.П. Беликова, в итоге разыгравшейся драмы погибли два офицера-фронтовика, близкие друзья по Закавказскому фронту Е.М. Абалаков и Ю.А. Арцишевский. 
В день своей гибели 23 марта 1948 года с трибуны географического съезда Женя сообщил, что через 2 месяца будет покорён самый северный семитысячник планеты пик Победы 7439 м, покорён солдатами – победителями под его руководством. А в 1949 г. ведомые им военные альпинисты СССР вступят в борьбу за рубеж 8000 м, в борьбу за высочайшие К-2 и Эверест. 
Очередное собрание столичных альпинистов затянулось допоздна. Это и понятно: Евгений Абалаков с единомышленниками обсуждали детали предстоящей экспедиции. Накануне к Абалакову приехал из Тбилиси майор Юрий Арцишевский, с которым он был дружен ещё с войны: оба преподавали в школе по подготовке офицеров горных частей. 
Как рассказывали друзья Абалакова, они компанией дошли до метро. По дороге Арцишевский уговаривал Евгения заглянуть в гости к врачу Беликову, мастеру спорта по альпинизму, попробовать привезённого вина. Абалаков отнекивался, но, в конце концов, согласился. Больше этих двоих живыми не видел никто. Исключая разве что супругов Беликовых. 
Супруги Беликовы утверждали, что нашли Абалакова и Арцишевского в ванной комнате своей квартиры. Оба были мертвы. Дверь пришлось взломать, так как она была закрыта изнутри. По позам мертвецов и следам в ванной можно было заключить, что они до последнего вздоха боролись за жизнь. Причина смерти – отравление газом от неисправной колонки. 
По свидетельству очевидцев первых утренних часов после разыгравшейся трагедии кругом видны были следы борьбы и насилия. Врачи Беликовы при этом заявляли, что ничего не слышали и обнаружили тела погибших лишь под утро, пытаясь самостоятельно привести их в сознание. Скорая помощь, вызванная соседями, прибыла тогда, когда приводить в сознание было уже некого. 
Сфабрикованный медицинский диагноз заключения о смерти – «отравление обоих угарным газом от неисправной газовой колонки» – не соответствует характеру последствий газового отравления. 
Из воспоминаний вдовы первопроходца А.Н. Абалаковой: 
«Первыми же словами брата Евгения, – Виталия Абалакова, побывавшего утром 24 марта на месте трагедии, была фраза: «Концы с концами не сходятся». При этом, несомненно, имелась в виду уже в первые же часы усиленно распространявшаяся версия отравления обоих угарным газом, на что действительный член Академии медицинских наук, Лауреат Ленинской и государственных премий, профессор А.А. Летавет заявил: «Газ не выбирает: или все жильцы квартиры должны были погибнуть, или все остаться живы!» 
Ответственный работник ЦК тех лет И.Н. Шлягин в доверительной беседе сообщил А.Н. Абалаковой: 
«Это происки наших врагов. Его убрали и концы в воду!» 
Уникальное сердце Е. Абалакова, физические данные которого оценивались специалистами как эталон данных спортсмена, после вскрытия было отправлено в экспозицию 1-го медицинского института. 
Что предшествовало трагедии? Как они оказались в ванной? Почему двое мужчин в расцвете сил не смогли из неё выбраться? Откуда взялся газ при том, что колонка работала абсолютно нормально? Почему хозяева квартиры долго не звали никого на помощь и только под утро соседи вызвали «скорую»? И, наконец, последний вопрос: почему компетентные органы не провели расследования этих загадочных смертей, ограничившись констатацией несчастного якобы случая?
Ответов нет. Хотя вопросы эти напрашивались сами собой. Равно как напрашивается и вывод: английским масонским организаторам было на руку замолчать эту историю, не дать ей официального хода и оградить от гласности.
Родственникам Евгения Абалакова стало известно о его смерти лишь на следующий день. Хотя ещё утром по зарубежному радио промелькнуло сообщение: «Россия при таинственных обстоятельствах потеряла своего лучшего горовосходителя».
Вдова погибшего альпиниста, Анна Николаевна, не раз наведывалась на Лубянку. Там ей обещали заняться делом мужа, но шло время, а ничего нового ей не сообщали. Подобные попытки предпринимали и родственники Арцишевского. И столь же безрезультатно.
– Смерть отца далеко не случайна, – убежден Алексей Абалаков, тоже скульптор, много сделавший для того, чтобы сохранить творческое наследие отца и добрую о нём память.
 – Создается впечатление, что братья Абалаковы давно были под прицелом. В 1937 году по обвинению в шпионаже (?!) упекли в тюрьму старшего. Виталий несколько лет просидел на Лубянке, вынес все пытки, но не сдался и был выпущен. Однако этот горький опыт на всю жизнь отбил у него охоту связываться с органами: когда погиб отец, дядя ничего не предпринял, чтобы прояснить эту тайну. Возможно, были обиженные на отца за то, что он не включил их в состав экспедиции, которой предстоял штурм пика Победы. Его смерть была равносильна срыву, экспедиции, что и произошло. Лишь восемь лет спустя пик был покорен другой группой во главе с Виталием Абалаковым…
Нет никаких сомнений, что Россия глобально опередила бы любимых местными масонами роскошных французов, пылких италийцев, настырных британцев. И на восьмом километре к небу и на вершине мира первым должен был быть столбист Женя Абалаков, олицетворяющий Россию – победительницу.
Высотный альпинизм в ту эпоху был частью высокой политики, как позднее стали космические достижения. Страны, исповедующие альпинизм, ревниво следили и прекрасно знали о достижениях и высотных лидерах конкурентов. Недаром едва ли не первым откликом на смерть Е.М.Абалакова было сообщение БИ-БИ-СИ: «Россия при таинственных обстоятельствах потеряла своего лучшего восходителя и исследователя гор Евгения Абалакова».
Если исходить из закона криминалистики: «Кому это выгодно кому это надо??», то наиболее заинтересованы были остановить победную поступь сибиряка политики Великобритании, претендующие на приоритет в полярных и высотных исследованиях. История знает о целой системе противодействий представителям Русского Географического Общества британскими спецслужбами в странах Средней и Центральной Азии. Доходило и до прямых убийств на территории России, например отравление диоксином Н.М. Пржевальского.
Не секрет, что за спиной Сталина шла возня противодействующих группировок, где были и английские агенты влияния. К таким еще со времен 26-и бакинских комиссаров относился и всесильный Л.П.Берия. В стране кое-что происходило без ведома Иосифа Виссарионовича, но вряд ли без ведома Лаврентия.
Весьма показательны в этой связи и первые известия о трагедии в центральных московских газетах: в «Известиях» за 28.03.48, в «Труде» за 27.03.48, в «Советском спорте» за 27.03.48 и других изданиях, где угодливыми информационными службами тут же подхватывается и тиражируется на всю страну версия о «нелепом случае», «безвременной смерти» и «преждевременной кончине» Е. Абалакова, ни словом не упоминая о второй жертве этой трагедии – Ю.А. Арцишевском, что очень удобно для подкрепления версии о нелепом, несчастном случае всего с одним человеком. А Арцишевский – это, по мнению некоторых услужливых деятелей на подхвате – личность мало кому известная, и гибель его никого особо не заинтересовала. 
Несколько слов об Арцишевском. Юрий Анатольевич Арцишевский был достаточно известен в военных и спортивных кругах. Мастер спорта по альпинизму, инженер-путеец, закончивший войну в звании майора частей Закавказского фронта, он был в дружеских отношениях с Абалаковым, о чем свидетельствует памятная надпись, сделанная рукой на семейной фотографии от 01.04.46 г., присланной из Тбилиси. «Женя, семья тебе дарит на память (имеется в виду фотография). Помни всегда, дом этой семьи всегда твой дом! Юрий, Маша и сын Юрик». 
О дружеских отношениях между ними говорит и скульптурный портрет Ю. Арцишевского, выполненный Абалаковым в дни войны… 
После таинственной и, как сейчас уже известно, насильственной смерти Евгения Абалакова в 1948 году перед восхождением на пик Победы, семья – жена Анна Николаевна и сын -пытались узнать истинную причину трагедии, за что подвергались давлению МГБ.
Ровно через два десятка лет всё повторилось почти с пунктуальной точностью при внезапном исчезновении Ю.А.Гагарина после падения учебно – боевого истребителя под Новосёлово…
Братьев Абалаковых знают все туристы и альпинисты мира: они создавали снаряжение, необходимое в горах. Например, знаменитые абалаковские рюкзак и карабин. 
Однако до сих пор, кроме крошечной улицы братьев Абалаковых, в Красноярске это имя никак не звучало.
Виталий Абалаков – творец современного альпинизма, мастер высот и запредельной сложности стоял у истоков промышленного и военного альпинизма. 
Железная рука Евгения разметала штрихи и краски картин и акварелей, сравнимых по знанию души гор лишь с творениями Николая Рериха и Рокуэла Кента. Его скульптуры, поющие молодость, взлёт и стойкость России, перекликаются с гениальными полотнами земляка Василия Сурикова. А ведь это всё было собственно прелюдия, начало…
В 1953 г. английская военная экспедиция под руководством полковника Канта дотронулась до вершины Эвереста. Какое значение имело это событие, напоминает многолетняя склока в мировых средствах массовой информации: кто же первый ступил на вершину – сэр Пчеловод из Новой Зеландии или безродный пастух, шерпа-монголоид, тигр снегов.
В 1963 году, на закате хрущевской оттепели, впервые увидела свет книга Евгения Абалакова «На высочайших вершинах Советского Союза». К тому времени ее автора уже 18 лет как не было в живых. Этим обстоятельством и объясняется тот факт, что название книги не полностью отвечало действительности: на самой высокой вершине СССР – пике Победы – он побывать не успел. 
История покорения пика Победы связана со многими трагическими событиями, произошедшими на склонах этого самого северного семитысячника мира. В общей сложности, на его заледенелых камнях за 60 лет штурма погибло более семидесяти горовосходителей. Несмотря на прекрасное снаряжение, отличную подготовку – эта вершина и по сей день остается самым грозным семитысячником планеты.
1932 – впервые ее увидела группа географа М. Демченко, исследовавшая верховья ледника Южный Инылчек. Но, увлеченные «белыми пятнами» Тянь-Шаня, они не обратили внимание на столь грандиозный объект.
1936 – с вершины Хан-Тенгри пик Победы увидел Е. Абалаков со своей группой, но «завязанные» проблемой спуска с вершины, они тоже не обратили достойного внимания на него.
1937 – экспедиция врача, академика А. Летавета, работавшая в хребте Куйлю, с пика Карпинского увидела справа от Хан-Тенгри громадную снежно-ледовую вершину, по высоте превышающую семь тысяч метров. В том же году ее заметила группа И. Черепова, восходившая на пик Конституции (район Куйлю).
1938 – начало штурма вершины. Экспедиция А. Летавета работает на леднике Южный Инылчек, имея целью покорение этой громадной вершины. Из лагеря на леднике Звездочка на штурм безымянной вершины вышло 10 человек под руководством Августа Андреевича Летавета (признанного за это восхождение Заслуженным мастером спорта только в 1946 г.). Но, один из участников (Мухин А.) получил серьезную травму лица и Летавет был вынужден начать срочный спуск вниз и транспортировать пострадавшего (до Майда-Адыра, 75 км!). Штурм продолжили трое человек: Леонид Гутман (старший тренер экспедиции, капитан команды), Евгений Иванов (в будущем «Снежный барс») и Александр Сидоренко – все из Москвы. На одиннадцатый день пути в густом тумане по чрезвычайно опасному северному склону, они вышли на вершину. Вокруг все было затянуто облаками. От вершины, на которой стояли альпинисты, на запад отходил снежный гребень. Сначала он понижался а затем несколько повышался и скрывался в облаках. Полагая, что они взошли не на вершину, а на одно из поднятий ее гребня, восходители не поверили показаниям старенького альтиметра, который был у них, и скорректировали высоту достигнутой точки в 6930 м. Считая это промежуточной вершиной, они назвали ее пиком 20-летия ВЛКСМ.
1943 – в районе ледника Южный Иныльчек работает большая группа военных топографов под руководством П. Рапасова. При камеральной обработке в марте 1944 года на карте появилась отметка 7439 метров, которую они первоначально назвали пиком Военных топографов.
1946 – в честь победы в Великой Отечественной войне – эту вершину назвали пиком Победы.
1949 – экспедиция казахских альпинистов Е. Колокольникова предпринимает попытку восхождения по северному склону. Достигнута высота лишь 5700 метров.
1952-1953 – разведку Восточного гребня на пик Победы предпринимает экспедиция Советской Армии, под руководством А. Рацека, считавшего, что это самый безопасный путь на вершину.
1955 – кошмарный сезон на Победе. Сразу две экспедиции штурмуют вершину. С Востока – альпинистская экспедиция Казахстана, под руководством В. Шипилова, с Севера – сборная команда Туркестанского военного округа (ТУРКВО) под руководством А. Рацека. Спешка, незнание законов высокогорной адаптации привели к жестокой трагедии спортсменов Казахстана. Эта авария широко освещалась в печати. Из 12 человек в последнем лагере на 6900 уцелел чудом провалившийся на леднике Звездочка в трещину Урал Усенов (будущий восходитель на Победу 1956 года). Все остальные погибли от безволия руководителя штурма, собственной слабости, переохлаждения или сорвавшись на ледовых склонах без кошек. 
Из-за крайнего истощения и усталости в спасательных работах не могла принять участия команда ТУРКВО, и на помощь прилетела сборная спасателей ВЦСПС под руководством К. Кузьмина. Они поднялись в лагерь 6900, но из 11 горовосходителей – 9 так и не были найдены.
1956 – во всеоружии штурмует Победу экспедиция под руководством Виталия Абалакова. В глубокой осаде с севера был покорен пик Победы. Два ленинградца стояли на грозной вершине – Петр Буданов и Константин Клецко. 
Вершина пика Победы являлась не острым пиком, а трехкилометровым гребнем с незначительными понижениями. Группа Л. Гутмана поднялась на самую восточную часть гребня, а группа Виталия Абалакова — на его центральную часть. Президиумом секции альпинизма было установлено, что группа Л. Гутмана совершила первовосхождение на этот семитысячник, а группа В. Абалакова первой прошла путь на центральную часть вершинного гребня.
1958 – новый этап покорения пика Победы. Экспедиция московского «Буревестника» достигает вершины по Восточному гребню. Семь человек взошли на главную вершину, а 44 человека – на Восточную вершину (7040 м).
1960 – новая большая трагедия на пике Победы. Экспедиция ВЦСПС под руководством К. Кузьмина выходит на штурм вершины по Северному склону (и вторая цель – снять трех погибших узбекских восходителей 1959 г.). Грандиозная лавина сметает 20 восходителей в районе 5400. Погибает 10 человек, вершина еще раз проявила свой жестокий нрав.
1961 – снова трагедия! Грузинские альпинисты под руководством Д. Медэмариашвили проложили новый маршрут на п. Победы через пик 6918 На спуске погибают трое, последний К. Кузьмин спускается в одиночку.
1967 – уже 29 погибших и 26 взошедших на вершину. Команда Челябинска под руководством В. Рязанова (в составе – ленинградец Г. Корепанов) проходят легендарный траверс пика Победы с Запада на Восток. Преодолён своеобразный психологический барьер (траверс с запада на восток ко всем прочим трудностям усугублялся еще жесточайшим встречным ветром и специалисты той поры считали данный маршрут практически непроходимым).
Нельзя не сказать и о трагической странице истории советского альпинизма, связанной с пиком Сталина.

Желающий чести напьётся печали.
Желающий власти напьётся вдвойне.
Вершины нещадно в снегах погребали
Идущих любою тропой к вышине.

Путь к вершине пика был чрезвычайно сложен, и потому в 1937 году, (после успешного восхождения на неё Абалакова в 1933г.) для подготовки его были выделены опытные альпинисты во главе с О. Аристовым. Все участники штурма достаточно уверенно достигли фирнового плато под вершинным гребнем, где непогода заставила их отсиживаться в палатках. Используя короткие промежутки её улучшения, восходители добрались до высоты 7000 м. Здесь снова пришлось двое суток провести в палатках под свист неумолкающей пурги. Когда непогода стихла, на штурм вершинной пирамиды вышли Л. Бархаш, Е. Белецкий, О. Аристов, В. Киркоров, Н. Гусак, И. Федорков. Подъём на северо-восточный гребень шёл напряженно. Сказывалось долгое лежание в палатках, давала себя чувствовать и высота. К тому же было холодно, основательно мешал сильный ветер.
Вот и крутой гребень, выводящий на вершину. Движение по нему проходило медленно. О. Аристов, опасаясь обморожения ног, закутал их так, что кошки подвязать оказалось невозможным. Поднимаясь по вершинному гребню, он несколько раз поскальзывался, но связаться отказался. При очередном срыве Аристов не успел задержаться и начал падать по северному крутому склону. Товарищи его стояли пораженные, не в силах помочь другу, так как не были связаны веревкой. Попытка спуститься к телу Аристова, лежавшему далеко внизу на Памирском плато, окончилась неудачей: крутые, почти отвесные, северные склоны преградили путь альпинистам. Потрясенные случившимся, они принимают смелое решение — отметить память о товарище, вложившем так много в экспедицию, восхождением на вершину. Начальник экспедиции Л. Бархаш одобрил это решение, хотя сам, сильно пережив несчастье и устав, не принял участия. Повторный штурм принес победу над пиком.
При попытке подняться на пик Сталина, которая была предпринята в 1971 году, погиб Игорь Ваганов. Группа шла по маршруту с ледника «Бивуачный». Годы спустя, уже убелённый сединой участник тех событий Александр Ильич Стукалов, в газете «Коммуна» в статье «Горы ставят диагноз» следующим образом описывает кульминационный момент трагедии: 
«Громыхнуло, когда работа уже заканчивалась (имеется ввиду работа связки Стукалов – Рублёв по обработке маршрута.). Все повернулись к горе и остолбенели: невообразимых размеров висячий ледник, оторвавшись двумя километрами выше, падал вниз. Падал на четвёрку, работавшую под ребром. Ударившись о скалы, ледник разбился на множество гигантских глыб, которые, разлетаясь веером, бомбили ребро и прилегающие склоны. Огромный столб снежно-ледовой пыли поднялся на несколько километров и заслонил саму вершину».
О жизни Евгения Михайловича Абалакова мы знаем не всё, но уже довольно много. По крайней мере то, что связано с его деятельностью по изучению высокогорных «белых пятен» страны, с его творчеством художника и скульптора. В память о нём названы две вершины: одна из них на Памире – рядом с пиком Сталина, вторая – на Тянь-Шане. Он был не только ведущим альпинистом, но и одарённым скульптором, оставившим людям свои произведения искусства, зарисовки, акварели. 

Какие горы без вершин?
Камней собранье.
И что живущий без души?
Одно названье.
Зима без снега, не зима –
Природы хворость.
Душа без веры – грех и тьма, –
Геенский хворост.
А без цветения весна –
И глянуть жалко.
Без Православия страна –
Людская свалка.
Нас вырубали столько лет –
С рубак не спросят.
Смолчит о вырубке поэт,
Любитель просек.
Полуразваленные пни
На месте бора.
О, окаяннейшие дни –
У власти свора.
Мы оскудели неспроста
Под игом Зверя:
Приобретенье без Христа –
Всегда потеря.

14 августа 1967 год. Над Памиром впервые раскрылись шесть парашютов – Бессонова, В.Прокопова, Э.Севастьянова, В.Томаровича, В.Чижика и А.Петриченко. Через несколько минут все благополучно приземлились на плато. Новая встреча с Памиром состоялась 27 июля 1968 года. Совершили прыжок на отметку 7000 пика Сталина А.Петриченко, В.Томарович, В.Чижик, В.Прокопов, Э.Севастьянов, А.Сидоренко, В.Мекаев, Ю.Юматов, В.Морозов и В.Глаголев. Но горы преподнесли сюрприз: начался сильный ветер, и невозможно было избежать встречи с чёрными скалами. Четверо парашютистов погибли при приземлении на голые скалы: В.Мекаев, Ю.Юматов, В.Томарович, В.Глаголев. Они не знали, как будут вести себя купола парашютов на семикилометровой высоте и сделали все, что от них зависело. Участники экспедиции за мужество и героизм были награждены медалью «За отвагу».
Все, кто хоть немного знаком с историей альпинизма, знают, что на Эверест, самую высокую вершину Земли или «третий полюс», впервые взошли 29 мая 1953 года участники десятой английской экспедиции новозеландец Эдмунд Хиллари и шерпа Норгей Тенцинг. 
Однако, многие историки альпинизма, знающие о трагедии, разыгравшейся на северном склоне Эвереста, во время третьей английской экспедиции, последние 20 лет сильно сомневаются в приоритете Н. Тенцинга и Э. Хиллари. 
Первые две английские экспедиции к Эвересту в 1921 и 1922 годах были, в основном, разведывательные, третья, костяк которой составляли участники предыдущих, в том числе, самый талантливый альпинист того времени, Джордж Лей Мэллори, предприняла наступление на гору. На этот раз экспедиция была подготовлена почти идеально, с учетом всех предыдущих ошибок, была укомплектована кислородными аппаратами. 
Брус и Нортон руководили экспедицией как военной операцией. Была построена цепь лагерей, но на этот раз люди были застигнуты врасплох холодами, доходящими до 35 градусов, и мощными снегопадами, и это в мае – самом «экспедиционном» месяце в Гималаях! Штурмовые команды дважды были вынуждены отступать из всех высотных лагерей в базовый лагерь. Спуск в снегопад, в условиях лавинной опасности, стоил жизни двум носильщикам. 
В последние дни мая, когда наступила, наконец, хорошая погода, альпинисты ещё раз поднялись во все высотные лагеря. Удалось даже установить штурмовой лагерь на высоте 8145 метров. 
4 июня при идеальной погоде Нортон и Сомервелл вышли на штурм вершины. Однако вскоре у Сомервелла начался мучительный высотный кашель. Приступы удушья заставили его отказаться от дальнейшего подъёма, Нортон пошёл дальше один и дошёл без кислорода до высоты 8572 метра. После этого он повернул назад, отказавшись от дальнейшего подъёма. 
Следующей попытке суждено было окончиться трагедией. Штурмовая связка Мэллори – Ирвин, вышедшая к вершине по северо-восточному гребню, не вернулась. Об их трагическом исчезновении написаны горы литературы. При этом все время обсуждается вопрос, достигли они вершины или нет.
Утром 6 июня 1924 года Мэллори и Ирвин начали подъём с Северного седла. У каждого был рюкзак весом около 12 килограммов и кислородные аппараты. Была прекрасная погода, они быстро дошли до лагеря 5. Там Мэллори записал в дневнике: «Здесь наверху ни малейшего ветра, я думаю, у нас есть реальные шансы». 
На следующий день они поднялись в лагерь 6. Н. Оделл и шерпа Ньима в это время поднялись в лагерь 5. 8 июня Мэллори и Ирвин вышли из лагеря 6 для решающего броска на вершину. Н. Оделл один поднялся в лагерь 6. Около полудня он увидел две крошечные фигурки высоко вверху на острие гребня. «Туман вдруг рассеялся надо мной, вершина очистилась. На снежном пятачке под последней ступенью перед вершинной пирамидой я обнаружил черную точку, которая приближалась к скальному уступу. За первой двигалась вторая точка. В то время как я стоял и пристально вглядывался в них, всё опять, к сожалению, закрылось туманом». Вторая ступень находится у подножия вершинной пирамиды и является началом короткого, покрытого фирном вершинного участка северо-восточного гребня. 
Оделл спустился в нижний лагерь, чтобы освободить место в верхнем на тот случай, если Мэллори и Ирвин вернутся. Сквозь летящие клочья облаков ловил он блики на гребне, увидел огненный закат – и больше ничего. К ночи мощные порывы ветра грозили сорвать палатку. Нечего было ждать, что Мэллори и Ирвин вернутся рано. Путь к вершине труден. Кто знает, где их застала темнота: на пути к вершине или при спуске. В нижних лагерях все напряженно всматривались в склон, надеясь увидеть какие-нибудь признаки восходителей. Лунный свет, отражающийся от снежной поверхности вершины, мешал увидеть световой сигнал, если даже он и был. К тому же никто не знал, были ли у них с собой лампы или факелы. К утру буря стала ещё сильнее. 
Удивляет, что по свежим следам не были организованы поиски Мэллори и Ирвина, ведь в экспедиции оставалось еще 7 отличных альпинистов и 2 высотных носильщика-шерпы. Лишь один Оделл, мучимый сильным кашлем, без кислорода, в то утро дважды поднимался до высоты 8220 метров – в надежде обнаружить хоть какой-либо след товарищей. Полностью убедившись в бессмысленности своих одиночных усилий, он вернулся в нижний лагерь. Остальные с буддистской покорностью восприняли факт их возможной гибели. 
Несмотря на то, что экспедиция ещё несколько дней провела в базовом лагере на высоте более 6000 метров, настоящих поисков Ирвина и Мэллори так и не было! В 1982 году стало известно, что во время первого и долго оспариваемого китайского восхождения в 1960 году, китайские альпинисты нашли альпеншток, кусок веревки и два кислородных баллона. Они лежали выше второй ступени. Поскольку между 1924 и 1960 годами выше второй ступени не было никого, кроме Мэллори и Ирвина, эта находка свидетельствовала о том, что Мэллори и Ирвин (или только один из них) могли быть на вершине. 
Благодаря находке китайцев можно было бы решить загадку Мэллори и Ирвина. Но до сих пор нет ни фото, ни самих найденных вещей. Почему китайцы обнародовали столь важную находку только через двадцать два года – новая загадка! 
Летом 1999 года американская экспедиция на Эверест обнаружила и идентифицировала хорошо сохранившееся в вечной мерзлоте тело Джорджа Мэллори. Тело нашли на северной стене на высоте 8209 м., между первой и второй ступенями.
Казалось бы, после этой сенсационной находки вопрос о приоритете должен быть закрыт, однако споры вспыхнули с новой силой, поскольку экспедиция не обнаружила фотокамеры, которая была у Мэллори, а без неё нет никаких документальных подтверждений пребывания его на вершине. Когда публиковалась статья в «Коммерсанте», американская экспедиция продолжала поиски фотокамеры на северной стене. Чем они закончились – неизвестно. Да это и не очень интересно, поскольку теперь ясно, что Мэллори и Ирвин были на вершине! Ведь попасть на место собственной гибели Мэллори мог только при возвращении с вершины.
Ещё раз реконструируем их маршрут, с учётом находки американцев.
Последний раз альпинистов видел Оделл на северо-восточном гребне под второй ступенью. Каково бы не было в тот момент физическое состояние Мэллори, он не мог отступить, когда до цели его жизни оставалось менее трехсот метров. И если он принял такое решение, то Ирвин не мог его оставить и повернуть назад – хотя бы из спортивного юношеского честолюбия, да и просто – из чувства товарищества. 
Поэтому утверждение членов экспедиции Раттледжа, нашедших ледоруб под первой ступенью на восточном склоне, что «Ирвин, более слабый, возвращался один», выглядит более чем сомнительно. На вершину они пошли в одной связке, причём Мэллори, как более опытный, шёл первым, прокладывая путь, возможно, он буквально «вытащил» Ирвина на вершину.
Но когда на вершине у них закончился кислород, их роли поменялись. Ирвин, будучи на 15 лет моложе, быстрее и легче адаптировался к разряженному воздуху на заоблачной высоте, к тому же его несло предвкушение всемирной славы первопроходца и обратный путь представлялся лишь досадной помехой к ней.
Мэллори же без кислорода слабел с каждым шагом. Сухой, ледяной воздух как наждаком обдирал гортань и бронхи, не насыщая легкие. Мучительный кашель отнимал последние силы.
На выход из верхней части кулуара Нортона на северную стену ушло столько времени и сил, что они не рискнули выходить на прежний путь по северо-восточному гребню под второй ступенью, а решили траверсировать стену по диагонали к первой ступени, где выход на гребень выполаживается, одновременно приближаясь к штурмовому лагерю. Бесконечно долго продолжался этот косой траверс с бесчисленными остановками. В полной темноте, по заснеженному склону, освещаемому лишь луной, брели два вконец измученных, обмороженных человека, опирающихся друг на друга, ощущавших себя перед мощью природы хрупкими, как электрические лампочки.
Мэллори, забыв на вершине альпеншток, страдая от недостатка кислорода, плохо сохранял равновесие, часто поскальзывался, падал. Поднимаясь, долго отдыхал, стоя на коленях и положив голову на ледоруб, стараясь отдышаться и унять приступы кашля. Наконец, силы его оставили окончательно. После очередного падения он просто не мог подняться. Ирвин пытался его тащить, но на токой высоте это – безнадежное занятие! Они принимают единственное приемлемое решение: Ирвин должен оставить Мэллори, «сбегать» в штурмовой лагерь, где в это время могли находиться Оделл с шерпой, позвать их на помощь, или, по крайней мере, оставив им записку со своими координатами, принести кислород.
Выйдя на гребень, Ирвин заторопился, ведь каждый час приближал Мэллори к смерти и отдалял их обоих от славы. А спешка и мечты о славе сыграли с ним злую шутку: потеряв осторожность, он поскользнулся на наклонных плитах и сорвался на восточный склон.
Так трагически закончилось первое удачное восхождение на Эверест.

Восемь тысяч над уровнем моря.
Возле горных седин
альпинисты заходятся в споре –
обессилел один.
Ну а им бы побить все рекорды,
до вершин дотянуть.
И решают ведущие твердо
— Он не выдержит путь! –
Умирающий брошен в лощине,
ввысь уходит отряд,
и слеза замерзает на льдине,
и сугробы горят.
Восемь тысяч над уровнем моря,
ураган чуть затих.
Восемь тысяч над уровнем горя…
Не бросайте своих.
…У Эпохи дороги косые –
то ли крах, то ли криг.
О, мятежные души России,
не бросайте своих.
Каждый поодиночке – травина
Перед мощью снегов.
…Альпинистов накрыла лавина,
не дошли до богов!

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. ЮРИЙ БРЫГИН

Юрий Иванович Брыгин.

Русский Витязь – сын народа!

Многострадальная Россия!
Нелёгок судьбоносный Крест !
Прости за муки вековые,
За слёзы вдов, и скорбь невест.

Прости! Коленопреклоненны
Перед тобою сыновья,
Ты – наш от Бога, несомненно ,
Бескомпромиссный судия!

Твои церква золотоглавы
В колокола набатом бьют.
В дни горести и ратной славы
Внимает им российский люд.

Мы отстояли нашу волю
Ценою крови и утрат.
Твою мы разделили долю,
Вставая дружно – к брату – брат!

О, Мать, Великая Россия!
Я слов высоких не стыжусь.
Твоей красой, природной силой,
Твоим терпением горжусь.

Тебе на площади Свободы,
Гремело громкое «Ура !!!»
Нет, над тобой не властны годы,
Источник Света и Добра !

Триумф на Поле Куликовом,
И на Полях Бородина
Венчала праведною кровью
Уже Священная война.

И русский Витязь – сын народа,
Непокорим, непобеждён
На радость мирам и народам,
Он над Европой водружён!

Сложно представить человека, который не любит музыку. У всех есть своя любимая мелодия или композиция. Она может быть в разных стилях, среди которых самыми популярными считаются pop, rock, dance, trance. Не так давно, о всех новинках мы узнавали из телевизора или радио, а чтобы послушать музыку – мы покупали музыкальные диски, но с развитием интернета мы получили удобную возможность скачивать бесплатно любимую музыку.

Юрий Брыгин известный в политических кругах поэт, автор-исполнитель, журналист, участник и лауреат конкурсов-фестивалей “Песни Сопротивления непокоренного народа”.
В сети интернет “ходят” многие альбомы автора Юрия Брыгина – например, “Я был шпаной”… Если судить по прикладываемой к нему фотографии и по совпадению имени-фамилии (отчество исполнителя альбома “Я был шпаной” неизвестно), то всё “говорит” за то, что это – тоже альбом этого автора… Однако альбом “Я был шпаной” – полностью “сделан” в жанре шансон, хотя можно с уверенностью сказать, что и в нём звучат именно авторские песни… и он тоже – чисто акустический альбом. “Тот” это Юрий Брыгин или это его однофамилец – решайте сами, но и альбом, записанный в жанре “шансон”, сделан очень достойно и Вы не пожалуетесь на зря потраченное время, скачав и прослушав и его, вот несколько на ваш суд:

http://www.pereday.ru/art.php?isp=Брыгин%20Юрий

18 октября – 8-я Паломническая поездка.


18 октября 2015 года Региональная общественная организация «Бородино 2012-2045″ планирует 8-ю Паломническую поездку в защиту исторического ландшафта Бородинского поля, посвященную 70-летию Победы в Отечественной войне.

8.25 состоится молитвенное стояние в Алтарной части Страстного монастыря (лестница кинотеатра Россия).

Общая фотография в 9.30 у Памятного камня Страстного монастыря, далее у памятника Пушкину (колокольня Страстного монастыря).

Общая молитва, посадка в автобусы.

В 10.00 будет назначен выезд колонны.

В мероприятии примут участие представители казачества

и творческой интеллигенции, члены Союза Православных Хоругвеносцев РПЦ МП, партии “Великая Россия”,

движения “Народный собор” и др.представители общественности .

 

РОО «Бородино 2012-2045″ планирует включить в маршрут поездки посещение очень важного исторического места, где в 1941 году был произведён выброс бойцов-добровольцев сибирского полка без парашютов для обороны Москвы, который впоследствии назвали Можайским десантом:

д. Рассудово — высота 210,8 — Прожекторная гора Алабинского полигона,

карта 2

с целью возложения цветов погибшим героям-десантникам и рассмотрения места для установки памятника Можайскому десанту.

карта 1

 

карта

Поездка планируется на 6-7 больших, комфортабельных автобусах, 

которые предоставляют наши неутомимые меценаты, с сопровождением ГАИ.

Полевая кухня будет предоставлена от Командующего ВДВ Шаманова В.А.

(Правление «Бородино 2012-2045″)

 

Портрет М.И.Кутузова, работы Натальи Шаровой(по матери – Скобелевой, по бабушке – Кутузовой), члена Международного художественного фонда.

Представители партии “Великая Россия” во главе с А.Н.Савельевым

 

 

Сопредседатель Движения “Народный собор” О.Ю.Кассин

Защитник Бородинского поля

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Представители казачества

 

 

 

 

 

У могилы Багратиона

СХВАТКА ЗА АНТАРКТИЧЕСКИЙ УРАН

В истории уран не новичок. Достаточно вспомнить греческие мифы. Уран – бог неба, сын, а позже и супруг богини Земли – Геи. Он был отцом одноглазых циклопов. Его имя дали седьмой планете солнечной системы. А в 1789 году немецкий ученый М. Клапрот так назвал вновь открытый минерал. Прошло почти 50 лет, и француз М. Пелиго сумел доказать: уран – металл, а еще через полвека его соотечественник А. Беккерель случайно обнаружил, что соли урана испускают невидимые лучи. Человечество впервые узнало о радиоактивности.

Наступил 1940 год. Советские физики Г.Н. Флеров и К.А. Петржак доказали: атомы урана могут выделять великое количество тепловой энергии. Вот тогда-то время атомного века устремило свой бег в будущее.

Четыре пятых всех разведанных урановых месторождений оказались расположены в Южно-Африканской Республике, Канаде и США.

Интерес, который проявили руководители Германии накануне Второй мировой войны к далекому и безжизненному району земного шара, каким является Антарктида, разумного объяснения пока не находил. А между тем внимание к шестому континенту было исключительным. Однако, в 1961-м году после широковещательного объявления об открытии в Антарктиде богатейших залежей урана, всё стало на свои места. Наиболее богатые месторождения нашли как раз в Новой Швабии – Земле Королевы Мод. Согласно некоторым данным, процент урана в антарктической руде составляет не менее 30% – это на целую треть больше, чем в самых богатых в мире месторождениях в Конго, из которых США долгие годы черпали сырьё для своих ядерных арсеналов.

В 1930-е годы, особенно в связи с проведением Международного полярного года (1932–1933), многие заинтересованные в том страны приступили к исследованию береговой полосы антарктического ледникового покрова, и особенно в наиболее доступной части континента, на Земле Греэма, где начали постоянную работу сразу несколько метеорологических станций. В результате их исследований появились первые достоверные карты побережья Антарктиды, однако две трети южнополярной земли так и остались белыми пятнами.

В Германии в 1938 году возникла идея гражданской экспедиции с государственной поддержкой и сотрудничеством компании Lufthansa в Антарктиду. Эта экспедиция должна была исследовать определенную часть материка, с последующим заявлением ее германской принадлежности.

Для экспедиции был отобран корабль «Schwabenland», использовавшийся с 1934 г. для трансатлантических почтовых перевозок. Важной особенностью корабля являлся гидроплан Dornier «Wal» (Кит). Он мог стартовать с паровой катапульты на корме корабля и после полета вновь подниматься на борт с помощью крана. Корабль был подготовлен к экспедиции на Гамбургских верфях.

Экипаж корабля был подобран и обучен Немецким обществом полярных исследований.

Командование экспедицией принял полярник капитан А. Ритшер (Alfred Ritscher), до этого принимавший участие в нескольких экспедициях на Северный Полюс. Бюджет экспедиции составил около 3 млн. рейхсмарок.

Корабль «Schwabenland» покинул Гамбург 17 декабря 1938 г, и направился к Антарктиде по запланированному маршруту. Экспедиция достигла пакового (прибрежного) льда 19 января в точке 4° 15′ западной широты, 69° 10′ восточной долготы.

В течение следующих недель корабельный гидроплан совершил 15 полетов, обследовав примерно 600 тыс. кв. км территории. Это составило почти пятую часть континента. С помощью специальной фотокамеры Zeis RMK 38 было сделано 11 тыс. снимков и сфотографировано 350 тыс. кв. км Антарктиды. Кроме регистрации ценной информации, самолет через каждые 25 км полета сбрасывал вымпелы экспедиции. Территория получила название Neuschwabenland (Новая Швабия) и объявлена германской. В настоящее время это название еще используется наряду с новым (от 1957 г.) – Земля Королевы Мод.

Самым интересным открытием экспедиции стало обнаружение небольших областей, свободных ото льда, с малыми озерами и растительностью. Геологи экспедиции предположили, что это является следствием действия подземных горячих источников.

В середине февраля 1939, корабль «Schwabenland» оставил Антарктиду. За два месяца обратного пути капитан экспедиции Ритшер систематизировал результаты исследований, карты и фотографии.

Вернувшийся в Гамбург командир экспедиции Ритшер 12 апреля 1939 года рапортовал: «Я выполнил миссию, возложенную на меня маршалом Герингом. Впервые германские самолеты пролетели над антарктическим континентом. Каждые 25 километров наши самолеты сбрасывали вымпелы. Мы покрыли зону приблизительно в 600 тысяч квадратных километров. Из них 350 тысяч были сфотографированы».

После возвращения Ритшер планировал заняться подготовкой второй экспедиции, используя самолеты с лыжным шасси, вероятно для дальнейшего исследования «теплой» зоны Антарктиды. Однако из-за начавшейся Второй Мировой войны экспедиция не состоялась.

Ход последующих немецких исследований Антарктиды и создания там базы был засекречен. К берегам Антарктиды скрытно направились субмарины. Писатель и историк М. Демиденко сообщает, что, разбирая сверхсекретные архивы СС, он обнаружил документы, указывающие на то, что эскадра подводных лодок во время экспедиции к Земле Королевы Мод нашла целую систему соединенных между собой пещер с теплым воздухом. «Мои подводники обнаружили настоящий земной рай», – обронил тогда адмирал Дёниц. А в 1943 году из его уст прозвучала и другая загадочная фраза: «Германский подводный флот гордится тем, что на другом конце света создал для фюрера неприступную крепость».

В течение пяти лет немцы проводили тщательно скрываемую работу по созданию в Антарктиде секретной базы под кодовым названием «База 211». Во всяком случае, это заявляет целый ряд независимых исследователей. По показаниям очевидцев, уже с начала 1939 года между Антарктидой и Германией начались регулярные (раз в три месяца) рейсы исследовательского судна «Schwabenland». Бергман в книге «Немецкие летающие тарелки» утверждает, что с этого года и в течение нескольких лет в Антарктиду постоянно отправлялось горнопроходческое оборудование и другая техника, в том числе рельсовые дороги, вагонетки и огромные фрезы для проходки туннелей. По всей видимости, использовались для доставки грузов и подводные лодки. Причем не только обычные.

HYPERLINK “http://paranormal-news.ru/_nw/73/64486642.jpg” \o “Нажмите, для просмотра в полном размере…” \t “_blank” 

Отставной американский полковник Уиндел Стивенс (Wendelle C. Stivens) сообщает: «Нашей разведке, где я работал в конце войны, было известно, что немцы строят восемь очень больших грузовых субмарин, и все они были спущены на воду, укомплектованы и далее бесследно исчезли. До сего дня мы не имеем никакого понятия, куда они ушли. Они не на океанском дне, и их нет ни в одном порту, о котором мы знаем. Это загадка, но она может быть раскрыта благодаря австралийскому документальному фильму, в котором показаны большие немецкие грузовые субмарины в Антарктиде, вокруг них льды, экипажи стоят на палубах в ожидании остановки у причала».

К концу войны, утверждает Стивенс, у немцев имелось девять исследовательских предприятий, на которых испытывали проекты «летающих дисков». «Восемь из этих предприятий вместе с учеными и ключевыми фигурами были успешно эвакуированы из Германии. Девятое сооружение взорвано… Мы имеем закрытую информацию, что некоторые из этих исследовательских предприятий перевезены в место под названием «Новая Швабия»… Сегодня это может быть уже порядочных размеров комплекс. Может быть, там находятся эти большие грузовые субмарины. Мы полагаем, что в Антарктику было перевезено как минимум одно (или более) предприятие по разработке дисков. У нас есть информация о том, что одно было эвакуировано в район Амазонки, а другое – на северное побережье Норвегии, где много немецкого населения. Они были эвакуированы в секретные подземные сооружения».

Известные исследователи антарктических тайн третьего рейха Р. Веско, В. Терзийски, Д. Чайлдресс утверждают, что с 1942 года с помощью подводных лодок на Южный полюс были переброшены тысячи узников концлагерей (рабочая сила), а также видные ученые, летчики и политики с семьями и члены гитлерюгенда – генофонд будущей «чистой» расы.

Кроме таинственных гигантских субмарин для этих целей использовались не менее сотни серийных подводных лодок класса «U», в том числе и сверхсекретное соединение «Конвой Фюрера», в состав которого входили 35 субмарин. В самом конце войны в Киле с этих элитных субмарин сняли все военное снаряжение и погрузили контейнеры с каким-то ценным грузом. Подлодки взяли на борт также каких-то таинственных пассажиров и большое количество продовольствия.

Советская наука об атоме была на пороге того же открытия, что и немецкая радиохимия. Но после нападения Германии на СССР нам было уже не до своего уранового проекта. Сложилась ситуация, при которой в НКВД стали поступать сведения об атомных проектах Англии и США. В конце сентября 1941 года в Москве становится известно о Совещании в Англии «Комитета по урану». Чиновники НКВД готовят «Записку» наркому Берии, Берия, получив «Записку», тут же готовит письмо Сталину. Но немцы под Москвой и у Сталина другие заботы, поэтому «Записка» придерживается.

Как только немцев отогнали от Москвы, Сталин знакомится с «Запиской», и 28 сентября 1942 года он подписывает Распоряжение № 2335сс «Об организации работ по урану». За урановый проект отвечает заместитель председателя ГКО В.М.Молотов. Предусмотрено создание специальной лаборатории № 2. В 1943 году И.В.Курчатова избирают в академики. Молотов поручает Курчатову дать своё заключение по материалам разведки. Курчатов формирует программу по урану, которая предусматривает создание Специального Комитета (СК) при Государственном Комитете Обороны (ГКО) СССР

Помимо тех ученых, которые уже занимаются Атомным проектом СССР, Курчатов предлагает привлечь Алиханова и его группу, Харитона и Зельдовича, Кикоина, Александрова и его группу. А в СК ввести академиков Иоффе, Капицу и Семенова

К сожалению, тогда СК при ГКО не был создан. Он появился позднее, после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Но советская разведка продолжала работать и поставлять новые сведения. Молотов у Сталина подписывает новое распоряжение ГКО, в котором в целях более успешного развития работ по урану руководство работами возлагается на Первухина М.Г. и Кафтанова С.В., а научное руководство – на Курчатова И.В. Группу работников специальной лаборатории атомного ядра в количестве 20-25 человек вместе с Курчатовым из Казани переводят в Москву. В Москве у Курчатова появился мощный союзник – академик В.И.Вернадский. Он обращается к президенту АН СССР с предложением о восстановлении работ Урановой комиссии, имея ввиду возможность использования урана для военных нужд и быстрой реконструкции народного хозяйства на основе атомных электростанций.

Летом 1943 года Курчатов из разведывательных материалов узнаёт о пуске в США уран-графитового котла. Это было крупнейшее явление в мировой науке и технике. 1-е Управление НКГБ СССР предоставило Курчатову «Обзорную работу по проблеме урана». Так, благодаря способности Берии организовать разведработу, Курчатов получает сведения из самого сердца «Манхэттенского проекта».

3 декабря 1944 года И.В.Сталин утвердил Постановление ГКО № 7069сс «О неотложных мерах по обеспечению развертывания работ, проводимых Лабораторией № 2 АН СССР», явившееся важной вехой в истории советского Атомного проекта. Заключительный пункт этого постановления гласил: «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану». Этот пункт юридически закреплял ответственность Л.П.Берия за дальнейшую судьбу советского Атомного проекта.

С переходом Атомного проекта в руки Л.Берии ситуация кардинально изменилась. Берия быстро придал всем работам по Проекту необходимые размах и динамику.

Проводимые им совещания были деловыми и всегда результативными. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений, был быстр в работе, не пренебрегал выездами на объекты и личным знакомством с результатами работ – так вспоминают о нём работавшие рядом сотрудники. По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы Атомный проект страны оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на столь быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабу работ.

С мая по сентябрь 1945 года Курчатов получил доклад Энрико Ферми об урановом котле, описание завода в Хэмфорде и многое другое. Были даже получены образцы урана-235 и урана-233. Оригинал доклада был направлен маршалу Советского Союза т. Берия.

20 мая 1944 года Курчатов направил свою «Записку», на которой Берия начертал «Важное. Доложить И.В.Сталину. Переговорить с т. Первухиным. Собрать всё, что имеет отношение к урану». Курчатов убеждает Первухина довести до Сталина необходимость создания «Совета по урану» из четырех человек: Л.П.Берия, В.М.Молотова, М.Г.Первухина и И.В.Курчатова. Председателем Совета предлагает назначить Берия.

Сталин пока новые решения не принимает, но Берия начинает углубленно знакомиться со всеми материалами, которые имеют отношение к урану. В проекте ГКО из предложенной четверки исключен Молотов. Из сохранившегося проекта решения видно, что Лабораторию № 2 хотят преобразовать в институт № 100 во главе с Курчатовым. Но это преобразование пока не происходит, хотя время уже не терпит. Берия просит Курчатова сообщить имена тех ученых, которых следует привлечь к Атомному проекту.

И.В.Сталин постоянно был в курсе атомного проекта США. Поэтому, когда Трумэн при Черчилле в Потсдаме сообщил Сталину об успешном испытании в США новой мощной бомбы, то ни Трумэн, ни Черчилль не могли понять спокойной реакции Сталина на столь важное сообщение.

Вскоре в США вышла книга Г.Д.Смита «Атомная энергия для военных целей: Официальный отчёт о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США», 1945г. Её из США в СССР доставила разведка. Она была переведена на русский язык.

30 августа 1945 года было создано ПГУ при Совнаркоме СССР. В подчинении ПГУ были: ЛИПАН, из Наркомата боеприпасов завод № 12 в г. Электросталь, ГСПИ-11 в г. Ленинграде, Машиностроительный завод № 48 в г. Москве, из НКВД комбинат № 6 по добыче урана в Таджикистане, а так же НИИ-9 из НКВД. Финансовая политика планировалась отдельной строкой. К работе в атомной промышленности (ПГУ) привлекались любые специалисты страны.

Аргентинцы внимательно следили за деятельностью немцев в Антарктиде, и когда началась война, с удовлетворением отметили, что теперь «Новую Швабию» вместе с Новым Берлином можно брать просто голыми руками. В течение нескольких месяцев аргентинские экспедиции, высаженные в разных точках побережья «ледяного континента», собирали образцы геологических пород и делали пробные бурения на различные глубины, а ученые в аргентинских научно-исследовательских центрах изучали их на предмет наличия урановых «россыпей». В результате проводимой работы все яснее становилось, что кроме Земли Королевы Мод с которой и так все было уже ясно благодаря документам, раздобытым разведкой, перспективными оказались еще два района – один на берегу моря Уэделла, близ горного массива Земли Котса, и на Антарктическом полуострове в проливе Дрейка. Когда американцы наконец прознали от англичан про антарктический уран, адмиралу Бёрду был дан срочный приказ «застолбить» остальную часть Антарктиды, не занятую пока еще немцами. Но как только самолеты Бёрда появились над Антарктическим полуостровом, оказалось, что он уже далеко не так бесхозен, как представлялось...

Американцы-янки никогда не относились к южноамериканским народам как к равным себе, но тут вдруг они почувствовали, что столкнулись с силой, с которой невозможно было не считаться. Аргентинцы, начавшие компанию по изгнанию из страны наводивших ранее ужас на все нации мира британцев, не побоялись бы сейчас применить самое натуральное «выкручивание рук» и к любой другой стране в мире, особенно если дело касалось их национального престижа. Но если они оставили в итоге этим самым британцам Мальвинские острова в качестве залога будущих нормальных отношений, то оставлять в залог загребущим американцам они не собирались ничего. Когда адмирал Бёрд вознамерился лично посетить аргентинские станции-базы «Сан-Мартин» и «Генерал Бельграно», ограничивающие собой с разных концов довольно протяженный участок свободного от материкового льда побережья, то ему прямо было сказано (причем от имени самого Президента Аргентины), что эти его визиты – последние визиты как официального представителя США, и поскольку вся территория Западной Антарктиды, простирающаяся от моря Беллинсгаузена до моря Лазарева теперь не что иное, как одна большая военная база Республики Аргентины, то аргентинские вооруженные силы будут без всякого предупреждения уничтожать любого нарушителя, невзирая на ранги и национальности.

Оскорбленный таким заявлением до глубины души, адмирал Бёрд принялся готовить вооруженное вторжение на так нагло присвоенную аргентинцами территорию и намеревался стереть их базы с лица земли. Но аргентинский президент Манинг, прекрасно предвидя такой поворот событий, заранее блокировал американские «владения», направив к станциям-базам США Мак-Мердо и Литтл-Америка почти весь свой военный флот, включая три гидроавиатранспорта, мгновенно лишив силы адмирала Бёрда поддержки с воздуха. Одновременно президенту Рузвельту по дипломатическим каналам было дано понять, чтобы угомонил своего национального героя, потому что намечающийся конфликт наверняка не принесет никакой пользы абсолютно никому, исключая самих аргентинцев – в случае, если США позарятся на аргентинские владения, на сторону Аргентины встанет практически вся Южная Америка, и возможно даже Мексика, не говоря уж о других неприсоединившихся ни к одному блоку, но сочувствующих Германии странах – а это для американцев означало не просто неприятности, это означало конец всем их перспективным планам на мировую гегемонию, по крайней мере, в ближайшее десятилетие.

Сохраняя фальшивую улыбку на лице, Рузвельт подозрительно легко согласился с доводами президента Манинга. Американца одолевали сейчас другие, более важные проблемы – например, как бы поделикатней разделаться с мировой гегемонией Британской империи не вступая до поры до времени в европейскую войну, и, невзирая на явно неуместную агрессивность аргентинцев по отношению к США, он осознавал, что пока должен быть им благодарен хотя бы только за то, что они начали выметать британцев из своей страны, предоставляя американцам неплохой шанс занять их место позже, после войны. Кроме того Рузвельт здраво рассудил, что уподобляться тем же британцам, применяя грубую силу, совершенно не стоит, а уран у аргентинцев можно попросту купить – денег хватит даже на то, чтобы выкупить у них всю Антарктиду вместе с Патагонией впридачу. Намечавшийся международный скандал так и умер в пустоте, похоронив надежды связанных войной в Европе англичан оттеснить своенравную Аргентину подальше от «урановой кормушки»…

Тем временем Новая Швабия захирела, ибо 200 тонн урана уже было переправлено в Германию. К 1944-му году на «базе 211» не осталось ни одного немца – одних вывезли в рейх на подводных лодках, другие покинули Антарктиду на самолетах и осели в Южной Америке. Земля Королевы Мод перешла под негласную юрисдикцию Аргентины. Новый аргентинский президент Эдельмирио Фаррел отдал приказ законсервировать предприятие в Новом Берлине и стал дождаться покупателей…

В мае 1945 года английские зимовщики, прибывшие в Антарктику с неизвестной пока целью, наткнулись на странный тоннель в районе гор Мюлиг-Гоффмана. Разведывательная группа, которая направилась по тоннелю в сторону Земли Новая Швабия, была неожиданно атакована немцами и почти полностью уничтожена. Из 13 человек уцелел только один разведчик. Совершенно случайно он набрел на заброшенный склад, заложенный в начале века еще зимовщиками Вильгельма Фильхнера. Повезло ему и в том, что этот склад был заложен не в лед, а в сборном домике, спасавшем, правда, лишь от пронизывающего ветра, но не от дикого мороза. Английский разведчик так хотел выжить, что победил и штормовые ветра, и лютую стужу, и длительное одиночество. Более того, дождался встречи с разведчиками группы «Tabernal»! Он-то и рассказал британским коммандос об огромной подледной пещере, где была обнаружена и погибла его разведгруппа.

Его рассказ был краток. За день английские разведчики прошли по тоннелю более 20 километров, и вышли к огромной светлой пещере. Это природное сооружение обогревалось геотермальными водами, но, судя по вкусу воды, было связано с морем. На берегу пещеры имелось шесть причалов, явно для нацистских подлодок, на двух из которых стояли подъемные краны «Демаг». Неподалеку спускались к воде три слипа для схода на воду пузатых летательных аппаратов с черными крестами в белом окаймлении на фюзеляже. Внезапно в пещере сработала аварийная сигнализация: охрана заметила чужаков. Бой был коротким. Практически все англичане, не убитые первыми пулеметными и автоматными очередями, были добиты солдатами в желто-коричневом камуфляже, из-под которого выглядывали черные петлицы со сдвоенными руническими «молниями», то есть в форме спецподразделений СС. Уцелел лишь замыкающий английской разведгруппы.

Выслушав сбивчивый рассказ разведчика, на следующее утро группа «Tabernal» двинулась к тоннелю на снегоходах. Здесь, прямо у входа в тоннель, машины были оставлены под охраной двух коммандос, получивших подробный инструктаж на все случаи развития поисковой операции.

Девять английских солдат с полными рюкзаками вошли в пещерную темноту. Почти трое суток шли они к заветной цели, отыскали пещеру, но во время минирования были обнаружены и вступили в смертельный бой. Из всей группы уцелели лишь трое. Через безымянную антарктическую базу они и вернулись на Фолклендские острова.

10 июля 1945 года, два месяца спустя после капитуляции Германии, немецкая подводная лодка U-530 вошла в аргентинский порт Мар-дель-Плата. Лейтенант Отто Вермуш и его экипаж сдались местным властям.

Появление U-530 вызвало шквал различных предположений. Многие считали, что Вермуш кого-то тайно высадил на берег и лишь потом отправился сдаваться. 16 июля проживающий в Аргентине венгр Ладислав Сабо заявил в газете «La Critica», что U-530 высадила Гитлера и Еву Браун в Антарктиде, где экспедиция Ритшера построила в 1938-39 годах «новый Берхтесгаден». Эту версию никто не воспринял всерьез, но тут произошло нечто неожиданное: 17 августа в Мар-дель-Плата появилась подводная лодка U-977 под командованием оберлейтенанта Хайнца Шеффера! Учитывая, что Дениц приказал подводникам сдаваться 4 мая, задержка поневоле казалась странной. Уж не в Антарктику ли плавала U-977?

Вермуша, Шеффера и членов их команд допросили представители аргентинского, американского и британского флотов. Всех интересовало, не сбежал ли Гитлер или другие высокопоставленные нацисты на их подлодках. В конце-концов все убедились, что позднее прибытие в Аргентину вполне объяснимо. Протоколы допросов сейчас не являются секретными.

U-530 была лодкой типа IX-C. Она вышла из Кристиансунда (Норвегия) 3 марта 1945 г. С 4 по 7 мая она плавала около Нью-Йорка. Когда ее капитан Отто Вермуш узнал, что Германия капитулировала, он решил плыть в Аргентину, которая, как он считал, дружественно настроена к Германии. U-530 покинула район Нью-Йорка 10 мая и прибыла в Аргентину 10 июля.

Во время допросов Вермуш поведал, что сперва лодка шла под водой, потом со скоростью 7,5 узлов на поверхности по ночам и днем под водой со скоростью 2 узла. На 20° ю. ш. они всплыли и прибавили ходу до 9 узлов. Если принять эти цифры, на расстояние между Нью-Йорком и 20° ю. ш. (8500 км) у них ушло бы 57 дней. Переход до Мар-дель-Плата, 3300 км, занял бы около 8 дней. Итого 65 дней. Это хорошо совпадает с заявленной на допросах продолжительностью плавания — 61 день.

U-977 была лодкой типа VII-C. Вышла из Кристиансунда 2 мая. Узнав о победе союзников, Шеффер тоже надумал плыть в Аргентину. 16 человек решили высадиться на берег около Бергена. Все они были захвачены британцами, но чтобы не выдавать товарищей, рассказали, что U-977 затонула. 11 мая лодка с командой, поредевшей до 32 человек, погрузилась, чтобы обогнуть Великобританию под шноркелем. 66 дней спустя, благополучно миновав британскую базу ВМФ в Гибралтаре, они всплыли. Так как у них было мало топлива (на борт взяли всего 80 тонн), лодка плыла донельзя медленно. От Северной Африки они шли на юг на одном из двух дизелей, по ночам на поверхности, а днем — под водой на электромоторах. U-977 пересекла экватор 23 июля и сдалась 17 августа. Документы на борту, в отличие от U-530, были целыми и невредимыми (Отто Вермуш уничтожил документы и разбил все приборы, чтобы они не достались врагам).

«Одной из главных причин принятия решения плыть в Аргентину была немецкая пропаганда, — заявил на допросе Хайнц Шеффер. — Нам говорили, что в американских и британских газетах пишут, будто после войны всех немецких мужчин надо обратить в рабство и стерилизовать. Другой причиной стало жестокое обращение с немецкими военнопленными, которых держали во Франции после окончания Первой мировой войны, долгая задержка их отправки домой. И, конечно же, мы надеялись на более хорошие условия жизни в Аргентине». Шеффера вывезли в Штаты, долго и упорно допрашивали, даже проводили очную ставку с командиром U-530 Вермушом, потом перевезли в Европу, посадили в лагерь, но вскоре выпустили. Он уехал в Аргентину, где в 1950-м году снова оказался в центре скандала: там вышла книжка Ладислао Сабо с бодрым названием «Hitler esta vivo» («Гитлер – жив»), где утверждал, что U-530 и U-977 были частью эскадры подлодок, доставивших Гитлера, Еву Браун и других «шишек» Третьего рейха в Антарктиду. Джеффри Брукс, живущий в Аргентине переводчик и популяризатор книг о вермахте и флоте Третьего Рейха утверждает, что текст самого первого издания мемуаров Шеффера, которое вышло на немецком в Буэнос-Айресе и называлось « Geheimnis um U-977» (Тайна U-977) отличается от известного нам ныне. В частности, там сказано, что экватор лодка пересекла 4 июля (значит, под водой провела гораздо меньше 66 дней), а уже 10-го была неподалеку от Рио-де-Жанейро. Рассекреченные документы аргентинского военного ведомства, впервые опубликованные в книге Салинаса и де Наполи «Ultramar Sur» сообщают о замеченной в середине июля в прибрежных аргентинских водах подлодке, которая, возможно, приставала к берегу 28 июля в Некочеа, заметно южнее Мар-дель-Платы.

Через много лет спецслужбы изъяли конфиденциальное письмо капитана Шеффера своему товарищу, капитану Вильгельму Бернхарду, который очевидно собирался издать мемуары. Это послание датировано 1 июня 1983 годом и содержит следующие строки: «Дорогой Вилли, я размышлял о том, стоит ли издавать твою рукопись, касающуюся «U-530». Все три лодки («U-977», «U-530» и «U-465»), участвовавшие в той операции, теперь мирно спят на дне Атлантики. Может быть, лучше не будить их? Подумай об этом, старый товарищ! Подумай также о том, в каком свете предстанет моя книга (Гейнц Шеффер после войны написал книгу под названием «U-977») после рассказанного тобой? Мы все дали клятву хранить тайну, мы не сделали ничего неправильного и лишь выполняли приказы, сражаясь за нашу любимую Германию, за ее выживание. Поэтому подумай еще раз: а может быть, лучше представить все как выдумку? Чего ты добьешься, когда скажешь правду о нашей миссии? И кто пострадает из-за твоих откровений? Подумай об этом!..»

Бернхардт, находившийся на борту U-530, утверждает, что английская и американская разведки узнали о том, что U-530 и U-977 перед возвращением в Южную Америку посещали Антарктиду, однако истинный характер этих походов остался им неизвестен.

Адмирал Бёрд пытался собрать всё, что было хоть как-то связано с Новой Швабией и немецкой экспедицией 1938–1939 годов. Поначалу это были только лишь газетные заметки и статьи. Однако тема интересовала не только Бёрда, но и многих чинов ВМС США. Этим можно объяснить то обстоятельство, что в распоряжении Бёрда оказались копии допросов «укрывателя Гитлера» Хайнца Шеффера. Тогда очень многих волновало, всю ли правду сказал немецкий подводник и правду ли вообще он сказал на допросах.

Судя по всему, показания Шеффера сыграли немаловажную роль в отправке Соединёнными Штатами новой экспедиции к берегам Антарктиды.

При обзоре американских довоенных и послевоенных экспедиций в Антарктику капитан 3-го ранга В.Г. Рябчук в ноябрьской книжке «Морского сборника» за 1947 г. писал, что «впервые суша южного полярного континента была открыта русской экспедицией Беллинсгаузена» В этой же статье говорилось о том, что «наиболее обследованным районом Антарктики является новозеландский сектор». Это косвенно свидетельствует о «привычности» советским специалистам теории южнополярных секторов и владений. Необходимо заметить, что еще в конце 1946 г. Ачесон, в то время заместитель государственного секретаря США, выступил с заявлением о непризнании Соединенными Штатами притязаний других стран на владения в Антарктике. В частности, Ачесон заявил, что «никогда США не признавали никаких претензий какой-либо страны в отношении Антарктики и резервировали все свои права».

И в конце 1946 года известный нам адмирал Ричард Е. Бёрд (Byrd) возглавил очередную экспедицию в «Новую Швабию». На этот раз операция «Высокий прыжок» (High Jump) была замаскирована под обычную научно-исследовательскую экспедицию, и далеко не все догадывались, что к берегам Антарктиды направилась мощная военно-морская эскадра. На борту судов присутствовало 11 журналистов, включая военного корреспондента Ли Ван Атта и научного обозревателя «New York Times» Уолтера Салливана. С 2 сентября 1946 по 22 марта 1947 г. они послали 2011 корреспонденций общим объемом 478338 слов. Экспедиция формально считалась сугубо научной, хотя полностью финансировалась ВМС США. Ей предшествовали небольшие маневры — «Frostbit» в проливе Дэвиса осенью-зимой 1945-46 г. и «Nanook» у Восточной Гренландии в июле-сентябре 1946 г.

Экспедиционный корпус был разбит на пять групп.

В восточную группу под командованием капитана ВМФ США Джорджа Дафека (George J. Dufek) входили эсминец «Браунсон» («Brownson»), танкер «Канистео» («Canisteo») и лёгкий авианосец «Остров Пайн» («Pine Island»).

Западной группой руководил капитан ВМФ США Чарльз Бонд (Charles A. Bond). В состав группы входили: эсминец «Хендерсон» («Henderson»), танкер «Какапон» («Cacapon») и лёгкий авианосец «Курритак» («Currituck»).

Самой мощной была центральная группа под командованием контр-адмирала Ричарда Крузена (Richard H. Cruzen). В её состав входил флагманский корабль «Гора Олимп» («Mount Olympus»), который, помимо прочего, обеспечивал функцию связи; два военно-транспортных корабля – «Янси» («Yancey») и »Мэррик» («Merrick»), два ледокола – «Остров Бартон» («Burton Island») и »Северный ветер» («Northwind»), а также подводная лодка «Сеннет» («Sennet»).

В отдельную единицу была выделена транспортная группа под командованием руководителя экспедиции – контр-адмирала Ричарда Бёрда. Она состояла из авианосца «Филиппинское море» («Philippine Sea»), который относился к военным кораблям класса «Essex», предназначенным для дальних и длительных походов. «Филиппинское море» был совершенно новым кораблём: он был принят в состав ВМФ США 11 мая 1946 года, и участие в экспедиции Ричарда Бёрда для него было первым боевым походом, в состав экспедиции также входил эскортный авианосец «Касабланка», переделанный из быстроходного транспорта, на котором базировалось 18 самолетов и эсминец «Мердок».

И, наконец, пятая группа являлась базовой. Её командующим был капитан Клиффорд Кэмпбелл (Clifford M. Campbell). В задачи группы входила разбивка базового лагеря экспедиции, который имел название «Little America-IV».

Итого, как мы видим, в состав флотилии Ричарда Бёрда входило как минимум 13 кораблей. Относительно количества летательных аппаратов, которые принимали участие в этой экспедиции, данные расходятся.

На борту «Филиппинского моря» базировалось 25 самолётов (пять палубных истребителей «F-4U Corsair», пять реактивных штурмовиков, девять палубных пикирующих бомбардировщиков «Хэллдайвер» («Curtiss SB2C Helldiver»), командирский «F7F Tigercat» Ричарда Бёрда и пять экспериментальных истребителей вертикального взлёта и посадки «Скиммер» – «Vought XF5U Skimmer»), а также 7 (по другим данным, шесть) вертолётов. Кроме того, в состав экспедиции входило как минимум два гидросамолёта.

Общий численный состав экспедиции составлял порядка 4700 человек, из которых лишь 25 были научными работниками.

Официально цели экспедиции определялись так:

1. Отработка в реальных условиях практики разбивки и поддержания в рабочем состоянии научно-исследовательских баз в Антарктиде.

2. Определение мест, подходящих для создания на её территории научно-исследовательских баз и изучение возможности использования антарктического опыта в условиях Гренландии.

3. Обучение в условиях антарктического климата персонала, тестирование научного оборудования и техники.

4. Проведение научных исследований в области географии, гидрографии, геологии, метеорологии, изучение электромагнитных потоков, проведение аэрофотосъёмки антарктических территорий.

5. Расширение и закрепление суверенитета США над одной из крупнейших территорий Антарктиды (впрочем, эта цель на официальном уровне публично отрицалась ещё до окончания экспедиции).

Бёрд говорил о том, что экспедиция была, по большому счету, продолжением Гренландских учений, в ходе которых надлежало «окружить континент» и «атаковать его с трёх фронтов». Крузен и Бёрд предпочли начать с моря Росса. Флот разделили на три группы: Западную, Восточную и Центральную.

Центральная группа пробилась к шельфу Росса лишь 15 января 1947 г., начав выгружать запасы и оборудование для создания базы «Little America IV». 30 января на базу прибыл сам Ричард Бёрд, чтобы принять участие в полетах к Южному полюсу. Восточная и Западная группы должны были, изучая побережье, двигаться на восток и запад, достигнув Земли Королевы Мод с разных сторон перед возвращением домой.

Флагманским кораблем экспедиции адмирал Бёрд избрал вспомогательное судно особого назначения «Маунт Олимпус», а главным научным помощником — кептена Джорджа Ф. Коско. По замыслу разработчиков, вышеупомянутый «Высокий прыжок» должен был символизировать завершающий удар по разгромленному в Европе Третьему рейху. На этот раз — во льдах Антарктиды. На борту экспедиционных судов находился отряд рейнджеров, в состав которого были назначены лучшие специалисты из особых частей сухопутных войск США — отрядов «Фриджит», «Уиллиоу» и «Фрост», специально подготовленных для ведения боевых действий в условиях глубоких снегов, сильных ветров и морозов. Особым подразделением в этом отряде была команда подрывников, основу которой составляли боевые пловцы — ветераны десантных операций в годы Второй мировой войны. 

28 января 1946 года Сталин подписывает Постановление СНК СССР № 229-100сс/оп, где речь идёт о проектировании и подготовке Оборудования Горно-обогатительного завода. В постановлении было подробно расписано, что и кому выполнять. Так возник Комбинат № 817 – главная стройка Атомного проекта, где будет нарабатываться оружейный плутоний. Но комбинату позарез нужно было сырьё…

К концу 1946 года в аргентинских портах стало очень тесно и от советских торговых кораблей, в море вокруг Южно-Оркнейских и Южных Сандвичевых островов кишмя кишели советские китобойные суда, американские рыбаки несколько раз замечали в туманной антарктической дымке стройные силуэты стремительных cоветских эсминцев.

Внезапно, в 1946 году, СССР стал участником международной китобойной конвенции. С той поры наши китобойные флотилии регулярно вели промысел в антарктических водах. Но ведь когда-то Россия легко обходилась без антарктического китоловства. Может, не только китовый промысел и острая необходимость проведения метеонаблюдений были нужны Советскому Союзу в Антарктике?

В октябре 1946 года в Ливерпуле немецкая китобойная флотилия «Викингер» была передана СССР в счёт германских репараций. 22 декабря того же года над китобойной флотилией был поднят советский флаг, и она была переименована в «Славу». Командование принял В.И. Воронин, ветеран «Сибирякова» и «Челюскина».

В Одессе на огромные палубы «Славы» загрузили в разобранном виде несколько самолётов Ил-10 и П-63, так же не забыли и трудягу Ли-2. Командование лётным отрядом принял И.П. Мазурук. Экспедицию возглавил И.Д. Папнин. «Слава» в те годы была самым большим промысловым судном в Советском Союзе и флагманом флотилии из 15 китобойцев. Ее внушительный темно-серый корпус и небольшие, но крепкие корпуса юрких китобойцев хорошо помнят одесские причалы у Приморского бульвара. 35 топливных цистерн «Славы» по 500 тонн топлива для себя и китобойцев, опреснительная установка производительностью в 400 тонн в сутки, не считая большого количества цистерн пресной воды и вместительные трюмы для продовольствия, экспедиционного снаряжения, ящиков с порохом, чугунными гранатами и стальными гарпунами, производили неизгладимое впечатление.

В ноябре 1946 года «Слава», а с ним эскадра небольших юрких и быстроходных пароходиков-китобойцев пересекли Атлантический океан, и пришли в антарктические воды, которые 125 лет назад бороздили суда русских морских офицеров Беллинсгаузена и Лазарева.

Китобойцы отправились на охоту, а «Слава» подошла под разгрузку к Земле Королевы Мод в районе скал Центрального Вольтата, то есть в предполье Новой Швабии.

Несколько летних месяцев (с декабря по апрель) продолжалась охота на китов. Убитых животных китобойцы на буксирах подтаскивали к борту уже разгруженной «Славы». Даже в бурную погоду китобойцы не прерывали свою охоту: эти маленькие пароходики были отличными океанскими ходоками, а экипажи китобойцев — настойчивыми преследователями обнаруженной добычи.

В этом рейсе 1946 года на борту китобойцев были норвежские инструкторы-гарпунеры под командованием Сигурда Нильсена. Но, уже после второго рейса (в 1947 году) от их помощи пришлось отказаться. Нильсен оставил такое письменное свидетельство в норвежской газете «Санде фиорд блад» от 21 июля 1948 года:

«Возможно, русская китобаза справится сама, но значительно хуже дело обстоит с командами на китобойцах, особенно с гарпунерами. Из года в год, особенно в последние годы, киты становятся редкими, искать их очень трудно. Норвежские китобои в течение десятков лет учились определять местонахождение китов, и этот опыт является тем обстоятельством, от которого все зависит. Русские за эти годы кое-чему, конечно, научились, но вряд ли они приобрели достаточный опыт».

Но, что самое интересное, советские китобои, выходя на промысел в антарктические воды, твердо знали, что «они идут потушить пожар войны, который раздувают империалисты, и нести в Антарктике вахту мира…»

И странное дело – большинство советских торговых судов, выгрузившись в аргентинских портах транзитными грузами, уходили из этих портов в балласте, ночью, и где пролегал их дальнейший путь, одному Богу было известно…

Кроме того, что на аргентинских военно-морских базах проходили всяческий ремонт корабли «антарктического военно-морского флота СССР», Аргентина взяла на себя также политическое прикрытие некоторых операций этого самого флота в антарктических водах. В июне 1946 года три наших эсминца проходили мелкий ремонт на аргентинской военно-морской базе Рио-Гранде на Огненной Земле. Затем один из эсминцев в сопровождении подводной лодки (многие исследователи полагают, что это была К-103 под командованием знаменитого подводного аса Северного флота А. Г. Черкасова) видели у берегов французского острова Кергелен, расположенного в южной части Индийского океана…

Архипелаг Кергелен был назван именем французского исследователя Ива де Кергелена — Тремарека, который открыл его 12 декабря 1772 года во время плавания по Индийскому океану. Обращенные к открытому морю берега главного острова (является самым крупным участком суши среди 300 островков и скал. — Прим. авт.) обычно неприступны; к тому же подход к ним чрезвычайно опасен из-за многочисленных подводных скал, большинство из которых не нанесено на карту и скрыто громадными подводными лугами гигантских водорослей. И только восточная часть полуострова Жоффр, находящегося в восточной части главного острова, представляет собой почти ровный песчаный пляж. К началу 1940-х этот остров стал единственным пристанищем для европейских китобоев и зверобоев в приполярной зоне Индийского океана. Это гористая, покрытая многочисленными ледниками и торфяными болотами земля всегда был безлюдна, зверобои жили только на побережье обширной бухты.

Еще в начале XX века на одном из кергеленских полуостровов, Обсерватуар, германские исследователи создали зимовочную станцию. Кто они, узнать не удалось, но через 50 лет изрядное количество досок с этой станции были успешно использовано Э. Обером де ла Рю для строительства зимовочного домика в Порто-о-Франсе.

В советской литературе существуют многочисленные упоминания о созданной здесь гитлеровцами некой базе, но ее конкретное место никогда не указывалось. И только сегодня появилась возможность узнать об этой базе практически из первоисточника, то есть — от нацистских моряков.

Секретная база на Кергелене была создана нацистами летом 1940 года, сразу же после поражения Франции. Но первый рейдер пришел сюда только через полгода (9 декабря). Им стал вспомогательный крейсер «Атлантис» (№ 16, бывший пароход «Гольденфельс»). Фашистский экипаж с 8 декабря 1940 года по 15 января 1941 года произвел в бухте Газел-Бей небольшой ремонт (при входе в бухту рейдер сел на подводные камни). Этот факт был подтвержден одним из моряков крейсера «Атлантис» уже в 1943 году, который в одном из номеров «Berliner Illustrierte Zeitung» он опубликовал фотографии, сделанные в бухте Газел. Естественно, это была хорошо продуманная акция, и нацистское руководство стремилось добиться какой-то цели. Но какой? Неизвестно!

Фрегаттен-капитан Бернхард Рогге дал своим морякам возможность отдохнуть на берегу, а также заменил запасы пресной воды в корабельных цистернах. С 14 декабря 1940 года по 11 января 1941 года у восточной части острова (скорее всего также в бухте Газел-Бей), состоялась встреча «Атлантиса» с неким германским кораблем снабжения.

Бухта Газелл — одно из лучших убежищ для судов в районе острова Кергелен. Здесь водится много кроликов и гнездится большое количество морских птиц.

В бухте можно принять пресную воду; она поступает по трубопроводу от водопада, который находится в 5 кабельтовых от берега. На северном берегу бухты Газел, у каменистой пирамиды высотой 3,7 метра, был оставлен запас продовольствия для потерпевших кораблекрушение, но в 1941 году никаких признаков этого запаса не обнаружено.

И это не удивительно: ведь за «Атлантисом» к архипелагу Кергелен пришел рейдер «Комет», который возвращался из более чем полугодового океанского плавания, во время которого немцы обследовали море Росса и море Дэвиса (примерно 71 градус 36 минут южной широты, 170 градусов 44 минуты западной долготы). 28 февраля 1941 года в восточной части главного острова архипелага, на полуострове Жоффр, с «Комета» был высажен десантный отряд. По сведениям германского Штаба руководства войной на море, неприятеля на острове не было. И действительно, в ближайшей бухте, в брошенном поселке Пор-Жанн-Де-Арк (основан в 1909 году кейптаунской компанией «Сторм Балл»), немцам удалось найти следы быстрого оставления его англичанами.

В поселке, хорошо защищенном от западных ветров высокими холмами, сооруженном у подножия пикообразных гор Эванс и Тизар, был найден вместительный продовольственный склад с консервами норвежского и датского производства. Здесь же протекал красивый поток с чистой ледяной водой. Как и на Новой Земле, нацисты высаживались на побережье острова в несколько смен. Последняя, уходя из поселка, оставила на стене одного из зданий надпись «10 марта 1941 года. Экспедиция Рооке».

В поселке Пор-Жанн-Де-Арк еще до войны было сооружено несколько причалов и слипов для небольших промысловых судов. На берегу находились цеха различных компаний, перерабатывающие китовый жир и склады с большими запасами консервов. Основу каждого поселка зверобоев составляли китобойни. Чаще всего это были достаточно большие здания, вроде сарая в два этажа, хорошо и прочно устроенные. На нижних этажах стояли шесть и более железных цилиндров с кранами у самого дна. Они были соединены между собой трубой, через которую проходил пар. Посредством лебедки на специальный лоток втаскивался кит и разделывался здесь на части. Сало и язык сбрасывали в цилиндры, где с помощью пара вытапливался первосортный китовый жир. Мясо и кости поступали в другое помещение. В особом здании находился завод для выварки китового уса.

Возле каждой китобойни находились амбары или склады для хранения сала, а также казарма, на 30 и более рабочих (в зависимости от возможностей компании). Здесь же располагались мастерские — столярная, токарная, бондарная, кузнечная и слесарная.

Если разделочный цех по какой-либо причине не удавалось разместить у самого уреза воды, то к заводу были проложены рельсовые пути для доставки китовых туш. С китобоями все ясно, но зачем к безлюдным островам Кергелена так стремились рейдеры нацистов?

Известно, что в прошлом архипелаг посещало огромное количество зверобойных и китоловных судов. Здесь повсюду и сегодня можно встретить заброшенные базы, где долгие годы жили промышленники со всего мира. Вероятнее всего, запасы продовольствия, созданные китобоями, немцы заметно увеличили в первые военные годы. На складах новых секретных баз стало достаточно продовольствия, чтобы заметно улучшить рацион экипажей океанских рейдеров и подводных лодок. Скорее всего, здесь было создано большое продовольственное депо.

В своих притязаниях на собственный кусок побережья Антарктиды СССР был совсем не одинок – Сталина, неожиданно для Штатов, полностью поддержали Франция и Аргентина.

Насчет Франции тут удивляться особенно нечему. Невзирая на принадлежность этой страны к так называемому капиталистическому лагерю, в тот момент в ее правительстве вовсю заправляли коммунисты во главе с Морисом Торезом, и даже когда впоследствии права коммунистов значительно урезали, у Франции с Советами отношения все равно оставались если не приятельские, то доверительные – в любом случае.

Группа принадлежащих Франции островов – Кергелен, Крозе и Сен-Поль. Все острова необитаемы, а на последнем кроме всего прочего имеются очень удобные бухты со спокойными водами, как нельзя лучше пригодные для стоянки океанских кораблей. После войны и американцы, и англичане неоднократно обращались к Де Голлю с предложением предоставить им эти острова для создания своих военных баз, но коммунисты, прочно засевшие во французском Временном Правительстве, а затем и в правительстве новообразованной Четвертой Республики, эти предложения отвергали сходу. Официально неизвестно, делал ли со своей стороны подобные предложения Иосиф Виссарионович Сталин, но советские корабли вплоть до самой его смерти в 53-м очень часто можно было наблюдать в различных базах ВМС Франции по всему свету, а особенно в Хайфоне, на Новой Каледонии и в Карибском море. Так что ничего удивительного мы не обнаружим и в том сообщении, что в 1946 году один из новых эсминцев «антарктического военно-морского флота СССР» наблюдали и в водах французского острова Кергелен…

Для того, чтобы осознать этот факт, достаточно отметить, что когда в 1966 году (даже через целых два года после смерти Тореза – бессменного депутата парламента) Франция вышла из НАТО, Линдон Джонсон в приватной беседе со своим специальным помощником по вопросам национальной безопасности М. Банди заявил буквально следующее:

«Невзирая на все минусы, в этой истории имеется все же один прекрасный момент: теперь наши военные секреты, которыми мы делились с этими французами, перестанут попадать прямиком к русским…»

Советские эсминцы проекта 45, впоследствии получившие имена «Высокий», «Важный» и «Внушительный», были построены в Комсомольске-на-Амуре на заводе 199, достроены и прошли испытания на заводе 202 во Владивостоке. В декабре 1945-го все три корабля побывали с краткими визитами в Циндао и Чифу (Китай)… А дальше начинаются сплошные загадки. Нет ни одного достоверного изображения ни одного из этих кораблей, хотя все они базировались на Владивосток, где во все годы (даже те!) не было недостатка в желающих запечатлеть корабль на пленку, но, тем не менее, реалистичных изображений «Высокого», «Важного» и «Внушительного» у нас нет.

Изучая некоторые моменты истории отечественного военно-морского флота, на каком-то этапе можно столкнуться с довольно интересными вещами, касающимися некоторых кораблей, в частности 5 флота, которые хоть и числились в составе этого самого флота, однако начиная с 1946 года в водах «метрополии» появлялись так редко, что возникал вполне законный вопрос о местах их истинного базирования. Впервые этот вопрос поднял «на щит» в 1996 году в альманахе «Судостроение в СССР» известный писатель-маринист из Севастополя Аркадий Заттец. Речь шла о трех эскадренных миноносцах проекта 45 – «Высокий», «Важный» и «Внушительный». Эсминцы были достроены в 1945 году с использованием трофейных технологий, применявшихся японцами при проектировании своих эсминцев типа «Фубуки», предназначавшихся для плавания в суровых условиях северных и арктических морей.

«…Над многими фактами из совсем недолгой жизни этих кораблей, – пишет Заттец, – вот уже более полувека стоит непробиваемая завеса молчания. Ни у кого из знатоков истории отечественного флота и ни у кого из известных коллекционеров военно-морской фотографии нет ни одного (!) фото или схемы, где эти корабли были бы изображены в снаряженном варианте. Более того, в ЦГА (Центральном Государственном Архиве) ВМФ нет никаких документов (например, акта об исключении из состава флота), подтверждающих сам факт прохождения службы. А между тем и в отечественной, и в зарубежной военно-морской литературе (как общедоступной, то есть популярной, так и официальной) упоминается о зачислении этих кораблей в состав Тихоокеанского флота…

Эсминец «Внушительный» с 18.4.1958 г,- ЦЛ-32, с 14.9.1959 г. -УТС-90 (заводской № 3). 25.9.1940 г. зачислен в списки кораблей ВМФ и 16.10.1940 г. заложен на заводе № 199, спущен в 1942 г.

Эсминец «Важный» (заводской № 12) с 23.4.1953 г. входил в состав ТОФ.

Все три эсминца вполне могли входить в так называемый 5-й флот ВМФ СССР – Антарктический. И лучшей кандидатуры на пост командующего этим флотом, чем контр-адмирал (дважды Герой Советского Союза, доктор географических наук, член ЦРК партии) Иван Дмитриевич Папанин Сталину найти было просто невозможно…

Отыскались документы, проливающие свет на некоторые моменты первой официальной (скорее полуофициальной, замаскированной под изучение промысловой обстановки в Антарктике) советской антарктической экспедиции 1946-47 г.г., прибывшей к берегам Земли Королевы Мод на китобойной базе «Слава». На свет неожиданно всплыли такие знаменитые фамилии, как Папанин, Кренкель, Фёдоров, Мазурук, Каманин, Ляпидевский. Все лица, фигурирующие в секретных документах относительно волнующей нас экспедиции 1946-47 г.г., получили свои генеральские погоны именно в 1946 году, как раз перед началом трансокеанского похода к Южному полюсу – это только подчеркивает важность этой экспедиции лично для Сталина. ЧТО понадобилось Сталину в далекой Антарктиде в первые послевоенные годы – это уже другой вопрос, но наверняка эти нужды были не менее значительны, чем для американского президента Трумэна, пославшего в аналогичный поход своего собственного полярного волка – контр-адмирала Ричарда Бёрда. Если кому-то хочется верить в то, что американский флот потерпел в этом походе поражение от каких-то «неизвестных сил» то проще всего предположить, что этими «неизвестными силами» были именно военно-морские силы Папанина. Ему довелось выиграть единственное в истории сражение между ВМФ СССР и ВМС США в самом начале четко наметившейся «холодной войны» и не привести при этом к новой мировой бойне. И случилось это именно в первых числах марта 1947 года на 70-й параллели вблизи антарктической советской военно-морской базы, которая впоследствии получила название «Лазаревская» и во всех справочниках мира обозначается не иначе как «научно-исследовательская».

В издательстве «Гидромет» вышли в свет воспоминания Владимира Кузнецова, одного из членов первой советской антарктической инспекции под эгидой Госкомгидромета СССР, совершавшей в 1990 году инспекционный рейд по всем научно-исследовательским антарктическим станциям с целью проверки выполнения статей 7-го Международного Договора по Антарктиде. В главе, описывающей посещение советской станции Новолазаревской имеются такие строки:

«…Оазис Ширмахера, где находится Новолазаревская – узкая вереница обледеневших сопок, похожих на верблюжьи горбы. В понижениях между сопками – многочисленные мелкие озера, в солнечный день отражающие безмятежное на первый взгляд антарктическое небо. Новолазаревская, думаю, самая уютная и самая обжитая из всех наших станций в Антарктиде. Крепкие каменные здания на бетонных сваях живописно расположились на коричневых холмах и радуют глаз своей фантасмагорической раскраской. В домах очень тепло. Кроме дизельной, энергию дают многочисленные ветряки. Зимовщиков тут около четырехсот, летом – до тысячи и более, очень многие с семьями. На станции оборудован прекрасный аэродром – самый старый аэродром в Антарктиде и единственный, имеющий полосы с металлическим покрытием и бетонированные ангарные стоянки. На каменистом холме, расположенном меж двух особо крупных озер – кладбище полярников. Давно списанный вездеход «Пингвин», загнанный озорным механиком на вершину холма, стал памятником, который даже изобразили на почтовой марке. Я поднялся на холм. По мемориальности кладбище не уступает многим знаменитым кладбищам мира, Новодевичьему, например, или даже Арлингтонскому. С удивлением вижу на могиле летчика Чилингарова залитый в бетонный постамент четырехлопастный пропеллер и дату захоронения: 1 марта 1947 года. Но мои расспросы остаются без ответов – нынешнее руководство Новолазаревской и понятия не имеет о деятельности станции в том далеком году. Это, как видно, уже дело историков…»

Ключевым вопросом успеха всех атомных проектов было наличие у разработчика ядерных материалов – урана. В поверженной Германии американцы старались опередить нас, и чаще всего это им удавалось. Но кое-что удалось и нам. Курчатов в начале 1946 года сделал такое признание:

«До мая 1945 года не было надежд осуществить уран-графитовый котёл, так как в нашем распоряжении было всего 7 тонн окиси урана и не было надежды, что нужные 100 тонн урана будут выработаны ранее 1948 года. В середине прошлого года т. Берия направил в Германию специальную группу работников Лаборатории № 2 и НКВД во главе с т.т. Завенягиным, Махнёвым и Кикоиным для розыска урана и уранового сырья. В результате большой работы посланная группа нашла и вывезла в СССР 300 тонн окиси урана и его соединений, что серьезно изменило положение не только с уран-графитовым котлом, но и со всеми другими урановыми сооружениями».

Курчатов в Москве своими руками собирает первый в Европе атомный реактор, который пока не имеет системы отвода тепла. На пуске реактора присутствует Л.П.Берия и Н.И.Павлов. Реактор был пущен в Москве, а рядом с реактором появилась «Хижина лесника» – квартира Курчатова.

Для ликвидации атомной монополии США и быстрейшего создания своего атомного оружия Советскому Союзу требовалось много высокообогащённого урана. Из Германии в 1945 году было вывезено порядка 100 тонн урановой руды. Но этого было явно недостаточно. Единственное доступное для СССР место, откуда можно было быстро доставить уже добытую руду – это антарктическая «база 211». Туда и направилась экспедиция на китобойной базе «Слава». Прикрывал «Славу» отряд эсминцев и подводных лодок. В начале антарктического лета 1946 – 47 года «Слава» благополучно разгрузилась в удобной бухте на побережье Земли Королевы Мод. Самолёты быстро собрали. Аэродром Нового Берлина был в хорошем состоянии, взлётно-посадочная полоса укреплена металлической арматурой, капониры для самолётов и топливозаправочная аппаратура сохранилась полностью. Начались регулярные полёты разведчиков и дежурство воздушных патрулей. Так покинутая немцами база обрела новых хозяев.

4-я экспедиция адмирала Бёрда, опираясь на внушительную для простой экспедиции эскадру, высадилась в Антарктиде примерно в то же время, и принялась за детальное изучение прилегающей к океану территории. После выгрузки на берег новая база «Литл-Америка-IV» была развернута в трех километрах к югу от базы 1940 года «Литл-Америка-III». Группа американских полярников во главе с географом Сайплом, участником прежних экспедиций Бёрда, прорыла лаз и проникла в подснежные здания «Литл-Америки-III».

«Они очутились в помещении, похожем на тронную залу дворца с хрустальными стенами и хрустальными люстрами, — пишет Бёрд. — Свет их электрических фонарей падал на стены, покрытые ковром белых ледяных кристаллов, образующих фантастические узоры — блестящие белые звезды, драгоценности и длинные белые перья. Когда они покинули шесть лет назад это помещение, стены были совершенно гладкими… Бифштексы, хлеб, масло и конфеты, оставленные прошлой экспедицией, находились в прекрасном состоянии после шестилетнего пребывания в этом помещении, и участники исследовательской группы сделали из них отличный завтрак». После возвращения береговой партии вся эскадра была разделена на три группы.

В центральную оперативную группу под командованием контр-адмирала Крузена, направленную в район «Литл-Америки», вошли авианосец «Филиппин Си», ледокол «Нордвинд», подводная лодка «Сеннет», один из эсминцев и один из гидротранспортов.

В районе острова Скотта центральная группа еще раз разделилась. Отделившаяся от основного ядра группа получила название восточная, и в составе гидротранспорта и эсминца направилась в сторону моря Беллинсгаузена к острову Петра I. Оставшиеся корабли сначала направились к островам Баллени, где Центральная группа была усилена «Маунт Олимпусом» и еще одним ледоколом. Командование Восточной группой принял давний коллега Бёрда по антарктическим плаваниям кептен Джордж Дуфек (в 1940 году он приходил в Антарктиду лейтенантом и штурманом на исследовательском судне «Бэр оф Окленд»). Через несколько лет адмирал Дуфек будет руководить операциями «Глубокое вмерзание-1» и «Глубокое вмерзание-2» («Дипфриз-1» и «Дипфриз-2»).

Авианосная группа в сопровождении двух ледоколов 31 декабря 1946 года попыталась пробиться в район острова Скотта. При этом в соответствии с программой работы подводная лодка «Сеннет» должна была изучать толщину и форму здешних льдов, а также глубины в районе барьера Росса, в том числе взять пробы грунта и морской воды на различных глубинах у кромки льдов. Но при этом здесь же еще и произвести стрельбу двумя торпедами и из бортовых орудий по айсбергам.

Ледоколы не смогли провести авианосец и подводную лодку в назначенный район, «Сеннет» во льдах получила (тоже по официальной версии) серьезные повреждения корпуса, и на буксире «Нордвинда» ее срочно отвели в Веллингтон. Одновременно самолеты с авианосца пришлось перебазировать на ледовый аэродром Китовой бухты. Все эти подробности взяты не из желтой прессы XX века, а из официального журнала советского ВМФ «Морской сборник», с которым тогда могли знакомиться лишь советские генералы, адмиралы и флотские офицеры.

Новый штурм берегов Антарктиды американская эскадра начала в январе 1947 года, на этот раз — в районе Земли Королевы Мод, и нашли они здесь нечто интересное и важное. Корабельные самолеты из района залива Уэльса, начиная с 18 января, в течение двух недель искали так называемые оазисы и совершили почти 30 вылетов (удачными были только 20), в том числе 15 февраля два самолета слетали в район Южного полюса (на 100 миль в направлении «полюса недоступности»).

В то же время западная группа вела фотосъемку побережья в районе острова Баллени, а также облетела Берег Отса, Землю Адели и Землю Уилкса. И даже — вылетала в район Южного магнитного полюса. Во время этой экспедиции впервые сквозь толщу льда производилось исследование горных пород (по отклонению в напряжении магнитного поля). Для этого американцы использовали ранее секретный самопишущий прибор — магнитометр, который выпускался с самолета на кабеле длиной 30 метров. С магнитометром было сделано четыре полета над Антарктидой.

Одним из примечательных открытий западной группы было обнаружение свободного ото льда района на Берегу Королевы Мэри, сразу же за шельфовым ледником Шеклтона. Как это было?

В тот день гидросамолет под командованием Дэвиса Э. Бангера, взлетевшего с плавбазы гидроавиации «Карритук», пролетел над коричневыми холмами, между которыми лежали незамерзшие голубые и зеленые озера, наводившие на мысль о богатой органической жизни, существующей в их глубинах. Через несколько дней все тот же Бангер на короткое время посадил свой гидросамолет на свободный ото льда морской залив, вдающийся в оазис. Впоследствии этот район стали называть оазисом Бангера.

Оазис расположен на побережье и на уровне моря. Он представлял собой вытянутую с востока-северо-востока на запад-юго-запад темную полосу суши, вокруг которой со всех сторон тянулись то белоснежные, то голубовато-зеленые антарктические льды. Полоса темной суши оказалась вытянута километров на 50; ее ширина была примерно вдвое меньше длины. Точные размеры оазиса даже летом 1955 года так и не были определены из-за отсутствия географической карты оазиса. С запада к оазису подходят отдельные ледниковые потоки: ледники Денмана, Скотта и Московского университета. Здесь ледник стекает в океан, и далее к северу он переходит в огромную низкую ледяную равнину. Самые крупные озера оазиса оказались фьордами, выходящими из-под прибрежного льда. Мелкие озера были образованы таянием льда. Соленость воды в разных озерах меняется от океанической до пресной.

Северная и восточная части оазиса окаймлены полосой морского льда, который в летнюю пору растаивает. Южная граница оазиса достаточно резко выражена. Собственно оазис поднимается над уровнем моря не выше 200 метров, а высота отдельных холмов и того меньше. Склоны холмов и в особенности впадины между ними открыты многочисленными каменными глыбами, валунами, каменными россыпями. Когда-то эти скалы были покрыты ледяным панцирем. К северо-востоку от оазиса простирается свободная ото льдов поверхность океана. К северу и к северо-западу от оазиса существовало множество аванпостов оазиса, два из которых были довольно велики. Имелось также множество скал, поднимавшихся над белой поверхностью ледника Шеклтона.

Неожиданно для американских налогоплательщиков через десяток лет этот оазис был передан… советской стороне. К началу 1959 года здесь были открыты сразу семь советских полярных станций («Мирный», «Оазис», «Пионерская», «Восток-I», «Восток», «Комсомольская», «Советская» и «Полюс Недоступности») и одна польская полярная станция («Добровольский»). На карте Антарктиды, изданной… в Западной Германии незадолго до начала советской комплексной антарктической экспедиции, этот оазис был обозначен у полукруглого ледника Шеклтона, ранее хорошо известного географам.

А вот в районе скал Центрального Вольтата, то есть в предполье Новой Швабии, советской стороне удалось открыть лишь одну антарктическую станцию — «Лазарев». Позже здесь же, на Берегу Принцессы Астрид, вместо «Лазарева» была создана станция «Новолазаревская» и восточногерманская станция «Георг Форстер». Но в отличие от восточного оазиса, в своеобразный противовес, неподалеку (по меркам Антарктики) от советской и восточногерманской станций, на Берегу Принцессы Марты, были открыты антарктические станции: западногерманская «Георг фон Ноймайер» и южноафриканская «Санаэ». Похоже, что кто-то постарался отодвинуть Советский Союз от районов Новой Швабии и направил нас на восток Антарктиды даже за счет передачи большого сектора антарктической территории. Возникает вопрос: «Почему американцы были столь щедры со своим противником в холодной войне?»

Эту щедрость можно объяснить лишь тем, что американцы не нашли здесь того, что искали, а потому и «толкнули» оазис Бангера СССР. Естественно, чем-то нас заинтересовав. Может, еще одним мертвым городом? Либо «Базой-211»? Основным ориентиром здесь был назван некий оазис, который в 1939 году увидели нацистские летчики. Правда, нам забыли сказать, что немцы нашли тот оазис у скал Центрального Вольтата, а совсем не на востоке Антарктиды. После не особо результативных исследований в морях Росса и Дейвиса эскадра Бёрда, имея в авангарде группу Дюфека, посетила район станции «Хорст Вессель» и, обогнув Землю Греэма, пришла в море Уэдделла. Если не считать событий 31 декабря 1946 года, то все шло своим чередом.

За месяц было сделано 49563 фотографии (данные взяты из геофизического ежегодника «Брукер Каст», Чикаго). Аэрофотосъёмкой было охвачено 60% заинтересовавшей Бёрда территории, исследователи открыли и нанесли на карты несколько ранее неизвестных горных плато и основали полярную станцию. «На краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубой лёд. Зловещая и прекрасная, она покоится в морозной дремоте, в складках мантии снега, светящегося аметистами и изумрудами льдов. Такова Антарктида — материк, по площади почти равный Южной Америке, внутренние области которого известны нам меньше, чем освещённая сторона Луны». 
Вот здесь-то и произошло что-то необыкновенное, что заставило Бёрда уже 23 февраля 1947 года свернуть антарктические исследования и начать движение домой. На «Бертон Айленде» под командованием капитана Мак-Дональда (по другим данным — Джеральда Кетчума) вернулась вся группа полярников из «Литл-Америки-IV», которые не проработали в Антарктике и трех месяцев. Почему?

Установить не удалось Последними в обеспечении ледоколов 7 марта 1947 года в Веллингтон вернулись суда центральной группы во главе с «Маунт Олимпус».

Сразу же по приходе в порт «Филиппин Си» был поставлен к заводскому причалу для проведения серьезного ремонта. По официальной версии — из-за полученных во льдах повреждений.

Конечно, в ледовых полях авианосец мог получить серьезные повреждения. Правда, в основном в подводной части. Но тогда бы еще неизвестно, пришел бы он в базу практически через весь Индийский океан. Есть сомнения! Выходит повреждения были выше его ватерлинии.

Известно, впрочем, что американцы понесли серьёзные потери в людях и технике (потеряли даже несколько боевых кораблей), а некоторые участники экспедиции по возвращении рассказывали о боях с нацистами среди ледяных полей Антарктиды.

Всех этих рассказчиков власти отправили в психиатрические лечебницы. Туда же угодил и сам адмирал Бёрд. 11 марта 1947 года он изложил в Пентагоне все, что с ним произошло. Все было должным образом задокументировано и доложено Президенту. После чего его взяли под стражу и внимательно, с пристрастием опросили. Бригада врачей проверила его на вменяемость. «Это было испытанием!! Меня поместили под жесткий контроль Национальной Службы Безопасности! Мне приказано было молчать обо всем, что я узнал. Невероятно! Мне напомнили, что я военный и должен подчиняться приказам».

Только из отдельных высказываний (!) участников экспедиции, опубликованных в американской прессе, стало известно, что за время похода было открыто: три залива у Земли Уилкса, 20 островов и три полуострова здесь же, девять горных цепей высотой до 4500 метров, а также четыре горные группы. Самолеты западной группы обнаружили среди гор некий рудный район и несколько больших озер с незамерзающей пресной водой зеленого цвета, которые, возможно образованы теплыми источниками. А самолеты центральной группы нашли гору «Х-лучи» высотой в 4,5 тысячи метров с залежами… радиоактивного вещества (скорее всего — урана).

В «Морских сборниках» за 1947 и 1948 годы не так сложно отыскать весьма интересную и полезную информацию: в феврале 1947 года западная группа эскадры Бёрда отыскала некий антарктический оазис. Ясно одно — это не оазис Бангера!

Благодатный район площадью в 800 квадратных километров был найден в глубине Берега Принцессы Астрид (предполье Земли Королевы Мод, между Берегом Принцессы Марты и Берегом Принцессы Ранхильды), почти соприкасающегося с Землей Новая Швабия. Здесь были обнаружены приграничная линия горных пород полезных ископаемых, а также три глубоких и более 20 мелких незамерзающих пресноводных озер. Одно из них даже получило собственное название — озеро Ванда. Самым удивительным здесь оказалось то, что хотя озеро покрыто толстым слоем льда, у его дна на глубине 60 метров, вода оказалась прогретой до плюс 26 градусов Цельсия.

Выступая на пресс-конференции, после возвращения из экспедиции Бёрд заявил:

«Антарктика обладает большими минеральными запасами, которые можно использовать уже сейчас. Для этого следует организовывать механизированные отряды, перебрасываемые на самолетах к местам разработок. Бурить нефтяные скважины во льду возможно.

Когда мы сможем снять часть ледяного покрова, мы найдем ископаемые, которые можно будет отлично использовать для атомной бомбы. Америка должна построить восемь постоянных баз на Антарктическом континенте для дальнейших научных экспериментов, изучения природных богатств и метеорологии. Это необходимо сделать как можно быстрее, ибо мы находимся на перекрестке военных дорог с двух полюсов. Отсрочка подобна смерти.»

Имеются и вполне прямые свидетельства очевидцев о том, что происходило во время Четвёртой антарктической экспедиции США 1946-1947 годов. Для того чтобы придать правдоподобность версии об исключительно научных целях этой экспедиции Ричарда Бёрда, в её состав была включена небольшая группа журналистов из разных стран. Среди них был корреспондент чилийской газеты «El Mercurio», выходившей в Сантьяго, Ли Ван Атта (Lee Van Atta). В номере от 5 марта 1947 года за подписью Ван Атта была опубликована небольшая статья, в которой были процитирована слова контр-адмирала.

В первых же абзацах статьи её автор писал: «Сегодня адмирал Бёрд сказал мне, что Соединённые Штаты должны принимать эффективные меры защиты от вражеских самолётов, прилетающих из полярных областей. Далее он объяснил, что у него нет намерения никого пугать, однако горькая реальность состоит в том, что в случае новой войны Соединённые Штаты подвергнутся нападению летательных аппаратов, перелетающих с фантастической скоростью с одного полюса на другой.

Что же касается недавнего прекращения экспедиции, Бёрд заявил: наиболее важным её результатом является выявление потенциального эффекта, который будут иметь для безопасности Соединённых Штатов сделанные в её ходе наблюдения и открытия».

В мае 1978 года британский журнал «Бризант» опубликовал статью «Неведомые силы в Антарктиде», в которой пытался ответить на вопрос: что же нашла экспедиция Берда? Журналисты обратили внимание на еще несколько странных фактов: на то, что со всех участников экспедиции была взята строжайшая подписка о неразглашении; что отправилось в полярные широты 14 кораблей, а вернулось только 13; что новенький авианосец «Филиппинское море» встал сразу после своего возвращения на длительный капитальный ремонт, и рабочие с верфи рассказывали о серьезных повреждениях корабля, как если бы он побывал в морском сражении.

Больше года никто не имел абсолютно никакого представления об истинных причинах столь поспешного бегства Ричарда Бёрда из Антарктиды, более того, никто в мире тогда даже не подозревал о том, что в самом начале марта 1947 года экспедиции пришлось вступить в самый настоящий бой с противником, присутствия которого в зоне своих изысканий якобы никак не ожидала. С момента своего возвращения в США экспедиция была окружена такой плотной завесой секретности, какой не была окружена ни одна научная экспедиция подобного рода, однако некоторым наиболее пронырливым газетчикам все же удалось выведать, что эскадра Бёрда вернулась далеко не в полном составе – у берегов Антарктиды она потеряла минимум один корабль, 13 самолётов (в том числе и три «скиммера») и около пятисот сорока человек личного состава, в большинстве своем это были морские пехотинцы разгромленного десантного отряда и моряки с потопленного эсминца, включая капитана Сайруса Лафарга и его старшего офицера.

Что же произошло?

Когда 4-я антарктическая экспедиция адмирала Бёрда в начале 1947 года с присущей всем американцам бесцеремонностью вторглась в пределы советской зоны в районе Лазаревского месторождения антарктического урана, чтобы разобраться «кто в доме хозяин», самолет, на котором адмирал Бёрд летел на восток, чтобы отыскать и сфотографировать аэродром, на который базировались советские самолёты, подвергся внезапной атаке двух истребителей П-63 с красными звездами на крыльях.

Прострелив адмиральскому «тайгеркэту» один двигатель, они вынудили его к посадке на ледяное поле, а подоспевшие на транспортном Ли-2 десантники самым натуральным образом взяли прославленного адмирала в плен. Как свидетельствует в своих недавно «расшифрованных» дневниках сам Бёрд, русские отнеслись к нему со всем благодушием и добросердечностью, на какую только были способны по отношению к достойному противнику. Красная и черная икра, «Столичная водка», любимые самим Сталиным первоклассные папиросы «Герцеговина-Флор» – все это было предоставлено американцу в избытке, но он также честно был предупрежден и о том, что если президент Трумэн не пойдет на мирные переговоры, то адмирала придётся самым натуральным образом ликвидировать… да так, что б все концы в воду. В своих записках адмирал приводит и некоторые фамилии своих высокопоставленных русских «приятелей», такие как Петров, Иванов, Сидоров, но и так ясно, каких именно людей он имеет в виду. По крайней мере, личности контр-адмирала Папанина и генералов Каманина и Ляпидевского угадываются настолько четко, что во всякой дополнительной расшифровке не нуждаются никоим образом…

Группа американских рейнджеров спецбатальона морской пехоты около 500 человек, разыскивавшая Бёрда была сначала рассеяна огнем наших штурмовиков под командованием Мазурука, затем немногие уцелевшие были добиты группой лыжников.

Еще до того, как американцы поняли, что с их десантом творится нечто ненормальное, в частоты связи эскадры вклинился неизвестный передатчик. На чистом английском языке незнакомый голос заявил, что адмирал Бёрд приглашен для переговоров. Срок на раздумья – два часа. Если по истечении этого срока согласие на уход экспедиции не будет дано, всю эскадру уничтожат. В доказательство серьезности этих намерений сейчас будет потоплен один из эсминцев.

Вскоре наша подводная лодка К-103 точным торпедным ударом отправила на дно моря американский эсминец «Мэрдок», а «кингкобры» Ильи Мазурука наполовину сократили численность палубной авиагруппы авианосца.

Бёрд всё сразу понял и быстро ретировался с остатками экспедиции.

Участник экспедиции Джон Сайерсон много лет спустя вспоминал: «Они выскакивали из-под воды как угорелые и проскальзывали буквально между мачтами кораблей с такой скоростью, что потоками возмущенного воздуха рвало радиоантенны. Несколько «корсаров» успели взлететь с «Касабланки», но по сравнению с этими странными летательными аппаратами они выглядели как стреноженные.

Я не успел и глазом моргнуть, как два «корсара», сраженные какими-то неведомыми лучами, брызнувшими из носовых частей этих «летающих тарелок», зарылись в воду возле кораблей… Эти объекты не издавали ни единого звука, они безмолвно носились между кораблями, словно какие-то сатанинские, иссиня-черные ласточки с кроваво-красными клювами, и беспрерывно плевались убийственным огнем.

Внезапно «Мэрдок», находившийся от нас в десяти кабельтовых, полыхнул ярким пламенем и стал тонуть. С других кораблей, невзирая на опасность, немедленно были посланы к месту катастрофы спасательные шлюпки и катера. Когда в район боя прилетели наши «блинчики», незадолго до этого перебазированные на береговой аэродром, то и они ничего поделать не смогли. Весь кошмар продолжался около двадцати минут. Когда «летающие тарелки» снова нырнули под воду, мы стали подсчитывать потери. Они были ужасающими…»

К концу этого трагического дня погибли около 400 американцев, было сбито около 20 самолетов и вертолетов, повреждения получили один авианосец и два эсминца.

После поспешного бегства экспедиции, рассчитанной не менее как на 8-месячное пребывание в суровых условиях низких широт, и потому оснащенной сверх всякой меры, Америка в экстренном порядке начала неофициальные переговоры с правительствами Аргентины, Чили, Норвегии, Австралии, Новой Зеландии, Великобритании и Франции. Аргентинский президент, правда, пригрозил Гарри Трумэну, что б не вздумал поднимать шума.

Тогда в Штатах начинается осторожная, но настойчивая кампания в прессе. В одном из центральных американских журналов – «Форин Афферс», бывший советник-посланник США в СССР Джордж Кеннан опубликовал статью, в которой весьма недвусмысленно высказал свою идею о «необходимости скорейшей организации отпора непомерно выросшим амбициям Советов, которые после успешного окончания войны с Германией и Японией торопятся воспользоваться своими военными и политическими победами для насаждения вредных идей коммунизма не только в Восточной Европе и Китае, но и в …далёкой Антарктиде!»

В ответ на это заявление, как бы носившее характер официальной политики Белого дома, Сталин обнародовал свой собственный меморандум о политическом режиме Антарктиды, где в довольно резкой форме отозвался о намерениях правящей верхушки США «…лишить Союз Советских Социалистических Республик своего законного права, основанного на открытиях в этой части света русскими мореплавателями, сделанных еще в начале XIX века…»

О том, что для СССР предпочтительным было заключение международного соглашения по Антарктике и то, что антарктические сектора (владения) формально не отрицались в России, а затем и в Советском Союзе на протяжении длительного периода времени, свидетельствует упоминание в докладе академика Л.С. Берга на собрании в Географическом обществе 11 февраля 1949 г. Л.С. Берг упоминал об «открытиях в Антарктике», о том, что Ф.Ф. Беллинсгаузен «посетил Антарктику и сделал там замечательные открытия». Наконец, о том, что «весьма вероятно, что описываемые Беллинсгаузеном бугристые льды, простиравшиеся с востока на запад, представляли собою именно окраину антарктического материка». С правовой точки зрения важным является следующее заключение Л.С. Берга: «Мировая наука признает факт географических заслуг Беллинсгаузена и Лазарева. Но при этом не надо забывать, что исторически за Россией и по преемству за СССР остается право приоритета открытия ряда земель Антарктики. Россия никогда не отказывалась от своих прав, и советское правительство никогда и никому не давало согласия распоряжаться территориями, открытыми русскими моряками». Сразу после окончания Великой Отечественной войны в работе, посвященной столетию Русского Географического общества, Л.С. Берг писал, что Ф.Ф. Беллинсгаузен и М.П. Лазарев «увидели берег, которому дали название Земли Александра I; это был антарктический материк, часть которого впервые положена на карту нашими мореплавателями». Вместе с М.П. Лазаревым на шлюпе «Мирный» плавал мичман П.М. Новосильский, оставивший очень интересные записки «Южный полюс. Из записок бывшего морского офицера», изданные анонимно в 1853 г. в Петербурге. В апрельской книжке «Морского сборника» за 1855 г. в разделе «Библиография» был произведен обзор русской морской литературы за 1854 г. Автор обзора, разбирая работу «Шестой Континент, или Краткое обозрение плаваний к югу, от Кука до Росса. С двумя картами, 3-е издание», писал: «Эта брошюра составляет необходимое дополнение к другой книжке того же автора (Новосильского): Южный полюс… Показаны в последовательном порядке все открытия, сделанные в позднейшее время и заставляющие предполагать, что все… разорванные острова составляют один материк. Эту-то мысль и старается доказать автор в своей брошюре… Для большей же очевидности автор изобразил на карте все открытия у южного полюса, сделанные через двадцать лет после русских мореходцев Дюмон-Дюрвилем и Россом…» После всех этих путешествий» говорит автор в заключении своей брошюры, «существование огромного южного материка не подлежит более сомнению. Честь первого открытия его по справедливости должна принадлежать русскому мореплавателю Беллинсгаузену».

При обсуждении доклада академика Л.С. Берга профессор Д.Г. Панов в заключение своего выступления подчеркивал: «Среди продолжающихся и по настоящее время споров о принадлежности отдельных пространств Антарктики различными государствами забывается, что этот материк был впервые открыт русскими, что основа его научному исследованию тоже была положена работами русских исследователей. Поэтому не может возникать сомнений в том, что Советский Союз имеет полные основания для участия в разделении территории Антарктики. Советскому Союзу должны принадлежать в Антарктике пространства земель, которые стали известны человечеству благодаря их открытию русскими мореплавателями. Мы не можем мириться с отрицанием великих заслуг русских людей в открытии и исследовании нового материка Антарктиды. Утверждением их приоритета должно явиться выделение антарктических земель, принадлежащих Советскому Союзу».

Контр-адмирал, проф. Е.Е. Шведе стоял на аналогичной позиции, когда призвал собрание «выразить громкий протест против всех и всяких посягательств на антарктические земли, открытые русскими мореплавателями, и против всяких попыток раздела Антарктиды без участия Советского Союза».

Эта же точка зрения фактически была отражена в самом докладе Л.С. Берга. В частности, он сказал: «…Советский Союз имеет, во всяком случае, не меньше прав на Антарктические земли, открытые русскими, чем, например, Франция, которая претендует на суверенитет над «Землей Адели» на том основании, что эту землю открыл (и назвал именем своей жены) в 1840 г. французский мореплаватель Дюмон-Дюрвиль. Между тем русские мореплаватели Беллинсгаузен и Лазарев за 20 лет до Дюмон-Дюрвиля впервые доказали ошибочность господствовавших тогда представлений, что за южным полярным кругом нет земли, и открыли существование Антарктиды… Исторически за Россией и, по преемству, за СССР остается право приоритета открытия ряда земель Антарктики… Россия никогда не отказывалась от своих прав, и Советское правительство никогда и никому не давало согласия распоряжаться территориями, открытыми русскими моряками».

Государственный секретарь Трумэна – Джеймс Бирнс, выступавший всегда, как известно, за самые жёсткие санкции против СССР, вынужден был уйти в досрочную отставку, явно принужденный к этому Трумэном. Последними словами Бирнса на государственном посту были такие:

«Проклятых русских оказалоcь невозможно испугать. В этом вопросе (имеется в виду Антарктида) они победили».

Достоянием гласности стали слова самого Ричарда Бёрда, когда он давал длительные объяснения на заседании срочно учрежденной президентской комиссии, и эти слова в сенсационном материале, напечатанном в журнале «Фрэй», были такие:

«Прекращение экспедиции было вызвано действиями вражеской авиации…»

И уж потом идет цитата о необходимости отпора американцами какому-то непонятному врагу, обладающему сверхъестественными «летательными тарелками»… типа корабли и самолеты Четвертой антарктической экспедиции подверглись нападению… странных «летающих тарелок», которые «…выныривали из-под воды, и двигаясь с огромной скоростью, нанесли экспедиции значительный урон». Ну и дальше: эти удивительные летательные аппараты наверняка были произведены на замаскированных в толще антарктического льда авиастроительных заводах нацистов, конструкторы которых овладели какой-то неведомой энергией, применявшейся в двигателях этих аппаратов… Помимо всего прочего Бёрд заявил высокопоставленным лицам следующее:

«США необходимо как можно быстрее принять защитные акции против истребителей противника, совершающих вылеты из полярных районов. В случае новой войны Америка может подвергнуться атаке врага, обладающего способностью летать с одного полюса на другой с невероятной скоростью!»

Итак, мы прекрасно видим, что «летающие тарелки» появились впервые именно в Антарктиде, и тут некоторые документы, вообще никак не связанные с проблемами НЛО, самым непосредственным образом обращают наше внимание на тот факт, что именно в то самое время, когда корабли адмирала Бёрда бросили якоря в море Лазарева у берегов обледеневшей Земли Королевы Мод, там уже находились и …советские военные корабли!

Вопреки предостережениям Трумэна, новоизбранный президент Аргентины Хуан Перон с большой помпой и без всякой оглядки на Вашингтон отправил в Москву своих самых лучших дипломатов и послов, восстановив с СССР прерванные еще «в доисторические времена» дипломатические отношения. Тотчас за этим актом, словно все было договорено заранее, в Страну Советов хлынули миллионы тонн аргентинской пшеницы, хлопка и важного стратегического сырья в виде так необходимых тогда Сталину вольфрамовых и бериллиевых руд. Трумэну ничего не оставалось делать, как усмирить свои «непомерные» амбиции до поры до времени и отозвать свою антарктическую эскадру домой. Он прекрасно понимал, что является человеком, от которого, без преувеличения, зависит если не все в мире, то многое, но размахивать «атомной дубиной» время еще не подоспело – Сталин был явно не из пугливых, на элементарный блеф не купится ни за что, в случае «атомной атаки» на его сторону станут не только Франция и Аргентина, а «мочить всех подряд» запрещал не только здравый смысл, но и кое-какие соображения по вопросам военной стратегии и тактики, предоставленные к сведению Трумэна Дуайтом Эйзенхауэром.

Надо полагать, что в 1947 году высшее американское  руководство отнеслось к докладу адмирала Бёрда с должным вниманием, поскольку в 1948 году в этот район Антарктиды было отправлена экспедиция ВМС США для выполнения задач операции «Ветряная мельница» («Windmill»). Основой экспедиции было 39-е оперативное соединение американских ВМС, флагманом которого стал военный транспорт специального назначения «Порт Бомонт». Руководил экспедицией кептен Джеральд Кетчум, ранее командовавший ледоколом «Бертон Айленд». На этот раз экспедицию сопровождали два ледокола типа «Атка»: «Бертон Айленд» и «Эдисто». Свой поход экспедиция Кетчума начала с посещения моря Дейвиса и побережья у ледника Шеклтона. Во время ее проведения корабельные вертолеты в очередной раз обследовали оазис Бангера. Здесь было задумано создать военно-морскую базу США, о чем кептен Кетчум даже получил специальную инструкцию. Для детального осмотра на оазис Бангера были доставлены шесть американских астрономов-геодезистов и геолог Эрл Апфел. Они работали здесь больше двух суток. Неожиданно за полярниками прилетел вертолет, командир которого имел предписание немедленно эвакуировать высаженную в оазис группу. Неясно, опираясь на какую информацию (радиостанции у группы Апфела не было), военное командование экспедиции пришло к заключению, что оазис Бангера мало подходящее место для военной и исследовательской базы, а потому не сочло нужным дальше обследовать оазис. А может, группе угрожала некая опасность? Тогда — от кого? Может, именно здесь нужно искать причины чрезвычайной «щедрости» американцев в последующей передаче Советскому Союзу восточных районов Антарктиды? По странному стечению обстоятельств, примерно в это же время в район острова Кергелен пришла советская китобойная флотилия «Слава»…

Советский ветеран-полярник, который предпочел остаться анонимным, обращал внимание своих гостей на участок Смоленского кладбища в Санкт-Петербурге, где в конце 1940-х годов было похоронено больше сотни мужчин (примерно тот же период, что и время экспедиции адмирала Бёрда). Одинаковые надгробия, славянские фамилии и средний возраст умерших наталкивают на мысль о военных захоронениях того далёкого антарктического сражения.

Испытание первой советской атомной бомбы РДС-1 на основе плутониевого заряда и нейтронного запала было проведено 29 августа 1949 года. Всё шло на основании проекта Постановления СМ СССР, принятого Специальным комитетом 26 августа 1949 года.

На следующий день после испытания, 30 августа 1949 года Л.П.Берия и И.В.Курчатов подписали рукописный доклад на имя И.В.Сталина, в котором были изложены данные предварительной обработки результатов испытания. В докладе говорилось:

«Докладываем Вам, товарищ Сталин, что усилиями большого коллектива советских ученых, конструкторов, инженеров, руководящих работников и рабочих нашей промышленности, в итоге 4-летней напряженной работы, Ваше задание создать советскую атомную бомбу выполнено. Создание атомной бомбы в нашей стране достигнуто благодаря Вашему повседневному вниманию, заботе и помощи в решении этой задачи…

Атомный взрыв зафиксирован с помощью специальных приборов, а также наблюдениями непосредственно участвовавших в проведении испытания членов Специального комитета т.т. Берия, Курчатова, Первухина, Завенягина и Махнёва…». Монополия США на ядерное оружие безславно закончилась.

8 января 1956 года американский полярный ветеран адмирал Ричард Бёрд выполнил последний свой полет над Южным полюсом. Вслед за тем американские летчики полковник Колп и лейтенант Джордж совершили два полета из Мак-Мёрдо в центральный район Антарктики и… словно поставили «точку» в каком-то исследовании.

18 января 1956 года все четыре тяжелых самолета ВВС США вернулись на свою базу в Новой Зеландии. После этого Бёрд послал из пролива Мак-Мёрдо в адрес советской антарктической экспедиции телеграмму следующего содержания: «Добро пожаловать на Землю Уилкса. Надеюсь, что вы подыскали хорошее место для вашей МГТ. Мы недавно пролетали над местами планируемых вами внутриконтинентальных баз. Поверхность там спокойная, но высота ледникового плато колеблется от 11 000 до 13 000 футов. Мы хотели бы обмениваться информацией о погоде. Сайпл (американскому исследователю Полю Сайплу было предложено возглавить очередную зимовку американцев) присоединяется ко мне в пожелании успехов в наших международных усилиях в науке».

В эти же дни в районе пролива Мак-Мёрдо американцы начали сооружение сухопутного аэродрома, который в дальнейшем будет назван «Сухой Долиной», а также обследовать район мыса Адэр с целью поиска нового места для создания американо-новозеландской станции. На Адэре они неожиданно наткнулись на остатки домиков Борхгревинка и Скотта, которые, правда, уже годились только на дрова. Позднее эта группа обследовала мыс Халлет и провела здесь детальную топографическую съемку. На «Литл-Америке V» в тот сезон осталось зимовать 73 человека, в основном военный персонал и небольшая научная группа.

В начале февраля 1956 года Ричард Бёрд покинул Антарктику на борту судна «Арнеб».

30 декабря 1956 года Бёрд сделал в дневнике последнюю запись: «Я честно хранил свою тайну все эти годы, хотя это противоречило моим желаниям и моим ценностям. Сейчас я чувствую, что мои дни сочтены, однако эта тайна не уйдет со мной в могилу…

Это может оказаться единственной надеждой Человечества. Я видел правду, и она укрепила мой дух и освободила меня! Я отдал должное чудовищной машине военно-промышленного комплекса. Сейчас приближается длинная ночь, но это будет не конец. Как только она закончится, ослепительный бриллиант Истины заблистает и те, кто во тьме, утонут в его свете… Потому что я видел ту землю за полюсом, центр великого, неизведанного.»

Советская антарктическая станция «Оазис», начала работу 15 октября 1956 года в оазисе Бангер-Хилз.

В 1958 году США произвели три ядерных взрыва в атмосфере южного полушария, почти над Антарктидой. Ядерные заряды были взорваны ими в рамках операции «Argus» к юго-западу от Кейптауна. Цель — изучить эффект ядерных взрывов за чертой атмосферы, в частности, как заряженные частицы и радиоактивные изотопы будут взаимодействовать с магнитным полем Земли.

Испытания проводились на высоте 160 км 27 августа (38° ю. ш., 12° з. д.), на высоте 290 км 30 августа (50° ю. ш., 8° з. д.) и на высоте 750 км 6 сентября (50° ю. ш., 10° з. д.). То есть первый взрыв был произведен в 3500 км к северу от Земли Королевы Мод, близ острова Тристан-да-Кунья, второй взрыв в 2280 км и третий — в 2390 км.

10 марта 1959 года на шельфовом леднике у мыса Седова (Берег Принцессы Астрид) была официально открыта советская полярная станция «Лазарев». Рядом с ней была создана бельгийская станция «Король Бодуэн». Обе станции как бы примыкали к правой стороне Земли Новая Швабия. Со станции «Лазарев» советские геологи под руководством М. Равича впервые исследовали центральную и восточную части гор Земли Королевы Мод.

В 1961 году советская полярная станция «Лазарев» была оставлена советскими учеными, а ее жильцы переселились на твердую землю… в оазис Ширмахера. Новая станция получила название «Новолазаревская». Тогда же, именно в районе «Новолазаревской» впервые в истории изучения Антарктики были выполнены глубинные сейсмические зондирования. Советские полярники имели в своем распоряжении аэрофотоснимки этого оазиса, сделанные еще нацистскими летчиками в 1939 году.

 

С тех пор прошло немало лет, и разработка полезных ископаемых в Антарктиде запрещена положениями знаменитого Договора 1959 года.

РУССКИЕ БЬЮТСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО – ПОКА ЖИВЫ…

Из дневника убитого под Мценском немецкого офицера.

“Неделю назад из плена сбежали 15 русских солдат.

Погоня загнала их в полуразрушенный дот.

На предложение поднять руки и сдаться они ответили

пулеметным огнем – в доте еще оставались пулеметы

и боеприпасы.

До вечера наши солдаты пытались уничтожить

русских, но те оказались слишком живучи, а дот – еще крепким.

Утром артиллеристы подвели на прямую наводку зенитное орудие,

но это не принесло большой пользы – дот устоял, а русские

огрызались огнем. Мы понесли большие потери.

Только к вечеру второго дня двое наших саперов подобрались

поближе и огнеметами выжгли внутренности блиндажа.

И тут оттуда выскочили два огненных факела,

двое русских солдат, горевших заживо, –

с винтовками наперевес они пошли на нас, стреляя на ходу,

они сделали всего несколько шагов и упали.

Воевать с таким врагом невозможно –

русские бьются до последнего, пока еще живы. “

Поединок в снежной пустыне

История А. Маресьева, в «Повести о настоящем человеке», переиздавалась в СССР более 80 раз. Мне же представляется необходимым рассказать о человеке, чья боевая судьба гораздо насыщеннее, а несомненный литературный дар рассказывает свои захватывающие подлинные подробности тех далёких и суровых лет.

А.Н. Крылов.

Мой герой – Захар Артёмович Сорокин.

Родился Захар в 1917 году на станции Глубокое, что в Новосибирской области в семье печника Артема Яковлевича Сорокина. Семья была большая – шесть человек. Маленький Захар ходил с отцом по селам и помогал ему класть печи. Но вскоре отец заболел, и им пришлось уехать из Сибири на Кавказ в Тихорецк.
Первый увиденный самолет поразил воображение мальчика. Он записался в школьный авиационный кружок, где сделал первую модель планера. После школы, посоветовавшись с мамой, Ириной Яковлевной, Захар поступил в ФЗУ, и был зачислен в аэроклуб, там он и научился летать. Читать Захар Артёмович научился сызмала, а вот по – настоящему подружился с литературой гораздо позднее – уже на пороге зрелости. Глотая книгу за книгой, ругал себя за упущенное время. Но так ли уж был он виноват перед самим собой?!
Таёжное, далёкое от города село, где родился и вырос Захар, библиотеки не имело. Избу – читальню и ту открыли лишь в 1930 году. Позже, когда, перебравшись из Сибири на Кубань, стал работать на локомотиве помощником машиниста, не хватало времени. Жизнь в ту пору проходила на колёсах – из рейса в рейс.
В лётном училище Сорокин впервые явственно ощутил, сколь бедна его речь. Хотя всё, что преподавалось на занятиях, понимал, показать это в своих ответах не мог – говорил сбивчиво, коряво.
– Надо бы тебе, Захар, к книгам обратиться, – советовали друзья.
Ту же мысль, только в категорической форме, высказал командир.
Зачастил Сорокин в училищную библиотеку. Поначалу как бы “во исполнение приказа”, но вскоре – по зову души. Книги увлекли, захватили, поглощали почти весь недолгий курсантский досуг. Их хозяйка, пожилая, хрупкая женщина, взяв на себя роль доброго и чуткого проводника в безбрежном мире “изящной словесности”, сделала всё, чтобы он не сбивался с верного курса. Завидев Сорокина, выкладывала перед ним произведения о мужестве, о человеческой стойкости и благородстве.
Однажды предложила сборник рассказов Джека Лондона. Раскрыл Захар небольшой томик, который, судя по потрёпанному внешнему виду, перебывал уже у многих читателей, – и не смог оторваться, пока не перелистнул последнюю страницу. Особенно взволновал его рассказ “Любовь к жизни”. В воображении сразу возникла картина, как через бескрайнюю снежную пустыню пробирается больной, умирающий человек. Из последних сил пытается доползти до большой реки, где должны быть люди. Его преследует волк, тоже погибающий от голода. Человек побеждает волей к жизни.
Рассказ этот Сорокин прочитал дважды. После отбоя долго не спал. Перед мысленным взором, как в калейдоскопе, сменяли друг друга наиболее яркие эпизоды. Мог ли Захар представить в тот вечер, что военная судьба уготовит ему испытание, которое окажется ещё труднее, ещё опаснее ?!
…Война застала Сорокина в Крыму. Наравне с опытными пилотами Черноморского флота ему доверили прикрывать корабли и их стоянки от возможных налётов вражеской авиации. Всё, что требовалось, исполнял в точности. Удовлетворения, однако, не чувствовал. Боевые вылеты, хотя и назывались боевыми, ничем не отличались от обычных учебных: в районах, которые патрулировал Сорокин, немцы не появлялись. Так продолжалось до тех пор пока, в июле 1941 года, Захара в составе группы лётчиков не направили в далекое Заполярье, где уже вовсю кипела битва в небесах и на воде.
Из Москвы они вылетели на Север на стареньком Ли-2. Не отрываясь от иллюминаторов, следили за открывающимися под крылом картинами. Под крылом проплывали невысокие сопки, покрытые бледненьким редколесьем, рыжеватые болота, разной величины и формы озера и озерца — все это вместе походило на блеклый, выгоревший ковер.
На земле все выглядело иначе.
Конец июля. Редкостная жара. Полярный день давно вступил в свои права, солнце почти круглосуточно ходило над головой и жгло немилосердно. А на вершинах гранитных скал лежал снег. Его белизна резко контрастировала с сочной травой, пестревшей крупными золотисто-желтыми цветами. Ярко зеленели низкорослые деревья: их корни не могли уйти в глубину, там вечная мерзлота. Причудливо изогнутые стволы стлались по земле, чтобы удержаться под свирепыми зимними ветрами.
Заполярье по-своему было прекрасно.
Если на войне случалось везение, оно не миновало Сорокина. Он попал в эскадрилью Бориса Феоктистовича Сафонова.
Лучшего наставника и пожелать нельзя. Первый боевой вылет Сафонов совершил 22 июня 1941 года над полуостровом Рыбачьим, атаковав вместе с В. Воловиковым бомбардировщик Не-111. Лётчики вели огонь до полного израсходования боекомплекта, однако задымившему “Хейнкелю” удалось скрыться в облачности.
Свою первую победу Сафонов одержал вечером 24 июня 1941 года. Вылетев на своём И-16 для перехвата разведывательного Ju-88 (опознанного как Не-111), он после долгой погони атаковал его. Вначале Сафонов убил стрелка и повредил самолёт, а потом длинной очередью с дистанции около 100 метров практически отрезал ему хвостовое оперение. Машина упала в бухте Зеленцы, и обломки её подобрал подошедший катер. Это был первый немецкий самолёт, сбитый лётчиками североморской авиации.
Уже через 3 дня, 27 июня 1941 года, Сафонов одержал вторую победу – отправив вместе с товарищами на землю немецкий разведывательный самолёт “Хеншель” Hs-126, прозванный позднее нашими пехотинцами “Костылём”.
Но особенно ярко талант пилота, как отличного воздушного бойца, раскрылся в последующие 2 месяца, когда немцы предприняли массированные налёты на советские аэродромы и порт Мурманска.
7 июля 1941 года Сафонов во главе девятки И-16 прикрывал военно – морскую базу Полярное, когда в воздухе появилась группа Ju-87, сопровождаемая истребителями Ме-109. Советские лётчики атаковали пикировщики и уничтожили 4 самолёта, а затем, перейдя в преследование, сбили ещё 3 машины. Все наши лётчики вернулись на базу.
10 июля 1941 года Сафонов получил звание капитана и был назначен командиром истребительной авиационной эскадрильи. Молодому комэску вручили новую машину: И-16 тип 17 с заводским номером 28213-95. На другой день начальник политотдела авиабригады полковой комиссар Сабадырь докладывал политуправлению Северного флота: “…Получив в свои руки машину, капитан Сафонов написал на её фюзеляже боевой лозунг: “За Сталина!”


Сафонов любил свой самолёт и лично следил за его состоянием. Не было случая, чтобы он не присутствовал при зарядке боекомплекта. Проверял, как и какими снарядами набита лента, правильно ли она установлена. Борис Феоктистович предпочитал стрелять бронебойными снарядами. Однажды моторист Колпаков спросил у него: “Почему вы не берёте трассирующих ?” Тот ответил: “Оружие у меня пристреляно. А от бронебойного никакой Ганс не уйдёт”.
На своём И-16 Б. Ф. Сафонов произвёл 109 боевых вылетов и сбил 17 немецких бомбардировщиков и истребителей. За всё время боевых действий на его самолёте сменили 3 мотора. Равняясь на лётчика, образцово выполняли свои обязанности техник самолёта Семёнов и моторист Колпаков. Сафонов не раз говорил: “Половина сбитых мной самолётов я отношу за счёт техника Семёнова и моториста Колпакова”. В настоящее время этот самолёт хранится в Ленинградском Военно – Морском музее.
14 июля 1941 года Борис Сафонов был награждён первым орденом Красного Знамени, в этот же день он записал на свой боевой счёт 2 бомбардировщика. 27 июля сбил ещё 2 пикировщика Ju-88. 6 августа в паре с Максимовичем сбил истребитель Ме-109. 9 августа одержал сразу 3 победы. К концу лета на его счету было уже 10 лично сбитых самолётов (Не-111, 5 Ju-88, 2 Hs-126, Ju-87 и Ме-109) и вскоре его представили к званию Героя Советского Союза.
К 28 августа он совершил 130 боевых вылетов, провёл 32 воздушных боя и лично сбил 11 самолётов противника. Только за 5 дней августа он одержал 5 личных побед. 15 сентября 1941 года семёрка истребителей под командованием Бориса Сафонова, вступив в схватку с превосходящими почти в 8 раз силами противника, уничтожила 13 вражеских самолётов, не потеряв ни одного своего. Сафонов лично сбил 3 машины (в том числе: Ju-88 и Hs-126). Его успехи основывались на гибкой тактике, знании особенностей самолётов противника, а также на слётанности его группы в воздухе. В одном из своих выступлений, он говорил:
– Ju-88 и Me-110 самолёты довольно живучие, поэтому стрелять по ним с расстояния более 300 метров – занятие безполезное: огонь рассеивается, и вероятность попадания уменьшается. Поэтому я прежде всего сокращаю дистанцию до 200 метров, а иногда и меньше. Куда целить ? Раньше я начинал бить по пилоту, а он маневрировал с таким расчетом, чтобы я сам был мишенью для его стрелка. Тогда я стал вначале бить по стрелку. Стрелок – то ближе к хвосту, и его легче достать. А замолчал стрелок – машина, считай, на твоём боевом счету.
Когда неподалёку от их аэродрома совершил вынужденную посадку немецкий истребитель Ме-109, Сафонов не преминул тщательно осмотреть и изучить его, определив слабые стороны вражеской машины, в частности, плохой обзор назад из кабины пилота. Когда был сбит Ме-110, с него сняли броню и притащили в своеобразный тир на краю аэродрома, где лётчики упражнялись в стрельбе по ней с различных дистанций и под различными углами.


В воздухе для Сафонова не было мелочей – всё было подчинено достижению победы. Для сокращения времени взлёта по тревоге он даже срезал пряжки со шлема, пришив вместо них кнопки от парашютных ранцев, и то же самое заставил сделать своих товарищей. В небе он никогда не летал по прямой. Юркий И-16 то уходил вниз, лавируя между сопками, то круто взмывал вверх. Такие же пируэты приходилось выписывать и его ведомым. С каждым боем он продолжал совершенствовать истребительную тактику. Его группа, как правило, делилась на две части, одна из которых атаковала бомбардировщики, а другая связывала боем вражеские истребители. Каждый пилот подразделения знал свои обязанности в воздухе. В одной из газет Сафонов писал:
“Взаимодействие между звеньями, слаженность в бою имеют решающее значение. Когда моё ведущее звено врезается в строй бомбардировщиков, мы абсолютно спокойны: если нас попытаются атаковать вражеские истребители, то звено Коваленко не допустит этого. Поэтому так и получается, что на мою долю в основном приходятся сбитые вражеские бомбардировщики, а на долю Коваленко – истребители…”
В схватку Сафонов никогда не бросался сломя голову – бессмысленная храбрость могла дорого стоить в бою. Например, однажды пятёрка И-16 встретила в небе около 20 немецких бомбардировщиков, но, несмотря на выгодную позицию, Сафонов не отдал приказа об атаке. И он оказался прав – вскоре сверху была замечена группа Ме-109 сопровождения. Тогда Сафонов увёл свою пятёрку назад, а потом неожиданно атаковал бомбардировщики со стороны солнца. Три самолёта сразу же были сбиты, и пока враг не опомнился, сафоновцы произвели второй заход, отправив к земле ещё один “Юнкерс”. Когда в бой вступили Ме-109, они были встречены лобовой атакой, после чего И-16 выстроились в оборонительный круг, который немцы уже не смогли разорвать.
В бою с истребителями Ме-109 Борис Сафонов пользовался как приёмами обороны, так и агрессивными методами, имевшими целью ошеломить врага. Он мог имитировать паническое бегство, а когда немецкий пилот уже предвкушал победу, вдруг неожиданно сбрасывал скорость, и проскочивший вперед обескураженный враг сам оказывался в прицеле. С другой стороны, сбив однажды бомбардировщик, Сафонов немедленно атаковал Ме-109. Немец, принявший вызов, открыл огонь с расстояния 400 – 500 метров, но советский ас быстро сократил эту дистанцию вдвое и, в свою очередь, ударил из пушек и пулемётов. “Мессер” шарахнулся в сторону и, не рассчитав, врезался на малой высоте в сопку.
Осмотрительность, взаимопомощь и взаимовыручка в бою составляли главное правило Бориса Сафонова. И он свято ему следовал, не жалея жизни для спасения товарища. Когда в одном из поединков младший лейтенант Максимович, атакуя бомбардировщик Ju-88, не заметил в хвосте Ме-109, Сафонов немедленно бросился ему на помощь, несмотря на то, что к этому моменту у него не было ни единого патрона. Испуганный немецкий лётчик вышел из боя, а Сафонов продолжал прикрывать Максимовича и на обратном пути, готовый совершить таран в случае крайней необходимости.
16 сентября 1941 года, за героизм, мужество и отвагу, проявленные в боях, командиру эскадрильи 72-го смешанного авиаполка (ВВС Северного флота) капитану Б. Ф. Сафонову было присвоено звание Героя Советского Союза. К моменту опубликования этого Указа, на счету лётчиков эскадрильи было около 50 воздушных побед, из них 16 – на счету комэска.
Осенью 1941 года в трудном поединке Сафонов “завалил” известного немецкого аса. Тогда нападениям вражеских истребителей подверглись несколько самолётов 72-го авиаполка. Особенно часто обнаруживали “Мессера”, которого на аэродроме прозвали “рыжим”. На фюзеляже немецкого самолёта был нарисован большой рыжий пёс с краснозвёздным истребителем в зубах. Лётчик самолёта держался крайне нагло, но открытого боя старался избегать. Когда же это не удавалось, он улучшал момент и удачным маневром отрывался от преследования.
Сафонов досадовал, что ему не доводилось встретить в воздухе этого наглеца. Но, наконец, такой случай представился. При возвращении с задания Сафонов заметил “рыжего” и навязал ему бой. По первым же маневрам противника стало ясно – помериться силами придётся с очень опытным воздушным волком…
Противник, выбирая выгодные для атаки позиции, выполнял сложные пилотажные фигуры. Но через пару минут ему самому пришлось туго – Сафонов всё сильнее и сильнее наседал на него. “Ястребок” наконец зашёл “Мессеру” в хвост, однако тот тут же вывернулся и почти вертикально ушёл вверх. За ним устремился и наш истребитель. Противник явно пытался оторваться, но это ему не удавалось. Сафонов плотно шёл следом и ждал момента для точного удара. И этот момент наступил. Когда немецкий лётчик, пытаясь снова зайти истребителю Сафонова в хвост, начал делать переворот, прогремели меткие очереди. “Мессер” загорелся и камнем сорвался в отвесное пике, оставляя чёрный дымный шлейф. Воздушный пират успел оставить пылающую машину и, раскрыв парашют, приземлился на позиции советских зенитчиков. Пленный оказался матерым асом Вилли Френгером. На его счету было 900 боевых вылетов и 36 сбитых над Ла – Маншем самолётов. При задержании он сорвал с груди свои награды – два Железных Креста и один в золотой оправе…

Человек несгибаемого мужества, большого личного обаяния, Борис Феоктистович обладал ещё и педагогическим даром. Его взгляд, подобно рентгену, высвечивал в подчинённом все грани, все изгибы характера. Он сразу распознал в Сорокине честного, храброго бойца. Настораживала лишь чрезмерная горячность новичка. Чтобы приучить молодого пилота к выдержке, к точному расчёту, взял его на своё крыло. Что ни вылет – обязательно вместе. Ведущим – Сафонов, ведомым – Сорокин, который стремился во всём подражать командиру. Оттого действия Захара в воздухе обретали строгую отточенность, раз от разу становились увереннее и одновременно осмотрительнее.
Первый бой, первая схватка с ненавистным врагом. “Мессеры” наглы, самонадеянны – их ведь вдвое больше. Идут клином, как предки – тевтонцы на льду Чудского озера.
У Сафонова решение уже созрело. Набрав высоту, эскадрилья развернулась в полукружие и разом атаковала врагов с трёх сторон. Неприятельский строй смешался. Увидев в прицеле “Мессер”, Захар не прозевал момента – сразил противника меткой очередью. Боевой счёт открыт. (Bf-110 принадлежавший 1-ому отряд 77-й истребительной эскадры (серийный №3588, тактический номер LN + DR). Сбит в районе посёлка Кола, экипаж, – лейтенант Dietrich Klappenbach и ефрейтор Rudolf Methke, – считаются пропавшими без вести.)
Но Сафонов строго выговаривает:
— Забыли, что ваша главная обязанность охранять ведущего? Что вас обоих не сбили — чистая случайность. Ну, а теперь — с первой победой! За то, что сбили самолет противника, благодарю. А за то, что нарушили устав, — пять суток ареста. Обдумайте свои действия и сделайте должные выводы.
«Да, пораздумать было о чем. Как же, действительно, так получилось, что я оторвался от ведущего? Стремление сбить «мессер» — не оправдание. Не менее досадно было услышать замечание о стрельбе с дальней дистанции. Ведь когда я обучался в Ейске и затем служил в полку, меня как раз много ругали за то, что во время учений открывал огонь с чересчур близкого расстояния — пятьдесят, даже сорок метров, хотя по инструкции требовалось сто пятьдесят —двести. А вот в настоящем бою выдержки не хватило…»
В воздушных схватках мужал характер Сорокина, совершенствовалось лётное мастерство. Когда он сбил 4-й самолёт, удостоился ордена Красного Знамени. Первая награда… Получив её, Захар не сразу поверил своему счастью. Неужели на его груди засверкал боевой орден, который в детстве видел у прославленных героев гражданской войны? Вот бы сейчас очутиться хоть на несколько минут в отчем доме, предстать перед родными, земляками не озорным пареньком Захаркой, а заслуженным лётчиком…
В сентябре 1941 года на аэродроме, где находилась эскадрилья Сафонова, обосновались английские истребители. Это были “Харрикейны” с авианосца, прилетевшие для усиления истребительного прикрытия конвоев. Группа получила кодовое название “Бенедикт”. Командовал ею полковник Шервуд. Английские лётчики любезно подарили две свои машины нашим пилотам, в ответ наше командование преподнесло им наши И-16 и И-153 “Чайка”.

Отличная лётная подготовка позволила Сафонову первым на Северном флоте освоить новый истребитель всего после дня его изучения вместе с британским комэском Миллером. А спустя всего 10 дней эти машины освоили и другие лётчики эскадрильи.
Англичанин Хуберт Гриффит вспоминал позднее:
“Это был более чем способный пилот, выдающийся стрелок, как позднее выяснилось в соревнованиях по стрельбе из пистолета. Сафонов был типичным русским, коренастым, солидным, методичным и неторопливым…
Когда Сафонов взлетел на “Харрикейне”, всё перед этим проверив, он продемонстрировал прямой взлет, набрал высоту 1500 футов и начал первый разворот. Его посадка была соответствующей – сделал 2 или 3 аккуратных круга и показательно приземлился…”
Английские лётчики совместно с североморцами выполняли боевые задачи – патрулировали в воздухе, дрались с противником. Они сбили 15 вражеских самолётов. Особо отличились капитан Рук и сержант Г. Хоу, сбившие по 3 самолёта. Наше правительство высоко оценило подвига английских лётчиков. Пятеро из них были награждены орденом Ленина (один из них – Чарльстон Хоу, уже вернувшись на Родину, назвал Бориса Сафонова “великим лётчиком своего времени”).
24 октября 1941 года Сафонову было предложено сформировать из числа лучших лётчиков и возглавить 78-й истребительный авиаполк. Его вооружение составили 27 “Харрикейнов”, переданных советским ВВС английскими лётчиками 151-го авиакрыла, убывшими к себе на Родину.
Наверно, у каждого летчика есть его главный, памятный бой. Вот, как его описывает Сорокин:
«Когда утром 25 октября сорок первого года я по оче¬редной тревоге садился в кабину, техник Миша Дубровкин всыпал в карман моей кожанки горсть пистолет¬ных патронов.
— Зачем? — удивился я.— Садиться не собираюсь!
Миша крикнул что-то, махнул рукой. Я поднял в воздух машину, на белом поле аэродрома остался глу¬бокий синеватый след. Тут же поднялся мой ведомый, старый друг, черноморец Дмитрий Соколов. Мы понеслись над сопками. Было холодно. Ветер достигал такой силы, что сдувал снежный покров со скал, они мрачно чернели на фоне белой пустыни. Кое-где оголенный зеленоватый лед рек и озер, пятна беспорядочно разбросанных валунов. Привычная уже картина…
Вскоре все исчезло, вошли в облачность. Пробив первый ярус сумрачных кучевых облаков, оказались на вы¬соте более шести тысяч метров. Вдали неожиданно возникли контуры четырех вражеских самолетов. Они летели по направлению к Мурманску. Мы немедленно пошли на сближение. Это были «Мессершмитты-110». Вот уже виден их желтый камуфляж..,
— Дима, за мной, в облака! — Понял…
— Иду в атаку! Прикрой!
— Есть!
С высоты устремился на ведущего. Вот он в рамке оптического прицела. Нажимаю на гашетку — длинная пулеметная очередь пронизает правую плоскость, мотор, кабину вражеской машины. Она загорается, стремительно теряет высоту…
— Есть один!
Рванулся влево, пристроился ко второму. За третьим погнался Соколов. В тот момент, когда враг оказался в моем прицеле, из облаков вынырнул четвертый гитлеровец. Я дал очередь по одному, по другому… Не достал! Зашел снова, нажал на гашетку… Пулемет грохотнул и смолк. Кончились патроны!
И тут град пуль хлестнул по плоскости, по кабине. В правом бедре возникла острая боль…
«Таранить!» Решение созрело в долю секунды. Даю полный газ, изрешеченный «миг» с ревом устремляется наперерез врагу. Мгновение — удар! Резкий толчок чуть не выбрасывает из сиденья. Мелькают срезанные рули «мессершмитта», враг, кувыркаясь, летит вниз, ни скалы…
Винт моего самолета поврежден, машина лихорадочно дрожит, все больше забирает влево. Наконец срывается в штопор. С величайшим трудом выхожу из опасного вращения, но земля летит навстречу еще быстрее! Уже ясно видны очертания сопок, острые зубцы скал…
На дне длинного извилистого ущелья разглядел зеленоватые проплешины льда. Озеро! Небольшое, но другой площадки уже не найти. Чтобы предупредить пожар при ударе, выключил зажигание, перекрыл бензопроводы. Поднял очки на лоб, левой рукой изо всех сил упер¬ся в переднюю стенку кабины. Кажется, сделал все, что возможно. Не выпуская шасси, направил машину на лед. Пропахав в снежной целине гигантскую борозду, самолет остановился, В кабину ворвался горячий пар из водяного радиатора, помятого при посадке.
Сдвинув колпак кабины, глубоко вдохнул чистый мо¬розный воздух и тут же услышал рокот мотора: над озе¬ром на бреющем пронесся самолет Соколова. …- Спасибо, дружище!
Дмитрий старался подбодрить меня, давал одну за другой короткие пулеметные очереди, а может быть, предупреждал о чем-то? Он не оставлял меня до тех пор, пока на ущелье не надвинулась туча. Покачав на прощанье крыльями, улетел за сопки. Я долго смотрел ему вслед, хотя за вихрями колючей пыли, ничего уже не мог видеть…
Я остался один в кабине покалеченной машины, Пурга утихла так же неожиданно, как началась. Это был всего-навсего снежный заряд. Вероятно, за ним по¬следует второй, третий… Надо использовать минуты за¬тишья. Отстегнув лямки парашюта, начал выбираться из кабины, и вдруг услышал заливистый собачий лай. Значит, близко населенный пункт? К самолету несся огромный пес. Я инстинктивно задвинул фонарь кабины.
Сквозь плексиглас на меня уставилась клыкастая морда дога. На ошейнике из желтой кожи — тисненые медные бляхи. Что за черт? Лишь через минуту вспом¬нил: некоторые немецкие летчики летают со служебными собаками. Вытащив из кобуры пистолет, осторожно приоткрыл фонарь и выстрелил два раза. Дог взвыл, за¬бился на снегу…
Еще раз огляделся. Справа – скалистый берег, сле¬ва – тоже. Сзади… У подножья сопки на краю озера, зарывшись левой плоскостью в снег, торчал двухмест¬ный Ме-110. Все стало ясно: подбитый мною фашист приземлился здесь раньше меня.»

На поиски Сорокина после 15:00 вылетели пять «Чаек», но одна из них через несколько минут из-за неисправности вернулась. Искали больше часа, не поднимаясь выше 1000 метров. Задания выполнили. Во время этого вылета никакого противодействия со стороны противника не было. В документах о том, что вылет на поиск Сорокина дал положительные результаты ничего нет. Исходя из записей в журнале вылетов 72 САП больше с воздуха Сорокина не искали. Кто и как обнаружил Захара Сорокина пока в документах архива найти не удалось. Запись об обнаружении летчика появилась 29 октября: обнаружен в р-не Тюва-губа, имеет ранение головы и обморожение ног, доставлен в госпиталь. О месте посадки Сорокин доложил, что он «сел на озеро в р-не южнее острова Малый Олений». Также есть и запись, что «высланная поисковая партия самолет не нашла». В документах 72 САП самолет с 1 ноября до 1 марта 1942 года значится как «не вернувшийся с боевого задания». Видно были какие-то надежды самолет обнаружить и эвакуировать с места вынужденной посадки, но в конце марта 1942 года МиГ-3 № 3514 был списан.
Продолжу из Сорокина: «К моей машине, по колено провали¬ваясь в снег, неуклюже двигалась темная фигура. Раз¬далось еще несколько выстрелов — очевидно, фашистский летчик стрелял наугад, по кабине. Я выскочил и, укрывшись за плоскостью самолета, тщательно прицелился. Выстрел… Вражеский летчик схватился за живот, но устоял на ногах. Еще выстрел. Враг покачнулся, свалился на снег…
Снова налетел снежный заряд, стало темно. Я под¬ставил лицо под колючие вихри — это немного успокои¬ло. Надо добираться к своим. Но как? Далеко ли до на¬ших позиций?
Пока раздумывал, заряд пронесся, опять посветлело. Взглянув в сторону «мессершмитта», увидел: перебегая от валуна к валуну, ко мне приближается второй гитле¬ровец. Очевидно, он понял, что замечен, и первым от¬крыл огонь. Завязалась перестрелка. В сгущающемся сумраке мы едва различали друг друга. Пули ударялись в валуны, с визгом рикошетировали…
Я выжидал, пока гитлеровец расстреляет все патроны. Вероятно, и он рассчитывал на то же. На несколь¬ко минут оба затаились. Затем гитлеровец истошно крикнул:
— Рус, сдавайс!
Я осторожно двинулся навстречу, преодолевая боль в раненой ноге. Мы медленно сближались. На секунду я ясно увидел лицо фашиста — одутловатое, с рыжими бровями и ресницами. Опустил взгляд на руку — нож!
— Получай, гад! — вскинул пистолет, нажал на спу¬сковой крючок.
Курок сухо щелкнул. Просчитался? Не может быть! Осечка! Гитлеровец прыгнул, взмахнул финкой. Удар пришелся прямо в лицо. Упав, я ударился затылком о лед, на миг потерял сознание. Пришел в себя, когда пальцы врага сомкнулись на моем горле. Собрав последние силы, оторвал от себя его руки, толкнул ногой в грудь…
Обессилевшие, мы оба лежали на льду. Одновременно вскочили. Фашист поскользнулся, я, изловчив¬шись, ударил его левой ногой в живот. Он охнул, упал. Я вспомнил о пистолете. Оглянулся — «ТТ» в трех ша¬гах от меня. Три шага… Три секунды… Жизнь или смерть! Фашист поднимается. Не спуская с него глаз, подскакиваю на здоровой ноге к пистолету… Спасение! Передернув затвор, в упор стреляю в грудь врага и снова валюсь на лед…
…Я сидел, привалившись спиной к холодному валу¬ну. Тело пронизывала противная, неудержимая дрожь, в голове путалось. Умолкший ствол пулемета, бессиль¬ный щелчок курка… Фашист, собака… Нож… Вот поче¬му плохо вижу: он ударил ножом. Правый глаз заплыл или залит кровью…
Острая боль жгла лицо, раненая нога немела. Ветер рвал полы кожанки, леденил грудь. Попытался за¬стегнуться — в руке пистолет. Бесполезный. Обойма пустая. Машинально сунул его в карман и нащупал па¬троны. Миша… Миша Дубровкин… Непослушными паль¬цами зарядил обойму, вставил, вложил пистолет в ко¬буру. Это помогло прийти в себя. Прижал горсть снега к пылающему лицу. Стал шарить по карманам. Зеркальце, электрический фонарик. Включил его, осмотрел лицо. Нож фашиста вспорол правую щеку, края раны вспухли, сочились кровью. Снял с шеи шерстяной шарф, замотал лицо. Вновь откинулся к скале…
Теперь надо идти. Если невозможно — ползти. Толь¬ко не оставаться на месте. Если забудусь, потеряю со¬знание — смерть.
Попытался вспомнить, в каком направлении улетел Соколов. Ощупал на руке компас. Стекло разбито, стрелка выпала. С трудом выпрямился, поковылял к своей машине. Кое-как подтянувшись к кабине, достал бортовой паек, ракетницу, сумку с патронами к ней. На¬глухо задвинул фонарь. Прощально погладил рукой свой израненный «миг».
Рассовал по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами, шоколад, маленькие бутылочки с коньяком…
Ветер утих, в черном небе заблестели редкие звезды. Затем черноту затянуло бледно светящейся пеленой, по небу забегали, перекрещиваясь, быстрые, как молнии, зеленоватые лучи. Их становилось больше и больше. На миг все успокоилось, и в вышине возникла сияющая, не¬изъяснимо величественная корона. И тут же погасла. А ей на смену запылали малиновые огни, затем золо¬тисто-оранжевые…

Северное сияние. Я видел его не впервые. Торжест¬венное, ни с чем не сравнимое зрелище, праздничное, возвышенное, сейчас лишь усилило чувство тревоги и одиночества. Я один. Во всем мире — один… Но в то же время и помогло. При его свете я заме¬тил на берегу несколько приземистых мохнатых елей. Приблизившись, разглядел, что с одной стороны веток на них значительно меньше. Значит, там север. Так нас учили ориентироваться без компаса еще в школе. Там, на юге, это правило принималось почти за шутку: солн¬ца с избытком хватало для всех ветвей. Здесь ему можно было довериться, не стоило возвращаться к машине…
Сияние погасло, но звезды не появились. Снова подул резкий ветер, небо затянулось тучами. Мелкий снег, колючий, как железные опилки, хлестал по лицу и шее, проникал за воротник.
Но я уже шел. Шел на север, слегка отклоняясь к во¬стоку. Там — море, аэродром, товарищи. Там — жизнь. Шел, превозмогая боль, осторожно ступая на раненую ногу. Карабкался на сопку, отдыхал, спускался вниз. Карабкался, отдыхал, спускался… Один и тот же рель¬еф, един и тот же пейзаж до самого моря. Сопки, ва¬луны, ущелья, промерзшие речушки, чахлые карлико¬вые березки, снег, снег… Лицо саднило, нога то мучи¬тельно болела, то немела и подворачивалась. Старался ни о чем не думать, чтобы не потерять направление. Во тьме намечал очередной ориентир — ближайшую соп¬ку, скалу, — старался скорей дойти до него. Потом все сначала…
…Ночная тьма понемногу растаяла, наступил короткий полярный день. Сколько я прошел — два, пять, семь километров? Вокруг все то же. Если судить по затрачен¬ным силам, то все двадцать. Но этого быть не могло.
И сколько еще идти?
Достал из кармана пальто окаменевшую плитку шо¬колада, отломил кусочек, превозмогая боль, разжал гу¬бы, прикусил. И тут же застонал от новой боли: и верх¬ние и нижние зубы, выбитые финкой фашиста, еле дер¬жались в кровоточащих деснах. Значит, есть не смогу. Зачем же нести паек? Лишняя тяжесть. Оставив лишь немного шоколада, выбросил остальное в снег.
Спускаясь с одной из обледеневших сопок, поскольз¬нулся, удержаться не смог, скатился на скользком кожа¬ном реглане вниз, как на санках. Лежа на снегу, вспом¬нил Глубокое, веселую масленицу. Вечерами, при свете факелов из соломы мы с гиком скатывались с горы на «ледянках», а то и вот так, на пальтишках и на штанах…
Вскарабкавшись на очередную сопку, подвернул под себя полы пальто, съехал на нем, как в далеком детст¬ве. Ребячий способ намного облегчил спуски. Но сопки вырастали одна за другой, и прежде чем спуститься, на¬до было подняться….

Наступила вторая ночь. Силы иссякли. Стоило оста¬новиться, как сознание уплывало, ноги подгибались са¬ми собой. Лечь, лечь, лечь, прилечь на минуту… Метель выла, баюкала, как колыбельная песня. Хоть бы при¬сесть ненадолго. Но если сяду, в ту же секунду усну. А усну – уже не проснусь. Нет, идти, идти, идти…
Ночь. Снег, лед, камень. Вой метели где-то вдали. Одиночество. Самое страшное из всего. Хоть бы вскрик¬нула птица, песец перебежал дорогу. Но нет, только снег, только лед да камень. И сам я, как камень, без чувств. Иду. Шаг за шагом иду вперед. К морю, к аэродрому, к товарищам…
На третьи сутки, глубокой ночью, услышал сзади громкое отрывистое дыхание. Не обрадовался, не испу¬гался. Никого нет, быть не может. Я один на всей белой земле…
Но нет, не один. Дыхание ближе и ближе, кажется, уже опахнуло затылок. Рука дернулась к пистолету, я остановился, обернулся. Остановился и волк. В полутьме было видно — огромный, матерый полярный волчище. Я шагнул вперед, своим путем. Волк переступил за мной. Я остановился — замер и он. Так мы брели, на¬верно не один час. Волк не нападал, не приближался на расстояние верного выстрела. Присутствие хищника даже подбадривало меня, придавало сил. Но затем стало угнетать. Ясно, что волк ждет моей смерти. Стоит ослабеть, свалиться — живьем разорвет на куски…

Стрелять? Но в темноте на таком расстоянии — по¬чти верный промах. А если подранишь, зверь набросится, вряд ли успеешь выстрелить еще раз…
Решение пришло как-то само собой. Я подошел к низкорослой березке, оперся о ее ствол, поднял ракет¬ницу и выстрелил в волка. Он отпрыгнул в сторону; осел на снег. Я выпустил еще одну красную ракету: Волк вздрогнул, вскочил и прыжками убежал за сопку… Я уже потерял счет времени, все чувства притупи¬лись. Даже голод перестал мучить.
Однажды показалось, что расслышал шум мотора. Поднял голову: по небу неслись низкие снежные обла¬ка. Вряд ли кто вылетит в такую погоду. Но звук опять достиг ушей. Может быть, меня ищут? Ведь Соколов сообщил на аэродром, что я остался в живых. Но разве возможно увидеть с самолета одинокого человека, за¬терянного в занесенной снегом тундре?
Шум мотора продолжал стоять в ушах. Я перестал обращать на него внимание. Влекло другое — впереди бушующее море, видны даже боевые корабли, они ведут огонь по скрытому за горизонтом противнику…
Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: мираж… Встряхнулся — видение исчезло. Впереди только сопки, сопки…
…Кажется, идет уже четвертый день. Совсем не бес¬покоит голод. Только пить хочется. Снег почти не уто¬ляет жажду. Как-то набрел на незамерзающую горную речушку, напился, черпая пригоршнями ледяную воду. Речка впадала в озеро, покрытое льдом. Должно быть, поманило ровное место, ступил на лед, прошел несколь¬ко шагов. Через минуту провалился по пояс. Ну, ка¬жется, все…
Нет, нашлись еще силы, по камням выбрался на бе¬рег. В бурки набралась вода, теплые брюки промокли насквозь. Вспомнил о сбереженном остатке коньяка. Отхлебнул, переобулся, решил развести костер. Собрал кучу сухого валежника, но спичек не было. Выпустил в хворост последние две ракеты, костер не загорелся. Под¬нялся, побрел дальше…
Возле кустарника увидел движущиеся серые пятнышки. Присмотрелся — куропатки. Вынул пистолет, стал стрелять, почти не целясь. Птицы вспорхнули, од¬на осталась лежать на месте. Подняв теплый комочек, стал сосать из него кровь. Показалось, что это придает сил. Но затем накатила дурнота…
Что было после, почти не помню. Кажется, шел, еле переставляя бесчувственные ноги, потом полз…
На шестые сутки (как высчитал потом) услышал от¬даленный звук сирены. Из последних сил взобрался на вершину сопки. На этот раз передо мной был не мираж?
широкая темная полоса залива, светлый дымок ко¬рабля…
Дошел до моря!
На берегу разглядел крохотную избушку, возле нее прохаживался человек. Вынул пистолет, зажал его в правой руке, пополз к домику. Ближе, ближе… Сделал попытку подняться. Человек в полушубке повернулся, вскинул автомат:
— Стой! Кто идет?
Я сорвал с головы шерстяной шарф и через засти¬лавший глаза туман разглядел под башлыком часового бескозырку и на ней такие знакомые, родные слова: «Северный флот».

В ту же секунду упал без чувств.
Это были зенитчики. Меня внесли в дом, влили в рот глоток спирта.
— Я летчик Сорокин, — прошептал, очнувшись. — Позвоните Сафонову…
— Знаем, знаем, — перебил артиллерист. — Вас долго искали. Несколько партий ушли в тундру. Сейчас сообщу в штаб фронта, вас отправят в госпиталь.
Командир дивизиона довольно долго добивался свя¬зи со штабом. Тем временем два дюжих краснофлотца пытались снять с меня бурки. Но они промерзли, задубели. Врач взял нож, разрезал голенища. Вместе с фетром стельки от ступней отделились пласты кожи. Врач покачал головой.
— Обморожение третьей степени…
Я опять потерял сознание. Очнулся уже на операци¬онном столе в городе Полярном, куда меня доставили на тральщике. Хирург накладывал последний шов на лицо.
Госпиталь в Полярном разместился в здании гости¬ницы, стены здесь не больничные, белые, а узорно раз¬малеванные «под шелк» какой-то местной знаменито¬стью. Но устоявшийся запах лекарств тот же, что во всех хирургических отделениях: йод, хлороформ, эфир… Сестры и санитарки полны внимания и заботливости, можно подумать, что всю свою взрослую жизнь только тем и занимались, что ухаживали за ранеными, умывали их, кормили с ложечки… Студентки Московского уни¬верситета, будущие физики, историки, химики, филологи… В начале войны окончили краткосрочные курсы медсестер, добровольцами пришли на службу в Военно-Морской Флот. Разумеется, мечтали о подвигах, о том, как будут выносить раненых из-под огня, стаскивать по трапу с горящей палубы… Должно быть, поэтому пере¬вязывать научились лучше, чем делать уколы.
Но главное в них — то, чему не учили. Чему невоз¬можно нигде научить. Что дается всей жизнью и на всю жизнь человеку…
И это роднит нас. И мы — прежде времени повзрослевшие, огрубевшие под огнем солдаты,— глядя на них, вспоминаем любимых своих и сестер, школьных давно позабытых девчонок, и называем сестренками их и се¬стричками, вовсе не должность имея в виду. И терпим уколы их и неумелые перевязки.
И они… Они смотрят на нас как на попавших в беду братишек и тоже вспоминают кого-то и говорят «миленький», как никого еще в жизни, может быть, не успели назвать всерьез. И всю свою девичью нежность и материнскую нерастраченную душевность на нас обращают, ни с отдыхом не считаясь, ни с графиками дежурств…
И это — целебнее всяких лекарств, самых умелых уколов.
В госпитале чуткая тишина, изредка нарушаемая то стоном, то громким вскриком в бреду. И медленно-медленно тянется время. Монотонное течение дней и часто бессонных ночей изредка нарушается приходом го¬стей оттуда, где люди ходят на своих ногах. Вынужденное безделье изнуряет больше, чем раны. Часы узнаются по обходам врачей, по лечебным процедурам, по обедам и ужинам. Досуга — сколько угодно. Никогда еще в жизни я не бывал так свободен и никогда не тяготился так временем. Думаю, думаю… О будущем — мало и неохотно, о прошлом — много, как об утраченном счастье. Шаг за шагом перебираю жизнь…
Весть о моем возвращении быстро распространилась. Первым в палате появился Борис Сафонов.
— Ну, здравствуй, Захар! — обхватил своими широ¬ченными ладонями мою руку. — Дошел все-таки! Ну и характер же у тебя! Истинно сибирский!
Хотелось о многом расспросить Бориса Феоктистовича, но врач запретил мне говорить
– Выздоравливай да поскорей возвращайся, — сказал на прощание Сафонов. — Буду навещать!
Не успел он уйти, как в палату ввалилась целая группа гостей. Белые халаты, наброшенные на плечи, не скрывали орденов на синих кителях, широких золотых нашивок на рукавах…
— Флот гордится вами, лейтенант! — это был сам командующий Северным флотом адмирал Головко с сопровождающими его офицерами.»

Но были у Захара Артёмовича и завистники. Например, Гусев Алексей Сергеевич, некий штабной работник, в 1941 году штурман звена, затем в июне 1942 года он перешел с должности врио штурмана отдельной эскадрильи на должность начальника оперативного отдела сафоновского полка, потом стал начальником штаба в этом полку, а занимался там вот чем: «Занятия с летным составом. Изучение района действий. С молодыми летчиками надо изучить район аэродрома, что бы они ориентировались хорошо.» И всё. Никаких боевых вылетов, сбитых самолётов противника, посадок на подбитом самолёте и т.д. Типичный БЕЛОГАД. Вот интервью этой штабной крысы некоему искателю «жареных фактов», представителю второй древнейшей профессии Артёму Драбкину (http://iremember.ru/letchiki-bombardirov/gusev-aleksey-sergeevich.html):
«- А между самими летчиками разборы проводились? Неудовольствие поведением товарища в бою…
Нет, разборы только с участием командования, со старшими начальниками.
– А, к примеру, с Сорокиным, враньем которого многие были недовольны…
Ну, таких летчиков у нас, он, пожалуй, единственный такой был.
– Я Сорокина просто ради примера привел.
А попали очень точно. Сорокин – болтун неугомонный. Сафонов иногда не выдерживал и говорил ему:
– Захар, если ты еще будешь врать, я тебя собью. Понял? Я тебе не просто слова говорю, а собью и все. Отчитаться сумею как-нибудь.
Сорокин его в такой момент почти ненавидел.
– А Сафонов матерился?
Нет, никогда, нет. Он очень корректный человек был. Он был такой плотный, массивный мужик, очень собранный человек. Он завоевывал себе авторитет не словом, а личным примером. У него был исключительный авторитет.
А с Сорокиным вечно были проблемы. У него все с враньем связано, буквально все. У него все внутренности были на это направлены. У него в крови это было заложено – нагородить всякую ерунду.
Когда его сбили, мы его искали долго, он пришел с Западной Лицы сам, но обморозил ноги…
– Ему ноги ампутировали?
Ампутировали пальцы ног…
И столько первое время наврал, что Сафонов его просил:
– Расскажи, как это было на самом деле. Но не ври…
– После этого он продолжал летать?
Продолжал. Героя ему тогда не дали. Командир полка был на его стороне, и хотел на него представление написать. И говорил:
– Надо, – говорит, – как-то Сорокину…
А я писал всякие наградные листы… А для того, что бы написать наградной лист, надо все перечислить. Он десяти самолетов не сбил. Такая была, так сказать, норма. Ну и скребли… И наскребли. И где было, и где не было. “Натянули”, как говорится. Десять ему написали, и он Героя “авансом” получил. Но он заслужил. Позже все “отработал”.»
Здесь ни добавить, ни убавить. Жизнь есть жизнь. Других свидетельств, обвиняющих Захара Артёмовича Сорокина во лжи, я не нашёл, если не считать компании клеветников – платников, типа буничей, булахов, исаевых, стремящихся в своих писаниях развенчать наших героев и перевоевать Отечественную войну. Помощник командира 78-го истребительного авиаполка (6-я истребительная авиабригада ВВС Северного флота) капитан Курзенков С.Г. в своей книге «Под нами – земля и море» (http://lib.rus.ec/b/30999/read) полностью подтверждает рассказ Захара Артёмовича.
А вот книга одного из первых Героев Советского Союза Михаила Водопьянова «Небо начинается с земли. Страницы жизни.» — М.: «Современник», 1976. (http://militera.lib.ru/memo/russian/vodopianov_mv3/24.html):
«Вскоре состоялась моя первая встреча с Захаром Артемьевичем Сорокиным. По просьбе офицеров я пришел рассказать им о своих полетах в Арктике.
Командир спросил меня:
— Хотите, я познакомлю вас со вторым Маресьевым?
— Конечно!
— Он дежурит сегодня на командирском пункте. Пройдемте к нему.
…Таким далеким и по времени, и по месту действия показались мне первые месяцы войны, суровый Север с непроглядным мраком полярной ночи и завыванием пурги, где Сорокин совершил свой безпримерный подвиг.
С этого времени началась наша дружба. Вскоре Захар приехал ко мне на подмосковную дачу и, должно быть, три дня подряд рассказывал о себе. Я первый написал о нем. Потом появились статьи и книги, в том числе и воспоминания самого Сорокина.»
Продолжу из воспоминаний Захара Артёмовича: «Через две недели мне вставили золотые зубы, я был в состоянии пережевывать пищу. Повар эскадрильи — тоже сибиряк — прислал две сотни настоящих заморо¬женных пельменей. Аппетит, правда, был еще невелик. Каждый вечер кто-нибудь из боевых друзей приходил в госпиталь, передавал привет от Сафонова, рассказывал об очередной победе. Я был в курсе всех дел эскадрильи, даже таких мелочей, что прибыло новое обмундирование и маленькому Соколову никак не могли подобрать брюки по росту. Мне, по словам друзей, был оставлен лучший комплект.
— Ты ведь скоро вернешься! Ноги как? Заживают?
— Ноги как ноги. Вылечат. На то и врачи…
Однако причин для бодрости было мало. Ноги не болели, и в этом-то заключалось самое плохое.
Как-то расслышал обрывок разговора лечащего вра¬ча с главным хирургом флота профессором Араповым. Дверь была чуть приоткрыта, из коридора долетели слова:
— Обе стопы Сорокину придется ампутировать…
— Не дам! — закричал я. — Не дам.
Профессор вошел в палату. Усталый, но прямой, в, ослепительно белом халате, сидящем на нем, можно сказать, даже несколько элегантно.
— Соглашайтесь, Сорокин, иного выхода нет. Сейчас отрежем немного. Через неделю придется отнимать по колено, может быть, выше…
— Как же я буду летать?
Умные, грустноватые глаза профессора обратились куда-то в угол палаты.
— А разве уж так обязательно летать? В жизни много полезных дел, выберете другое.
— Я летчик! Я должен летать…
— Голубчик, неужели мне не хочется вернуть вас в воздух! Но если не согласитесь на немедленную опе¬рацию, то отнимете у себя возможность… даже ходить на своих ногах…
И вот я лежу на узкой, жесткой госпитальной койке, и у меня болят ноги, которых нет.
Почти ничего не ем, почти ни с кем не разговариваю и думаю, думаю…
Товарищи по-прежнему навещают меня, засыпают немудрящими фронтовыми подарками, начиная от пай¬ковых папирос и кончая банкой малинового варенья, полученного кем-то в посылке из дому. По-прежнему шутят, смеются. Но у каждого несколько виноватый вид. А может быть, мне так кажется. А главное, уже не напоминают, что меня ждут в полку. И даже о том, что на днях наш полк стал гвардейским, сказали как-то на¬спех, будто случайно оговорились.
А во мне растет злость. Злость на судьбу, на фаши¬стов. И раз за разом является дикая, безнадежная мысль, что я буду летать. Летать и бить врага. На ист¬ребителе! Не знаю, буду ли как следует ходить, а ле¬тать — буду.
А пока меня отправляют в тыловой госпиталь, в далекий город Киров.
В просторной палате № 15 коек много. Не успел оглядеться, слышу голос:
— Захар, ты? Поворачиваю голову.
— Борька!
Веселые, почти детские глаза давнишнего друга по летной школе в Ейске. Борька. Борька Щербаков!
Через минуту узнаю, что летчик-истребитель Борис Иванович Щербаков был ранен в воздушном бою раз¬рывным снарядом. Началась газовая гангрена. Чтобы спасти жизнь, ему ампутировали ногу выше колена.
Борис явно завидует мне:
– Счастливчик, Захар! Сделают тебе протезы, и полетишь. А я… Я уж наверняка отлетался…
– Чудак ты, Борис! Какие протезы? Безногий лет¬чик все равно, что скрипач без пальцев, что слепой ху¬дожник… Кто меня подпустит к самолету?
— Ерунда! Если из такого переплета вышел… Бу¬дешь летать и за меня отомстишь! Вот только бороду сбрей, не к лицу она летчику…
Усы и бороду я отпустил в Полярном. Должно быть, с тоски. Зову парикмахера.
Как я благодарен Борису! Хоть и не очень-то верю его словам. А может быть, лишь потому с ним и спорю, что верю. Чтобы он еще больше уверил меня.
Должно быть, Борис понимает это.
— Сам ведь знаешь, что будешь летать! И профессор Дженалидзе все понимает.

Он делает мне уже седьмую пересадку кожи.
— Будете летать, молодой человек. Только сначала научитесь ходить. Терпите и слушайтесь врачей.
И я терплю. Я слушаюсь. Во всем огромном госпи¬тале нет более дисциплинированного больного, чем я. Пунктуально исполняю все предписания врачей, все тре¬бования сестер. Мне сказали, что солнце — отличное лекарство. Санитары на руках сносят меня со второго этажа вниз, и все свободное время я просиживаю на крыльце госпиталя, подставив свои изуродованные ноги под лучи скупого северного солнца.
Пора учиться ходить. Урок первый — спустить ноги с койки, поставить их на пол. От боли мутится в голове. Но я повторяю это пять, десять, пятнадцать раз — до изнеможения…
Товарищи теперь не навещают меня, они воюют да¬леко отсюда. Но почти ежедневно я получаю письма от них, то радостные, то печальные. Война есть война.
И вот — известие, поразившее в самое сердце. Погиб любимый командир. Погиб Борис Сафонов.»


Показав отличные организаторские способности, умение обучать и воспитывать подчиненных, Сафонов получил очередное воинское звание “Майор” и значительно увеличил счёт сбитых вражеских самолётов. 22 декабря 1941 года он был награждён вторым орденом Красного Знамени, а 22 января 1942 года – третьим.
78-м авиационным полком Борис Сафонов командовал недолго – 20 марта 1942 года он был назначен командиром полка, в котором начал войну. К этому времени полк был переименован во 2-й Гвардейский. Китель аса украсила не только “Золотая Звезда” Героя, но и британская награда – 19 марта 1942 года, в числе 5 советских лётчиков, Борис Феоктистович Сафонов был награжден высшей авиационной наградой Англии – орденом “Ди-Эф- Си” (Большой серебрянный крест за лётные боевые заслуги ).
Возглавив 2-й Гвардейский истребительный авиаполк, подполковник Б. Ф. Сафонов стал летать меньше – много времени отнимало руководство боевой деятельностью подразделения, организационно – хозяйственные дела. Тем не менее, в конце марта он провёл один из немногих воздушных боев в районе Туломской ГЭС и одержал очередные победы – лично сбил 2 истребителя Ме-109.
К прежней задаче полка, обороне порта Мурманска, добавилась охрана союзных морских конвоев в зоне оперативного сопровождения Северного флота. Американские истребители Р-40 (“Томахаук” и “Киттихаук”), составлявшие оснащение полка, имели неплохое вооружение и радиостанцию, но оказались совершенно неприспособленными к эксплуатации в зимних условиях.
Надёжность силовой установки тоже оставляла желать лучшего. Моторы “Киттихауков” часто не выдерживали форсированного режима работы – в такой ситуации обычно заклинивался коленчатый вал. Лётчики, шутя, называли свои самолёты “чудом безмоторной авиации”.
11 апреля 1942 года в 70 км к северу от Мурманска произошёл очередной воздушный бой. С советской стороны в бою участвовали 6 МиГ-3, которые атаковали группу немецких Ju-88, сопровождаемых шестёркой Ме-109. В этом бою советские лётчики сбили 2 истребителя, а Сафонов – бомбардировщик Ju-88.
30 мая 1942 года Борис Сафонов совершил свой последний – 234-й боевой вылет на прикрытие конвоя союзников PQ-16, следовавшего в Мурманск. 20 мая он вышел из Рейкьявика и имел в своем составе 34 транспорта, в том числе 5 советских кораблей. Ближнее охранение судов осуществляли 5 эскадренных миноносцев, 9 других надводных кораблей и 2 подводные лодки.
Союзное командование планировало завершить проводку конвоя 2 июня. Военно-воздушные силы Северного флота и приданные ему авиационные соединения и части должны были в этот период вести воздушную разведку, наносить удары по аэродромам и кораблям противника на базах и в море, прикрывать PQ-16 с воздуха.
Переходу судов благоприятствовала вновь установившаяся нелетная погода. Но постепенно она стала улучшаться. Налеты немецких самолетов на конвой начались 25 мая, когда он находился на полпути между островами Ян-Майен и Медвежий. Шесть суток подряд подвергался конвой многочисленным ударам авиации и подводных лодок. До подхода к операционной зоне Северного флота фашистские летчики потопили 4 транспорта, корабль ПВО и повредили 4 судна. Один транспорт погиб от торпед немецкой подводной лодки, другой затонул от тяжелых повреждений, причиненных “юнкерсами”.
С 29 мая, когда конвой достиг зоны, отстоявшей от, советских аэродромов на 200 миль, над ним стали постоянно барражировать истребители дальнего действия, а затем в ближней зоне – самолеты сафоновского полка.
Под утро следующего дня основная часть конвоя – 21 транспорт – вышла к Кольскому заливу, чтобы следовать в Мурманск, а другая группа из шести судов направилась в Архангельск.
Когда транспорты начали перестраиваться в колонну, чтобы войти в залив по протраленному фарватеру Кильдинского плеса, появились фашистские торпедоносцы. Разведчик Ju 88D-5 №430244 из разведотряда 1 .(F)/124 обнаружил конвой и тут же был сам атакован и фатально повреждён парой Пе-3 старшего лейтенанта Пузанова и лейтенанта Стрельцова из 95-го ИАП ВВС СФ, которые поднялись коло 9 часов для прикрытия конвоя.
Немцы успели вызвать прикрытие – пятёрку из JG5.
Пока они взлетали, “пешки” отогнали первую четвёрку Ju88 и сами вызвали подмогу.
В 09.20 взлетела группа Сафонова и сразу же шесть “харрикейнов” 2-го ГКАП.
Вылетев во главе четвёрки Р-40, он привёл в район патрулирования только 3 самолёта – ведомый Сафонова А. Кухаренко возвратился назад из – за неполадок с мотором.
Находясь в воздухе, 3 советских лётчика, во главе с Сафоновым, обнаружили на подходе к конвою 6 вражеских бомбардировщиков Ju-88. Около 10:00 они стремительно атаковали врага. “…Атака производилась при выходе из пике Ю-88. Гв.подполковник Сафонов первый Ю-88 пропустил, а второй начал атаковать. Третий Ю-88 вошел в хвост “Киттихаука” Сафонова, которого начал атаковать гв.лейтенант Покровский. Четвертый Ю-88 зашел в хвост “Киттихаука” Покровского, который начал атаковать гв.капитан Орлов. После первых атак, атакованные самолеты Ю-88 Покровским и Орловым, отвернули влево на 30 градусов от курса первых самолетов.
Таким образом Покровский и Орлов во время атак уклонились от гв.подполковника Сафонова и после боя никто из них не видел Сафонова…” На командном пункте Ваенги по радио были приняты слова: “Прикройте с хвоста…” Это были, как выяснилось, слова Сафонова. Затем сигнальщики эскадренного миноносца “Куйбышев” – одного из кораблей, сопровождавших конвой, – увидели, что Сафонов устремился в атаку против третьего “юнкерса”, но что в то же мгновение из облаков вывалился и напал на Сафонова вражеский истребитель.
По немецким данным, в этот день Люфтваффе на Севере лишились кроме Ju 88D-5 №430244 из разведотряда 1 (F)/124 потерянного при атаке конвоя Ju 88A-4 №1760 из 4-го отряда 2-й группы II/KG30. Третий Ju 88A-4 из I/KG30 №142068 разбился в ходе выполнения боевого вылета с аэродрома «Банак» (80% повреждений), летчик погиб, два члена экипажа получили ранения.
В своём последнем бою Сафонов сбил 2 самолёта, подбил 3-й, но и сам погиб.
Здесь хочется обратить внимание на воспоминания Леонида Ивановича Родионова, бывшего мичмана Северного флота, оказавшегося свидетелем гибели Б. Ф. Сафонова (по расписанию во время боевой тревоги Родионов находился на мостике одного из судов конвоя):
– По рации ясно были слышны переговоры наших лётчиков с командованием конвоя. Было отчётливо слышно, как Сафонов сообщил: “Сбил одного !”, немного погодя: “Сбил второго !” Спустя несколько минут: “Подбил третьего !” И почти сразу же: “Мотор…” Это были последние слова, сказанные Сафоновым. Хорошо видно было, как его самолёт упал в море.
Командир бригады А. И. Гурин запросил у старшего офицера конвоя, а им всегда назначался англичанин или американец, разрешения послать один корабль на место падения самолёта. О том, что упал самолёт Сафонова, знали не только наши, но и старший конвоя, у него рация всё время была включённой. Однако разрешения на выход корабля из ордера не последовало. Запросили вторично, подчеркнули, что сбит именно Сафонов. И снова отказ…
По прибытии на базу к нам приехал командующий Северным флотом адмирал Головко. Антон Иосифович Гурин доложил ему подробности гибели Сафонова и о запрещении старшего конвоя подойти к месту падения самолёта. Всегда спокойный Головко побагровел: “Послали бы вы этого американца подальше, – выдавил он. – Пусть бы не спасли, хотя бы прошли по тому месту, где он упал, у меня на душе было бы спокойнее”. Безрезультатно закончился трехдневный поиск, осуществлявшийся эсминцем “Валериан Куйбышев”. Потом появились слухи, будто командира полка спасли подводники флота. Через несколько дней, с возвращением подводных лодок, отпало и это предположение. Но сафоновцы, а вместе с ними все летчики флота, все североморцы по-прежнему продолжали верить в возвращение своего любимца, хотя понимали, что надежд на чудо немного.
Но они верили и ждали. И никто не хотел признать, боевой вылет Бориса Феоктистовича 30 мая оказался роковым…
Небезынтересно сообщение, содержащееся в третьем номере западногерманского военно-морского журнала “Марине рундшау” за 1962 год. В хронике военных действий немецко-фашистского флота “Через 20 лет”, подготовленной на основе архивных данных, указывается, что немецкая авиация в период с 25 по 30 мая 1942 года произвела 30 налетов на конвой PQ-16 и все они потерпели неудачу. В хронике, в частности, говорится:
“30 мая. Вновь безрезультатные атаки 30-й эскадры, несшей потери от зенитного огня и действий советских истребителей. В воздушном бою погиб лучший летчик советского Северного флота подполковник Сафонов”.
Согласно некоторым источникам, 30 мая 1942г. обер-фельдфебель Рудольф Мюллер (Rudolf Muller, 6./JG 5) сбил советский истребитель, определенный им, как “Харрикейн”

(не исключено, что тип мог быть классифицирован ошибочно), который стал его 38-й победой.
Вот воспоминания командира 95 ИАП А.В.Жатькова, который присутствовал на допросе взятого в плен немецкого пилота Мюллера: «Возвратившись из первого полета на задание, мы встретились с Борисом Феоктистовичем Сафоновым, о чем условились еще до моего вылета. Я рассказал ему, где находится конвой, в каком порядке он идет и каким курсом, с какой скоростью следует к берегам Кольского залива. Но эта встреча с Сафоновым была последней, он вылетел в одной из первых четверок и сразу вступил в бой с большой группой Ю-88… Только позже, когда летчик Бокий подбил фашистский самолет Me-109 и летчик Рудольф Мюллер был вынужден сесть на лед Средне-Ваенгского озера, а затем взят в плен, то при допросе, на котором мне пришлось присутствовать вместе с капитаном Животовским Н. С., стали очевидны обстоятельства гибели Сафонова. Оказывается, когда завопили о помощи фашистские бомбардировщики и торпедоносцы, были подняты с аэродрома Луостари одномоторные истребители, среди которых был и Мюллер. Он, придя к о. Кильдин для перехвата наших самолетов, заметил дымящийся одиночный самолет „Киттихаук“ и сбил его. Это событие было трауром не только для авиации СФ, но и для всего флота…»
Вот отрывок из письма бывшего командира 2 АЭ 768 ИАП 122 ИАД ПВО Г. Козлова, который также присутствовал на допросе Мюллера: “По времени и месту его рассказа выходило, что он сбил Бориса Сафонова”.
Пожалуй, Мюллер был единственным немецким летчиком в Заполярье, который в воздушных боях с истребителями типа “Харрикейн” приобрел навыки разбивать “оборонительные круги” и был убежден, что этот тактический прием для “Харрикейнов” губителен. Hа большой скорости он летал вдоль направления виража “оборонительного круга” и ждал удобного случая, чтобы пересечь его, открывая при этом огонь из всех видов оружия. В большинстве случаев ему удавалось этим маневром расстроить боевой порядок “Харрикейнов”, после чего он атаковал одиночные самолеты. Дважды Мюллеру удавалось, разбив “оборонительный круг”, сбить сразу два “Харрикейна” всего за две минуты. Тактика, надо сказать, рискованная, требующая отличной реакции и виртуозного владения машиной, ибо, входя в круг самолетов противника, Мюллер оказывался под огнем следующего за ним истребителя…
Сафонов был первым из советских асов морской авиации, кто уже в мае 1942 года имел на боевом счету не менее 25 самолётов противника уничтоженных лично и группе с товарищами. Во многих изданиях число одержанных им побед приводится разное: от 25 до 41, включая групповые. Согласно последнего наградного листа Б. Ф. Сафонова его боевой счёт, без учёта последнего боя 30 мая 1942 года, составлял 19 личных и 3 групповые победы. С учётом 3-х последних побед (записанных на основании только радиопереговоров!), окончательный счёт составляет 22 личные и 3 групповые победы. Вот что пишет по этому поводу бывший лётчик 2-го Гвардейского ИАП Николай Герасимович Голодников ( на его счету 7 личных и 8 групповых побед ):
“Я думаю, он сбил больше, чем 22 немецких самолёта. Сафонов великолепно стрелял и, бывало, в одном бою сбивал по 2 – 3 машины. Но у Сафонова было правило – “больше одного сбитого за бой себе не писать”. Всех остальных он “раздаривал” ведомым. Хорошо помню один бой, он сбил 3 немецких самолёта и тут же приказ, что один ему, один – Семененко (Пётр Семененко летал ведомым у Сафонова) и один ещё кому – то. Петя встаёт и говорит: “Товарищ командир, да я и не стрелял. У меня даже перкаль не прострелен”. А Сафонов ему и говорит: “Ты не стрелял, зато я стрелял, а ты мне стрельбу обеспечил !” И такие случаи у Сафонова были не единожды”.
И вот теперь его нет. Не может этого быть! Сорокин забывшись, вскакивает с койки. Конечно, тут же, сжав зубы и чуть не теряя сознание, валится обратно.
И все-таки именно этот момент помог ему превозмочь себя. Он перешёл к следующему этапу тренировки — начал осторожно становиться на обложенные ватой, обмотанные марлей культи…
Наконец наступает день, когда сестра приносит ко¬стыли: профессор приказал учиться ходить.
Первая, вторая, третья попытки — дни муки! Но вот, в какой-то, почти уже нежданный миг ему удается сделать шаг. Затем — второй…
Каждый день он проходил по двору госпиталя три-четыре километра. Кругами, вдоль ограды. Ходил так мно¬го, что в заживших уже ранах полопались сосуды, кровь просочилась через повязки. Пришлось снова улечься в постель.
Однако профессор поднял Сорокина на смех:
— Крови испугался! Фашистские самолеты сбивал, а тут… Ишь ты, неженка! Это же только на пользу. Хо¬ди и терпи!
Ходил, терпел.
Учился ходить еще раз. Уже не на костылях, а в про¬тезной обуви, с палкой.
Трудно, трудно, трудно. Но — ходил, ходил…
После семимесячного лечения медицинская комиссия госпиталя вынесла решение о демобилизации.
Взбешенный Сорокин тотчас же написал протест.
Помогло. Признали ограниченно годным к военной службе, направили в Москву.
…Конец 1942 года. Опираясь на самодельную палку, Сорокин медленно идёт по Петровке. Идёт, не узнавая этой одной из самых оживленных улиц столицы. Зеркальные витри¬ны забиты досками, забаррикадированы мешками с пе¬ском. Вдоль тротуаров — горы снега. Прохожих немно¬го. Большинство в спецовках, в шинелях, в кирзовых сапогах.
Сурова, но и прекрасна по-своему военная Москва.
Останавливается перед фронтоном Большого театра. Он окутан строительными лесами. В театр попала бом¬ба…
Смахнув слой рыхлого снега со скамейки в сквере, садится отдохнуть. Через минуту кто-то садится рядом: «Оборачиваюсь — летчик в синей суконной пилотке, ка¬кие выдавали лишь до войны. И это — в мороз, когда все носят шапки…
Мы несколько раз взглядываем друг на друга. И вдруг вскакиваем, обнимаемся, прижимаемся небри¬тыми щеками…
Бывший инструктор Тихорецкого аэроклуба Федор Семенович Рубанов, мой первый наставник! Вот кому можно все рассказать, кто все поймет и чем сможет — поможет. Я говорю, горячась, сбиваясь, вот уже пять, уже десять минут. Федор слушает, молча и терпеливо, чертя на снегу моей палкой затейливые спирали.
— Я сбил уже шесть вражеских самолетов… Я на¬учусь летать и без ступней…
Рубанов долго думает, потом смотрит мне в глаза! и вдруг с размаху втыкает в снег палку.
— Пиши рапорт наркому! Что с того, что еще нет безногих летчиков? Война только начинается. Ты будешь первым!
Пишу рапорт. Зачеркиваю, пишу. Рву, начинаю новый листок. Кажется, что написано много. Переписываю, перечитываю, и вот что остается: «Разрешите мне ото¬мстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Уверен, что смогу летать на боевом само¬лете и уничтожать фашистов в воздухе».
Да, не сильно. Ладно, остальное объясню устно.
Рапорт сдаю дежурному офицеру Наркомата Воен¬но-Морского Флота. За ответом должен явиться на сле¬дующий день.
Назавтра мне сразу вручают пропуск. Неужели успех? В раздевалке оставляю палку и, покачиваясь, иду в приемную наркома. Адъютант сразу же докладывает обо мне.
— Товарищ старший лейтенант, можете войти. Стараюсь держаться на ногах твердо, свободно — от этого зависит все.
Нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов поднимается навстречу
— Как себя чувствуете, товарищ Сорокин?
— Спасибо, хожу.
— Присаживайтесь…
Я шагнул к креслу, пошатнулся, схватился за край стола. Адмирал улыбнулся.
— А вы не волнуйтесь, Сорокин. Скажите, почему вы так упорно стремитесь сесть на истребитель?
— Хочу мстить врагу за Сафонова, за боевых друзей…
Подумав, нарком снял трубку, попросил связать его с генерал-лейтенантом Жаворонковым.
– У меня старший лейтенант Сорокин. Думаю направить его в наш центральный госпиталь… Если признают возможным, снова пошлем на Северный в сафо¬новский полк. Не возражаете?
Положил трубку, повернулся ко мне:
— Понятно, товарищ Сорокин? Если найдут возмож¬ным. Докажите им это. Вопросы есть?
— Все ясно, товарищ адмирал флота!
Через несколько минут я ехал на машине наркома в Центральный военно-морской госпиталь.»
Здесь Сорокин пробыл около двух недель. И получил бесцен¬ный документ:
«В порядке индивидуальной оценки Сорокин 3. А., старший лейтенант, признан годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления».
– И вот Ленинградский вокзал, в руке чемодан, в кар¬мане проездные документы. Но он никак еще не мог по¬верить в свое счастье. Неужели это не сон? Ведь не бы¬ло почти никакой надежды… Родной сафоновский полк! А вдруг его еще вернут? По радио вызывают какого-то майора Довгопляса к коменданту. А вдруг следом вызо¬вут и его? Наконец к платформе подходит состав Москва—Мурманск. Захар вскакивает в вагон, забирается на верхнюю полку и затыкает пальцами уши, чтобы не слы¬шать диктора…
Заполярье встретило лютым морозом. Слипались обындевевшие ресницы. Но тело не ощущало холода. На попутной полуторке он добрался до штаба ВВС Северного флота: «Командующий сам принял меня.
— Ну что ж, Сорокин, — тепло пожал руку. — На¬деюсь на вас. Вы настоящий ученик Сафонова! Новый командир, полка — тоже прекрасный летчик, за короткий срок сбил семнадцать фашистских самолетов. Он вам поможет…
Командиром гвардейского Краснознаменного истре¬бительного полка имени дважды Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова был теперь Сгибнев.

Невысокий, ладно сбитый, очень молодой капитан. Твердый взгляд карих глаз, на синем кителе – Золотая Звезда Героя…
Забегая вперед, скажу, что недолго пришлось мне воевать под его командованием. Вскоре этот замечательный, бесстрашный летчик погиб, доведя свой боевой счет до девятнадцати сбитых вражеских самолетов.
После хорошей, дружеской беседы он мне сказал, что я назначен командиром звена в первую эскадрилью, в которой служил и до ранения. Вместе прошли в столо¬вую. Здесь нас окружили друзья — о моем возвращении они не знали.
— Погостить приехал? — после крепких объятий спросил Дима Соколов.
— Почему погостить? Летать!
– А как же… — взгляд друга виновато опустился к моим ногам.
— Ничего! Бегать стометровку, надеюсь, не заставите, а драться смогу.
Легко сказать — смогу. Но протезы — не живые тре¬нированные ноги. Мало того что не чувствуешь, с какой силой давишь на тормозную педаль, но и каждый на¬жим на нее отдается тупой болью. По совету командира, несколько дней тренировался в кабине на земле, вновь превратившись в аэроклубовского учлета.
Плохо спалось мне в те ночи в землянке. Все пред¬ставлял себя в воздухе, в уме репетировал всевозмож¬ные варианты боев, в деталях контролировал свои дей¬ствия в схватке с умелым, здоровым врагом. Натянешь на голову одеяло, забудешься, но и во сне мерещатся виражи и «горки», подъемы, посадки, жмешь на педали бесчувственными протезами, что неподвижно под койкой стоят…»
Техникам дали задание: переоборудовать для Сорокина самолёт, перевести на ручное управление.
Ни сил, ни времени не пожалели авиационные специалисты. Отладили всё так, что лучшего не пожелаешь. Добравшись до кабины самолёта, Захар расстаться с ней уже не мог. С утра до вечера восстанавливал старые навыки, вырабатывал новые…
Наступил долгожданный день, когда командир дал “добро” на первый, пока ещё тренировочный полёт. После столь долгого перерыва Лейтенант опять в воздухе. Сделал круг над аэродромом. Набрал высоту. Ещё один. Получилось! Осмелев, попробовал войти в пике. Машина, столь любовно подготовленная техниками, повиновалась безотказно.
Едва приземлился, как сбежались друзья. Вытащили из кабины, стали качать. От радостного волнения перехватило горло, и, когда подошёл командир полка, Захар даже не смог доложить, как положено о выполнении полёта. Командир, сам растроганный не меньше “именинника”, крепко обнял его, поздравил со вторым рождением.
Ещё несколько тренировочных полётов совершил Сорокин. Все – на должном, профессиональном уровне. Какой ценой дались они ему, об этом в полку мало кто знал. Лишь самые близкие друзья видели, как на исходе дня Захар, сняв протезы, опускал воспалённые культи в ведро с холодной водой, чтобы хоть немного приглушить боль. А поутру – опять бодр, подвижен, энергичен. Вместе со всеми занимал место в строю, спешил на стоянку машин.
Тренировки закончились. Сорокин получил первое боевое задание. Правда, не из сложных: вылетел на патрулирование, чтобы прикрыть с воздуха ближние подступы к Мурманскому порту. Справился успешно. То же самое повторилось на следующий день. Полёт прошёл нормально, вражеские машины в заданном квадрате не показывались. А если бы появились?
Возвращаясь на аэродром, Захар поймал себя на мысли, что утратил былую уверенность в своих силах. Он просто не мог представить, как станет действовать в бою. Что это? Страх?
Своими тревогами поделился с комиссаром. Умудрённый жизненным опытом, наделённый педагогическим даром, комиссар понял состояние Сорокина лучше, чем сам офицер.
– Всё, что приключилось с тобой, Захар, конечно, травмировало психику, – сказал он. – Но это, я не сомневаюсь, пройдёт. Постарайся одолеть робость, выиграть первый бой. Ты уже сколько сбил ? Шесть ? Вот когда “срубишь” 7-го – всё вернётся на свои места.
Комиссар не ошибся. В первой же воздушной групповой схватке с противником Сорокин, назначенный к тому времени командиром звена 1-й эскадрильи, не оплошал. Всю волю собрал в кулак, не дрогнул в решающий момент. И уничтожил – таки 7-й самолёт противника – вновь многоцелевой двухмоторный Me-110. Произошло это в феврале 1943 года:
«В один из февральских дней сорок третьего года, едва затихла пурга, в воздух взвилась ракета; «На взлет!» Техник выбил ногой колодки из-под колес моей машины, и она рванулась вперед.
В это утро я с особой остротой испытывал то радостно-тревожное возбуждение, которое всегда охватывало меня при взлете. Должно быть, предчувствовал, что полет будет не «холостым».
Мы патрулировали над Мурманском. Я впереди на своей «тройке», справа, чуть сзади — Соколов. Вторую пару истребителей вел Титов. В наушниках шлемофона послышались позывные «Казбека» — радиостанции на¬земного командного пункта:
– Кама-три! Кама-три! С северо-запада идет группа противника. Как поняли?
— Казбек! Я — Кама-три, вас понял. Веду поиск.
В небе никого. С высоты видно, как из труб кораблей в порту поднимаются черные столбы дыма, лениво рас¬ползаясь в безветренном небе, как по свинцовым водам залива ползет караван транспортов под охраной эсмин¬цев. Город утопает в сугробах, между ними по серым колеям пробирается к порту колонна грузовиков…
«Наверно, тревога ложная», — решаю я.
Но в наушниках снова:
— Кама-три, видите противника? Вам высота семь тысяч.
— Набираю!
И тут же вижу: из-за сопки один за другим выныри¬вают шесть легких бомбардировщиков-истребителей Ме-110.
— Я — Кама-три. Разрешите атаковать?
— Атакуйте! — звучный голос Сгибнева.
Несколько слов Титову — взаимодействие установ¬лено. Солнце наш союзник: его лучи ослепляют фашист¬ских летчиков. Преимущество в высоте, в скорости. Вра¬жеские самолеты летят плотным клином. В сетке моего прицела быстро увеличиваются контуры ведущего. Не спешить! Выгодный момент, нажимаю гашетку. Пункти¬ры трассирующих пуль упираются в фюзеляж «мессершмитта», он камнем летит вниз, оставляя позади черный шлейф дыма…
Титов ныряет под другой, делает «горку» и проши¬вает пулеметной очередью его рябое брюхо. Молодец! Сквозь рев работающих на пределе моторов стреко¬та пулеметов не слышно, только огненные трассы чер¬тят небо. Стреляем мы, стреляют в нас. Обернувшись, вижу в хвосте у себя вражеский самолет. В тот же миг его охватывает пламя.
– Силен, Дима! Спасибо, брат…
— Удирать собираются, гады!
Три уцелевших «мессера» легли в вираж, пытаясь уйти. Мы перемешались с ними. В небе завертелась адская карусель. Но пулеметные ящики почти пусты, го¬рючее тоже на исходе. Я подал команду на возвраще¬ние. До аэродрома дотянули буквально на последних каплях бензина.
И только когда пошли на посадку, вдруг почувство¬вал страшную боль в ногах. Пальцы ампутированных стоп словно сжаты тисками…
Ноги болят, а сердце ликует. Значит, могу еще драться и побеждать!
На аэродроме техник Миша Дубровкин нарисовал на борту моего «мига» седьмую красную звездочку…»
19 апреля 1943 г. в 11.30 немецкий пилот Рудольф Мюллер вылетел первый и последний раз на новом, подаренном ему Герингом “Мессершмитте” (Bf-109 G-2/R6 (W.Nr.14810) «Желтая 3»), на боевое задание, которое заключалось в прикрытии группы истребителей-бомбардировщиков FW 190 из 14 отряда скоростных бомбардировщиков 5 эскадры, посланных на бомбардировку аэродрома Ваенга, где служил Сорокин. Так судьба свела убийцу Сафонова с пламенеющим местью за погибшего командира Захаром Артёмовичем.
В 11.50 по данным советской радиоразведки и радиолокационным наблюдениям северо-западнее Мурманска на высоте 4000- 6000 м были обнаружены три группы самолетов противника. И вот шестнадцать тупоносых фашистских истребителей «фокке-вульф» появились над аэродромом. Пытаясь связать боем советские истребители, они хотели дать возможность другим самолетам безнаказанно бомбить Мурманск. Их замысел был сразу разгадан. Для перехвата в воздухе были подняты четыре “Харрикейна” из 2 гв.иап им.Б.Ф.Сафонова, (ведущий старший сержант А.Назаров) и шесть “Аэрокобр” (ведущие пар были капитан З.Сорокин и младшие лейтенанты П.Романов и Н.Бокий).
Вскоре на командный пункт поступило сообщение о приближении к аэродрому на высоте около 8000 м двух групп вражеских самолетов. “Аэрокобрам” было приказано с набором высоты идти на перехват, а “Харрикейнам” – прикрывать аэродром.

Через несколько минут на бреющем полете аэродрому подошли три Me 109. В воздух поднялись еще две пары “Аэрокобр”(ведущий пары капитан П.Климов), которые начали барражирование над аэродромом. Возвращавшиеся с задания на истребителях “Аэрокобра” капитан П.Сгибнев и старшина В.Юдин были направлены в район встречи с вражескими самолетами. В 12.23 наши истребители обнаружили на высоте 5000 м две группы истребителей из двух и шести “Мессеров”. Через пару минут из облачности вывалились еще две группы – четыре “Мессершмитта” и два “Фокке-Вульфа”, которые с высоты 6000 м произвели бомбометание по аэродрому. В результате бомбардировки аэродрома был сожжен один “Харрикейн”. Во время сближения наших истребителей с шестеркой “Мессеров” два вражеских самолета, имея преимущество в высоте, сзади сверху со стороны солнца стали заходить в атаку по паре Романова. Это своевременно заметил Бокий. Под прикрытием своего ведомого – Титова он вышел истребителям противника в хвост и с дистанции 200 м открыл по ним огонь. 

“Мессершмитты” прекратили атаку, ведущий, а им был Мюллер, попытался уйти со снижением, ведомый его отвернул в сторону солнца. Бокий стал преследовать уходящий вниз истребитель, открыл по нему огонь и на высоте 1500 м подбил его. Титов тоже атаковал “Мессер”, вывалившийся из облаков, и сбил его. Самолет капитана Сорокина в начале боя пытались атаковать два истребителя, но он резким разворотом влево уклонился от удара. Истребители разошлись, ведущий “Мессер” взмыл вверх, ведомый начал снижаться. Сорокин на пикировании догнал шедший к земле самолет и двумя очередями сбил его.

Люди на земле с восхищением наблюдали воздушную схватку четверки храбрецов с пятнадцатью вражескими истребителями. Кружась в бешеном вихре, самолеты то снижались до высоты в четыреста – пятьсот метров, то отвесно ввинчивались в серое весеннее небо, по которому трассирующие пули чертили причудливые узоры.
На глазах у наблюдавших еще один фашистский самолет вспыхнул и огненным комом рухнул на сопки.
Капитан Сгибнев при подходе к району аэродрома увидел бой четырех наших истребителей с шестью “Мессершмиттами” и немедленно пошел на помощь. В воздушном бою было уничтожено пять истребителей противника. Фашистам удалось сбить одну нашу “Аэрркобру”, летчик которой погиб.
После вынужденной посадки в 8 км восточнее озера Мальярви немецкий пилот Мюллер пытался на лыжах уйти к своим. Место его посадки заметил командир полка П.Сгибнев и хотел добить гада, но у него к тому времени кончился боезапас, да и горючее находилось на исходе. Тогда по рации, находясь еще в воздухе, он приказал подготовить самолет По-2. Вернувшись на аэродром; Сгибнев вместе с техником Соболевским сразу же вылетел к месту посадки вражеского самолета.

Еще не замер винт По-2, как они с пистолетами в руках направились к “Мессершмитту”. В кабине сбитого истребителя летчика не оказалось, а рядом был обнаружен глубокий след лыжни. В пустой кабине нашли парашют с табличкой, на которой готическим шрифтом была написана фамилия немца – “Мюллер”. Сгибнев по рации из По-2 доложил обстановку на командный пункт и свое решение организовать поиски немецкого аса. К ним присоединились разведчики с собакой. Преследователи пошли по лыжному следу. По пути были найдены ракетница и ракеты, меховая куртка, брошенные немцем. Вскоре настигли и его самого. Причем, завидя наших бойцов, он сразу же бросил оружие, даже не пытаясь сопротивляться…Допросы Рудольфа Мюллера вел наш военный разведчик П.Сутягин. Пленник подробно рассказал о подготовке немецких молодых летчиков в учебных подразделениях и частях, о летчиках своего отряда, каждому дал краткую характеристику. Рассказал он и о тактике, применяемой их летчиками в Заполярье, об организации ПВО аэродромов, о новом истребителе Me 109G-2. Немецкий ас указал на некоторые ошибки, допускаемые советскими летчиками в воздушных боях и на схемах, нарисованных им самим, показал, как избежать их. Как пишет Ю. Рыбин, «он довольно хорошо изучил слабые стороны этого самолета и, зная его плохую вертикальную маневренность, старался атаковать его сзади снизу, заставляя нашего летчика по спирали набирать высоту и терять при этом скорость, после чего Мюллер шел на хитрость, провоцируя противника на крутой вираж. „Харрикейн“, имеющий уже малую скорость, при таком маневре опрокидывался в штопор, и, пока его летчик был целиком занят выходом из штопора, Мюллеру оставалось лишь добить падающий самолет. Обычно немецкий ас не атаковал дважды одну и ту же машину, чтобы не подвергать себя опасности. Он знал, что наши летчики в исключительных случаях могли пойти и на таран.»
Вот впечатления нашего аса Н. Г. Голодникова о Рудольфе Мюллере как человеке:
«Знаешь, когда Мюллера сбили, его ведь к нам привезли. Я его хорошо помню: среднего роста, спортивного телосложения, рыжий. Удивило то, что он был всего лишь обер-фельдфебелем, это-то при больше чем 90 сбитых! Еще, помню, удивился, когда узнал, что его отец простой портной. Так вот, Мюллер, когда его спросили о Гитлере, заявил, что на „политику“ ему наплевать, собственно к русским он никакой ненависти не испытывает, он „спортсмен“, ему важен результат — настрелять побольше. У него „группа прикрытия“ бой ведет, а он „спортсмен“, захочет — ударит, захочет — не ударит. У меня сложилось впечатление, что многие немецкие летчики-истребители были вот такими „спортсменами“. Ну и опять же деньги, слава.
Он еще очень возмущался: как-то подбитым заходил на посадку, когда кто-то из наших по нему начал стрелять. Он говорил, что это не по-рыцарски — расстреливать подбитого на посадке. А мы ему: „А наших летчиков, выпрыгнувших с парашютом, расстреливать в воздухе — это по-рыцарски?!“
О его дальнейшей судьбе есть огромные разночтения. Мурманский исследователь Ю. Рыбин в статье об этом асе утверждает со ссылкой на документы центра хранения историко-документальных коллекций в Москве, где хранятся личные дела бывших военнопленных, что обер-фельдфебель Рудольф Мюллер был убит 21 октября 1943 года при конвоировании в лагерь № 58 Мордовской АССР «при попытке к бегству».
На сегодняшний можно несколько подкорректировать данные Ю. Рыбина. Итак, Мюллер был отправлен в лагерь № 27 близ Красногорска Московской области. Был застрелен при перемещении в лагерь № 2 в Мордовии. Похоронен на кладбище № 58.
В один из дней на Северный флот прибыл военный атташе Великобритании, чтобы инспектировать боевые действия союзников в Заполярье. Как – то на командном пункте авиационной дивизии зашла речь о советских лётчиках, отличившихся в боях с врагами. Английскому Генералу рассказали и о Старшем лейтенанте Сорокине, лётчике – истребителе без обеих ног, который совсем недавно сбил 2 самолёта противника.
Англичанин категорически отказался верить услышанному даже тогда, когда через 10 минут перед ним предстал явившийся по вызову Захар Сорокин. Генерал нагнулся, затем присел на корточки и стал ощупывать протезы. Убедившись в сказанном, он поднялся и обнял героя. В тот же день атташе сообщил английской королеве про легендарного советского лётчика, и вскоре Сорокин стал кавалером “Золотого Креста” – одной из высших наград Британской империи.
Захар Сорокин был настоящим вожаком авиаторов во всех их ратных делах. Как – то раз Герой Советского Союза П. И. Хохлов проверял готовность этой части на прикрытие конвоя наших союзников, идущего в Мурманский порт. Всё время его сопровождал Гвардии капитан З. А. Сорокин. И Пётр Ильич не мог не заметить, с каким уважением обращается к своему штурману лётный состав части. Много раз слышал он относившиеся к нему тёплые слова: “Наш Захар”.
В один из Августовских дней 1944 года возвращался Захар Артёмович на аэродром. Заходя на посадку, услышал по радио звенящий от радости голос командира:
– Гвардии капитан Сорокин ! Указом Президиума Верховного Совета СССР вам присвоено звание Героя Советского Союза. – Короткая пауза. – Всем полком поздравляем тебя, наш славный сокол. Гордимся, что ты у нас есть…
Глубокой осенью Сорокин получил отпуск и приехал в Тихорецк к родным. Земляки тепло встретили Героя. Захар побывал в своей школе, на своём заводе, встретился с молодёжью. По инициативе комсомольской организации паровозоремонтного завода начался сбор средств на постройку самолёта “Тихорецкий комсомолец”. В течение недели молодёжь района собрала 147 000 рублей.
В Апреле 1945 года Капитан Сорокин был переведён обратно в Крым, штурманом истребительного полка, в котором начинал служить. Войну закончил летая на подаренном ему самолёте “Тихорецкий комсомолец”. Его новенький истребитель так и не побывал в бою, не получил ни одной пулевой пробоины, ни одной царапины от осколков. На Чёрном море было уже спокойно, никто больше не стрелял…
Всего за период войны Захар Артёмович Сорокин совершил 267 успешных боевых вылетов, в воздушных боях уничтожил 18 самолётов врага ( по некоторым источникам – 11 лично и 7 в группе с товарищами ).
После окончания войны ещё 10 лет он продолжал служить в авиации ВМФ. Лишь в 1955 году, по настоянию врачей, Гвардии Капитан З. А. Сорокин вышел в отставку.
Демобилизовавшись, Захар Артёмович ушёл на пенсию. Но отнюдь не на покой. Все силы, весь жар неуемной души посвятил благородному делу – воспитанию молодёжи на славных традициях нашего народа. По путёвкам ЦК ВЛКСМ и Главного политического управления Советской Армии и Военно – Морского Флота он побывал почти на всех ударных стройках страны. Выступал в рабочих и студенческих общежитиях, сельских клубах, Домах офицеров и солдатских казармах. Особенно часто навещал Захар Артёмович однополчан, принимал самое деятельное участие в становлении молодых авиаторов, сменивших ветеранов.
Вернувшись, Сорокин спешил к письменному столу. Работал над рукописями. Будучи уже профессиональным журналистом, публиковал очерки, статьи в военных и молодёжных газетах, журналах. Выпустил 15 книг, посвящённых ратным подвигам фронтовых друзей.
А фронтовые друзья его не забывали. Одна из комнат в квартире Сорокиных стала гостиной в прямом смысле этого слова. Каждый, кто гостил у Захара Артёмовича, чувствовал себя как в родном доме – столько тут было уюта, радушия, тепла. Правда, Валентина Алексеевна, обладающая неисчерпаемым запасом душевной щедрости, выдержки, такта, иной раз всё же сетовала на чрезмерную занятость супруга, на то, что дети – Алёша, Люда, Машенька – неделями не видят отца.
– Уж больно неугомонный достался мне муж, – говорила она. – Без дела, без встреч с людьми дня прожить не может.
Высказывались эти слова как жалоба, но звучали в них гордость, уважение.
Без людей, только для себя Захар Артёмович жизни своей не мыслил. Всех, кто соприкасался с ним, привлекали его непоколебимая настойчивость в достижении намеченных целей, бодрость духа, тонкое чувство юмора, скромность и трудолюбие, общительность и прямодушие. Житейская мудрость удивительным образом сочеталась с детской любознательностью, юношеской пылкостью.
Да, характер настоящего человека подобен самоцвету, переливающемуся всеми гранями. Самая яркая, самая сверкающая грань натуры Сорокина – мужество. Мужество наивысшего свойства, истоки которого – верность долгу перед Отчизной. Рослый, крепко скроенный, Захар Артёмович представлялся его друзьям и товарищам истинным богатырем. Богатырем не из былин, а из нашей жизни…

ТЕАТР ЖИВ… ДАВНЯЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ТЕАТРА

Годы проходят, но не беда, 
Театр не мода, вечен всегда, 
На столе в гримерной парик лежит, 
Все волненьем дышит – театр жизнь!

(сл. из песни гр.Альфа “Театр”)

театр юденич 

БЫЛА ОДНА ИСТОРИЯ С ОДНИМ ИЗВЕСТНЫМ ТЕАТРОМ…

И КАК БУДТО БЫ ЗАКОНЧИЛАСЬ ПО ЖЕЛАНИЮ ЧИНОВНИКОВ…

МОЛ ПОИГРАЛИ И… ПРОДАЛИ (ЗДАНИЕ),

АВОСЬ РАЗБЕГУТСЯ – АКТЁРЫ…

НО ТАК ДУМАЮТ “ОНИ” – ЧИНОВНИКИ…

А ТЕАТР ДО СИХ ПОР ЖИВ, ПОТОМУ ЧТО ЖИВ РУКОВОДИТЕЛЬ,

КОТОРЫЙ ВОТ УЖЕ 8 ЛЕТ БОРЕТСЯ И ПЫТАЕТСЯ ДОСТУЧАТСЯ

ДО ЗАКРЫТЫХ ДУШ И ДВЕРЕЙ!

И МЫ, РОО “БОРОДИНО 2012-2045” ПРИСОЕДИНЯЕМСЯ

К ЭТОМУ ГЛАСУ, АВОСЬ УСЛЫШАТ!

АВОСЬ СОИЗВОЛЯТ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ

НА ТЕАТР ПОЛИФОНИЧЕСКОЙ ДРАМЫ

ПОД УПРАВЛЕНИЕМ ГЕННАДИЯ ИВАНОВИЧА ЮДЕНИЧА.

________________________________________________________

Театр полифонической драмы

Музыкальный театр полифонической драмы комитета культуры г.Москвы под руководством Геннадия Ивановича Юденича.

Московский экспериментальный театр-студия Минкультуры СССР

Московский Потешный театр “Скоморох”

Россия, Москва, Харитоньевский пер.6, д. 22-24

teatrjudenich.ru

Театр с легендарной историей, имеющий собственную школу актерской игры. На базе Потешного театра “Скоморох”, созданного в свое время Г.Юденичем, был создан Экспериментальный театр-студия Минкультуры СССР, а затем и ныне действующий Театр полифонической драмы.

Спектакли этого коллектива неизменно вызывали большой интерес зрителей, критики и театральной общественности.

По сути дела, Г.Юденич и его театр на протяжении всех этих лет шел к открытию нового направления в театральном искусстве. Принципиальным шагом стало создание информационно-зрелищного теле-видео-комплекса Полифонического театра, являющегося изобретением в области высоких технологий, запатентованным в ведущих странах мира.

Уникальная театральная технология в соединении с постановочными средствами теле-кино, разработанная коллективом Г.Юденича и не имеющая на сегодняшний день аналогов в мире, позволяет создавать полную иллюзию среды обитания сценических персонажей.

Уникальное творческое явление, основа которого составляют изобретения Г.Юденича, которые дают чрезвычайно широкие возможности для самых разнообразных творческих решений в различных направлениях деятельности театра, телевидения, кино, рекламы, информатики, шоу, что позволяет, в результате, получить эффект совершенно нового способа, сценической выразительности.

ВОТ ЧТО ПИШЕТ ПЕРВОЕ АНТИКОРРУПЦИОННОЕ СМИ:

http://pasmi.ru/archive/107660 

юден 1 юден 2 юден

юде

юдениюденич 3юденичN4 (2)

Полёт над пропастью. V-часть.

Ванга замолчала, лишь потрескивали свечи в старинном подсвечнике, да капала где – то вода. Большего Михаил не услышал. Но голос сердца подсказал ему верное направление поисков. В апреле 1994 года в «Красной Звезде» появилась его статья «Звезда на траверзе мыса Горн». В ней Михаил рассказывал об опасении Королёва, о беспокойстве почти мистического характера. Королёва очень волновал район мыса Горн, куда мог приводниться «Восток» с Первым Космонавтом, если бы третья ступень ракеты не отработала полностью. Других упоминаний о Южной Америке в статье не содержалось. Но в заголовок был вынесен мыс Горн и он был связан с Гагариным…

Реброву не простили нарушения табу, и он внезапно умер на пике своей карьеры. Так же внезапно умер и Герман Титов, когда публично объявил, что будет плотно заниматься катастрофой под Новосёлово. Охранника Гагарина Русяева и начальника лётной службы Чкаловского аэродрома Дзюбу постигла та же участь, едва они через журналистов затронули означенную тему.

Тайна охранялась очень строго, хотя никаких военных секретов она не содержала, да и лет прошло достаточно много. Живой Гагарин, даже далеко на чужбине, был слишком опасен как для замаранных деятелей из отечественных спецслужб, так и для американцев: компромат для Брежнева уже не требовался, а много знавший человек создавал проблему своим существованием.

Попав в летальный совпадающий интерес двух самых могущественных спецслужб, Юрий стал обречён. Дело было только за временем. Оно и не заставило ждать долго. В 1996 году во время показательного полёта над аэродромом Рио – Гранде взорвался «Супер Этандер» бортовой №202. Пилот погиб. Юрий ушёл навсегда в своё небо, до конца выдержав все тягчайшие испытания, выпавшие на его долю. Он был светел и прост. Вспомним любимую фразу пилота: «Прорвёмся, пехота!»

А, может, и правда прорвёмся?

 

P.S. История это ложь, до которой договорились историки.

Л.Н. Толстой.

Истина в России всегда имеет характер фантастический.

Ф.М. Достоевский.

 

Октябрь – декабрь 2008

 

Стихотворный отклик на эту сказку Натальи Зимневой

 

Я  ранена  гагаринской  судьбой.
Мне  нет  покоя  и  уже  не  будет.
Кто  были  мы, кто  были  эти  люди,
руководившие  страной ?..

 

Баллада о Гагарине

 

Луна

 

1.

 

Какой щелчок стране не воевавшей,

лишь разжиревшей на крови чужой:

полуживая, из развалин страшных,

Россия в космос вырвалась стрелой!

 

* * *

 

– За Спутником у них взлетел Гагарин…

Какие предложенья, господа?

На роли примостившегося с краю

мы можем оказаться навсегда…

 

И вот теперь маячит взлёт их новый.

Немедленные действия нужны:

вначале обезвредить Королёва,

ну, а потом придёт черёд страны…

 

Носитель Королёва безупречен.

Ближайшая их цель – Луна и Марс.

Да, гений он, но … человек не вечен …

Итак, какие козыри у нас?

 

– Фон Браун обещал… Что мог – он сделал.

Его ракета может облететь

вокруг Земли. Но это лишь полдела.

А посылать людей к Луне – на смерть…

 

* * *

 

И день настал ! Их уровень понижен.

Нет Королёва – и расклад иной…

Но есть другой – и славой не обижен,

и одержим, как Королёв, Луной….

 

Но благосклонность власти – не навечно…

Тут помогли бы слово, слух, намёк…

Вновь повезло! Он на кремлёвской встрече

сам очертил судьбу свою и срок…

 

Ищите тех, кто нам сегодня нужен,

потом других – лишь в банке счёт открыть…

Проект легко закроем мы заГЛУШКОй,

а в срез ракет – картошку посадить!..

 

План

 

2.

 

– Тебя я вызвал потому, что дело

есть у меня к тебе. Сам знаешь ты:

герои наши стали слишком смелы

в плену своей навязчивой мечты.

 

На них свалились почести и слава

чрезмерные. Испортились они.

Их роль отныне – представлять державу,

так нет! Один себя вдруг начал мнить

 

какой-то силой. Дерзок, самоволен,

настаивает резко на своём.

А на банкете что себе позволил? –

верх наглости! – плеснуть в меня вином!..

 

3.

 

– Докладывай, понятными словами.

– За Киржачом пустынные поля.

Район глухих лесов был выбран нами.

Надлом контакта в приводе руля…

 

Порвётся от вибраций он на взлёте…

Но если с ним напарник будет, то

в электроцепь системы самолётной

разрыв введём, чтобы заглох мотор…

 

Ненужной можно избежать тут жертвы.

В инструкции записано: второй

из самолёта должен прыгать первым.

Исполнит – и останется живой…

 

Под катапультой нашего героя

заряд заложим. Ну, а если вдруг

сорвётся что-то, в нужный миг устроит

им столкновенье перехватчик «Су»…

 

Но если снова всё пойдёт не так, как

задумано, есть вариант другой:

ракетная проводится атака

учебная… ракетой боевой…

 

– А если полететь он не захочет?

– Исключено. В полёт он рвётся сам.

– Ну, что ж, доложишь сразу, как наш лётчик

навечно вознесётся к небесам…

 

4.

 

Вновь генерал холодный пот стирает.

Он оказался между двух огней.

Узнает Брежнев, как он с ним играет –

конец тогда… Андропов же сильней…

 

Шеф вежлив. Взгляд пронзает, словно жало.

– Пусть будет так. Изменим лишь финал.

Он должен выжить. Пострадать, но мало…

– Я понял, – вытянулся генерал…

 

5.

 

– Ну, говори. – Всё шло сперва по плану.

Он выбросился, но… остался жив.

– Ты шутишь, что ли, или, может, спьяну?

– Исправить можно, если только вы…

 

– Нет, поздно исправлять. Ты плохо начал.

Подумаем, как быть. Где наш герой?

– Чуть пострадал. Спит у меня на даче.

– Ты за него ответишь головой…

 

* * *

 

– Решили мы: о гибели объявим.

А ты обставь на месте дело так,

чтобы сомнения не возникали.

И – под контроль всех будущих писак!…

 

27 марта 1968

 

6.

 

Серёгин хмур. Не время для расспросов.

Полёт нормальный. Петли. Разворот…

Вдруг захрипел он, ртом хватая воздух,

упал, зажав рычаг на точке «взлёт»…

 

От напряженья каменеют мышцы.

Ревёт мотор, всё ближе горизонт.

– Освободи рычаг, Володя! Слышишь!?!

Но ничего уже не слышит он…

 

В последний миг (жизнь сжалась до предела)

машину вырвал Юрий из пике.

Рывок – вверх – вниз – наклон, отбросил тело,

лежащее на нужном рычаге…

 

Рычаг свободен. Но … он недоступен!

Предельна скорость, времени – в обрез…

Вдруг – тишина… Вновь штопор… Катапульта…

Под креслом взрыв… Безмолвье… Зимний лес…

 

От холода очнулся. Ноет жутко

разорванная кожа на ногах.

Ползком добрался он до парашюта

и завернулся. Ждать… Звенит в ушах?

 

Спасатели! Гул ближе вертолётный.

Вот подошли с носилками, и он

почувствовал неясный и холодный

толчок в груди… Укол… Паденье в сон…

 

Побег

 

7.

 

За стёклами рифлеными не видно

ни улицы, ни веток, ни Луны.

Луч, рассечённый гранями, бессильно

ползёт амёбой на пол со стены…

 

 

Не сон ли – это? Или – то, что было?

Он на руках Земли над миром плыл.

Казалось, жизнь так крепко полюбила,

что он навечно защищён от мглы…

 

Так где ж исток паденья рокового?

Январь… Кортеж… Кремлёвская стена…

Звучит впервые имя Королёва…

Так стала меркнуть Русская Луна…

 

Приём в Кремле. Он умоляет снова:

– Мы можем и должны к Луне лететь!

К последним испытаньям всё готово

и если бы не Королёва смерть…

 

Он заскрипел зубами, вспоминая

скупой ответ бровастого дельца….

Простил бы всё – измену не прощают…

Он выплеснул бокал на подлеца…

 

За дерзость – смерть. Но это заточенье?

Зачем он им теперь, живой мертвец?

Ход запасной в игре на пораженье,

грядущей Лжи отсроченный конец?..

 

8.

 

Внезапно он сквозь сон шаги услышал.

Вскочил, встал к двери. Это – медсестра.

– Они убьют вас, Юрий. Только тише.

Одежда здесь… Успейте до утра…

 

Как сладок воздух. Осень… Лаз в заборе…

Вокруг пустынно. Будка-автомат…

– Привет, сосед. Узнал, кто звонит, Боря?

Но… ты ж… погиб?!. – Вот, жив.. Ты, что, не рад?

 

– Но как же ты… – Сейчас не время…. Валю

ты позови, прошу тебя, Боряй.

– Что тут творится, ты не представляешь…

– Так позовёшь? – Нет. Заметут. Прощай…

 

Продаст, ведь… Уходить отсюда надо…

Вновь стук колёс… И вот – родной перрон…

И первое, на что наткнулся взглядом:

не «Гжатск» – «Гагарин». Городом стал он…

 

9.

 

Как всё до боли здесь ему знакомо…

Калитки скрип… Дверь в дом не заперта.

У печки – мама. Стукнула негромко

упавшая из рук сковорода…

 

Пришёл отец. Глазам не мог поверить.

Потом решали – дальше что и как…

– Тебя в Сибири спрячут староверы,

там не достанет всемогущий враг…

 

– Не выходи. Чужих заметим – скажем.

Он две недели в отчем доме жил.

Отец вошёл: – Шныряют тут не наши.

Пора в дорогу, Юра, поспеши.

 

– Уйду я завтра. – Но моторный рокот

раздался ночью. В комнату вошли…

в наручниках, под материнский шёпот,

Гагарина – вновь узника – вели…

 

1972 год

 

10.

 

– Как ты подвёл нас, не доделав дело!

Вновь генерал стоит ни жив, ни мёртв.

– Америка вконец уж обнаглела,

а нам пришлось признать их лжеполёт!

 

История с Луной – из Голливуда,

а мир наивный верит этой лжи.

Разоблачить их было бы нетрудно,

но им известно, что Гагарин жив!

 

К тому же Никсон заявил мне дерзко,

чтобы отдали мы им летуна.

Я говорю: надежды бесполезны,

работать он не будет против нас.

 

Потребовал тогда он, из Союза

чтобы его мы выпустили. Вот

какою нас ты наградил обузой!

Пусть едет. Может, шею там свернёт…

 

Сказать по правде, никакого проку

нет от него, морока лишь одна.

– Ну, успокойся, – Брежнев налил стопку, –

Андропов забирает летуна…

 

11.

 

Всё в этом кабинете неизменно.

А статуя Свободы у окна

на всех входящих смотрит так надменно,

как будто бы хозяйка здесь она…

 

Вошёл Андропов, как всегда, неслышно

и генерал вскочил, зажав свой страх.

– Ведь вы вели то дело? Лётчик выжил…

А взгляд сверлит: ты чей теперь слуга?

 

– Да. – Лётчик где? – Сейчас – под Красноярском.

– Как состоянье? – Думаю, вполне…

– Необходима полная мне ясность.

Провален в Аргентине резидент.

 

Мы проведём обмен. В Москву доставьте,

в порядок приведите и потом

я встречусь с ним. Вам две недели хватит?

– Да, – исполнитель щёлкнул каблуком…

 

12.

 

Четыре года… А глаза всё те же…

Скрестились взгляды. Выдержать не смог

властитель судеб ясный и безгрешный,

презрительный гагаринский упрёк…

– Вы за границу выехать хотели.

В страну какую? – Кубу. – Но у нас

в бюджете денег нет на эти цели.

– Свяжитесь с Кастро, он вам денег даст.

 

– Нет, невозможно. Есть на то причины.

Мы предлагаем близкий вариант.

Вы можете поехать в Аргентину.

Ваш родственник далёкий, коммерсант,

 

богатый князь Гагарин, не откажет

вам в помощи. Напишете ему.

Вы виделись с ним в ООН однажды.

– Согласны? – Не в изгнанье – так в тюрьму…

 

Не произнёс последних слов Андропов.

Да и зачем их было говорить?

– Могу я повидать семью? – Негромко

сказал он, – Нет. Счастливого пути…

 

13.

 

Канада. Хутор. Тянутся минуты…

Князь верил, ждал и всё же потрясён.

В его объятьях тот, кого повсюду

узнали бы. Гагарин! Это – он!..

 

Им дали месяц, и по Монреалю

они бродили медленно вдвоём.

Ему всё ново, а сама реальность

в плод ностальгии вызреет потом…

 

Однажды Юрий увидал афишу.

Матч СССР – Канада. О, хоккей!

Как он болел, в душе совсем мальчишка,

и рвался в драку за своих парней!..

 

14.

 

И вот она, страна, где жить он должен.

Князь сделал всё, что мог. Его родня

добросердечно Юрию поможет

чужую  жизнь  увидеть  и  понять

 

Они нашли ему то, что искали.

Учёба в школе техников, и вот

он – гражданин другой страны, в начале

судьбы, свершившей резкий поворот…

 

Теперь он − техник на аэродроме.

О искушенье самолётных крыл!

Их недоступность и тоска о доме

мечту рождают и лишают сил…

 

А жажда неба всё невыносимей.

Здесь каждый день взлетают перед ним

могучие крылатые машины,

дразнящие гудением своим…

 

И был однажды жадный взгляд замечен.

И вот – полёт. О, как блестят глаза

у русского! – Возьми штурвал… – В тот вечер

он другу о себе всё рассказал…

 

– Я о тебе скажу тому, кто выше.

И вызов был, участье и приказ.

– Дон Юрио, в состав мы вас запишем.

Не мы, а вы учить могли бы нас…

 

Потом война. Полёты боевые.

Святая месть. Атаки кораблей.

Захваченные Англией Мальвины,

предательством оставленные ей…

 

Затишье

 

15.

 

Страну предавшим не нужны герои,

им места нет там, где царит расчёт.

Герои превращаются в изгоев,

мечтою вновь становится полёт…

 

Их убивают, обрывают крылья.

Кто жив ещё – как хочешь выживай.

Они с Прево, механиком, решили

тайком перебираться в Уругвай.

 

Перед отъездом навестил Гагарин

Лами-Дозо, главу воздушных сил.

Дозо он будет вечно благодарен –

за то, что жить, летая, разрешил.

 

Совсем недавно в этом кабинете

просил Гагарин разрешить ему

летать в боях. Возмездье – в «Экзосете»

однажды саксы с ужасом поймут.

 

Дозо тогда согласье дал не сразу.

Потерь так много… Кто же молодых

обучит? Он – один из этих асов.

Но «нет» сказать – как кулаком под дых…

 

Негромко дверца сейфа проскрипела,

блеснул металл и, подержав в руке,

он протянул ему свой парабеллум –

в ладони он лежал, как ключ в замке…

 

– Он дух крепит и умножает силу.

Вам попадать в плен, Юрио, нельзя.

Страшнее смерти вражеская милость.

И помните: здесь есть у вас друзья…

 

16.

 

Прево достал с мотором шлюпку где-то.

Они ненастной ночью, под дождём,

пересекли границу и с рассветом

причалили на берегу другом.

 

Без документов будет им не просто.

Прево зашёл в китайский ресторан.

Их, к удивленью, взяли без вопросов.

Как выговорить мне: официант

 

 

теперь Гагарин! Но душа не стынет

Читает жадно, хочет он понять,

что было, будет, происходит ныне

с Россией, где у власти новый тать…

 

17.

 

Однажды сел клиент к нему за столик,

заговорил на русском языке.

Пронзило сердце острой сладкой болью,

поднос качнулся в дрогнувшей руке.

 

Старообрядец-знахарь из общины,

укрывшейся в чужих местах глухих,

он напрямик, без предисловий длинных

Гагарина позвал пожить у них.

 

Прево одобрил, сам решил остаться.

Друзья простились. Юрий занял дом

уехавшей семьи старообрядцев.

И потянулись тихо день за днём…

 

18.

 

Филат частенько заходил и как-то

давнишний «Time» потрёпанный принёс.

Над Юриным портретом броской шапкой

вскрик удивлённый: русский среди звёзд!

 

Но даже тут Гагарин не признался.

– Зачем хранишь? – небрежно так спросил.

Филат не выдержал, заволновался:

– Вы – Светлый Ангел страждущей Руси.

 

Вы ей даны, как свет свечи во мраке,

в годину смут влекущая звезда,

судьба России скрыта в этом знаке,

и в нём же ваша сила и беда…

 

Филат достал ему все документы.

Теперь он – уругвайский гражданин.

Что дальше? Но судьбу решают ветры

из недоступных разуму глубин…

 

19.

 

Вестей так мало. Но Филат однажды

сказал: – Мы ждём в России перемен.

Андропов умер. Может, слово скажет

народ, от бед уставший и измен?

 

Есть женщины в России, для которых

народ избавить от врага важней,

чем жизнь своя. Ведь может сдвинуть горы

великой лжи любовь к земле своей…

 

Жена министра МВД Светлана

всадила пулю извергу в живот.

Он умер через год, разрушив планы

своих хозяев на переворот.

 

 

Бой

 

20.

 

Порыв души – весть разуму и сердцу,

призыв небес иль тайные мечты?..

Туда, туда, где приоткрылась дверца –

хоть посмотреть на милые черты…

 

Он попросил Филата чемоданчик

так сделать, чтобы парабеллум в нём

надёжно спрятать. Путь последний начат

на Голгофу метельным февралём…

 

* * *

 

Среди туристов зябких по музеям

он походил для вида пару дней.

И вдруг исчез. Вновь генерал бледнеет, –

уже министр. – Найти! И поскорей!

 

Все эти годы знал он, где Гагарин.

Лишь ненадолго тот потерян был, –

когда через границу нелегально

ушёл. Немало приложили сил,

 

чтобы найти. И вот – опять потерян.

И где!? Какие планы у него!?

Во всех местах возможных – наблюденья,

агенты же доносят: ничего!

 

Найти! Изъять безшумно! А Гагарин,

укрытый непогодою родной,

из огненной невыразимой дали

опять вернулся. – Мама, я живой!…

 

21.

 

Последнюю их встречу не опишешь.

Всё это сердце знало наперёд.

– Куда теперь, сынок? Ты всюду лишний.

Враг за тобою по пятам идёт…

 

– Есть люди, мама, честь для них дороже

и золота, и прочих благ земных.

Россию Бог хранит, Он нам поможет.

У них укроюсь я в лесах глухих.

 

Метель в России. Вьюга завывает.

– Сынок, сынок, побудь ещё два дня.

Кто даст еду и кров в пути, не знаю,

кто вступится сегодня за тебя?..

 

Наутро стук. Пришёл электрик. Хмуро

облазил он весь дом. На чердаке

укрылся Юрий. Парабеллум дулом

в кармане брюк прильнул к его ноге…

 

– Его нет в доме, – сообщает «Пятый».

Новейший метод будет привлечён.

Все перебрав пути и варианты,

дом начали сканировать лучом.

 

Фургон вдруг хлебный встал напротив дома.

Заныло сердце, чувствуя беду.

Уж не уйти… А дальше – всё знакомо…

Ну, нет! Живым его не уведут!

 

Он – ас, летавший низко над волнами,

когда от смерти отделял лишь миг,

он, впивший сердцем яростное пламя

и правду русским запрещённых книг,

 

он, как никто познавший вкус свободы,

чужбину испытавший и тюрьму,

он, помнивший украденные годы, –

не дастся больше в руки никому!..

 

22.

 

Они не спали в эту ночь и знали:

последние идут для них часы.

Слова простые и воспоминанья, –

хранят такие только мать и сын…

 

Мелькнули тени тёмные на белом.

Он матери сказал: – Иди в подпол.

Спокойно зарядил свой парабеллум.

Последней битвы час его пришёл…

 

И выстрелы слились со звоном стёкол.

Но злобы нет в чертах его лица.

Он бился насмерть – за себя ли только? –

с отчаяньем последнего бойца…

 

За всех – один. И не придёт подмога.

Русь спит в глубинах мертвенных снегов.

А где-то там, вверху, его дорога

шлёт звёздный свет в разрывы облаков…

 

Убиты пять и семерых он ранил,

чем вызвал шквал ответного огня.

Весь дом в крови. Он потерял сознанье.

В нём десять пуль, попавшие в меня…

 

Прости нас, Юра! Если бы мы знали!..

Вот что внушало им смертельныё страх:

узнала б Русь, как ей бесстыдно лгали, –

смела бы их и растоптала в прах!

 

Его спасли для новых унижений.

Опять палата та же. Тишина.

Замыли кровь, а мать, распоряженьем

всё тех же сил, в могилу сведена –

 

как и отец, и брат… Ещё могила

не заросла травой, как дом снесли.

О, как они боятся нашей силы,

которая от Правды и земли!…

  

Меч

 

23. 

Да, он погиб. Но не тогда, не в марте.

В другой стране, тоскуя о снегах,

оставив славу нам в апрельском старте

и свет улыбки в Русских небесах…

* * *

Из жаркой крови воинов, с молитвой,

волхвы железо выпарят в огне

и Меч Возмездья для Последней Битвы

родится в под-озёрной глубине.

 

Там кузнецы святого Китеж-града

в сверканьях искр, под всполохи огней,

Меч выкуют из жертвенного дара

тех, кто не предал Родины своей…

* * *

Кровь Юрия – в Мече. Срок всё короче.

А Меч уже у Всадника в руке.

Он мчится к нам на помощь днём и ночью,

неся рассвет на Огненном клинке…

 

Февраль – апрель 2009

Полёт над пропастью. IV часть.

А на островах разворачивалась кровавая драма. Командующий аргентинским экспедиционным корпусом оказался пустышкой. Сражаться с англичанами он не умел и не пожелал. Допустил высадку английского десанта. Инициативу упустил сразу же. Боевой дух аргентинских войск поддержать ему не удалось. Да он и не хотел этого. За то раздувался от спеси и надменности, разговаривая с подчинёнными. Плохо обученные аргентинские солдаты, видя неудачи одну за другой, стремительно теряли боеспособность. Офицеры сражались стойко, но их было мало. Англичане наседали, используя преимущество в инициативе боя, корабельную поддержку и хорошую разведку.

Всю оборону на островах пробыл единственный журналист – Александр Казанцев, знакомый Юрию по газете «Наша Страна». Он со своим телеоператором снимал боевые действия, читал лекции по истории войн прямо в солдатских окопах. Ходил под огнём, не пригибаясь. Сам стрелял из орудий на одной из артиллерийских батарей.

ПИСЬМО ЛЕЙТЕНАНТА ЭСТЕВЕСА

ПАВШЕГО В БОЮ ЗА МАЛЬВИНЫ В 1982 ГОДУ

 

Мира современного картина –

Сильным – всё, а прочим – ничего…

Грохот над Пуэрто Архентино:

Бьёт по «Харриерам» ПВО.

Но, пусть ветер потемнел от гари –

Смертью, англичанин, не грози:

С чётками в руках поют «Розарий»

Ангелы с солдатами в грязи.

Силы света много попустили…

Но сегодня пекло задрожит:

Кавалькадой рыцарей Кастильи

Над волнами мчатся «Миражи».

Зимний шторм стал зноем Палестины,

В мире теплохладные – не все…

Как за Гроб Господень, за Мальвины

Копьями разили «Экзосет».

И пускай неверующим мнится,

Что весь мир у золота в плену –

Умирать умели аргентинцы,

Как умели наши на Дону!

От земли, где взрывы скалы рушат

И ликует атлантистский ад,

Примет паладинов Своих души

Богоматерь Донья Соледад

И введет в Сыновние покои,

Где ни смерти, ни печали нет,

Где Эспаньи и Руси герои

Облекут пришедших в белый свет.

Англичане очень опасались, что Советский Союз поможет Аргентине оружием. Они предполагали, что на островах есть русские. Радиоперехват неоднократно доносил, что общение ведётся на русском языке. Спецподразделениям SAS было особо указано на выявление и уничтожение русских в первую очередь. Пассивная тактика командующего аргентинскими войсками привела к сдаче гарнизона. Не обошлось в этом деле без предательства высших офицеров армии Аргентины.

 

В ночь последних боёв, Казанцев и те, кто не пожелал сдаться, набились в транспортный самолёт С-130. Он стоял в укрытии и уцелел от обстрела. Его командир – Боршет решил не отдавать свой корабль врагу. С ним вместе прорывались больше шестидесяти бойцов. Они везли знамёна и документы.

Ровно в полночь громыхнули моторы «Геркулеса». Не зажигая огней, ревя двигателями и объезжая воронки С-130 начал разбег. Англичане открыли сильный огонь. Взлётная полоса покрылась тысячами разрывов. Но «Геркулес» упрямо набирал скорость. Вот и точка отрыва. Двигатели надрывно выли, отдавая все свои железные силы, всё же поднимая тяжеленный самолёт над вспаханной разрывами взлётной полосой. После отрыва и выравнивания Боршет прижимает машину к воде, уходит, часто меняя курс. Вдогонку англичане выпустили ракету. Но Бог смилостивился над смельчаками, и ракета не попала в самолёт. Боршет успешно довёл свой корабль до материка. Спасённые люди тихо выходили в открытую дверь «Геркулеса» на свободную землю их родины.

Эскадрилья «Этандеров» осталась без боеприпасов. Ракет больше не было, и взять их было не откуда. Франция объявила эмбарго. Через третьи страны сделка не удалась, расстроенная английскими агентами. Война закончилась сдачей гарнизона островов и обменом пленными. Англичане потеряли 23 корабля, множество самолётов и вертолётов. Уцелевший обгоревший авианосец с трудом удалось довести до английских судоремонтных заводов.

После заключения мира в Аргентине уселось проамериканское правительство, во всём потакавшее англичанам. Герои – лётчики, нанёсшие значительный урон английским кораблям, стали подвергаться преследованиям властей. Один из сослуживцев Юрия уехал в Канаду, другой погиб при невыясненных обстоятельствах.

Юрий, коротая свободное время гулял по центру Буэнос – Айреса. Наконец то ему представилась возможность полюбоваться латиноамериканским Парижем во всём его великолепии. Пилот шёл, с интересом вглядываясь в лица нарядных женщин и беззаботных мужчин, будто и не было кровавой драмы на Мальвинах…

На одном из перекрёстков, переходя оживлённую улицу, оступилась миловидная женщина. Она разбила коленку и выронила сумочку. Юрий помог незнакомке подняться, взял вещи и проводил домой.

По дороге они разговорились. Незнакомку звали Беатрис Торрес. Когда она назвала своё имя, Юрий вдруг вспомнил далёкое время шестидесятых, Москву и милые черты аргентинской Золушки, представленной ему на одном из приёмов. И вот теперь главная героиня «Возраста любви» осторожно шла, крепко держась за его руку. Этот фильм вышел в послевоенные годы, когда Россия после тяжелейших страданий остро нуждалась в жизнерадостной песне, как обезвоженная земля в весеннем дожде. Юная Лолита Торрес с ангельским личиком и осиной талией в расклешённом колокольчиком платье прекрасно пела и танцевала. Уникальный чарующий голос с прекрасным нижним регистром и богатейшими переливами звуков лился в души исстрадавшихся русских людей, а аргентинское танго прочно вошло в московскую действительность пятидесятых.

Беатрис неожиданно остановилась, внимательно вглядываясь в лицо своего сопровождающего. Её глаза широко и удивлённо глядели в серые глаза пилота. Она перевела дыхание и спросила по-русски:

– Юрий, это вы?

Он немного смутился, но ответил прямо и честно. Беатрис повисла на его руке не в силах сделать ни шага. Юрий подхватил женщину и внёс в дом. Их окружила многочисленная семья актрисы. Юрий положил Беатрис на кресло. Она пришла в себя и несравненным бархатным голосом попросила домочадцев удалиться. Потом актриса долго расспрашивала своего кумира, поражаясь хитросплетением людских судеб и Божественному Провидению. Беатрис просила не забывать её и заходить в гости, как только будет возможность…

Юрий уже не летал. Со своим верным другом – техником Прево он переехал в пригород Буэнос – Айреса, на берег залива. Денег катастрофически не хватало. На работу устроиться было невозможно. Изредка помогали родственники Сергея Александровича. Юрий понимал, что становится для них серьёзной обузой. Посоветовавшись с Прево, он решил уходить в Уругвай. До Монтевидео можно было доплыть через залив. Но существовала опасность задержания пограничниками.

Прево где-то раздобыл хорошую мореходную шлюпку. Она имела палубу, мачту и подвесной мотор. Дождались тёмную дождливую ночь. Тихо тарахтя двигателем, шлюпка уходила от аргентинского берега. Юрий стоял на руле. Прево возился возле мотора. Только бы не скис! Дождь плотной пеленой укрывал беглецов. Под утро натянуло туман. Шлюпка упорно шла в сторону уругвайского берега.

Волнение было слабым, туман глушил звук работающего двигателя. Вскоре стали попадаться рыбацкие суда. Потом проглянул долгожданный берег…

Продав свою шлюпку, беглецы долго ходили по незнакомому городу. Надо было куда – то пристраиваться. Не долго думая, Прево отправился в китайский ресторан, и к удивлению Юрия их там взяли на работу. Проходили недели и месяцы. Юрий и Прево влачили достаточно жалкое существование. Но однажды к Юрию за столик сел бородатый человек. Это был знахарь из русской старообрядческой деревни. Разговорились на родном языке.

Юрий представился новому знакомому спортсменом – баскетболистом, отставшим от своей команды. Филат, так звали знахаря, предложил Юрию помощь, пригласил поселиться в их деревне. Юрий согласился не сразу. Пошёл советоваться с Прево. Тот одобрил решение.

– А я останусь тут. Скоплю деньжат, там дальше видно будет.

Простились. Обнялись. Прево на прощание снабдил Юрия патронами к его неразлучному «парабеллуму».

Здоровенный пикап Филата Зыкова долго катился по хорошей дороге. Отмахали от столицы 150 вёрст. Внезапно Филат свернул с шоссе на боковую дорогу. Затрясло сильнее. Машина, подняв тучу пыли, рыча продиралась к едва видной деревне. Сельская улица, на которую въехал пикап, была очень похожа на улицу родного Юрию Клушина. Только дорога, проходившая по центру села, была асфальтированной. Русская деревенская калитка и родной язык ласкали взор и слух Юрия. Чужбина давно тяготила его широкую русскую душу. Только верой и усилиями воли Юрию пока удавалось победить ностальгию.

У плиты хлопотала хозяйка. Одежду её составляли традиционные русские сарафан и рубашка с вышивкой. Длинные косы были уложены красивой причёской. Двое её сыновей чистили винтовки. Филат познакомил Юрия со своим многочисленным семейством. У него к тому времени родилось одиннадцать детей.

Староверы не пьют чужую воду, не едят вместе с иноверцами. Для Юрия накрыли гостевой стол, Филат присел рядом. Потекла дружеская беседа. Вопросов веры не касались. В основном, говорили о далёкой Родине. Юрию было непонятно, как староверы сохранили такой чистый и правильный русский язык. Филат рассказал, что детей они не отдают в местные школы, а учат в своей. Общаются с местными только по необходимости.

Трудолюбие староверов явилось одним из факторов, благодаря которому они выжили на чужбине и сохранили свои обычаи. Разговор опять уходил в сторону далёкой незабвенной России. Филат сказал, что там скоро будут значительные перемены. В ноябре умер Брежнев. Его кресло занял Андропов. Юрий почти безразлично отнёсся к такой новости. Что один, что второй состояли на службе у мирового масонства, о котором Юрий достаточно прочитал у Солоневича и Башилова.

Для русского народа наступали тяжкие времена. Из брежневского сытого безвременья страна катилась в кровавый хаос. Филат не возражал, но только как – то особенно стал посматривать на Юрия.

Поселили гостя в пустовавшей избе. Хозяева перебрались в Бразилию и наезжали лишь изредка. Размеренная деревенская жизнь пошла своим чередом. Филат навещал достаточно часто. Он раздобыл для Юрия подлинные уругвайские документы. Как это удалось сделать, для всех осталось непроницаемой тайной.

В один из вечеров Филат пригласил Юрия к себе. Многочисленное филатово семейство ничуть не мешало их беседе. Филат налил по стопке. Выпили. Помолчали. Потом старовер вытащил потрёпанный журнал «Тайм».

На его обложке красовалась большая фотография Юрия. Ничего не говоря, Филат положил журнал на стол. Юрий с интересом стал рассматривать находку знахаря. Потом спросил, зачем тот хранит такие древние журналы. Филат немного помялся, потом сказал:

– Возможно, это не моё дело. Но для русского народа вы явились Светлым Ангелом в тяжкую годину испытаний. Мне неизвестна ваша жизнь, но знакомые говорили, что вы долго были в заключении на родине, а потом храбро сражались за Мальвины с англичанами. Мне будет очень приятно, если вы не отвергнете мою безкорыстную помощь.

Промолвив это, Филат вручил Юрию уругвайские документы. Теперь Юрий стал легальным гражданином страны, правда имя пришлось взять новое. В благодарность он рассказал Филату подробности своего полёта в апреле 1961 года, поведал о тяжёлых боях на Мальвинских островах, о потерях друзей, о репрессиях, развёрнутых против героев – лётчиков проамериканским правительством Аргентины. С большой теплотой Юрий говорил о главкоме ВВС Лами – Дозо и о своём командире – капитане Коломбо.

Филат слушал, не прерывая рассказ пилота. Это была неизвестная староверам яркая жизнь русского героя, витязя их далёкой незабвенной Святой Руси. Тяжкая чёрная пелена опустилась на одну шестую часть суши. Огромная беда повисла над наивным, обманутым, оболганным и спаиваемым народом. Зловещий силуэт мирового масонства уже застилал весь исторический горизонт России. Вскипая кровавым месивом, страна всё больше и больше опускалась в бездну. Но пока ещё не поздно было отвернуть, отойти от чёрного провала, куда гнали русский народ масонские изуверы. Обстановка тогда ещё позволяла надеяться на лучший исход. Вьюжным вечером февраля 1983 года Светлана Владимировна Щёлокова удачным выстрелом продырявила кровавого саксофониста прямо в лифте его дома.

В феврале 1984 года Андропов умер. На его похороны съехался весь сонм ярых ненавистников России – Рокфеллер, Тэтчер, Морган… Они прекрасно знали, кто был этот страшный человек и на чью мельницу он лил воду. Тэтчер даже рыдала в голос над гробом усопшего.

Юрий засобирался домой. Он попросил Филата сделать хороший чемоданчик, как бы для зубного инструмента. В его полости можно было спрятать неразлучный «парабеллум». Филат долго возился, но сделал всё как нужно.

Юрий проводил свободное время, разбирая старые граммофонные пластинки уехавших хозяев дома. Некоторые были в хорошем состоянии, и их можно было слушать. И вот, однажды из динамика радиолы полилась удивительная песня:

Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И холодныя ветры степныя
Панихиды поют над тобой.

Ни пути, ни следа по равнинам,
По сугробам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов. 

Замела, замела, схоронила
Всё святое, родное пурга.
Ты, – слепая жестокая сила,
Вы, – как смерть, неживые снега. 

Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И холодныя ветры степныя
Панихиды поют над тобой.

 

Но ударят весенние громы, 
И растопят громады снегов, 
И услышим опять перезвоны 
Всех твоих сорока сороков! 

Резануло по сердцу, выбило непрошенную слезу. Не знал Юрий Алексеевич, что Филарет Чернов, написавший проникновенные слова романса, погиб в психушке, преданный женой и всеми забытый, а певицу Надежду Плевицкую французы замучили в тюрьме как советскую разведчицу…

Но внезапно пилота озарило воспоминание о прочитанной в православном храме Буэнос – Айреса книжке Бориса Башилова «Пламя в снегах». Это был гимн русской несокрушимой мощи, гимн народу, создавшему в суровых условиях великое государство, частью которого Юрий Алексеевич ощущал себя всегда. Вот и теперь чувство нравственной бодрости и духовной крепости наполнило и согрело его душу.

Тёплым февральским днём Юрий вылетел на родину. Денег Филат собрал столько, что хватило бы и на кругосветное путешествие. Через туристическую фирму была получена виза и организован десятидневный вояж по городам СССР. Путь лежал через Францию. Там пересели на советский Ил-62. Погода сменилась, сильно похолодало. Февраль в северном полушарии не летний месяц.

 

16. Возвращение.

 

Родина встретила Юрия пургой. Белые вихри кружились по лётному полю, танцевали возле автобусов, перепрыгивали на крышу аэропорта. Группа уругвайских туристов, кутаясь в разноцветные тёплые одеяния, быстренько расселась в поданном красном автобусе с белой надписью «Спутник».

Разместили прибывших гостей в отеле, недалеко от центра Москвы. Юрий для виду пару дней ходил на экскурсии, потом сказался больным и остался в номере. Группа, громко разговаривая, скрылась в вестибюле. Юрий подождал, пока они сядут в автобус, и двинулся к выходу.

Генерал Чук был в 1984 году уже в ранге министра. Ловкий двурушник, он, не стесняясь, топил конкурентов, подчиняя все свои действия лишь карьерным мечтам. Ему пришлось вести дело Юрия и за рубежами Советского Союза.

В Аргентине всё было просто. Служит летун и служит. Ну, съездил во Францию. А так, вся жизнь на виду. Когда же Юрий нелегально перешёл границу Уругвая и растворился безследно в этой стране, генерал Чук разработал специальную операцию по поиску и обнаружению подопечного. Она была одобрена Андроповым и принесла успех. Вновь удалось наладить постоянное наблюдение.

На месте трагедии 1968 года в Новосёлове и близлежащих деревнях контрразведчиками были завербованы агенты из числа местных жителей. Им вменялось в обязанность доносить своим патронам любую информацию о трагедии или людях, появляющихся в той местности и интересующихся теми событиями. Мера оправдалась с лихвой. Агенты сдали достаточно большое количество самодеятельных исследователей, раскопавших подлинные факты. Участь исследователей была незавидна. Все они уничтожались хорошо отлаженными методами.

Агенты участвовали и в дезинформационной кампании. Не давая исчерпывающую информацию о трагедии по официальным каналам, исподволь, слухами генерал Чук формировал общественное мнение, делая упор на то, что лётчик пил, морально разложился от свалившейся на него славы, летел в тот полёт ради собственного удовольствия – охоты на лосей и другие нелепости в том же духе.

Временщикам – карьеристам было мало убрать народного героя, надо было ещё и опоганить память о нём. Чистый и цельный образ Юрия Алексеевича нестерпимо колол их паучий глаз, ярко показывая, каких людей не разучилась рождать Святая Русь. Мелочность устремлений и осознание своей ничтожности подвигало очень многих совковых функционеров на подхватывание и тиражирование слухов и явной клеветы, запущенной Чуком.

На родине лётчика генерал проводил андроповскую разработку «двойники». Когда лётчик несколько дней прожил дома, обманув своих гонителей, надо было как – то объяснить это окрестным жителям, видевшим воочию живого Гагарина после объявленной властями смерти. Пришлось готовить специальных агентов – актёров, в задачу которых входило появляться на родине Первого Космонавта и набиваться в сыновья его родителям.

Таким образом формировалось фоновое общественное мнение, центральной мыслью которого становилось утверждение о том, что настоящий лётчик погиб, а все, кто пытается назваться его именем – сумасшедшие, подлежащие немедленному изъятию и изоляции от общества. Этим создавались наибольшие трудности при легализации подлинного героя, посмей он появиться в родных местах под своим именем.

Получив известие о том, что лётчик в составе туристической группы отбывает в СССР, генерал Чук вызвал одного из своих агентов – актёров, по легенде проживающего в Мытищах. Генерал посмотрел в одутловатое лицо прибывшего. Да, похож не очень, ну да этого и не требуется сейчас.

– Послушайте свою задачу. Вам надлежит сегодня же активизировать свою деятельность на родине объекта. Больше шума, крика, суеты. Главное, что бы вы напомнили стержневую линию нашей разработки – на родине появляются двойники погибшего. Их стремление – известность и слава Первого Космонавта. Всем окружающим должно стать понятно, что это больные люди. Кричите громче, бейте стёкла, словом привлекайте внимание окрестных жителей и прохожих. Местные товарищи вам помогут. Отправляйтесь туда немедленно. Всё. Идите.

Одутловатый, неловко повернувшись, вышел. Задание он выполнил. Был шум, битые стёкла. Прилюдно на машине «Скорой помощи» агент – актёр был увезён с места происшествия. Потом, на следующий день, появился снова. Комедия продолжалась с неделю, пока Чук не сказал:

– Хватит, а то переборщим.

Агента отправили в престижный закрытый санаторий – жрать водку и валяться на женской плоти. Что ж. Заработал. Каждому – своё.

А генерал Чук затаённо ждал. Время поджимало. Объект прибыл, живёт с туристами в гостинице и два дня ходит на экскурсии. Наружка исправно ведёт его по Оружейной палате, Пушкинскому музею, Третьяковке. И вот сигнал – объекта нет в группе! Чук закрутил диск телефона. Отдал распоряжение группе захвата. Брать только ночью. Под утро. Тихо, незаметно. При сопротивлении применить оружие немедленно. Потом он устало опустился в кресло. Задал хлопот ему этот лётчик…

Вот уже почти двадцать лет приходится вести его дело. Скольких, докопавшихся до следов контрразведки, пришлось за это время убирать! Но в обществе почему – то не убывал интерес к личности пилота и подробностях его последнего полёта на истребителе. Чук не понимал людей, проявляющих такое любопытство. Ну, сидели бы по отведённым им норам и стойлам. Пожирали бы корм да в меру размножались. Глядишь, были бы живы. Началось с техника ошибочно сбитого самолёта, который, опознав не свою машину в прилетевшем МиГе, стал обсуждать такие чудеса с товарищами. После двум пвошным генералам пришлось авиакатастрофы устраивать. Потом лётчик перехватчика Су-11 болтать начал. Тоже заморочка в Луховицах была…

А родственники объекта! Отца и брата так и не удалось ни купить, ни уговорить. Одного пришлось тихо отравить, а другому разыграть самоповешение. Но главной цели генерал добился. В официозе тема гибели героя стала с самого начала запретной. За неё убивали. Быстро и безжалостно. Это знали все, сколько – нибудь причастные к теме и сведущие люди. Появлялись лишь контролируемые публикации, из которых правды было понять невозможно.

Целая группа «морских свинок» из академии Жуковского состряпала обнаучненную версию, подкреплённую матмоделью. Вокруг этого бреда и крутилось дозволенное общественное мнение. Остальные горе – писатели были сразу же причислены к сумасшедшим…

Часы тянулись медленно, Чук нервничал: наружка надолго потеряла объект. Из гостиницы он скрылся и что – то предпримет теперь?

 

17. Пламя в снегах.

 

Юрий полностью сменил одежду. Закутался в шарф и вышел из своего номера. Ключи он не сдавал. Спустился на лифте вниз и вышел через ресторан во двор. Там сунул пятёрку водителю грузовика, стоявшего у ворот под разгрузкой товара. Шофёр открыл дверцу, и Юрий протиснулся в кабину. Поехали. При выезде из ворот, Юрий пригнулся, как бы завязывая шнурок. Так, на попутных машинах, он добрался до Ржева. Ранние сумерки и вьюга помогали остаться незамеченным. Ржев уже зажигал огоньки в домах, на улицах кое – где работало освещение. Юрий вышел из машины на завьюженной улице, вблизи старообрядческого храма. Там уютно мерцали свечи, и под негромкое пение шла служба.

Русский народ, несмотря на колоссальное воздействие интернациональной банды, всё ещё помнил о вере, и церкви созывали прихожан звоном колоколов. Россия, Святая Русь была жива! Ради неё, прекрасной, солнечной страны и жертвенного русского народа и возвращался Юрий в родные места. Кто – то должен был возглавить назревающее как обвал русское возрождение. Всенародная любовь и венец мученика делали Юрия Алексеевича более чем реальным претендентом на мессианскую роль. Возможно, он чувствовал это всем своим существом, возможно, получил Божественное Откровение и удостоился видения Богородицы. Сиё сокрыто от нас за грехи наши.

По полутёмным улицам мела позёмка, Юрий, проверяя, оторвался ли он от наблюдения, петлял кварталами древнего Ржева. Окружным путём, останавливаясь на перекрёстках, он постепенно вышел к величественному зданию железнодорожного вокзала. Привокзальная площадь, плотно заваленная сугробами снега, провожала редких пассажиров светом двух подслеповатых фонарей. От Ржева на Вязьму ходил дизельный поезд. Юрий успел на последний рейс, купив билет в кассовом окошечке с милым русским белокурым личиком.

Локомотив, свистя, потянул полупустые вагоны к выходному светофору станции Ржев Балтийский. У окна, в середине вагона, Юрий устроился немного перекусить: тяжёлая дорога давала о себе знать. На улице бушевало снежное ненастье. В темени проплыли пригороды, потом стало совсем черно. Люди постепенно покидали пустеющий на остановках вагон.

Вскоре Юрий остался почти один и немного вздремнул. И привиделось ему, что в вагон входят, протискиваясь сквозь узость дверей люди с оружием – противотанковыми ружьями, винтовками и автоматами, на их заснеженных могучих плечах лежат стволы станковых пулемётов и миномётные плиты. Люди беззвучно рассаживаются по подразделениям, занимая всё свободное пространство вагона. Но места не хватает, новые и новые подразделения стремятся в открытые двери. Юрий видит глаза солдат. Они полны решимости выполнить свой долг и умереть в бою с ненавистным врагом. Им был адресован знаменитый приказ №227 – ни шагу назад. И все они ушли в вечность, в эти леса и долины, в города и сёла, в нашу современную далеко не простую жизнь. Теперь этот приказ был и для него, полковника Гагарина. Пришло такое время.

Юрий открыл глаза. Поезд подходил к Вязьме. Мелькали огни переездов, под полом вагона колёса гулко отсчитывали стрелки и пересечения рельсового пути. Вязьма уже спала, последние пассажиры споро расходились по домам, подняв воротники. Разбитной водитель молоковоза взялся доставить Юрия в родной город. Глубокой ночью они въехали с северо – запада в спящий, заметённый снегами Гагарин. Юрий расплатился и пошёл к дому, огибая знакомые до боли дома. Перемахнув несколько заборов, Юрий очутился в родном дворе.

В комнате матери послышались шаги:

– Кто здесь?

– Мама, не бойся, это я, Юра.

– Ох, как вы надоели. Уходите прочь!

– Мама, ты что!

Анна Тимофеевна сердцем почувствовала своего сына. Узнала его голос. Бросилась на шею Юрия. Невозможно описать трагическую, пронизывающую душу, обстановку их последней встречи. До утра они долго разговаривали, вспоминая прошедшие годы. Мать поведала сыну о недавних событиях. Юрий понял, что его здесь ждут и надо уходить. Но мать попросила дня два подождать. Он не смог ей отказать.

Генерал Чук был в бешенстве. Объект безследно исчез из гостиницы. Все его вещи и документы были на месте, а самого и след простыл. Холодный пот пробивался на липком лбу генерала: вот только потери контакта ему ещё не хватало! Лётчик человек решительный, мог пойти на всё. Что у него на уме? Почему молчит наружка, размещённая возле дома пилота? Генерал набрал номер телефона. Трубка глухо сообщила – без изменений, сильная пурга, видимость падает, температура падает, приборы ночного видения не работают – аккумуляторные батареи сели. Новые везут из Москвы. Чук обматерил нерадивых службистов и их поганое материально – техническое обезпечение. Но где же объект, где???

Юрий спокойно спал в родном доме. Это было несказанным счастьем, так долго лелеянной на чужбине мечтой. Мама хлопотала по хозяйству. Снега за ночь намело с полметра. Заряды обрушивались на город один за другим.

Часов в 10 утра у калитки появился незнакомец в кожанке с брезентовой сумкой через плечо. Анна Тимофеевна открыла незваному гостю. Он представился электриком и полез смотреть счётчик. Однако всё время зыркал по сторонам. Но ничего необычного он не заметил. Одежда и обувь Юрия были предусмотрительно убраны. Сам же он перебрался на чердак, ощутив, как врезался в ногу металл затвора «парабеллума». Электрик полазил по дому и ни с чем ретировался.

Генерал Чук опять получил доклад – без изменений. Надо было срочно что – то предпринимать. Объект потерян, намерения его неизвестны. В такой обстановке благоприятный для генерала ход событий мог и не состояться. Чук ходил по кабинету. Мысли бегали, предлагая различные варианты действия. Но все они не годились. В такой мороз объект должен где – то скрываться. Иначе замёрзнет. Просчитал его друзей и знакомых. Все взяты под наблюдение. Но они ведут обычную жизнь, никто безпокойства не проявляет. Возле дома на родине лётчика постоянно дежурят до 30-и сотрудников посменно. Никаких следов.

Было от чего тереть генеральскую макушку. Тумака можно схватить приличного, хорошо хоть Андропов почил во Бозе, а его преемник пока не раскачался, входит в курс других дел.

Юрий после ухода «электрика» слез с чердака и сказал матери:

– Этот приходил проверять, нет ли меня здесь. Они не успокоятся. Надо уходить.

– Да куда же ты пойдёшь, сынок? Мороз ведь какой!

– Буду пробиваться в Сибирь, к староверам, на Соляную тропу.

– А нужен ли ты им?

– Меня туда ведёт проверенная дорога. Есть среди них люди, готовые помочь.

– Ну, как знаешь. Только дождись погоды, чтобы тебя не заметили.

– Ладно, мама. Будем ждать следующего бурана, благо к весне они часты.

Генерал Чук вызвал к себе начальника научно – технического управления. Тот появился в дверях с важным видом, представился и сел.

– Генерал, мне бы хотелось уточнить у вас, имеем ли мы в распоряжении безконтактную систему съёма речевой информации по лазерному лучу?

– Да, такая система есть.

– Вы можете её немедленно развернуть? Нам очень надо прослушать один сельский домик.

– Можем. Но у системы есть ограничения по погодным условиям и по расстоянию до объекта. Необходимо обследовать условия работы перед установкой техники.

– Нет. Это исключено. Ставьте так. Главное условие – скрытность. Установите всё в фургоне на автомобиле. Припаркуйте его где – нибудь поблизости. Через пять часов я должен слышать всё, что происходит в том домике.

К исходу дня Юрий обратил внимание на фургон с надписью «Хлеб», припарковавшийся на другой стороне улицы. Машина встала, водитель вышел и больше не возвращался. Сердце Юрия тревожно заныло. Но он был готов ко всему. Больше в неволю он не пойдёт. Как там, у кубинцев: Родина или смерть!

Генерал Чук получил записи снятых разговоров поздно ночью. У специалистов дешифровки сомнений не оставалось – объект в доме. Операцию захвата Чук назначил на четыре утра. Предполагалось ворваться в дом неожиданно тремя группами с разных сторон…

Юрий в эту ночь не спал. Они много говорили с мамой и не могли наговориться, предчувствуя, что видятся в последний раз. Под утро Юрий увидел в окно мелькание множества теней. Группы захвата выдвигались на исходную. Время пошло на секунды. Он спокойно сказал маме:

– Иди в подпол. Посиди там. Сейчас начнётся.

Анна Тимофеевна перекрестила сына и исполнила его просьбу. Юрий положил запасную обойму в задний карман брюк. Вынул подарок генерала Дозо. «Парабеллум» матово светился в руке. Отвёл затвор. Загнал в ствол патрон. Вытащил обойму, дозарядил. «Парабеллум» лежал в руке как влитой. Решимость всех его металлических частей сплавилась в одно целое и передавалась человеку.

Звон разбиваемого стекла заглушили выстрелы. Юрий бил наверняка, будучи готовым и хорошо целясь. Нападавших было много. Они кубарем вваливались в комнату через окна, под прикрытием светошумовых гранат. Но эти пукалки разве могли смутить безстрашного лётчика? Первая тройка ввалившихся уже лежала на полу, получив по два попадания каждый. Не спасли и бронежилеты. Когда потери нападавших превысили шесть человек, они открыли бешеный огонь, изрешетив стены дома. Юрий был тяжело ранен и потерял сознание.

Генерал Чук ждал доклада от группы захвата. Они что – то задерживались. Вот, наконец, звонок. Командир группы сообщал:

– Объект оказал вооружённое сопротивление. Потери группы пять убитых, семь раненых, двое тяжело.

У Чука всё упало внутри. Потерять двенадцать человек! Справившись с собой, он спросил, жив ли лётчик? Командир группы ответил, что жив, но тяжело ранен. Без сознания. Чук взревел в трубку:

– Вы что там мне, в войну играете? Башку размозжу лично об свой стол, если объект не выживет!

Командир группы, морщился возле телефона. Мало того, что этот парень уложил пятерых наповал, мало того, что у самого командира группы пуля застряла в ноге, ему ещё и выговор. Но он справился со своими эмоциями, ответил – Есть! И бросился к своей машине, где на заднем сидении в наручниках лежал без сознания раненый.

Машина рванулась в сторону Москвы. Они успели вовремя. Юрий остался жив. Продолжался его тернистый путь: опять Красноярск, Тинская, знакомая палата…

На следующий день после ночного боя в дом к Анне Тимофеевне без лишних слов вошли несколько человек. Ничего не спрашивая, они молча застеклили окна, поправили рамы, замыли кровавые лужи, словом навели полный порядок.

Через две недели на пороге Анны Тимофеевны появился первый секретарь Смоленского обкома КПСС. Он вежливо поздоровался и вошёл в комнату. Хозяйка не скоро составила гостю компанию. Хлопотала по хозяйству, возилась у плиты. Функционер партии измены терпеливо ждал. Задачу ему поставили сложную: отселить Анну Тимофеевну из её дома во вновь построенный Дом Космонавтов. Трогательная забота о престарелой матери Гагарина объяснялась просто. Временщикам нельзя было допустить стихийной организации мест поклонения русских людей своим героям. Андропов вдоволь навозился с Домом Ипатьева в Свердловске, пока Беня Эльцер не снёс это здание в 1977 году по его приказу. Теперь намечалось не менее значительное для русского народа место на Смоленщине.

Незваный гость Анны Тимофеевны исподволь повёл разговор о том, что тяжело де одной жить в этом доме, что пора бы переехать ей в новый дом. Лесть и яд стекали с уст партийной змеи. Но Анна Тимофеевна твёрдо заявила функционеру, что ляжет под нож бульдозера, если этот дом начнут сносить. Первак ретировался ни с чем. Тогда руководство партии измены поручило улаживать вопрос поднаторевшему в грязных делах генералу Чуку. Он привычно справился, сократив дни земной жизни матери лётчика в середине лета того же 1984 года.

Дом, где пролилась кровь Юрия, был безжалостно снесён уже в августе. Уроды запрыгали на костях, празднуя свою победу. Они уже взялись за весь русский народ и его государство. Намечался полный разгром СССР, уничтожение промышленности, армии, космоса и большей части русских людей. Называлось это кровавое пиршество перестройкой. Во главе разрушителей явно просматривался выпестованный Андроповым и меченый дьяволом ставропольский мерзавец.

 

18. Памятник в Монтевидео.

 

Юрий полулежал в кресле – каталке. За окном занималась весна. Небесная лазурь нестерпимо звала ввысь сквозь прутья оконной решетки. Юрий всё чаще приподнимался в своей каталке, разминая ноги и руки, сгибался, как мог. Группа захвата во время ночного боя всадила в него больше десятка пуль. Просто чудом ему удалось выжить той памятной февральской ночью 1984 года.

Здоровье медленно возвращалось в его израненное тело. Юрия никто не навещал. Прошло уже больше года со дня нового заключения, а он даже не знал о смерти матери и сносе отчего дома. В начале сентября появился генерал Чук. Он вошёл, по – хозяйски сел напротив, и повёл свой змеиный разговор:

– Знаете, Юрий, мне, как офицеру – фронтовику очень импонирует ваше мужество. Вы храбро дрались в небе Южной Атлантики. Вы уложили при задержании двенадцать специально подготовленных и хорошо вооружённых офицеров спецназа. Я преклоняюсь перед вашими достоинствами, как лётчика. Это для меня недоступная сфера, но ваши коллеги, которых я расспрашивал, весьма высоко отзывались о вашем мастерстве.

Юрий слушал вполуха. Этот двурушник мог тарахтеть сколько угодно. Хорошо бы влепить уроду пулю про меж глаз из любимого «парабеллума», да жаль, нет его. А Чук разливался в лести. Он обещал Юрию полную легализацию, реабилитацию и все блага жизни. А что же требовалось в таком случае от лётчика? Да всего – ничего. Самая малость: надо было публично поддержать меченого трепача – разрушителя. Человека, чьё гнилое нутро было противно каждому русскому патриоту. Юрий презрительно посмотрел на ожиревшую генеральскую физиономию.

– Скажите, генерал, а ваш сын ещё не застрелился?

Чук в суеверном страхе отпрянул от каталки. Откуда он знает? Кто сказал?

Юрий уничтожающе глядел в змеиные глаза проходимца. Чук не смел отвести взгляда. Юрий сказал своему навязчивому собеседнику:

– Ваша дочь вас бросит. Вы будете догнивать на пенсии как одинокий несчастный старик. У меня всё. Прощайте.

Чук, бледновато – серый покидал палату – камеру на трясущихся ногах. Страх липкой паутиной стягивал мысли. Всегда невозмутимо – надменное лицо корчили судорожные гримасы. Хорошо, что шефа в таком СОСТОЯНИИ не видят подчинённые…

В кабинете главврача Чук, стуча зубами пил воду из казённого гранёного стакана. Потом приказал травить объект ударными дозами психотропных препаратов и ретировался в Москву…

Филат Зыков не получил от Юрия никаких обещанных вестей с родины. Лётчик канул в неизвестность. Предчувствуя недоброе, Филат поехал в Буэнос – Айрес. Нашёл там генерала Дозо. Почтенный генерал был уже на покое, но старовера принял. Поняв в чём дело, Дозо стал звонить своим знакомым и сослуживцам. Но они не смогли ничем помочь. Стали думать, как выручать Юрия из беды. Филат рвался ехать в объятую смутой Россию. Дозо поддержал идею и сказал, что выделит на это средства.

При следующей встрече Филат попросил генерала посодействовать ещё в одном немаловажном деле: увековечении памяти Юрия Алексеевича в столице Уругвая. Русская община обратилась к мэру Монтевидео с просьбой назвать одну из площадей именем Гагарина. Но администрация не спешила с решением. После исторического полёта 1961 года прошло 24 года, всё стало понемногу забываться. Да и не в почёте в Латинской Америке названия иноземными именами, тем более в столицах. Это вам не Москва.

Аргентинский аристократ, герой Мальвинской войны, генерал Дозо пользовался заслуженным уважением в странах Южной Америки. Он лично знал многих высших офицеров в армии Уругвая и Парагвая. Переговорив по телефону со своими знакомыми, Дозо попросил устроить ему встречу с мэром Монтевидео. Вскоре пришло приглашение, и Дозо выехал в Уругвай. Встреча состоялась в особняке, недалеко от центра столицы.

Дозо прошёл в просторный кабинет мэра. Сел в предложенное кресло. Напротив пристроился хозяин. Генерал зажёг сигару и сказал:

– Знаете, мне хорошо известен этот человек, имя которого хотят присвоить площади вашего города. Он был моим подчинённым, моим коллегой. Он многократно превзошёл меня и большинство моих пилотов в лётном мастерстве. Он храбро дрался с англичанами в небе над Мальвинами. Наконец, его всемирно известный полёт за пределы атмосферы. Американцы до сих пор скрипят зубами после такой звонкой оплеухи!

– О, да! Мне говорил о достоинствах кандидата господин Зыков. Я всецело поддерживаю вашу просьбу. Мы вынесем решение на ближайшем заседании.

Лами – Дозо поднялся, поблагодарил мэра уругвайской столицы за сердечный приём. А в 1985 году одна из площадей Монтевидео получила имя Гагарина. В 2000 году на ней был установлен бронзовый бюст героя. Автор памятника – всёзнающий Зураб Церетели хотел первоначально поставить монумент в Буэнос – Айресе. Но власти Аргентины не разрешили этого сделать без объяснения причин. Тогда Церетели предложил проект установки бюста Юрия Алексеевича на одноимённой площади Монтевидео. Отлитый на петербургском заводе «Монументскульптура» великолепный памятник теперь украшает неширокую площадь столицы Уругвая. Это единственный памятник Гагарину в Западном и Южном полушариях планеты.

Нужно заметить, что Юрий Алексеевич изображён в полной военной форме офицера советских ВВС, а не в одеяниях «гражданина мира».

К монументу приходят как местные староверы из «Дороги бородачей», так и русские туристы. Последним, правда, невдомёк, как занесло майора Гагарина в далёкий Монтевидео.

 

 

19. Руническая повесть московской площади.

 

Филат Зыков собирался в туристическую поездку в Россию. На дворе уже стоял 1993 год. Жена паковала нехитрый багаж, а Филат обдумывал, как ему использовать те недолгие десять дней вояжа, отпущенные на поиски Юрия.

Россия бурлила. Социальная неурядица, разграбление страны, невыплаты зарплат, пожар национальных окраин – всё слилось в единый бурлящий и вскипающий русской кровью котёл. Где – то там, в неведомом хитросплетении подлостей и интриг затерялись следы дорогого Филату Юрия, безследно канувшего во вьюжный февраль 1984 года. Девять лет! А как много изменилось! Уже нет на карте страны с гордым именем СССР – исторического правопреемника и защитника интересов России. Страна, сокрушившая фашизм, и первая вырвавшаяся в космос, была сожрана теми же червями, от которых погибла Императорская Россия.

Гнилое брежневское безвременье породило бушующую, раздираемую страстями обстановку девяностых, где благоденствовали воры и убийцы, проститутки и педерасты, заполнившие телеэкран. У Филата была надежда, что в мутной воде вседозволенности, когда КГБ СССР был фактически разгромлен, а контрразведка не имела уже прежних возможностей, ему удастся помочь Юрию, если тот ещё жив. Филат связался с родственниками Сергея Александровича Гагарина. Они обещали помочь, если потребуется. Сами староверы собрали значительную сумму, которую Филат перевёл в московское отделение одного из американских банков.

Дни до отъезда Филат провёл у телевизора. Он старался вжиться во все события, приносимые из русского далёка чёрным ящиком. В середине сентября чета Зыковых улетела в Париж. Потом был путь до Москвы, бушующая золотая осень, неповторимое очарование русской столицы, наэлектризованной, как лейденская банка. Не откладывая в долгий ящик, Филат сразу же направился к Белорусскому вокзалу. Там ему удалось сторговаться с хозяином автомобиля БМВ, и уехать в Гагарин.

Весь путь до родного Юрию города Филат молчал. Водитель тоже был не словоохотлив, и молча топил педаль газа до пола, разгоняя машину к 150 километрам в час. Хорошая дорога кончилась. Затрясло на разбитых улицах города. Один поворот, другой. Вот и цель приезда. Филат щедро расплатился, взял вещи и пошёл к калитке. Дом Космонавтов стоял в глубине уютного двора, засаженного множеством деревьев. В стеклянном павильоне хранилась «Волга» Юрия Алексеевича.

Филат зашёл в главный вход кирпичного здания музея. Залы встретили его тёплой улыбкой и светом Гагаринского обаяния. Филат слушал экскурсовода, вглядываясь в знакомое до боли лицо молодого Юрия. Как начать разговор о феврале 1984 года Зыков не знал. Экскурсия завершилась. Филат спросил, живы ли родственники Гагарина? Экскурсовод представила его симпатичной женщине, крестнице и племяннице Юрия Алексеевича. Она оказалась директором этого музея.

Мило улыбаясь, Тамара Дмитриевна протянула руку. Филат неловко стиснул её ладонь своей широкой клешней. Их разговор сразу пошёл как по маслу, будто они познакомились много лет назад, а теперь встретились после долгой разлуки. Тамара Дмитриевна рассказала Филату, что хорошо помнит 1984 год, когда праздновали пятидесятилетний юбилей Юрия Алексеевича. А накануне, в феврале, пожаловал какой – то псих. Самозванец залез в дом к Анне Тимофеевне, набивался в сыновья. А на самом деле оказался сумасшедшим из Мытищ. Выдворили его. Он упирался, стёкла побил. А Анна Тимофеевна в тот год слегла. После её смерти, ещё могила свежая была, дом матери сломали. Тамара Дмитриевна до конца боролась за эту реликвию, показывала во всех инстанциях дарственную от Анны Тимофеевны, но всё было безполезно. Знающие люди говорили, что за всем этим стоит ЦК КПСС, высшая инстанция страны.

Филат заметил, что в ЦК, наверное, было много более важных дел, чем снос старого дома. Это очень странно, что такими пустячными делами занимались серьёзные занятые люди. Значит, вопрос сноса, решаемый ими, был чрезвычайно важен. С чем могла быть связана такая важность? Что хранили деревянные стены, почему они вдруг стали так ненавистны верхушке партии измены? Тамара Дмитриевна ничего не ответила. Филат понял, что затронул тему, за ворошение которой в СССР – России убивали быстро и безжалостно. Он тепло простился с погрустневшей от воспоминаний Тамарой Дмитриевной. Через час он был уже на пути в Москву.

Туристическую группу Филата продолжали знакомить с московскими музеями. Предстояло посетить и музей спорта, расположенный на главном стадионе страны. Филат рассеяно брёл по залам музея, вполуха слушая объяснения экскурсовода. И вдруг остановился, словно налетел на стену.

Перед опешившим старовером во всю ширь развернулась его дорогая Россия, увенчанная устремлёнными в высь фигурами. Вдоль Уральского хребта мощно и торжественно возвышался Чкалов. Упершись в ледоруб, наступал ногой на Памир Женя Абалаков. А там, над сибирскими просторами, закрывая собой звёздные раны Родины, в районе Красноярска парил Гагарин.

Скульптура называлась «Покорители высот». Экскурсовод сказал, что это новое произведение сына легендарного Жени Абалакова. Вопрос Филата о том, почему Гагарин парит над Красноярском, остался без ответа. Старовер долго стоял, изучая мельчайшие подробности загадочной скульптуры. Без сомнения, автор доступными ему средствами пытался донести до зрителя какие – то сокровенные знания. Это почуяло горячее сердце Филата, подсказав верное направление дальнейших поисков.

На следующий день Филат направился к монументу на площади Гагарина. Титановая стела была сооружена в 1980 году скульптором Бондаренко. Филата поразило, что монумент напоминает солнечные часы. Но это были не просто часы. Так скульптор показал время катастрофы. Фигура Юрия – человек, опускающий руки – на фоне неба ясно прорисовывала древнюю руническую подоплёку. Филат воочию увидел, как две руны Урус – прямая и зеркальная магически слились в титановом силуэте, образуя руну Тюр. И в мозгу Филата, словно озарение, огнём зажглись слова, которые он с изумлением и трепетом прочитал:

Русский Юрий первый мощью коллективной несокрушимой воли с огненной силой, соединяющей противоположности, расширил космическое пространство, в котором можно было продолжать творить мир, но путь потребовал жертвы, без которой стало невозможно воплощение намерения, а идея жертвы требовала принести в жертву себя самого. И Воин Духа на Дороге к Алатырю светлым огнем жертвоприношения победил темные оковы сознания и, освобождаясь от них, принял Посвящение и Силу. Он был решителен в достижении цели лишь честными способами, так как средства влияли на конечный результат. И Воин принял решение сам, мужественно неся ответственность за последствия своего выбора. Это стало воплощением справедливости, но не судом присяжных, а Божьим судом – справедливостью, принесенной на острие клинка.

Потрясённый Филат обходил вокруг монумента. Стела была расположена как бы на острие копья – руны Тюр. Её образовывали примыкающие к Ленинскому проспекту боковые улицы. Модель спускаемого аппарата корабля «Восток» – сфера из выпуклых титановых пентаграмм стояла на том месте кольцевого гранитного обрамления стелы, где находится сектор руны Тюр древних рунических часов.

Филат купил книжку Германа Вирта и на следующий день приехал сверять свои догадки с книжной мудростью. Тень от стелы легла на модель спускаемого аппарата ровно в 10:32. В книге это время было точно обозначено как завершение рунического часа руны Тюр. Филат стоял в оцепенении от того, что ему открылось. Перевёл взгляд на два высоких дома, красиво обрамляющих въезд с площади на Ленинский проспект.

Крышу одного из них украшали четыре фигуры – изваяния, крышу другого – двенадцать. Вот так штука! Двенадцатое апреля читалось невооружённым глазом. А дома и украшения на крышах постройки пятидесятых годов, когда о полёте в космос только мечтали. Мистический ток пронизывал каждую клеточку Филата, стоявшего возле памятника. Он не мог двинуться с места. Наконец он медленно обошёл чёрное гранитное кольцо, опоясывающее тридцатитрёхметровую стелу. Семиметровая фигура Юрия врезалась в пламенеющие закатом небеса. Вглядевшись получше, Филат увидел, что её силуэт прорисовывает ещё одну руну, уже не славянскую. Это была еврейская руна смерти – Тау…

Осень золотом листвы сбегала на тротуары Москвы, струилась в реке, отражалась от первого ночного ледка на лужах, висела в воздухе тысячью паутинок. Филат в раздумье шёл по городу. Он просто гулял, осознавая, что преподнесла ему площадь Гагарина. Совершенно незаметно для себя он очутился возле квартала, примыкающего к Дому Советов. Множество людей строили баррикады, казалось, что шёл непрерывный митинг.

Филата заинтересовало необычное действие. Он подошёл поближе и стал расспрашивать у пожилого бородатого казака, что происходит. Тот коротко сказал:

– Народное восстание. Будем бить зажравшихся уродов. Присоединяйся, если не трусишь.

Филат по натуре был сорвиголова, раздумывать долго не стал и уже через десяток минут присоединился к постройке баррикады. Дом был полон самыми разными людьми. Филат видел и приднестровцев, и морских пехотинцев, и людей в чёрной необычной форме – отряд Баркашова. Строительство баррикады закончилось глубокой ночью. Возле Дома Советов горело множество костров, у которых грелись последние витязи империи, вставшие по зову сердца на защиту Родины.

Филат бродил между кострами, присаживался, слушал речи людей, приехавших из далёкого края, что бы принять участие в решительной схватке с могильщиками Советского Союза. Правда русской жизни хлестала и била Филата. Здесь он познал то, что не доносили голубые экраны и радиоголоса. Праведный народный гнев уже бурлил по всей стране, разграбляемой бандой интернациональных воров и убийц. Капеэсэсиха, подобная унтер-офицерской вдове, выпорола сама себя и заняла самое позорное место в пантеоне русского прошлого, наречённая народом партией измены. Но неорганизованные народные выступления чаще всего кончаются провалом и поражением.

Во главе восстания встали люди, интересы которых были страшно далеки от победы поднявшегося против диктатуры сволочи народа. Филат тяжело переживал кровавую бойню последующих октябрьских дней. Танки били в упор. Белоснежный дворец стал чёрным, в его стенах погибали лучшие сыны и дочери незабвенного Советского Союза.

А мы – стоим. На смерть, а не на жизнь, 
И наша кровь убийцам отольётся. 
Ты только в моём сердце не остынь, 
Любовь, которая в плечо прикладом бьётся…

К исходу дня 4 октября стало ясно, что убьют всех, кто сопротивляется с оружием. Плечо Филата было синим от постоянной стрельбы, руки пропитались оружейным маслом и пахли пороховой гарью. Сдаваться уголовным ублюдкам он не стал. Прорывался вместе с группой хорошо вооружённых бойцов через подземный коллектор. Короткий огневой бой позволил группе смести заслон и выйти в тоннели метро.

Командир группы был ранен при прорыве. Он велел своим людям рассредоточиться, оружие спрятать и пробираться домой по одному. Филат, видя положение слабеющего с каждой минутой командира, вызвался его сопровождать. Тот пронзительно взглянул на бородача, но согласился. Прорыв увенчался полным успехом – все участники добрались до безопасных мест. Филат едва тащил обмякшего от потери крови командира к небольшому кирпичному дому дореволюционной постройки. Короткая лестница, тёмень подъезда. Грузно перевалились через порог. Филат с трудом переводил дыхание. Командир лежал ничком в коридоре.

Филат зажёг свет и потащил командира к кровати. На полу он расстелил простынь, полностью снял с раненого боевые доспехи и обувь. Потом помолился и стал обрабатывать рану. Пуля прошла навылет, лёгкие задеты не были. Через некоторое время Филат сбегал в аптеку и соорудил давно известный ему отвар. Раненый был уже на кровати. Филат сделал укол обезболивающего, напоил командира знахарской смесью. Поздно ночью раненый пришёл в себя и стал просить Филата подойти поближе и сесть. Ему очень нужно было поговорить: пережитый бой и разгром тяжело давил на сознание.

Командир начал издалека. Рассказал Филату о себе, как бегал мальчишкой в белорусском селе, потом армия, Училище имени Верховного Совета СССР, служба в контрразведке. Раненый прерывал свой рассказ длинными паузами, собираясь с силами и вспоминая подробности.

– Вас, наверное, интересует, как я, кадровый военный, оказался в рядах восставших?

– Да, несомненно.

– Тогда слушайте. Было это зимой далекого 1984 года. В феврале меня, уже послужившего и ходившего не один раз на задержание, включили в состав спецгруппы. Выехали в один из городов на Смоленщине. Метель бушевала во – всю. Нас предупредили, что будем брать особо опасного дезертира, который вооружён. Ну, мы не рассуждали. Дезертир, значит дезертир. Рассредоточились и под утро пошли. Домик тот был деревянный, аккуратный такой и чистый. Как положено, бросили в окно гранаты шумовые, затем ринулись внутрь. Этот парень уложил почти половину нашей группы и не застрелился только по тому, что был ранен и потерял сознание.

Я сам надевал на него наручники и относил к автомобилю. Моё лицо было совсем близко к его бледному окровавленному лику. И я узнал его – это был наш народный герой, наша звезда и надежда, человек будущего – Юрий Алексеевич Гагарин.

Пальцы Филата хрустнули, вцепившись в табуретку. А раненый продолжал рассказ дальше:

– Меня тогда будто в воду холодную окунули. Что же я делаю? Ведь в теле того, кого я нёс, сидели и две моих пули…

Тяжёлая тишина повисла в доме. Лишь тикали большие настенные часы. Филат поправил раненому подушку.

– Потом я ушёл из контрразведки. Воевал в Афганистане, дрался там в составе рейдовых групп… Однажды мне повстречался один из моих сослуживцев, тех, с кем я познакомился в 1984 году во время операции захвата. Оказывается, он тоже узнал Юрия Алексеевича. Мало того, мой сослуживец сопровождал его в больницу, а потом забирал оттуда.

Филат слушал раненого, затаив дыхание. Командир сам рассказывал то, ради чего Зыков приехал в Россию. Иначе, как Волей Божьей назвать это было невозможно. Филат не торопил рассказчика. Понимал, что этим можно только повредить делу. Раненый, собравшись с силами, продолжил:

– Разговорились мы. Тот офицер переживал 1984 год ещё похлеще моего, ибо знал, где и как продолжился тернистый путь нашего светлого витязя – Юрия Алексеевича. Решили мы с ним исправить свою давнюю ошибку. Надо было найти и освободить Гагарина. Теперь – то я понимаю, что встань Юрий Алексеевич во главе нашего восстания, Победа пошла бы за нами хоть на край земли. Это был, несомненно, Богоданный ангел, дарованный земле русской в тяжкую годину испытаний.

Филат поразился схожести чувств, которые испытывал к Юрию Алексеевичу раненый незнакомец и своих впечатлений от годового непрерывного общения с Гагариным. Командир попросил перевернуть его на бок, и речь полилась легче:

Посоветовались мы с теми, кто был неравнодушен и кое – что знал. Такие офицеры встречались на моём пути: это казалось счастьем, алмазами, найденными в грязи. Выяснили судьбу Юрия Алексеевича. Нашли подходы к персоналу спецпсихушки. У нас было всё готово. Но вот восстание разгромлено и я ранен. Неизвестно, сколько протяну. Жаль. Ох, как жаль! Ведь убьют они Юрия в застенке. Такие звери прорвались во власть…

Филат поправил подушки. Раненый забылся в тяжёлом сне. Было о чём подумать и Филату. В правдивости слов незнакомца сомневаться не приходилось. Надо срочно продлять визу и вылетать в Красноярск. Филат встал и сделал несколько шагов по комнате. Половицы скрипнули пронзительно и визгливо. Раненый открыл глаза. Сознание с трудом засветилось в их глубине.

– Послушайте, – обратился он к Филату, – вы должны доделать то, что я не успел. Я дам вам телефон. Вы встретитесь с теми, кто должен был ехать в Красноярск. При нынешнем бардаке, скорее всего, удастся купить главврача и охрану…

Филат вздрогнул от таких слов. Незнакомец как бы читал его мысли.

 

 

20. Меч.

 

Ясный морозный день клонился к вечеру. Москва окутывалась пледом сумерек, зажигались тысячи огней машин и домов. Из аэропорта Шереметьево туристический автобус резво мчал в столицу очередную группу иностранцев. Они весело галдели и обсуждали русские морозы.

Филат Зыков приехал в Россию вторично. Теперь он знал многое. За окном автобуса стремительно мелькали заснеженные поля. На душе у Филата было светло и солнечно. Он ехал делать главное дело своей жизни и был готов ко всему. Оружие он купил через своего нового знакомого – сослуживца спасённого Филатом раненого командира. Теперь их группа состояла из трёх человек. Филат обезпечивал получение наличных денег и доставку их в Красноярск. Его новые друзья уже были там и действовали по обстановке.

Разговор с главврачом тинской психушки оказался успешным. Он согласился помочь, но за очень большие деньги. Начальника охраны тоже купили достаточно быстро. Оба фигуранта спали и видели себя в любимых США с кучами долларов в карманах…

До Красноярска Филат ехал поездом. На городском вокзале его сердечно встретили поправившийся командир и его сослуживец. Без лишних слов они двинулись к отходящему в сторону Тинской пассажирскому составу. Станция Тинская была занесена полуметровым снегом. По улицам пристанционного посёлка понуро бродили жители. Страшная беда обрушилась на великий народ. Инобесие и раздробленность делали своё дело. Каждый выживал, как мог. Хорошо организованные преступные сообщества расправлялись с неугодными, безпрепятственно грабили и разоряли страну.

Деньги были вручены в оговоренный срок. Через день Филат уже обнимал бледного и похудевшего Юрия. По условиям сделки они немедля выехали в Уругвай по документам, подготовленным новыми друзьями Филата. Юрий Алексеевич навсегда расставался с Родиной, курящейся пепелищем и развалинами среди мрака уходящего тысячелетия.

Зной ворвался в самолёт через открытую бортпроводницей дверь. Юрий и Филат спускались по трапу под палящими лучами щедрого летнего солнца. Незаметно пролетел месяц в знакомой старообрядческой деревне. Однажды Филат застал Юрия за сборами в дорогу и поинтересовался, куда он намерен ехать. Юрий ответил, что хотел бы повидаться с Дозо.

Филат проводил Юрия до пристани в Монтевидео и долго махал рукой вслед уходящему парому. Путешествие оказалось благополучным, и вскоре старый аргентинский вояка стиснул в ладонях руку Юрия.

Встреча получилась трогательной. Вспоминали погибших друзей, Юрий поведал свои злоключения. Потом пересказал одиссею Филата, октябрьский бой в подземельях Москвы, рассказал о мрачной участи не смирившихся русских людей, попавших в тяжелейшие условия криминального безпредела при тотально инородной власти.

Дозо предложил Юрию остаться в Аргентине. Он взялся легализовать пилота и помочь с деньгами и жильём. Юрий в задумчивости долго ходил по просторной террасе. Смотрел на синеющий горизонт, нежно омываемый водами залива. Генерал настаивал на таком решении, убеждал пилота, что надо возвратиться в небо, ведь жизнь продолжается! А в уругвайской деревне можно умереть от скуки и жестоких когтей ностальгии.

Юрий принял предложение Дозо, и два года промелькнули совсем незаметно. Пилот возил на маленьком самолёте грузы в Рио – Гранде, летал в Кордобу. Небо снова прочно вошло в его жизнь. Известия из России доходили тяжело и скупо. В основном с эмигрантами. Радости общения с ними Юрий не испытывал, ибо многие из них совершенно не представляли, что такое Родина. Они были придатком к своим непомерным страстям и кажущейся возможности красивой жизни. А где жить, им было всё равно. Жажда обогащения любой ценой стала стержневой линией поведения большинства в безклассовом и безстроевом обществе, вылепленном потомками Троцкого и Хрущёва на необъятной территории России.

Продолжалось кровавое пиршество вурдалаков и педерастов, кривляющихся на экранах зомбирующих ящиков. Народ русский находился в сильнейшем алкогольно – наркотическом опьянении, полностью утратив ориентировку и какую – либо волю к созидательной государственной деятельности. Сильными и последовательно русскими оставались единицы. Основная же часть предалась тяжким грехам и гибла со скоростью около миллиона человек в год.

Больно укололо сердце Юрия известие о корабле контрольно измерительного комплекса, носившем его имя. Корабль достался украинским националистам, был варварски разграблен, остатки продали в Индию на металлолом. Диктатуре мелких лавочников космос нужен не был. Их мечты упирались в своём максимуме лишь в золотые унитазы собственных коттеджей.

Юрий и Лами – Дозо часто встречались. Дружба лётчиков крепла год от года. Иногда к таким встречам присоединялись пилоты – ветераны, обожжённые Мальвинской войной.

Получались своеобразные вечера воспоминаний и почтения памяти погибших. В беседах наедине, Дозо спросил как-то Юрия:

– Послушайте, любезный! Вы так хорошо, увлекательно и грамотно расписываете преимущества социализма, мощь своей страны, практически преобладавшей в мире в середине двадцатого столетия. Но, как вы объясните то крайне удручающее состояние России сегодняшнего дня?

– Дело в том, что Господь наказал русский народ за гордыню, забвение Богоданных вождей и расслабленность. Это произошло дважды за наш кровавый ХХ век. За забвение Соборной Клятвы 1613 года на верность Дому Романовых русскому народу пришлось испить горькую чашу гражданской войны. Тогда через страдания русские люди в разум пришли и на Приамурском Земском Соборе 1922 года покаялись в совершённом зле, призвав на царство уцелевших представителей великой династии.

Господь услышал молитвы и внял искреннему покаянию. Не прошло и полгода после Собора, как кончилась гражданская война, был образован СССР, ставший правопреемником и защитником интересов России, а во главе государства отчётливо обозначилась фигура Сталина, Богоданного вождя, прямого потомка Николая Первого. Он сумел за предельно короткий срок реализовать практически все исторические возможности России. Мы возродились из пепла и праха, взяли всё самое лучшее из прошлого и устремились в будущее. В бешеной кровавой схватке народ Богоносец, ведомый русским мессией, повергнул ниц Шикельгрубера и сатанизм третьего рейха – самую страшную силу, перед которой весь мир уже опустился на колени.

Наша исконная формула «ЗА ВЕРУ, ЦАРЯ И ОТЕЧЕСТВО!» вновь засияла праведным светом в сознании большинства народа. На правом берегу Волги в пылающем Сталинграде служил молебны о даровании победы русскому воинству отец Николай Ярушевич. В атаках бойцы шли на врага с именем Родины и Сталина на устах. Великие победы даровал нам Господь. Мы вырвались в космос и заставили ядерную энергию крутить электрогенераторы. Но народ русский, к сожалению, повёлся на лесть и своё обожествление. Враги рода человеческого славословили и отравляли русское самосознание. Советские люди, как это ни прискорбно, возгордились и забыли, кто привёл их к Победе. Урок семнадцатого года оказался неусвоен.

Тогда Господь забрал у народа вождя. Во второй раз за какие – то пятьдесят лет. Народ остался, ВОЖДЯ НЕ СТАЛО. Результат мы видим сегодня. Он ужасен. Россия в кровавом хаосе. Враги торжествуют на обломках некогда великой державы. Народ, потерявший ВЕРУ, теряет вождя, и, становясь игралищем сил зла, платит нескончаемую дань новым завоевателям.

Лекарство от гордыни – горнило страданий. Его должен пройти каждый русский, ибо нам всем требуется лечение.

Русский Меч сам знает, когда он обрушит на врага своё сверкающее неотвратимым возмездием остриё. Только надо помнить, как он был рождён. Давно – давно наша земля была порабощена. Орды врага сломили сопротивление раздираемых распрями воинов. Инобесие ведь родилось не вчера…

Земля стонала от мучений, и народ пошёл просить совета к своим подвижникам, кои ещё оставались в глухих пустынях и подземных катакомбах разрушенных монастырей. Народ вопрошал, когда же конец нашествию? Как одолеть врага?

И чернецы ответствовали измученным мирянам: «ПУСТЬ ТЕ, КТО ГОТОВ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА РОДИНУ, ОТДАДУТ НАМ СВОЮ КРОВЬ, КТО СКОЛЬКО СМОЖЕТ.

НО ЭТО ДОЛЖНА БЫТЬ АЛАЯ ГОРЯЧАЯ КРОВЬ ВОИНОВ, ЖИЖА, ТЕКУЩАЯ В ЖИЛАХ ТОРГАШЕЙ, БУДЕТ БЕЗПОЛЕЗНА.

И ТОГДА МЫ СОБЕРЁМ ЭТУ ДЫМЯЩУЮСЯ КРОВЬ В ЖЕРТВЕННЫЙ СОСУД. С ВЕРОЙ И МОЛИТВОЙ ИЗБРАННЫЕ СТАРЦЫ ВЫПАРЯТ РАСТВОРЁННОЕ В НЕЙ ЖЕЛЕЗО.

И ТОЛЬКО КОГДА ЕГО ХВАТИТ НА МЕЧ, В ДЕЛО ВСТУПЯТ КУЗНЕЦЫ. В ПОЛУТЁМНОЙ КУЗНЕ, НА ОКРАИНЕ НЕВИДИМОГО ГРАДА КИТЕЖА, ПОД ДРУЖНЫМИ ВЗМАХАМИ МОЛОТОВ, ПОД ТЯЖКИЕ ВЗДОХИ МЕХОВ ГОРНА И ГУДЕНИЕ ПЛАМЕНИ В РОССЫПЯХ ГОРЯЩИХ ИСКР РОДИТСЯ СВЕРКАЮЩИЙ МЕЧ НЕОТВРАТИМОГО ВОЗМЕЗДИЯ. СТРАШНЫМИ БУДУТ ЕГО УДАРЫ. НАСТАНЕТ БОЖИЙ СУД. СПРАВЕДЛИВОСТЬ БУДЕТ ПРИНЕСЕНА НА ОСТРИЕ КЛИНКА. НЕ МИР ПРИНЁС Я ВАМ, НО МЕЧ! И РЕКИ ЯДОВИТОЙ ВРАЖЕСКОЙ КРОВИ ПОТЕКУТ ПО НАШЕЙ ЗЕМЛЕ. ОНИ ОМЕРТВЯТ И ГОРОДА И ДЕРЕВНИ, СЛОВНО КИСЛОТА, РАЗЛАГАЯ И РАСТВОРЯЯ В СЕБЕ ВСЯКОГО, СТОЯЩЕГО НА ИХ ПУТИ. НО РАСТВОРИТЬ ОГНЕННУЮ СТАЛЬ КАРАЮЩЕГО РУССКОГО МЕЧА ИМ БУДЕТ НЕ ПОД СИЛУ. И В КРОВАВОМ ЗАРЕВЕ ПОСЛЕДНЕЙ БИТВЫ ВЫ УВИДИТЕ ТЯЖКУЮ ДОЛГОЖДАННУЮ ПОБЕДУ.»

 

Дозо молча слушал Юрия. Этот человек всегда был для него загадкой. И вот теперь он раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Всё вставало на свои места. Становился понятен ход событий, который враг рода человеческого всегда старался представить как цепь случайностей. Воля Творца, о которой говорил Юрий Алексеевич, явственно обозначилась теперь и для Дозо.

Юрий не забыл своей давней приятельницы – удивительно женственной актрисы Беатрис Торрес. После долгой разлуки он посетил её дом. Беатрис несказанно обрадовалась, встречая дорогого и уже почти нежданного гостя. Долгие вечера они проводили вместе, вспоминая далёкую и прекрасную страну, лежащую теперь во мгле безвременья. Беатрис очень привязалась к Юрию и страшилась, провожая его до порога. Но он неизменно говорил ей:

– Вернусь обязательно. Жди.

Она умерла с его портретом в руках в далёком 2002-м от сердечного приступа… 

 

 

21. Звезда на траверзе мыса Горн.

 

Советский Союз, бывший шестьдесят девять лет светом и радостью для всех честных людей, был уничтожен. Люди труда брошены на растерзание мошенникам ворам и убийцам. Государственный сектор экономики целенаправленно убили. Многоразовая космическая система «Энергия – Буран» выродилась в показное шоу для авиасалонов, а потом незаметно умерла. Горе и страдания переполняли сердца создателей этого чуда. Теперь они суетились по фирмам – офисам, обслуживая трубу перекачки подземных богатств Родины за бугор.

Казалось, что имя Юрия Алексеевича в России кануло в лету. Однако нашлись люди, которым было дело не только до своей мошны. Загадка исчезновения Первого Космонавта будоражила умы многих исследователей и летописцев космической эры. Одним из самых дотошных оказался военный журналист полковник Михаил Ребров. Он всю жизнь отдал военным газетам и журналам, а теперь работал в «Красной Звезде». Как – то, в начале 1994 года, Ребров посетил по делам службы Болгарию.

Болгарский коллега Реброва предложил съездить к провидице Ванге. Встреча состоялась. Болгарин представил Реброва, как друга Гагарина. Ванга долго молчала. Потом она сказала каким-то глухим голосом, отчётливо проговаривая каждое слово:

– Все думают, что Гагарин погиб. Но это неправда. Он был взят.

Ребров и его спутник слушали, не сводя глаз с Ванги, ловя каждое её слово.

– Гагарин не умер. Он жив. Я вижу его где – то в Америке…