КУДА ПОДЕВАЛИСЬ ЮРОДИВЫЕ?

Недавно, поднимаясь по лестнице в редакцию сайта «Православие.Ру», я увидел висящие на стене фотографии, сделанные в Псково-Печерском и Пюхтицком монастырях в 1980-е годы. На одной из них были запечатлены мои старые знакомцы – юродивые странники Михаил и Николай. Михаил на две головы ниже своего соседа. В ширину – такой же, как и в высоту. В жилетке и с цилиндром на голове. Смотрит на нас хитро и весело. Под длинной поддевкой скрыты ноги, ненормально короткие при нормальном торсе. Николай – со склоненной влево головой, длинными свалявшимися волосами и с взглядом затуманенным и печальным. 30 лет назад встретив этот взгляд, я сразу понял: человек, смотрящий на другого человека такими глазами, очень далек от мира сего, и не надо пытаться его вернуть в суетную лукавую реальность. В сентябре 1980 года мы с женой приехали в Псково-Печерский монастырь и после литургии оказались в храме, где отец Адриан отчитывал бесноватых.В ту пору каждый молодой человек, особенно городского обличия и одетый не в поношенное советское одеяние полувековой давности, переступая порог храма, привлекал к себе внимание не только пожилых богомольцев, но и повсюду бдящих строгих дядей, оберегавших советскую молодежь от религиозного дурмана. Внимание к нашим персонам мы почувствовали еще у монастырских ворот: человек с хорошо поставленным глазом просветил нас насквозь и все про нас понял. Строгие взгляды я постоянно ловил и во время службы, но при отчитке несколько пар глаз смотрело на нас уже не просто строго, а с нескрываемой ненавистью. Были ли это бедолаги-бесноватые или бойцы «невидимого фронта» – не знаю, да теперь это и неважно. Скорее всего, некоторые представляли оба «департамента». Я был вольным художником, и мои посещения храмов могли лишь укрепить начальство в уверенности, что я совсем не пригоден к делу построения светлого будущего. А вот жена преподавала в институте и могла лишиться места. Так что мысли мои были далеки от молитвенного настроя.

Мир, в который мы попали, был, мягко говоря, странным для молодых людей, не так давно получивших высшее образование, сильно замешенное на атеизме. На амвоне стоял пожилой священник с всклокоченной бородой и в старых очках с веревками вместо дужек. Он монотонно, запинаясь и шепелявя, читал странные тексты. Я не мог разобрать и сотой доли, но люди, столпившиеся у амвона, видимо, прекрасно их понимали. Время от времени в разных концах храма начинали лаять, кукарекать, рычать, кричать дурными голосами. Некоторые выдавали целые речевки: «У, Адриан-Адрианище, не жги, не жги так сильно. Все нутро прожег. Погоди, я до тебя доберусь!» Звучали страшные угрозы: убить, разорвать, зажарить живьем. Я стал рассматривать лица этих людей. Лица как лица. До определенной поры ничего особенного. Один пожилой мужчина изрядно смахивал на нашего знаменитого профессора – знатока семи европейских языков. Стоял он со спокойным лицом, сосредоточенно вслушиваясь в слова молитвы, и вдруг, услыхав что-то сакраментальное, начинал судорожно дергаться, мотать головой и хныкать, как ребенок от сильной боли. Рядом со мной стояла женщина в фуфайке, в сером пуховом платке, надвинутом до бровей. Она тоже была спокойна до определенного момента. И вдруг, практически одновременно с «профессором», начинала мелко трястись и издавать какие-то странные звуки. Губы ее были плотно сжаты, и булькающие хрипы шли из глубин ее необъятного организма – то ли из груди, то ли из чрева. Звуки становились все громче и глуше, потом словно какая-то сильная пружина лопалась внутри нее – с минуту что-то механически скрежетало, а глаза вспыхивали зеленым недобрым светом. Мне казалось, что я брежу: человеческий организм не может производить ничего подобного. Это ведь не компьютерная графика, и я не на сеансе голливудского фильма ужасов.

Но через полчаса пребывания в этой чудной компании мне уже стало казаться, что я окружен нашими милыми советскими гражданами, сбросившими маски, переставшими играть в построение коммунизма и стучать друг на друга. Все происходившее вокруг меня было неожиданно открывшейся моделью нашей жизни с концентрированным выражением болезненного бреда и беснования. Так выглядит народ, воюющий со своим Создателем. Но люди, пришедшие в этот храм, кричавшие и корчившиеся во время чтения Евангелия и заклинательных молитв, отличались от тех, кто остался за стенами храма, лишь тем, что перестали притворяться, осознали свое окаянство и обратились за помощью к Богу.

Когда отчитка закончилась, мне захотелось поскорее выбраться из монастыря, добраться до какой-нибудь столовой, поесть и отправиться в обратный путь. Но случилось иначе. К нам подошел Николка. Я заприметил его еще на службе. Был он одет в тяжеленное драповое пальто до пят, хотя было не менее 15 градусов тепла.

– Пойдем, помолимся, – тихо проговорил он, глядя куда-то вбок.

– Так уж помолились, – пробормотал я, не совсем уверенный в том, что он обращался ко мне.

– Надо еще тебе помолиться. И жене твоей. Тут часовенка рядом. Пойдем.

Он говорил так жалобно, будто от моего согласия или несогласия зависела его жизнь. Я посмотрел на жену. Она тоже устала и еле держалась на ногах. Николка посмотрел ей в глаза и снова тихо промолвил:

– Пойдем, помолимся.

Уверенный в том, что мы последуем за ним, он повернулся и медленно пошел в гору по брусчатке, казавшейся отполированной после ночного дождя. Почти всю дорогу мы шли молча. Я узнал, что его зовут Николаем. Нам же не пришлось представляться. Он слыхал, как мы обращались друг к другу, и несколько раз назвал нас по имени.

Шли довольно долго. Обогнули справа монастырские стены, спустились в овраг, миновали целую улицу небольших домиков с палисадниками и огородами, зашли в сосновую рощу, где и оказалась часовенка. Николка достал из кармана несколько свечей, молитвослов и акафистник. Затеплив свечи, он стал втыкать их в небольшой выступ в стене. Тихим жалобным голосом запел «Царю Небесный». Мы стояли молча, поскольку, кроме «Отче наш», «Богородицы» и «Верую», никаких молитв не знали. Николка же постоянно оглядывался и кивками головы приглашал нас подпевать. Поняв, что от нас песенного толку не добьешься, он продолжил свое жалобное пение, тихонько покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Голова его, казалось, при этом качалась автономно от тела. Он склонял ее к правому плечу, замысловато поводя подбородком влево и вверх. Замерев на несколько секунд, он отправлял голову в обратном направлении. Волосы на этой голове были не просто нечесаными. Вместо них был огромный колтун, свалявшийся до состояния рыжего валенка. (Впоследствии я узнал о том, что у милиционеров, постоянно задерживавших Николку за бродяжничество, всегда были большие проблемы с его прической. Его колтун даже кровельные ножницы не брали. Приходилось его отрубать с помощью топора, а потом кое-как соскребать оставшееся и брить наголо.) Разглядывая Николкину фигуру, я никак не мог сосредоточиться на словах молитвы. Хотелось спать, есть. Ноги затекли. Я злился на себя за то, что согласился пойти с ним. Но уж очень не хотелось обижать блаженного. И потом, мне казалось, что встреча эта не случайна. Я вспоминал житийные истории о том, как Сам Господь являлся под видом убогого страдальца, чтобы испытать веру человека и его готовность послужить ближнему. Жена моя переминалась с ноги на ногу, но, насколько я мог понять, старалась молиться вместе с нашим новым знакомцем. Начал он с Покаянного канона. Когда стал молиться о своих близких, назвал наши имена и спросил, как зовут нашего сына, родителей и всех, кто нам дорог и о ком мы обычно молимся. Потом он попросил мою жену написать все эти имена для его синодика. Она написала их на вырванном из моего блокнота листе. Я облегченно вздохнул, полагая, что моление закончилось. Но не тут-то было. Николка взял листок с именами наших близких и тихо, протяжно затянул: «Господу помолимся!» Потом последовал акафист Иисусу Сладчайшему, затем Богородице, потом Николаю Угоднику. После этого он достал из нагрудного кармана пальто толстенную книгу с именами тех, о ком постоянно молился. Листок с нашими именами он вложил в этот фолиант, прочитав его в первую очередь. Закончив моление, он сделал три земных поклона, медленно и торжественно осеняя себя крестным знамением. Несколько минут стоял неподвижно, перестав раскачиваться, что-то тихонько шепча, потом повернулся к нам и, глядя поверх наших голов на собиравшиеся мрачные тучи, стал говорить. Говорил он медленно и как бы стесняясь своего недостоинства, дерзнувшего говорить о Боге. Но речь его была правильной и вполне разумной. Суть его проповеди сводилась к тому, чтобы мы поскорее расстались с привычными радостями и заблуждениями, полюбили бы Церковь и поняли, что Церковь – это место, где происходит настоящая жизнь, где присутствует живой Бог, с Которым любой советский недотепа может общаться непосредственно и постоянно. А еще, чтобы мы перестали думать о деньгах и проблемах. Господь дает все необходимое для жизни бесплатно. Нужно только просить с верой и быть за все благодарными. А чтобы получить исцеление для болящих близких, нужно изрядно потрудиться и никогда не оставлять молитвы.

Закончив, он посмотрел нам прямо в глаза: сначала моей жене, а потом мне. Это был удивительный взгляд, пронизывающий насквозь. Я понял, что он все видит. В своей короткой проповеди он помянул все наши проблемы и в рассуждении на так называемые «общие темы» дал нам совершенно конкретные советы – именно те, которые были нам нужны. Взгляд его говорил: «Ну что, вразумил я вас? Все поняли? Похоже, не все».

Больше я никогда не встречал его прямого взгляда. А встречал я Николку потом часто: и в Троице-Сергиевой лавре, и в Тбилиси, и в Киеве, и в Москве, и на Новом Афоне, и в питерских храмах на престольных праздниках. Я всегда подходил к нему, здоровался и давал денежку. Он брал, кивал без слов и никогда не смотрел в глаза. Я не был уверен, что он помнит меня. Но это не так. Михаил, с которым он постоянно странствовал, узнавал меня и, завидев издалека, кричал, махал головой и руками, приглашая подойти. Он знал, что я работаю в документальном кино, но общался со мной как со своим братом-странником. Возможно, принимал меня за бродягу-хипаря, заглядывающего в храмы. Таких хипарей было немало, особенно на юге. Он всегда радостно спрашивал, куда я направляюсь, рассказывал о своих перемещениях по православному пространству, сообщал о престольных праздниках в окрестных храмах, на которых побывал и на которые еще только собирался. Если мы встречались в Сочи или на Новом Афоне, то рассказывал о маршруте обратного пути на север. Пока мы обменивались впечатлениями и рассказывали о том, что произошло со дня нашей последней встречи, Николка стоял, склонив голову набок, глядя куда-то вдаль или, запрокинув голову, устремляя взор в небо. Он, в отличие от Михаила, никогда меня ни о чем не спрашивал и в наших беседах не принимал участия. На мои вопросы отвечал односложно и, как правило, непонятно. Мне казалось, что он обижен на меня за то, что я плохо исполняю его заветы, данные им в день нашего знакомства. Он столько времени уделил нам, выбрал нас из толпы, сделал соучастниками его молитвенного подвига, понял, что нам необходимо вразумление, надеялся, что мы вразумимся и начнем жить праведной жизнью, оставив светскую суету. А тут такая теплохладность. И о чем говорить с тем, кто не оправдал его надежд?! Когда я однажды спросил его, молится ли он о нас и вписал ли нас в свой синодик, он промяукал что-то в ответ и, запрокинув голову, уставился в небо.

Он никогда не выказывал нетерпения. К Михаилу всегда после службы подбегала целая толпа богомолок и подолгу атаковала просьбами помолиться о них и дать духовный совет. Его называли отцом Михаилом, просили благословения, и он благословлял, осеняя просивших крестным знамением, яко подобает священнику. Поговаривали, что он тайный архимандрит, но поверить в это было сложно. Ходил он, опираясь на толстую суковатую палку, которая расщеплялась пополам и превращалась в складной стульчик. На этом стульчике он сидел во время службы и принимая народ Божий в ограде храмов. Я заметил, что священники, глядя на толпу, окружавшую его и Николку, досадовали. Иногда их выпроваживали за ограду, но иногда приглашали на трапезу.

Во время бесед отца Михаила с народом Николке подавали милостыню. Принимая бумажную денежку, он медленно кивал головой и равнодушно раскачивался; получая же копеечку, истово крестился, запрокинув голову вверх, а потом падал лицом на землю и что-то долго шептал, выпрашивая у Господа сугубой милости для одарившей его «вдовицы за ее две лепты».

В Петербурге их забирала к себе на ночлег одна экзальтированная женщина. Она ходила в черном одеянии, но монахиней не была. Говорят, что она сейчас постриглась и живет за границей. Мне очень хотелось как-нибудь попасть к ней в гости и пообщаться с отцом Михаилом и Николкой поосновательнее. Все наши беседы были недолгими, и ни о чем, кроме паломнических маршрутов и каких-то малозначимых событий, мы не говорили. Но напроситься к даме, приватизировавшей Михаила и Николку, я так и не решился. Она очень бурно отбивала их от почитательниц, громко объявляла, что «ждет машина, и отец Михаил устал». Услыхав про машину, отец Михаил бодро устремлялся, переваливаясь с боку на бок, за своей спасительницей, энергично помогая себе своим складным стульчиком. Вдогонку ему неслось со всех сторон: «Отец Михаил, помолитесь обо мне!» «Ладно, помолюсь. О всех молюсь. Будьте здоровы и мое почтение», – отвечал он, нахлобучивая на голову высокий цилиндр. Не знаю, где он раздобыл это картонное изделие: либо у какого-нибудь театрального бутафора или же сделал сам.

Картина прохода Михаила с Николкой под предводительством энергичной дамы сквозь строй богомолок была довольно комичной. Представьте: Николка со своим колтуном в пальто до пят и карлик в жилетке с цилиндром на голове, окруженные морем «белых платочков». Бабульки семенят, обгоняя друг друга. Вся эта огромная масса, колыхаясь и разбиваясь на несколько потоков, движется на фоне Троицкого собора, церквей и высоких лаврских стен по мосту через Монастырку, оттесняя и расталкивая опешивших иностранных туристов. Те, очевидно, полагали, что происходят съемки фильма-фантасмагории, в котором герои из XVIII века оказались в центре современного европейского города.

Самая замечательная встреча с отцом Михаилом произошла в 1990 году. На Успение я пошел в Никольский храм и увидел его в левом приделе. Он сидел на своем неизменном стульчике. Николки с ним не было.

– Александр, чего я тебя этим летом нигде не встретил? – спросил он, глядя на меня снизу вверх хитро и задорно.

– Да я нынче сподобился в Париже побывать.

– В Париже? Да чего ты там забыл? Там что, православные церкви есть?

– Есть. И немало. Даже монастыри есть. И русские, и греческие.

– Да ну!.. И чего тебе наших мало?

– Да я не по монастырям ездил, а взял интервью у великого князя.

– Какого такого князя?

– Владимира Кирилловича, сына Кирилла Владимировича – Российского императора в изгнании.

– Ух ты. Не слыхал про таких. И чего они там императорствуют?

Я стал объяснять ему тонкости закона о престолонаследовании и попросил его молиться о восстановлении в России монархии. И вдруг Михаил ударил себя по коленкам обеими руками и закатился громким смехом. Я никогда не видел его смеющимся. Смеялся он, что называется, навзрыд, всхлипывая и вытирая глаза тыльной стороной ладоней.

Я был смущен и даже напуган:

– Что с Вами? Что смешного в том, чтобы в России был царь?

– Ну, ты даешь. Царь. Ишь ты. Ну, насмешил. Царь! – продолжал он смеяться, сокрушенно качая головой.

– Да что ж в этом смешного?

– Да над кем царствовать?! У нас же одни бандиты да осколки бандитов. И этого убьют.

***

Недавно я рассказал о том, что хочу написать о знакомых юродивых моему приятелю. Я описал ему Михаила и Николку.

– Да я их помню, – сказал он. – Они у нас несколько раз были. Ночевали при церкви.

Его отец был священником. Сам он ничего толком рассказать о них не мог, но обещал отвезти к своему отцу. К сожалению, и отец его не смог вспомнить какие-нибудь интересные детали.

– Да, бывали они в нашем храме. Но тогда много юродивых было. Сейчас что-то перевелись.

Любовь русских людей к юродивым понятна. Ко многим сторонам нашей жизни нельзя относиться без юродства. Вот только юродство Христа ради теперь большая редкость. Таких, как Николка и отец Михаил, нынче не встретишь. Многое изменилось в наших храмах. Прежнее большинство бедно одетых людей стало меньшинством. В столичных церквях появились сытые дяди в дорогих костюмах с супругами в собольих шубах. Вчерашние насельники коммунальных квартир вместе с некогда счастливыми обладателями номенклатурных спецпайков выходят из церкви, приветствуют «своих», перекидываются с ними несколькими фразами и гордо вышагивают к «Мерседесам» последних моделей, чтобы укатить в свои многоэтажные загородные виллы…

Я не завидую разбогатевшим людям и желаю им дальнейшего процветания и спасения. Многие из них, вероятно, прекрасные люди и добрые христиане. Вот только когда я сталкиваюсь на паперти с чьими-то холодными стеклянными глазами, почему-то вспоминаю Николку с его кротким, застенчивым взглядом, словно просящим прощения за то, что он есть такой на белом свете, и за то, что ему очень за нас всех стыдно.

Где ты, Николка? Жив ли?

 

Александр Богатырев

Последний Герой Советского Союза.

Офицеры, такого позора
Мать-Россия не знала вовек,
Вас подмяла сионская свора,
Словно кучку бездомных калек.

Последний Герой Советского Союза (ИГОРЬ ОСТАПЕНКО)

Уже двадцать лет минуло с тех кровавых времён. Но я всё помню, словно это было вчера.
В 1993 году оказались в России герои, готовые встать на защиту Родины, герои, которым своя собственная честь, честь страны и её народа, идеалы справедливости были дороже жизни. Люди, которым столько раз внушали, что они обыватели, думающее только о личной выгоде, вдруг с удивлением узнают, что среди них есть настоящие герои, о которых пишут в книгах и ставят фильмы.
В 69-м испытательном центре морской и космической разведки в Ногинске-9 служил замполитом роты старший лейтенант Игорь Остапенко. Игорь осенью 1993 года, как и многие военнослужащие, с напряжением и сочувствием следил за тем, что происходило у Дома Советов, но оказался одним из немногих в стране действующих офицеров, способных выполнить свой долг советского офицера до конца.
Третьего октября, узнав о трагических событиях в Останкино, он возглавил группу матросов-добровольцев и с оружием в руках на грузовом автомобиле решил прорваться на помощь к защитникам Дома Советов. Он был один из тех немногих офицеров армии и флота, кто в дни Черного Октября не стал ссылаться на «отсутствие приказа», а поступил так, как требовали от каждого Присяга, честь офицера и совесть.
Свой главный в жизни поступок старший лейтенант Игорь Остапенко совершил в ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Офицер, присягавший Советскому Союзу, едва ли ни единственный в стране оказался верен этой клятве и с 22 добровольцами направился на грузовике из Дуброво на помощь законно избранному Верховному Совету, окруженному ельцинистами. Какую силу духа нужно было иметь молодому, 27-летнему офицеру, чтобы увлечь за собой группу матросов – срочников и практически безоружными выехать на защиту «Дома Советов»?
Но впереди, обгоняя их, шла предательская информация для бандитов из ГАИ и ОМОНА о прорыве моряков. Командир части, квартирно озабоченный гаражестроитель капитан первого ранга В.Сидоренко, давно позабывший о долге и чести, примкнувший к преступникам, совершившим госпереворот, организовал погоню за отрядом и предупредил ОМОН.
Недалеко от 4-ой роты ДПС на Чкаловском шоссе бандиты из ОМОНА устроили засаду. Раскинутая поперек трассы сеть с шипами заставила грузовик остановиться. Храбрые уголовники, которых было около двухсот, открыли стрельбу. Видя безнадежность положения, Игорь приказал рядовым матросам, часть которых уже была ранена, сложить оружие, чтобы они не погибли понапрасну, а сам…
«Советские офицеры не сдаются!» – были его последние слова. Расстреляли офицера уголовные бандиты в форме ОМОНА. Осталась жена Надя, годовалая дочь Наташа. И родители — Раиса Михайловна и Виктор Григорьевич в далеком казахстанском Чимкенте.

Только знай: и на ОМОН
Все ж найдется угомон!

Сдрючат с вас жилеты, каски,
С лиц поганых стянут маски,
И усиленный конвой
Сквозь пургу и волчий вой
Поведет дорогой предков
В те края, где небо в клетку.

Потом хозяева тех, кто в дни Черного Октября преступлением и силой захватил власть, объявили преступниками тех, кто защищал Родину, в том числе и старшего лейтенанта Остапенко.
Но люди – люди решили иначе. В Чимкенте, где живут родители Игоря, его хоронили со всеми воинскими почестями и тысячи людей шли за гробом – русские, казахи, узбеки…
А там, где погиб отважный русский моряк, на землю легли цветы и на бетонной стене появились проклятия убийцам и слова любви и благодарности к тому, кто до конца исполнял свой Долг. И – как и у Стадиона на Красной Пресне – сколько «победители» ни закрашивали стену, сколько ни втаптывали в грязь цветы – люди приходили снова и снова – и вновь появлялись надписи и цветы.
В конце – концов инициативной группе под руководством капитана О.Широкова, члена Политсовета Российской партии коммунистов (РПК), вместе с Трудовой Россией В.Анпилова и местной организацией КПРФ, удалось добиться от местных властей официального разрешения на установку памятного знака на месте гибели Игоря.
К тому времени старшему лейтенанту Указом Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР Остапенко Игорю Владимировичу было присвоено звание героя Советского Союза и звание капитан – лейтенанта посмертно. Это сделали те народные депутаты РСФСР во главе с С.Умалатовой, которые отказались признать власть «победителей». Генерал армии Варенников снял со своей груди звезду Героя, отдал родителям И. Остапенко, приехавшим в гарнизон за телом сына и при этом сказал: «Он достоин этого Звания!».
Коротким был его путь к подвигу — всего несколько десятков километров от родной части в Дуброве Ногинского района до злополучного 30-го километра Щелковского шоссе. Но так в жизни всегда и бывает. Жил простой советский парень в далекой Казахстанской степи, мечтал о службе на море. И вот мечта, казалось, начала осуществляться. Он — молодой морской офицер, грамотный специалист, отличник адъюнктуры, верный и надежный товарищ. Перед ним открывалась перспектива успешной военной карьеры. Но перед тем как связать свою жизнь с воинской службой, он, как и сотни тысяч других офицеров, дал клятву-присягу на верность родной стране — Союзу Советских Социалистических Республик, и для него она оказалась не простой формальностью.
Средства на памятник собрали тысячи людей из 60 регионов России и нескольких Союзных республик. Это труженики, а не миллионеры, и памятник может показаться скромным, но он стоит больше, чем все церетелевские монументы, потому что его поставил Народ, как и Крест на Казачьей Заставе у Дома Советов. Временные сооружения не раз разрушались борцами за демократию. На сайте гарнизона «Дуброво» вы не найдёте ничего о подвиге Игоря Остапенко. Ведь там до сих пор рулят воры и убийцы, вроде того капраза В.Сидоренко.
Другое дело – отношение к И. Остапенко и его памяти простых людей. Неправда, что людям всё безразлично! Водитель бетоновоза сделал два рейса на стройплощадку, где возводили памятник Игорю, не взяв лишнего рубля. Тракторист грейдера в карьере безплатно погрузил КАМаз «по самую завязку». Крановщик потратил много времени, устанавливая памятный камень, не сказав ни слова об оплате своего труда. Работяги знали, для кого они стараются.
И, наконец, настал день 5 октября 1997 года, день открытия памятника. Всю ночь и весь день, не переставая, шёл проливной дождь. Словно сама природа оплакивала одного из лучших своих сыновей. Пришло много людей.
Несмотря на безприютную погоду и проливной дождь, на то, что мемориал находится почти в часе езды от Москвы и 3-х километрах ходьбы пешком от станции, множество людей, прибывших поездами и автобусами, шли и шли к последнему рубежу, где принял свой смертный бой Игорь Остапенко.
Когда памятник был открыт, на митинге среди других выступила женщина-медик из Трудовой России, жена инвалида-«афганца», младшего сына которой у памятника приняли в пионеры. Приведу отрывок из её речи.
«Вы, в погонах, по сей день оправдывающиеся тем, что «не было приказа»! Если бы каждый из вас в тот день исполнил то, что требовали Присяга и Долг – Игорь и сотни других людей остались бы в живых, а Россия не знала бы сегодняшнего горя и унижения. Но вы предали всех. Ну а ты, каперанг Сидоренко – как поживаешь, Иуда? Сладко ли ешь и пьешь, спокойно ли спится? Но ведь судьба – она умеет карать…
 Если снова надо будет сражаться, – сказала она, – я опять буду рядом с мужчинами. А если меня убьют – сражаться будут два моих сына и дочь.»
Вот такие люди, как Игорь Остапенко и эта женщина – и есть Русский Народ.

Могила Остапенко И.В.

Приглашаю всех почтить память Игоря Остапенко. Самостоятельно до памятного знака доехать можно так: электричкой от Ярославского вокзала до станции Щёлково, затем пройти 150 метров от первого вагона в сторону шоссе, которое перпендикулярно дороге и двигаться пару километров по самому шоссе по правой стороне в направлении Чкаловского аэродрома до бензозаправки.
Я хочу, чтобы каждый советский офицер, бывая у гранитного обелиска со звездой, осознал низость и подлость своего поведения в черные дни октября 1993 года.

Умирают старушки и дети,
Слёзы съели у женщин глаза.
Офицеры, народу ответьте,
Кто вам сдать рубежи приказал?

Почему без жестокого боя
Мать-Россию отдали врагу?
Исполнять приказанье любое
Офицеры гурьбою бегут.

Вами правят сионские звери,
Где же ваша высокая честь?
Очень горько и трудно поверить,
Что в России такие вот есть.

Есть предатели, да их не мало,
Каждый в горе страны виноват,
Но я верю – сойдет с пьедестала
Неизвестный из бронзы солдат!

Он пройдётся по площади Красной,
По брусчатке печатая шаг,
И рукою суровой и властной
Бросит под ноги власовский флаг!

Он пройдёт непокорный к Генштабу,
Не страшась милицейских дубин,
Гулко скажет: «Продажные бабы!
Выходите один на один!»

Вы забьётесь в свои кабинеты,
Словно стая затравленных крыс.
Вы же сдали врагу пистолеты,
Вас дешёвками сделал Борис!

И никто не посмеет солдату
Даже слово промолвить в ответ,
Принесёт он в родимую хату
Гимн Победы, надежду и свет.

Офицеры, такого позора
Мать-Россия не знала вовек,
Вас подмяла сионская свора,
Словно кучку бездомных калек.

Умирают старушки и дети,
Слёзы съели у женщин глаза.
Офицеры, народу ответьте,
Кто вам сдать рубежи приказал?

Я хочу, чтобы каждый струсивший тогда покаялся перед ПАМЯТЬЮ ГЕРОЯ и в будущий неизбежный решительный час встал со своим народом, сохраняя верность данной советской Присяге, офицерской чести и собственной совести.

ОГНЕННЫЙ ВЫМПЕЛ ПОЭЗИИ ФЛОТА

Спасибо тем, кто делу боевому 
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному, 
Всем командирам, всем учителям!

Искренне   влюблённый   в   морскую   профессию,   сумевший передать очень точным поэтическим словом флотскую жизнь и морскую романтику, Алексей Лебедев и сегодня продолжает жить в стихах, звучащих не только на поэтических вечерах, но и в морях, в дальних походах, на боевых кораблях. Стихи Лебедева обладают завораживающим ритмом и, при кажущейся простоте, полны метафоричности и ёмкой образности. Флот и море были неисчерпаемыми источниками вдохновения поэта. Даже самые прозаические события и факты находили в его стихах лирическую окраску. Вся жизнь поэта была образцом служения   Родине.
      Ему не было и тридцати лет, когда холодной ноябрьской ночью сорок первого года морская купель Балтики стала его могилой. Подводная лодка, на которой он был штурманом, подорвалась на минах. Он погиб в расцвете творческих сил, но даже то, что он успел написать, делает его   бессменным   лидером   флотской   поэзии. 

              Путь   на   моря 

За главное! За то, что страх неведом. 
За славный труд в просторе грозных вод.
Спасибо Партии, учившей нас победам, 
И Родине, пославшей нас на флот!

Спасибо тем, кто делу боевому 
Нас обучал, кто вывел нас к морям!
Любимому училищу, родному, 
Всем командирам, всем учителям!

В годах труда, упорства и отваги
Мы возмужали, и в грозе любой
О Родине нам говорили флаги,
Летевшие над нашей головой.

В лицо нам били ветры с океана,
Шла на корабль гремящая вода.
И, отражаясь в зеркале секстана,
Сияла полуночная звезда.

Наперекор любым дождям и стужам,
Входили в грудь, срастались прочно с ней
Умение владеть морским оружием,
Любовь к работе доблестной своей.

Уже гудят-поют над ветром ванты,
И о форштевень режется струя, – 
Идут на море флота лейтенанты!
Советского Союза сыновья…

И если ты, о, Партия, велела
Громить врагов, рожденных силой тьмы, –
Нет на морях для нас такого дела,
Которого не выполнили б мы!

      Его талант высоко ценили известные поэты. Николай Тихонов писал о нём: «Он любил море. Он ушёл от нас в море, и море не возвратило его. Нам осталась только память о нем, память о талантливом поэте, сказавшем только первое своё слово, память о верном товарище и прекрасном бойце, преданном сыне Родины. Он ушёл от нас слишком молодым, и от этого наша печаль еще глубже, наша горечь ещё сильнее… Он выполнил свой долг поэта, моряка-подводника,   патриота. И   море   было   с   ним  в  последний час…»
      Всеволод   Азаров   вспоминал,   что   увидел   широкоплечего загорелого моряка в форме курсанта Высшего военно-морского училища. В руке у Лебедева была трубка – подарок писателя Лавренёва,   с   трубкой   молодой   поэт   не   расставался.
      Стихи   приносил   в   редакцию на небольших листках. Листки были плотно исписаны стремительным угловатым почерком, где буквы «т», написанные как латинские, возвышались над другими и были   похожи   на   мачты   каравелл. 
      В   своих   воспоминаниях   ведьмочка Вера Кетлинская пишет о знакомстве с Лебедевым: «Были с Олей (Бергольц) на даче у Бориса Лавренёва. Прекрасно отдохнули. Встретили там начинающего поэта-мариниста военного моряка Алексея Лебедева. До чего ж он был красив, стройный и толково стихи читал.… Глядя на его румянец, улыбку, так и хотелось проглотить его, как сдобную булочку…» Ветеран ленинградской поэзии Всеволод Рождественский вспоминал, что даже с первого взгляда поэт поражал своей надёжностью, выправкой и статью. А когда читал стихи, то завораживал их чеканным ритмом. Литературовед Вадим Ружина вспоминает, что Алексей Лебедев читал свои стихи, нажимая на букву «р», раскатисто. 
      Как-то при обсуждении стихов стали молодого поэта язвительно критиковать. Лебедев спокойно выслушал нападки, раскурил свою неизменную трубку и сказал: «Ну что ж.… Пусть напишет лучше меня другой Лебедев, Лебедев-Кумач!» Это было не зазнайство. Алексей Лебедев просто знал себе цену. Пустые комплименты он тоже не любил. К творчеству   относился   очень   серьёзно…

                        Октябрь

Всё холодней, прозрачнее и чище.
И всё понятней, проще и ясней
Октябрь, октябрь, и в памяти не ищешь
Прекраснее и лучезарней дней.
Коричневая выпуклость дороги
И заморозков поздних полотно,
И верится – печали и тревоги
Иль не были, или прошли давно.
И рассыпаясь там, на косогоре,
Серебряные посвисты синиц,
И трепетал зеленый отблеск моря
Под темной хвоей выгнутых ресниц.
Потом качнулась пламенем рябина,
Платком взмахнула женская рука.
Холодный ветер, острый чад бензина,
Неутомимый бег грузовика. 

      Как возрос его талант? Откуда такая любовь к морю? Все истоки – в детстве, все мы родом из детства. А оно было у Алексея Лебедева вдали от морей. Родился он 1 августа 1912 года в древнем городе Суздале. Там, а затем в городах Шауляе и Костроме, куда переезжала семья в связи с новыми служебными назначениями отца, который был опытным юристом, прошло детство. В 1927 году Лебедевы переехали в Иваново, где Алексей Лебедев продолжил свою   учёбу   в   средней   школе.
      Мама его – Людмила Владимировна была учительницей. Она знала и любила литературу, особой её страстью была поэзия. Эту страсть она и передала сыну. Он рано начал писать стихи и сразу и твёрдо решил стать моряком. Тому содействовала не только поэзия, но и Александр Грин – самый поэтичный прозаик и романтик. А кроме Грина любил Алексей перечитывать и Джека Лондона, и Жюль Верна, и Киплинга. Восторгался судьбой великих путешественников Колумба и Миклухо-Маклая. И очень любил Алексей исторические романы. Также Людмила Владимировна сумела привить сыну тягу к иностранным языкам. Она в совершенстве знала французский, преподавала не только русскую литературу, но и немецкий, и английский языки. Алексей изучил английский.   Мог   читать   Шекспира   в   подлиннике.
      Любовь к истории привил отец Алексей Алексеевич – высоко-образованный человек, выпускник юридического факультета Дерптского   университета.
      Но   не   был   будущий   поэт этаким тихоней и книгочеем. Случалось и в ледяной волжской воде искупаться в апреле, и на ботике с баржей столкнуться – всё к воде манило будущего моряка. В школе все к Алексею тянулись, друзей у него было много.
      В   семье   одноклассницы   Алексея   Надежды   Зотовой   до сих пор бережно хранят небольшой альбом, куда накануне окончания школы каждый из ребят записывал свои пожелания. В нём есть и стихи пятнадцатилетнего Алексея. Они наполнены юношеским задором   и   оптимизмом.
      Но   жизнь   не   очень   баловала Лебедевых, надо было искать заработок. В семье было четверо детей: кроме Алексея еще его сестры Елена и Ирина и брат Юрий. После окончания девятого класса Алексей работал подручным слесаря, а затем покинул отчий дом и почти два года – с февраля 1930 по декабрь 1931 – вначале юнгой, а потом матросом второго класса ходил на торговом судне «Колыма», портом приписки которого был Архангельск. За это время он побывал во многих северных портах страны и даже в одном заграничном – норвежском Гоммерфесте. Но родители очень хотели, чтобы сын учился. Алексей расстался с морем и вернулся в Иваново, где стал работать на стройке и одновременно учиться в Ивановском   техникуме.
      В техникуме Алексей прославился как удачливый спортсмен. Он был непобедим на боксерском ринге, хорошо ходил на лыжах, был заядлым шахматистом. Ему даже поручили руководить спортивной секцией. Казалось бы, какой смысл такому энергичному спортивному парню сидеть вечерами над тетрадкой и заполнять её стихами. Но всё более и более стихи заполняли всё его свободное время. Поэтическим дебютом стало стихотворение «Прыжок», опубликованное в Ивановском журнале «Звено» в 1933 году. В этом же году Алексея Лебедева по комсомольской путевке направили на Балтийский флот. Поэт покинул свой любимый город, которому посвятил   при   расставании   такие   строки:

Мне, может быть, было жалко 
Оставить тебя, товарищ, 
Суровый рабочий город, 
Взрастивший меня – бойца. 
Но силу твоей закалки, 
Клянусь, не ослабила ярость, 
Зеленых морских бурунов, 
Тяжёлых, как глыба свинца.

      Алексей Лебедев   был   направлен   в   электроминную школу Балтийского флота. Поступавший вместе с ним его товарищ Владимир Безигов вспоминает, что на медосмотре старый врач сказал о Лебедеве: впервые вижу такую фигуру. Были у Лебедева широкие плечи и узкая талия, и рельефные мышцы. Безигов хорошо рисовал, сохранился его рисунок, где изображен Лебедев, стоящий на рундуке в позе античной статуи, чем-то напоминающий   Геракла. Лебедев   над   этим   рисунком   написал:

И если даже жизнь иссякла,
Я все равно пройду в века,
«Могучей статуей Геракла»
На пьедестале рундука

      Начал   службу   он   в   Кронштадте, был зачислен в школу радистов, затем был направлен в Ораниенбаум в радиоотряд. Живёт сегодня в Калининграде майор в отставке Григорий Иванович Удотов, ему довелось в своё время служить вместе с Лебедевым в радиоотряде. Удотов вспоминает об Алексее Лебедеве: 
      «Это   был   стройный   красивый   человек. Моряк-спортсмен. Образование имел солидное городское, был начитан, эрудирован. Своими   познаниями   не   кичился,   объяснял   всё   тактично. 

    Артиллерийская   таблица 

Ты, спутница походов и сражений, 
Невелика. И шрифт не крупен твой. 
Но вижу взлёт бессонных вдохновений, 
Полдневный блеск над выжженной травой, 
Сухой песок морского полигона, 
Желтеющую хвою на сосне, 
Разбитые стрельбой кубы бетона 
И рваные пробоины в броне. 
Ты создавалась для борьбы суровой, 
Артиллерийской мудрости скрижаль, 
Когда по точным методам Чернова 
Коваться стала пушечная сталь. 
И первый шаг? Когда он был? не в миг ли, 
Когда огонь в конвекторы влетал, 
Когда сварили заводские тигли 
Несокрушимой плотности металл? 
И снова мысль боролась и искала, 
И в тишине, в безмолвии ночном, 
Высокий жар бесстрастных интегралов 
Один владел и сердцем, и умом. 
Творцы орудий! Мастера расчёта, 
В таблицах нет фамилий и имен, 
Но честный труд во имя славы флота 
В таблицы стрельб на море умещён. 
Когда корабль от реи и до трюма 
Тяжёлой сотрясается стрельбой. 
Нет времени как следует подумать 
О тех, кто обеспечивал наш бой. 
Но знаем мы, что на пути удачи 
В бои мы книжку тонкую берём, 
Рассчитанную способом Сиаччи – 
Подругу управляющих огнём.
1939 

Примечание: 
Чернов Дмитрий Константинович (1839 – 1921) – выдающийся русский   металлург. 
А.Ф. Сиаччи – капитан итальянской артиллерии, автор методики составления   таблиц   прицельной   стрельбы (1880). 

      Характер у Лебедева был спокойный, уравновешенный. Он по-настоящему любил флот, морскую форму, традиции. Хорошо знал историю русского флота. К дежурствам относился ответственно. Все на нём было отглажено, начищено, на рукаве повязка «рцы», на шее блестящая боцманская дудка, выбрит тщательно, улыбка красивая. О том, какое значение для поэта было заложено во флотской форме, как он любовно относился к ней, можно прочесть в его   стихах:
    Одежда   моряка

Годна для всех условий,
Надёжна и крепка,
Продумана на совесть
Одежда моряка.

Сокровища тепла тая,
Уходит с нами в путь
Тельняшка полосатая,
Охватывая грудь.

Волна ль нежнее горлинки,
Иль шторм грохочет дик,
Отменно белой форменки
Синеет воротник.

Зимой и в осень вздорную
И в сумрачный апрель – 
Хранит нас сине-чёрная
Солидная фланель.

Что сырость нам постылая?
Живём с погодой в лад,
Имея друга милого
По имени бушлат.

И навек складкой жёсткою
Запечатлел утюг
Покроя краснофлотского
Сукно крепчайших брюк.

Ценимая особо
На службе в море синем,
Нам выдается роба
Из белой парусины.

Она ничем не крашена,
Ей труд морской знаком,
И кто её не нашивал,
Не будет моряком.

И многим не мешало бы,
Кого моря зовут,
В той робе драить палубу
И выкрасить шкафут.

Когда же в час побудки
Вовсю метёт метель,
Тогда укажут дудки: 
«Бери, моряк, шинель».

Медь пуговиц – как золото,
Сукно – чернее тьмы.
На все старанья холода
Поплёвываем мы.

      В, казалось бы,   шутливом стихотворении   поэт сумел достичь краткой и зримой образности. Алексей Лебедев постоянно печатал свои стихи на страницах газеты «Красный Балтийский флот» (ныне «Страж Балтики»). Газета эта была старейшей среди подобных ей, основанная в 1919 году при содействии Максима Горького, она сразу же стала местом притяжения литераторов. Здесь была создана   первая   флотская   литературная   студия.

Жил на линкоре рыжий кот,
Заносчивый, как дьявол,
Но службу знал на полный ход –
Не зря он с нами плавал.

Зрачки покашивая вбок,
Кот шествовал повсюду,
И уверял команду кок, 
Что весит он полпуда.

Как штурман знает берега,
Заливы, мели, мысы,
Так кот знал личного врага,
Враг назывался – крысы…

      Григорий Удотов   служил   вместе   с   Лебедевым в 1935 году. Радиоотряд располагался за городом, на возвышенной опушке соснового леса в большом двухэтажном деревянном здании – бывшей даче купца Шитова, поставщика вин императорского двора. Береговой отряд имел три радиопеленгаторных пункта, были развернуты радиовахты. Надо было принимать «на слух» азбуку Морзе, причем английские и немецкие тексты. Удотов вспоминает, что Алексей Лебедев более четырех месяцев ходил на подвахты, проявлял усердие и настойчивость, но вести перехват в эфире и передачи с нужной скоростью не мог. Очень переживал свои неудачи. Ему поручили строевую часть. Удотов вспоминает, что, выполнив свои обязанности, Алексей часто заходил на радиовахту, включал параллельно наушники, записывал радиообмен. 
      «Помню, – пишет Удотов, – Лебедев вместе со мной несколько раз записывал радиообмен учебного немецкого крейсера «Эмден». Леша знал немецкий язык лучше меня, очень был возмущён тем, как возвеличивают немцы своего фюрера, высказал предположение, что «Эмден» вступает в радиосвязь с Килем из различных точек океана для выявления наиболее проходимых по слышимости частот… Это потом подтвердилось, когда началась война…»
      В   конце 1935 года   заканчивалась срочная служба Алексея Лебедева, он принял твёрдое решение остаться на флоте, начал готовиться к экзаменам в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе. Экзамены он сдал успешно и стал курсантом. Годы учёбы стали для Лебедева самыми плодотворными и яркими. Он легко вошёл в круг ленинградских молодых поэтов. Его стихи появляются на страницах газет, а в 1939 году выходит в свет первый сборник его стихов «Кронштадт». Успех был ошеломляющий. От стихов молодого поэта исходили явственная мускульная   сила   и   упругость. 
                          * * *
Возник он в дымчатом просторе
За стёклами вагонных рам, 
Тот город, вставший возле моря, 
Открытый солнцу и ветрам.

За камнем близких плоскогорий
Уже волны услышан звон, 
Вдали корабль в вечернем море
Форштевнем рубит горизонт.

      Курсанта Лебедева по одной этой книге принимают в Союз писателей – событие для тех лет необычайное. Невысокого роста, широкоплечий, сильный, года за три до войны он, курсант военно-морского училища, пришёл в «Молодое объединение» ленинградских поэтов со стихами о море, о флоте, о романтической морской   службе.   Чётко,   словно   рапортуя,   он   читал:

О бойцах, изведавших глубины,
берегущих пушки и рули,
жгущих уголь, знающих машины,
выводящих в битву корабли…

      У всех начинавших свой литературный путь вместе с Алексеем Лебедевым он вызывал чувство, которое не назовёшь иначе как влюблённостью. Всё в нём радовало: его дарование, его дружелюбие, его открытый нрав. Вдумчиво и очень сознательно Алексей готовил себя к военно-морской службе и шёл к поставленной   задаче   целеустремленно,   как   торпеда. 
              Компасный   зал

В дубовом паркете картушка компаса, –
Столетье, как выложил мастер её. 
Над нею звезда полуночного часа, 
Касается румбов лучей остриё.

В скрещении гулких пустых коридоров 
Стою и гляжу напряженно вперёд, 
И ветер холодных балтийских просторов 
В старинные стёкла порывисто бьёт…

Из дедовских вотчин, из всех захолустий, 
Куда не доходят морские ветра, 
Барчат увезли и теперь не отпустит 
Железная воля и руки Петра.

Сюда, в Петербург, в мореходную школу, 
И дальше – на Лондон или Амстердам, 
Где пёстрые флаги трепещут над молом, 
Где в гавани тесно гружёным судам…

Об этом я думал полуночным часом, 
О славе, о бурных дорогах её… 
Звезда высока над картушкой компаса, 
Касается румбов лучей остриё.

      Отлично учился. Отлично знал английский язык. Был отличным боксёром. Ему не надо было искать «свою тему»,— смысл его жизни был   смыслом   его   поэзии.
      1939 год.   Поэт окрылён, он на вершине творческого подъёма. Он влюблен. Её он называет Мари, она его именует «Кубиком». Его письма полны лиризма и самоиронии: «…апрель. Прошёл ладожский лёд, дует тёплый ветер, и перед тем как ложиться спать, я высовываю голову в окно, смотрю на звёзды, дышу воздухом, идущим с моря, и совсем нецеломудренно завидую парочкам, уже договаривающимся о старых, как звезда, делах на невысокой набережной… Я в Петрарки гожусь лишь в малой степени, а на военных кораблях, как известно Вам, даже кошек не бывает, а лишь коты…» Не всё было безоблачно в его судьбе. Ему пришлось перенести тяжёлый удар. Был арестован отец и бесследно исчез в кровавом водовороте. Алексей Лебедев подал рапорт и ждал исключения из училища. Но начальник училища сказал: «Продолжайте и дальше учиться так же, как учились…» 
      Во   время   войны   с   Финляндией   Лебедев   был направлен штурманом-стажёром на эсминец «Ленин». Из боевого похода он вернулся   с   циклом   новых   стихов.
        Первый   выход

Уже зарёй окрашен клотик, 
Залив сугробами одет, 
И в час, объявленный на флоте, 
Влетает в кубрики рассвет.

И ветер в мачты бьёт с разбега, 
Холодный, синий, как волна, 
И смыты с лиц блестящим снегом 
Остатки утреннего сна.

Зима на палубе проходит, 
Смывает льдины у бортов. 
Поют нам дудки о походе 
В далекий голубой Рамбов.

Гармоника вскипает маршем, 
Десант выходит с корабля. 
Да здравствует родная наша 
Большая снежная земля!

Свистят просмоленные лыжи, 
Прокладывая путь в снегу, 
И всё отчётливей, всё ближе 
Маяк на дальнем берегу.

А впереди холмы и сосны, 
Увиденный в бинокли край, 
И день, сверкающий, как россыпь 
Холодных зёрен серебра.

      Уже известный поэт, у него к тому времени вышла вторая книга стихов «Лирика моря», он не хотел расставаться с флотом. На вопрос: «Хочет ли он сделать поэзию своей профессией?» он ответил: «Нет, я штурман. Это дело моей жизни. В тот день, когда я перестану быть моряком, я перестану писать стихи». Его пленяло море,   и   он   готовился   защищать   это   море: 

Шли месяцы, двигались годы,
И вот привело нас туда,
Где плещут солёные воды
И светит над морем звезда.
Где жизнь, осенённая флагом,
Где ветер поет о боях,
Где мужество, труд и отвага –
Основа всего бытия.

И сердце колотится чаще,
И медная блещет заря
В суровых, холодных, гремящих,
Великих военных морях.
И ветром и горькою солью
В груди пропитались сердца, –
Уже командирскою волей
Становится воля бойца.

      В нем бил мощный гейзер внутренней энергии, его хватало на всё. Весельчак, боксёр, не знавший поражений, отменный плясун, желанный гость во всех компаниях, он умел уйти в себя, сосредоточиться, ночами просиживая над заветными тетрадями стихов. Стихи были его дневником. Пусть сегодня многое в его мыслях кажется наивным, но он ни на йоту не сфальшивил. В этих стихах полно света, в них отбивает свой ритм задорное матросское «яблочко»: 

Прозвенела сталь подлодки
Тоненькую жалобу,
Краснофлотские подмётки 
Целовали палубу…

Но баян в руках умелых
Развернулся в ширину.
Кверху «яблочко» взлетело
И не падало в волну…

      Был   он   не   только   поэтом   и   веселым собеседником, умел он впитывать в себя многочисленные знания, хорошо знал историю, особенно историю флота. Занимательно рассказывал о прошлых походах и путешествиях, о боях и сражениях. Одним из самых любимых его героев был адмирал Нахимов, ему он посвятил проникновенные   строки   стихотворения 

      Смерть   Нахимова

За окном тяжёлый грохот боя, 
Жмутся к стёклам ветки тополей, 
Флагмана зовут в поход с собою 
Тени белокрылых лебедей.

Слышит он призывный голос меди, 
Видит в море уходящий флот. 
…Умирает флагман и к победе 
Русские суда не поведёт.

Пробивает кровь бинты тугие, 
Врач подносит терпкое питьё. 
Видит флагман горькую Россию 
И матросов – сыновей её.

Стынет лоб его в предсмертной стуже, 
Шепчет флагман в ветер ледяной: 
«Старший друг мой, Николай Бестужев, 
Это ты пришёл сюда за мной,

Я иду». И падает в подушки 
Голова, чтоб не подняться вновь. 
…На Малаховом грохочут пушки, 
День высок, и ветер сушит кровь

      Он, как и все поэты его поколения, предчувствовал наступление военной грозы. Никого не мог обмануть «мирный» пакт с фашистской Германией. Юноши его поколения грезили небом Испании и перечитывали стихи испанских поэтов. Они готовили себя   к   решительным   боям.   Алексей   Лебедев   писал: 

Трудом и боем, проверяя душу,
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений
Проверить сталью и огнём сражений
И в этом право на строку и стих…

      И вот настало время испытаний, и на поверку всё вышло не совсем так, как они представляли, и хотя флот с честью встретил врага,   но   первые   потери   были   слишком   тяжелы. 

Возвращение   из   похода

Когда мы подвели итог тоннажу 
Потопленных за месяц кораблей, 
Когда, пройдя три линии барражей, 
Гектары минно-боновых полей, 

Мы всплыли вверх, – нам показалось 
                                                        странно 
Так близко снова видеть светлый мир, 
Костёр зари над берегом туманным, 
Идущий в гавань портовый буксир. 

Небритые, пропахшие соляром, 
В тельняшках, что за раз не отстирать, 
Мы твёрдо знали, что врагам задаром 
Не удалось у нас в морях гулять. 

А лодка шла, последний створ минуя, 
Поход окончен, и фарватер чист. 
И в этот миг гармонику губную 
Поднёс к сухим губам своим радист. 

И пели звонко голоса металла 
О том, чем каждый счастлив был и горд: 
Мелодию «Интернационала» 
Играл радист. Так мы входили в порт. 
1941

      В августе 1941 года корабли Балтийского флота совершили героический и в то же время трагический прорыв из Ревеля в Кронштадт. Исчез в морской пучине корабль, на котором располагалась большая часть редакции любимой газеты Алексея Лебедева «Красный Балтийский флот». В числе погибших был один из очень талантливых флотских поэтов Юрий Инге. Погиб молодой поэт – матрос Василий Скрылев. Все это были близкие Лебедеву люди.   Он   рвался   отомстить   врагу   за   гибель   товарищей. 
      Фронтовая поэзия – явление особенное, как и сам человек на войне. Откуда берутся силы, чтобы не просто выжить, но и побеждать? И не только врага, но и самого себя прежде всего? Как в этом кровавом апокалипсисе не погубить самое сокровенное – душу и совесть? – Тайна. И этой тайне сопричастно рождение стиха на войне. Муза Поэзии, носившая тогда на фронтах военную форму (то гимнастерку, то матросский бушлат, то танкистский комбинезон…), не страшилась снарядов и пуль. Ритм поэтического слова помогал переломить ритм разрушения и хаоса, оберегал и очищал души бойцов. Иными глазами смотрел на происходящее как сам творец стиха, так и те, чьего слуха касались поэтические строки. Поэзия тоже воевала. С первых дней войны Алексей Лебедев получает назначение штурманом   на   подводную   лодку   «Л-2».
      – Признаться, – сказал со вздохом Командующий Флотом, – подписывая боевой приказ, я запнулся на фамилии Лебедева. Подумал: а не поберечь ли нашего лучшего флотского поэта? Потом вспомнил его стихи и понял, что, вычеркнув его из списка, нанесу   ему   нестерпимое   оскорбление.   И   подписал.

Прорваться, найти, уничтожить,
Из мрака ударить опять,
И подвиги в море умножить,
И выстрелы зря не терять!

      Л-2 «Сталинец» (серии II, Л – «Ленинец», заводской № 196) – советский дизель-электрический подводный минный заградитель. Лодка была заложена 6 сентября 1929 года на заводе № 189 в Ленинграде под именем «Марксист». Спуск на воду состоялся 21 мая 1931 года. В 1932 году лодка получила имя «Сталинец», а 24 октября 1933 года вошла в состав КБФ. 6 сентября 1934 года «Сталинец» выполнял учебную задачу в рамках боевой подготовки. Командовал кораблём Г. А. Иванов. Дивизионный инженер-механик К. Л. Григайтис, находящийся на лодке, зарегистрировал опасную концентрацию   водорода   в   аккумуляторном   отсеке. 
      Также   находившийся   на   борту командир дивизиона Таубе, опираясь на свой опыт эксплуатации подводных лодок типов «Декабрист» и «Барс» отклонил предложение о всплытии, так как это прервало бы учебную задачу – определение дальности плавания в подводном положении. На борту ПЛ, кроме штатного экипажа, находились флагманский штурман ДиПЛ, слушатели УОПП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. К 12.00 ПЛ прошла траверз Хельсинки. После обеда к 14.00 во II-м отсеке для отдыха собрался почти весь командный состав ПЛ, включая прикомандированных на поход. Туда же, попить чаю, убыл командир ПЛ Иванов Г.А., оставив за себя в ЦП (III-й отсек) инженер-механика ПЛ Григайтиса К.Л., приказав не менять ни курса, ни глубины погружения. В это время ПЛ   приближалась   к   траверзу   о. Нарген – Поркала   Уд. 
      Сразу   после 14.00   корпус   ПЛ сильно содрогнулся. Во II-м отсеке произошёл взрыв водорода, выделившегося из АБ, и возник пожар. В отсеке погасло освещение, и оттуда в ЦП через открытую переборочную дверь ворвалась сильная ударная волна с языками пламени, которая сбила с ног и разбросала всех тех, кто находился в ЦП. Через открытую переборочную дверь из II-го отсека продолжал поступать тёмный едкий дым с горячими газами, и выбежали раненые и обожжённые подводники – кок и вестовой. Инженер-механик Григайтис принял на себя командование ПЛ и возглавил борьбу за живучесть. Чтобы предотвратить задымление ЦП он закрыл переборочную дверь во II-й отсек, приказал произвести аварийное всплытие и провентилировать все отсеки, кроме   II-го. 
      ПЛ развернулась на 180° и взяла курс на о. Гогланд. Удержание курса вызывало трудности из-за потери карт, находившихся в штурманской рубке, расположенной во II-м отсеке. Через некоторое время переборочную дверь в этот отсек открыли и оттуда вышли раненые командир ПЛ Иванов (ранение головы), его помощник Аверичкин и минёр. В следующий раз вышли военком Медведев, дивизионный штурман и двое краснофлотцев, затем вынесли штурмана ПЛ Мельникова с переломами ног. На момент всплытия ПЛ на борту было семь раненых и неизвестна судьба ещё четырёх   человек. 
      Пожар во II-м отсеке погас после выгорания кислорода. После всплытия его так же провентилировали. Радисту удалось связаться с базой в Кронштадте. Оттуда на помощь выслали два гидросамолёта МБР-2. Один заметил ПЛ и совершил около него посадку на воду. На гидросамолёт погрузили шестерых раненых, и он улетел. Несмотря на ранение, командир ПЛ Иванов оставался на ПЛ до прихода утром 7 сентября в Кронштадт. Когда ПЛ подходила к южной оконечности о. Гогланд, ее встретил ЭМ с командиром БрПЛ Самбрским К.И. и флагманским штурманом БрПЛ. Они поднялись на борт ПЛ, и здесь Григайтис К.Л. сдал им командование   ПЛ. 
      Когда в базе отдраили II-й отсек, выяснилось, что жертвами аварии стало четыре человека: командир ДнПЛ Таубе Г.Г., слушатели УООП Блинов В.М. и Недялко В.А., помощник флагманского врача БрПЛ Хвощевский 3.3. Всех их похоронили с воинскими почестями на кладбище в Александро-Невской Лавре в Ленинграде. Расследование показало, что взрыв водорода, выделившегося из АБ, произошёл от случайно возникшей электрической искры, появившейся вероятно, во время включения рубильника. Водород же проник в отсек из аккумуляторной ямы. 
      C 7 декабря 1938 года по 11 ноября 1941 года лодка проходила капитальный   ремонт   на   заводе   в   Ленинграде.
      По состоянию на 22 июня 1941 года лодкой командовал А. П. Чебанов, «Сталинец» входил в состав 14 Дивизиона Учебной Бригады ПЛ Балтийского флота, всё ещё находясь в ремонте.
      Эта лодка-минзаг, куда Лебедев получил назначение, должна была поставить мины в районе Данцигской бухты, из Кронштадта она выходила в составе конвоя, следовавшего на полуостров Ханко, где стойко держали оборону краснофлотцы. Перед последним роковым походом писатель Александр Крон, в то время редактировавший газету подводников, встретился с Алексеем Лебедевым. Они были дружны, газета печатала регулярно стихи поэта. При встрече Лебедев читал Крону новые свои произведения, читал из записной книжки, с которой не расставался. Крон хотел просить Лебедева оставить эту записную книжку на берегу, но не решился. Потом сожалел об этом. Стихи не сохранились. Остались у матери   последние   письма   поэта. 
      Письмо, посланное 10 ноября 1941 года, оказалось последним.

      «Золотая   моя   мама!
Целую тебя перед отправлением в поход, до этого осталась пара часов, и я пользуюсь ими, чтобы написать письмо тебе. Я надеюсь, что все будет в порядке, как говорят англичане, в противном случае тогда уж ничего не скажешь, но да минет сия чаша нас.
Лед, пасмурно, серое небо, с берега стреляют по Кронштадту. Но когда он начинает отвечать своей мощной артиллерией, враги смолкают.

      Буду счастлив, мама, если удастся утопить столько фашистов, сколько сможем. О себе не думаю. Только о тебе помнится да о тех, кто был связан со мной, ты понимаешь, о ком я говорю. Впереди долгие, долгие, бессонные, тревожные ночи и дни, минные поля, авиация, флот противника, но, несмотря на все это, лодка проскальзывает и воюет и топит противника чуть ли не в его портах…
      Я был бы счастлив возможностью обнять тебя, моя родная, еще раз и думаю, что так и будет.
      Целую   тебя,   моя   дорогая,   крепко.   Твёрдо   верю, что мы вернемся. Всегда верный тебе и любящий тебя сын.
Алексей». 

      Вечером   13 ноября   четвёртый   отряд   в   составе эсминцев «Гордый», «Суровый», минзага «Урал», четырех БТЩ (Т-206, Т-211, Т-215, Т-217), шести «малых охотников» вышел от Гогланда на Ханко. Командир отряда находился на «Суровом», на «Гордом» шел командир дивизиона эсминцев капитан 2 ранга Петунин П.Н. Ветер достигал 4-5 баллов, было облачно, видимость 8-10 кабельтовых. С головного БТЩ и «Урала» заметили след торпеды с правого борта, через 8 минут были обнаружены следы двух торпед с правого борта «Сурового», все торпеды прошли мимо. Наличие в данном районе подводной лодки противника не было подтверждено. 
      После полуночи отряд начал форсирование минного поля. В тралах Т-215 и Т-217 взорвались мины, но тралы не были повреждены. Затем взорвалась мина в трале у Т-206, перебив левый параван, потом подорвался на плавающей мине и мгновенно затонул со всем экипажем катер МО-301, шедший в охранении с правого борта «Гордого». На плавающей мине, вероятно, подсеченной впереди идущим тральщиком, подорвался Т-206 «Верп», при этом поднялся большой столб пламени. На нем сдетонировали снаряды в носовом погребе. Через 2 – 3 минуты Т-206 затонул, из его экипажа погибли 32 человека, остальные были подобраны   катером   МО-402. 
      Обходя остановившийся тральщик Т-217, эсминец «Суровый» задел его справа, а сам вышел из протраленной полосы и получил рваную пробоину длиной около 4 м. БТЩ при этом почти не пострадал. «Суровый» остановился, пробоину, расположенную выше ватерлинии, заделали, и только он начал развивать ход, 4 – 5 м от левого борта в районе 1-го машинного отделения взорвалась мина. Эсминец сильно подбросило, погас свет. Корпус корабля сильно деформировало, в районе кормы образовались большие гофры. «Урал» и «Гордый» обошли «Суровый», оставив его к югу. В командование оставшимися в строю и способными двигаться кораблями вступил капитан 1 ранга Мещерский Н.И., находившийся на «Урале». Приказ командира отряда был выполнен не точно, вместо одного тральщика к «Суровому» направились   два,   а   с   минзагом   и   «Гордым»   остался   один. 
      Движение отряда на Ханко продолжалось в составе: «Гордый», «Урал», три катера МО, Т-215. Впереди шел всего один тральщик, но и тот держался слева по курсу в расстоянии 2 кабельтовых, «Гордый» шел вне протраленной полосы, склоняясь по неизвестной причине вправо от курса. У борта «Гордого», вышедшего из протраленной полосы, раздался глухой взрыв (вероятно, сработал минный защитник). Больших повреждений он не причинил, и эсминец продолжал путь. Но через некоторое время у левого борта «Гордого» раздался сильный взрыв, корабль подбросило, он зарылся носом в волны и остановился. Из пробоины вырвались клубы пара. Мина взорвалась в районе 1-го машинного и 3-го котельного отделений, все находившиеся там люди погибли. 
      Корабль получил крен 20 градусов на левый борт. В кормовой части образовался гофр, возникли трещина в наружной обшивке и широкая метровая трещина в настиле верхней палубы. Кормовые помещения быстро заполнялись водой. Крен увеличился до 30 градусов. Давление в котлах упало, остановились вспомогательные механизмы, эсминец лишился электроэнергии. Около десятка краснофлотцев и старшин, стоя по пояс в воде, прилаживали к пробоине аварийные пластыри, закрепляли их брусьями и клиньями. Электроэнергии не было, средства борьбы с водой запустить было невозможно. С поста энергетики и живучести доложили, что вода пошла по кораблю, ломая водонепроницаемые переборки. Спасти корабль было невозможно. Как будто в подтверждение этому, в районе 4-го орудия главного калибра по правому   борту   раздался   взрыв   третьей   мины. 
      Корабль   ложился   на   левый   борт, шлюпки правого борта спустить не могли, удалось спустить шлюпку левого борта. В ней находился старший лейтенант Дутиков Н.В. и два матроса. Шлюпка подобрала из воды 9 человек, после чего, поставив паруса, пошла на восток. За 19 часов она дошла до Гогланда, пройдя 100 миль   под   парусами   при   8-балльном   ветре. 
      Катера сняли с эсминца 76 человек, причем МО-306 снял 73 чел., а МО-108 – трех, так как его командир лейтенант Немеровский не проявил энергии и инициативы для спасения команды «Гордого». «Гордый» лег на левый борт, а затем, встав почти вертикально, затонул носом вверх. Вместе с кораблем погибли командир эсминца капитан 3 ранга Ефет Е.Б., командир дивизиона капитан 2 ранга Петунин П.Н., старпом и комиссар корабля. Два катера со спасенными моряками «Гордого» прибыли на Ханко. Поняв, что «Гордый» обречен, а дальнейшее, пребывание на минном поле с застопоренными машинами слишком рискованно, Мещерский Н.И. приказал командиру «Урала»: «Продолжать движение». Минзаг дал малый ход и прошел в полукабельтове мимо накренившегося на левый борт эсминца. С «Гордого» были слышны крики людей, просивших о помощи, но их перекрыл голос: «Не   подходите,   между   нами   мина». 
      Одновременно слева был обнаружен силуэт шедшего самым малым ходом Т-215, и вскоре минзаг вступил ему в кильватер, в охранении шел один катер МО. Утром 14 ноября «Урал», Т-215 и два катера МО стали на якорь на рейде Ханко. Из трех крупных кораблей отряда только «Урал» дошел до цели. К борту «Урала» подошли два МО, на минзаг перешли спасенные моряки из экипажа «Гордого». Командованием ВМБ Ханко было принято решение: не отправлять минный заградитель в сопровождении всего двух находящихся в базе БТЩ (Т-205 и Т-215), ждать прихода следующего эшелона. Командующий флотом одобрил это решение. 
      События у подорвавшегося «Сурового», оставшегося с двумя катерами МО на минном поле, развивались следующим образом. В результате подрыва через разошедшиеся швы затопило 1-ю машину, 3-е и 2-е котельные отделения, румпельное, механическую мастерскую, 3-й и 4-й кубрики. Крен 8° на левый борт продолжал медленно увеличиваться. Во 2-м котельном отделении сразу после взрыва возник пожар, который, несмотря на принятые меры, до последнего момента не был ликвидирован. Тем временем ветер достиг 5 баллов, поэтому во избежание дрейфа на минное поле было приказано стать на якорь. Рядом с «Суровым» на якорь   стала   подводная   лодка   Л-2. 
      Экипаж включился в борьбу за живучесть корабля. Удалось поднять давление в котле № 4, запустить турбогенератор и дизель-генератор во 2-м машинном отделении, однако турбины не проворачивались. Шансов восстановить ход не было. Работавшие помпы не справлялись с поступающей водой. Убедившись, что корабль в безнадежном состоянии, капитан 2 ранга Нарыков В.М. отдал приказ командиру эсминца: «Ожидать БТЩ и с приходом последнего – снять людей, корабль утопить». Сам же, пересев на катер МО-409, пошел на присоединение к отряду. Через 30 минут за кормой катера услышали два сильных взрыва. Командир отряда считал их дополнительным подрывом «Сурового» и, учитывая, что у борта последнего остался всего один катер МО, возвратился к эсминцу. Впоследствии выяснилось, что это подорвалась Л-2. Ветер усилился до 6 баллов, она застопорила дизеля, и её сдрейфовало на заграждение. 
      Своим ходом эсминец идти не мог, а на буксире вести его было некому, поэтому Нарыков В.М. приказал подготовить эсминец к затоплению, а катерам – к приему людей. Весь оставшийся экипаж эсминца перешел на Т-211. Перед уходом с корабля подрывной партией на эсминце были заложены глубинные бомбы под 1-й торпедный аппарат и в районе 2-го погреба. Открыты все кингстоны. Так вспоминал этот трагический момент командир катера   МО-409   Фёдоров: 
      «Издали мы смотрели на красавца Балтики, и сердце болело. «Суровый», словно лебедь, покачивался на черных волнах. Этот корабль мог бы еще воевать, а его пришлось губить. Невольно хотелось крикнуть: «Не взрывайте, пусть в бою погибнет!» Но мы молчали… От первого взрыва «Суровый» лишь вздрогнул и слегка накренился. Не желал тонуть. Через две минуты второй взрыв. «Суровый», словно живое существо, вздохнул последний раз и начал погружаться. Вскоре воды Балтики сомкнулись над ним». 
      В   10.00   два   БТЩ   и   два катера МО-402 и МО-409 под командованием Нарыкова В.М. прибыли на Гогланд, а в ночь на 15 ноября перешли в Кронштадт для ремонта. С «Сурового» было спасено 230 человек, с БТЩ-206 – 21 человек, с подводной лодки Л-2 – 3. Подробности событий той страшной ночи удалось установить по материалам Архива Военно-Морского Флота СССР в Гатчине.
      Пожелтевшая папка с грифом «Совершенно секретно». В ней два уникальных документа. В отчёте о боевых действиях подводных лодок Краснознамённого Балтийского флота в кампании 1941 года сказано следующее: «Подводная лодка Л-2 (командир капитан-лейтенант Чебанов, военком старший политрук Гребнев) в 18.00 12 ноября 1941 года вышла из Кронштадта в район Данцигской бухты с задачей: произведя разведку фарватеров противника, выставить в них минные заграждения – банки и после постановки остаться в районе для уничтожения военных кораблей противника   и   действий   против   транспортов…
      До разветвления фарватера на Ханко подлодка должна была следовать за караваном кораблей КБФ, состоявшим из двух эсминцев, заградителя «Урал», под эскортом пяти базовых тральщиков   и   пяти   катеров   типа   «МО».
      Около 10.00 13 ноября подводная лодка совместно с караваном пришла в бухту Сууркюля на острове Гогланд… В 18.00 караван, а вместе с ним и подводная лодка, следовавшая в кильватере за эсминцами, вышли с Гогландского рейда, продолжая движение на вест. Пройдя траверз маяка Кери, Л-2 трижды подорвалась на минном поле и затонула. Из личного состава спаслось только три человека. Со слов этих людей можно установить следующее: первый подрыв на мине произошел в 00.35 минут 14 ноября кормовой частью. Личный состав боролся за живучесть лодки, в четвертом и пятом отсеках было создано противодавление, аварийная партия, перейдя в шестой отсек, заделывала повреждения. После первого взрыва лодка хода не имела, так как были   повреждены   дейдвуды.
      Около часа ночи последовал второй, более сильный взрыв. Кормовая часть лодки до глушителей была разрушена. В лодку через разошедшиеся швы стала поступать вода… Часть личного состава была ранена. После второго взрыва лодка стала на якорь, и на неё навалило эсминец «Суровый», также подорвавшийся на мине. Командир подводной лодки капитан-лейтенант Чебанов все время, начиная с первого взрыва, пытался вызвать к лодке катера «МО» для того, чтобы снять личный состав и в первую очередь раненых, но из этой попытки ничего не выходило – катер к лодке так и не подошел. После того как на лодку навалило эсминец, командир, очевидно, хотел перенести на него раненых, для чего и приказал троим краснофлотцам перейти на миноносец. …Вскоре после этого миноносец и лодка разошлись, и посланные остались там.   Затем   перешли   на   катер   «МО»…
      Выводы: личный состав подлодки действовал мужественно. Все находились на своих местах и боролись за сохранение живучести своего   корабля».
      Во втором документе – «Донесении», написанном командова-нием бригады подлодок на основе свидетельств оставшихся в живых моряков – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины, – указываются более подробные   детали. 
      01.07-01.10 14.11 в районе о. Кэри подорвались кормой на двух минах заграждения «D.46», выставленного германским МЗ «Кайзер», но остались на плаву. В 06.17 подорвались в третий раз, и затонула в точке 59°46′ с.ш./25°10’7 в.д. После возобновления движения КОН из-за преступной халатности командира БТЩ-217 экипаж   гибнущей   ПЛ   снят   не   был. 
      В частности, говорится о том, что после первого взрыва на мостике находились капитан-лейтенант Чебанов, военком старший политрук Гребнев, помощник командира старший лейтенант Лапицкий, электрик краснофлотец Байков и рулевой краснофлотец Морозов, на корме находился лейтенант Лебедев вместе с боцманом…
      Когда раздался второй взрыв, подлодку подбросило, люди попадали на палубу, освещение вышло из строя, радиоаппаратура осыпалась. Квасков вышел на центральный пост и увидел: над приборами склонился инженер-механик Дудкин. У него из виска сочилась кровь. На палубе сидел с окровавленным лицом радист Близнин, который просил передать штурману Лебедеву о том, что гирокомпас вышел из строя… По свидетельству оставшихся в живых – главного старшины Николая Кваскова и старшего моториста Василия Щербины – в последние минуты, когда за кормой раздался чей-то крик о помощи, Лебедев бросил тонущему свой спасательный жилет. Лодка, наполненная забортной водой, продержалась недолго. Считанные минуты и она, как камень, почти мгновенно   пошла   ко   дну. Всего   на   Л-2   погибли   в   ту   ночь более   50   моряков,   в   том   числе   и   Алексей   Лебедев, которому   было   всего 29 лет.

                  Тебе

Мы попрощаемся в Кронштадте,
У зыбких сходен, а потом – 
Рванется к рейду серый катер
Раскалывая рябь винтом.

Под облаков косою тенью 
Луна подернулась слегка, 
И затерялась в отдаленье 
Твоя простертая рука.

Опять шуметь над морем флагу
И снова и суров и скуп –
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.

Уходят вдаль пути кривые,
Мы говорим «прощай» стране;
В компасы смотрят рулевые,
И ты горюешь обо мне.

… Но если пенные объятья 
Назад не пустят ни на час, 
И ты в конверте за печатью 
Получишь весточку о нас, –

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать.
Ты на штабной бумаге белой
Об этом сможешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.

И если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.

 

Летом 1939 года поэт-подводник с удивительной точностью сам рассказал о предстоящей ему трагической судьбе. Стихи, в которых он предсказал свою гибель, отличаются спокойным раздумьем, верой в будущее, в них выражено чувство честно исполненного   долга:

 

…Вот так бы, солнцу улыбаясь,
По жизни до конца б дошел.
Дошел бы смело до квадрата
Судьбы назначенных морей,
Где волны ждут меня, как брата,
В минуту гибели моей.

      Любовь   к   матери   Алексей   пронёс через всю свою короткую жизнь, ей он посвятил целый ряд стихотворений, но в последний год его жизни озарила его и другая любовь, как видно из писем он успел расписаться со своей возлюбленной Алевтиной. Поэзия и любовь не отделимы. И слиты в понятии поэта с родной землёй. И поэт готов до последней капли крови защищать свою Родину. Это можно прочувствовать не только в стихотворных строчках, но и в текстах   сохранившихся   писем: 

      «Бесценная   моя   мам!
      Очень   ты   обрадовала   меня   своей   открыткой. Целую тебя несчётно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны её, мы будем биться и ломать врагу хребет   до   последнего. …»

      Далее в этом же письме Алексей Лебедев сообщает матери, что встретился со своей старой любовью Алей Дубровиной, которая приехала в Ленинград из Полярного, где служит её отец – полковой комиссар. Поэт оправдывается, понимает, что не время для свадеб, но пишет он: «счастье не считается со временем». И в другом письме он   пишет   о   своём   коротком   счастье: 

      «Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. …» 

      Но не дано было судьбой увидеться двум женщинам, любящим поэта. Да и самому ему не отпущено было время пусть даже для короткого семейного счастья. Лодка уже была готова к походу. Можно представить, как рвался в бой поэт, сколько стихов написал он в это грозовое время… Стихов, которые мы никогда не прочтём.
      В   ту   страшную   холодную   ночь   погибли   более пятидесяти моряков – почти   весь   экипаж   подводной   лодки.
      Гибель   поэта   тяжело   переживали   его друзья – литераторы, гибель эта непосильным грузом легла на сердце матери, не надолго пережившей сына. Сохранилось её письмо к Марии Львовне Феддер,   той   которую   поэт   называл   Мари:

      «12   мая   1942   года
      Дорогая   Мария   Львовна!
      Как я именно от Вас хотела получить письмо и как я благодарна Вам за него. Никакими словами не передать тяжёлого моего горя, тоски о моем родном неповторимом Алике. Я стала такой одинокой душевно без него, такое страстное желание увидеть его, обнять его ещё хоть раз и умереть самой… Столько в нём было жизни, бодрости, любви к морю, что смерть и Алик не укладываются в моем сознании, и он для меня вечно останется живым… Извещение о смерти Ал. было получено здесь, в военкомате, еще 13 января, а его последнее письмо я получила 10-го за несколько часов до отплытия. Перед этим я получила недели за две ещё письмо и, получив его, сказала, что это Алик прощается со мной – такой любви и нежности было оно полно; он сам сознавал всю серьёзность последнего сражения и своей любящей рукой, сознавая, что приносит мне нестерпимую боль, подготовлял в письме меня к возможно   печальному   концу. 
      Сердцем   я   почувствовала,   что   больше   его   я   не   увижу, и, получив   это   письмо,   совершенно   лишилась   покоя   и   сна. Следующее   было   извещение   о   его   смерти. Алик   был   как маяк,   светящийся   в   темноте,   и   свою   личную   жизнь   я считаю   конченной   без   него».

      Алексей Лебедев был очень нежным в своей лирике, в любви к жене, в письмах к ней. А женой его была женщина, которая в эвакуационную пору оказалась в Архангельске и в Ленинград больше   не   вернулась,   здесь   и   осталась. 
      Сейчас Алевтины Николаевны Кожиной нет в живых, ещё одно «легкое дыхание» растаяло в этом мире, в котором ей посвящали стихи, где она вела рисование пение и историю в 44-й архангельской школе, играла для родных и друзей на пианино и пела   романсы   Вертинского,   военные   песни… 
      Алевтина   Николаевна   была   творческим   человеком.   Это чувствуется по её воспоминаниям об Алексее Лебедеве, которые стали частью большой публикации о поэте, вышедшей в журнале «Нева» (N 7 за 1999 г.)   под заголовком «Голубая тонкая камея…». 
      Вот   часть   воспоминаний   Алевтины Николаевны об Алексее Лебедеве. 
      «Он   был   не   очень   похож   на   те   старательно   отретуши-рованные, приукрашенные печатные портреты, которые мне встречались. Они   делали   его   красавчиком,   а   он   им   не   был. Он   был   лучше. 
      У   Алексея   было   очень   мужское   лицо,   твёрдая   линия рта и подбородка, большой лоб, умные и спокойные глаза, нос чуть помятый   боксом. 
      …Лёша никогда не распространялся на политические темы. Он не любил трескучих фраз, таких обязательных в то время, очень чувствовал   ложь. 
      Я всегда ощущала его какое-то особое отношение к окружа-ющему – то в иронической улыбке, усмешке, то в охлаждающем мою прыть слове. Во мне-то, хотя я и была «дочерью врага народа», политического треска ещё хватало. Лёша был умным, честным, верным, надёжным, беспредельно любящим свою землю человеком. А об остальном он как-то сказал, когда нам на глаза попалась   фамилия   очень   тогда   модного   Лебедева-Кумача:   «Я   рад, что   я   просто   Лебедев.   Лебедев   без   кумача». 
      В сборнике стихов «За Родину», изданном в Иваново, на его родине, в 1942 году, приводятся слова, будто бы сказанные где-то Лёшей, что он собирался писать стихи, чуть ли не комментирующие краткий курс партии. Зная Лёшу, категорически этому не верю. Это кто-то присочинил ему (мы знаем, как это делалось),   может   быть,   даже   из   лучших   побуждений. 
      Мы познакомились с Лёшей летом 1938 года на Красной улице, в доме N 40. Это был не обычный дом, а так называемый «Дом – коммуна Балтфлота», что и было написано крупными выпуклыми буквами   по   его   фасаду. 
      В   Коммуне   рядом   с   нами   жил   Иван   Яковлевич   Горовой. Он переезжал в другую комнату нашего же дома и попросил Алексея Лебедева помочь ему перебраться. Меня с кем-то из моих друзей-одноклассников он включил в это дело тоже. Здесь и произошло наше знакомство с Лёшей. (Было лето, на мне были какие – то тапочки   на   босу   ногу,   и   Лёша   шутил   потом,   что я   вбежала   к   нему   в   сердце   босиком.) 
      Мы таскали узлы и чемоданы и постоянно встречались в этих переходах. А время это, лето 1938 года, было для меня очень сложным. В мае был арестован мой отчим в Полярном на Северном флоте, где он тогда служил. Мама, а она жила ту зиму с братом у него, была выселена из Полярного в течение 24 часов без права задерживаться в Ленинграде даже на сутки. А я жила в тот год в Ленинграде одна, заканчивала 10-й класс, и меня, естественно, поспешили из военного дома тоже выгнать. И выселили просто «в никуда»,   не   предоставив   никакого   угла. 
      Здесь мне хочется остановиться, чтобы сказать несколько слов о тех хороших людях, которые в это страшное время не побоялись помогать мне, «дочери врага народа». Их было не так мало. Я назову лишь некоторых. Во-первых, я должна поклониться Ивану Яковлевичу Горовому, который, надев для внушительности свой орден Красного Знамени, полученный в годы гражданской войны, ходил хлопотать о каком-нибудь жилье для меня (не его вина, что хлопоты эти ничего не дали). Затем семейству Кармачей (Полине Ивановне, Александру Павловичу, их дочке Виктории), которые жили этажом выше, не боявшихся пригревать меня, поставивших к себе наш рояль и тем его спасших (остальные вещи пропали), у которых я иногда ночевала (а была у них на троих одна небольшая комната) и куда часто приходил Лёша, чтобы увидеться со мной. 
      …Жизнь студенческая давалась мне не так-то легко. Сначала меня не включили в списки принятых, хотя по баллам я должна была пройти. Дело тянулось долго, наконец я была вызвана к декану для объяснений по поводу арестованного отчима. Я не отреклась от него, наоборот, сказала, что он был для меня образцом. И кто знает, может быть, именно это и понравилось декану,   но   я   была   принята. 
      …Была   холодная   зима   1939 года, стояли страшные морозы. Стипендия – мизерная, мама помочь мне почти совсем не могла, и я понемножку носила в скупочный магазин что-то оставшееся от прошлой   жизни. 
      Я основательно подголадывала, мёрзла и уставала. В это время силами студентов в ожидании раненых с финского фронта был преобразован в госпиталь родильный дом. Мы там дежурили, часто ночами, а утром шли на лекции. Нечего было есть, нечего было носить. Не было толком даже зимнего пальто. В общежитии тоже было   холодно.   Лёша   писал: 
      Как живёте? Так же ль в холодах Ночь лежит на лестницах бетонных,   Слово   холодеет   на   губах… 
      …Я помню, как шла по Ленинграду в солнечный, яркий день 22 июня, нарядная, в белой с большими полями шляпе. На душе было спокойно. И вдруг увидела толпу около репродуктора. Сразу напряглась, потому что в воздухе уже пару дней носились какие-то неясные слухи, которым не верилось. Подбежала и услышала речь Молотова. 
      Как мгновенно изменился Ленинград. Особенно запомнились и какой-то трогательной болью врезались в сердце колонны добровольцев. Такие сугубо штатские, седые и юные, и так среди них много очкариков! Хотелось и самой куда-то бежать, записываться, шагать со всеми. Страха перед войной   у   меня   не было.
      …Мы   записались   в загсе, но до этого был тот поэтический день, наша свадьба, такая короткая и такая счастливая. Перед расставанием. Лёша подарил мне маленький амулетик, который дала ему когда-то его мама. Он у меня исчез. Это было примерно в то время, когда погиб Лёша. Он всегда был несколько суеверен.   Примета   оправдалась…

 

Ты помнишь скамейку на Марсовом поле 
И ветра сквозняк ледяной, 
Какою родною до взрыва, до боли 
Была ты, девчонка, со мной? 
И всё это было, как жизни начало.
И радость не знала краёв. 
В руках твоих тонких и милых лежало 
Тяжёлое сердце моё. 
Расстались… И, вновь уходя, как в изгнанье, 
С холодным норд-остом в борьбе, 
Шепчу, подавляя скупое рыданье: 
«О нет, мы не лгали себе». 

      А   вот   что   писал   своей   жене   Алексей   Лебедев. 
      «10   сентября   1941 года.   02 часа 30 минут.   Борт подводной лодки. 
      Девочка   моя   дорогая! 
      Пишу с искрой уверенности, что в этом громадном и запутанном мире   письмо   как-нибудь   доберётся   до   тебя.
      …Я   оторвался   от   письма   на   полчаса,   так как налетела фашистская   сволочь   бомбить   город   и   всё,   что   в   его пределах,   ну   а   так   как   мы   сегодня   ошвартовались, то   сему подлежим   и   мы. 
      Ленинград очень жаль. Конечно, этим скотам его не видать как своих ушей, так вот они кинулись бомбить город. Конечно, безнаказанно это для них не проходит. Ты обо мне не беспокойся, воюю я пока успешно. Да и как не драться, когда за плечами ты и родина…»

      Прошло много лет со дня гибели поэта, более шестидесяти лет со дня нашей Победы, до которой он не дожил. Но настолько весомо и талантливо его творчество, что, кажется, он и сегодня живёт среди нас, и звучит над морями его раскатистый голос. О нём помнят моряки и поэты, о нём помнят все те, кому дороги флот и поэзия. В Кронштадте есть улица Лебедева, прямая и короткая, со скромной табличкой на одном из домов, напоминающей о поэте-подводнике. В честь поэта названы улицы и в его родных городах – Суздале и Иванове. Решением исполкома Ивановского городского Совета народных депутатов трудящихся от 29.011965 года, учитывая ходатайство Ивановского областного отделения Союза писателей РСФСР, 2-й Межевой переулок переименован в улицу Поэта Алексея Лебедева, которая расположена во Фрунзенском районе   от   улицы   Б.Хмельницкого   до   улицы   Ташкентской.
      На зданиях школы N 27 и инженерно-строительной академии (бывший индустриальный техникум), где он учился, установлены мемориальные   доски. 
      8 апреля 1970 года Военный совет Балтийского флота присвоил литературному объединению и в наши дни продолжающему работу при газете «Страж Балтики» имя Алексея Лебедева. Молодые поэты-балтийцы сверяют свои строки с поэзией Лебедева.

Взгляд   в   будущее

Пройдёт война. 
Мы встретимся, быть может. 
Как прежде, дым, 
Синея, будет плыть. 
Поговорим о том, что всех дороже: 
О Родине, о славе, о любви. 
Как прежде, ночь 
Приникнет к переплёту, 
А за бортом заплещется вода. 
Поговорим о Родине, о флоте, 
О годах битвы, мужества, труда. 
Но, если даже глубина нас примет 
И не настанет нашей встречи час, 
Друзья-бойцы, 
Вкушая отдых дымный, 
Поговорят о славе и о нас. 
1941 

      Изданы   книги   его   стихов: «Огненный вымпел», «Морская сила», «Родному флоту», «Путь на моря», «Морская слава», «Морская купель» и другие. Под Дмитровым в рыбном техникуме дочка писателя Юрия Чернова – Наталья создала музей, посвящённый поэтам, павшим на войне. Там есть комната Лебедева, в ней настоящий штурвал и вместо окна иллюминатор. Там часто собираются студенты и читают стихи любимого поэта. Там хранятся его письма и воспоминания о нём. Там юноши, начинающие свой жизненный путь стараются быть похожими на поэта-моряка, там впитывают они в себя заряд настоящей поэзии. В «Вахтенном журнале» музея записано: «…в районе острова Кери осталась лежать подводная лодка Л-2, заносимая песками глубинных течений. Но маршрут, проложенный её штурманом, навсегда пройдёт через   наши   сердца».
      В   Литературном   сквере Иванова установлен гранитный бюст А.Лебедева. 
      1   августа   2007   года,   в день   95-летия   А. Лебедева   на   его родине,   в   Суздале,   состоялась   закладка   памятника   поэту.

 

Волна взлетит от камня пылью,
На молах высохнет роса,
И вновь широкие, как крылья,
Взмахнут над морем паруса…

      Памятник   поэту   Алексею   Лебедеву – самый   «молодой» монумент в Суздале. Он поставлен на углу улиц Кремлёвской и Лебедева (напротив пожарной части). Авторы проекта – скульпторы Балашов А.В. и Черноглазов И.А. Бронзовый поэт изображен в морской тельняшке с неизменной трубкой и с книжкой в руке.
      Неподалеку от памятника, на улице Лебедева находится дом, на котором висит мемориальная доска в память о поэте, хотя на самом деле   дом,   где   жила   семья   Лебедевых,   не   сохранился.

      «Мама,   единственная   моя!
      Пришло   время   больших   испытаний, молю тебя, родная моя, быть такою же неколебимой духом, какой я всегда знал тебя, и верить в то, что мы разгромим этого иуду-Гитлера… Молю тебя, береги себя, потому что твоя жизнь мне дороже собственной. Я уверен в том, что мы выдержим эту войну, навязанную нам, и я ещё долгие годы буду видеть тебя счастливой и радостной. Не закрываю глаза на то, что впереди много тяжёлого и трудного, но кому   же   бороться   за   Родину,   как   не   её   сыновьям.
      Светлая моя мама, радость и тепло моей жизни, еще раз целую твои милые руки, и глаза, и волосы. Пожелай мне бодрости и успеха, и твои пожелания неизменно сбудутся. Я же с тобой сердцем,   где   бы   ни   был.
      Я прошу тебя передать Ирушке, и Лолли, и Юрию (Сестры и брат А. Лебедева.– Ред.), что обнимаю их и всем сердцем прошу заботиться о тебе. Я уверен, что они это сделают, ибо нет для нас ничего более лучшего, чем была и есть ты. Мама, жизнь моя, в эту минуту я не нахожу слов, чтобы выразить всю мою любовь и нежность к тебе. Как могу часто буду сообщать тебе о себе. По-видимому, мы недолго задержимся в Ленинграде и м. б. в половине июля пойдём в море. С момента объявления угрожающего положения я нахожусь в части. Очень часто думаю о тебе и ещё, ещё раз прошу тебя, береги своё сердце и жизнь, мне легче работать и плавать, зная, что ты меньше плачешь. Если ты не будешь долго получать от меня писем, то пиши по адресу: Ленинград, гл. почта п/я 67, командиру части А. П. Чебанову…
      Обнимаю   тебя   со   всей   любовью   и   нежностью,   будь здорова   и   невредима,   моя   ненаглядная.
        Всегда   твой   Алексей.   23.VI.41 г.»

      «Бесценная   моя   мам!
      Очень   ты   меня обрадовала своей открыткой. Целую тебя несчетно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны ее, мы будем биться и ломать врагу хребет до последнего. Не страшна смерть, мамми, если веришь в свое дело, а я твердо знаю, что не будет меня, придут сотни на мое место, и м. б. ценой лишений, крови и тягот, но мы опрокинем врага и придушим так, чтобы он не встал. С этим и в бой пойду. Спасибо тебе, моя родная, за все, что ты дала мне. За силу рук, за бодрость духа, за то, что сердце бьется в груди так, как оно должно биться. Ты понимаешь, что отступать нельзя. Сейчас решается судьба нашей страны. Трудно представить себе ту бездну горя, нищеты, унижений, издевательства, в которую эта сволочь   хочет   ввергнуть   нас.
      Вот в тебе, в моей единственной, слились неотделимо понятия Родины и матери, а разве я допущу, чтобы немецко-гитлеровский холуй позорил твои седины? Воюя за Родину, я воюю и за тебя, и за Лолли, и за маленького Эдьку, за всех, кто дорог и близок моему сердцу. Не тревожься обо мне, родная. Пока я ещё здесь. Ждём нашего часа и приказа и срочно готовим корабль к бою. Работа кипит, да и всё сейчас здорово работают – и рабочие, и моряки. Подлинно Отечественная война. Не смущайся небольшими успехами врага, всё обстоит хорошо, когда погоним немцев, то погоним до самого Берлина. Город начеку. Ребят эвакуируют, что вполне разумно. Бомбоубежища есть, а что всего важнее – дух народа,   боевой   дух…
      Я встретился здесь с Алей Дубровиной, старой моей любовью. Она приехала сюда из Полярного, где её отец полковым комиссаром. Думаю, мамми, что перед отходом я свяжу свою судьбу именно с ней, уверен, что она понравится тебе, а я… я, кажется, люблю её по-настоящему. Тебе, моя мам, наверное, кажется смешным этот намечаемый в дни войны брак, но счастье не считается со временем, а мне кажется, что в ней я увидел то настоящее, о чем писал тебе не раз…
      1   июля   1941».

      «Моя   дорогая   Амамма!
      Пиши   мне,   пожалуйста,   по   адресу:   Ленинград,   Краснознамённый Балтийский флот, 1101, военно-морская почтовая станция, 12   дивизион   подводных   лодок…
      …Не   исключена   возможность,   что   придётся   повоевать и на сухопутном фронте, но события покажут это. Пиши мне, родная, а я при малейшей возможности буду давать тебе весточку.
      …Пока   ещё   город   не   тревожат   бомбардировщики, но всё не за горами. Враг злобен и жесток, и я рад, что хоть ты сравнительно далеко от театра военных действий. Целую тебя крепко, родная моя. Ещё раз прошу, не выплакивай глаза, верь в мою звезду, она у всех   нас   Кремлёвская…
      4.VII. 1941».

      «Родная   моя!
      Только   что   получил   письмо   от   тебя… Очень обрадован им. Только что сейчас расписался с Алевтиной. Коль буду жив, это напрочно. Вечером вырву два часа для свадьбы. Странно, что встретились мы с ней, ровно три года назад мы познакомились. Она хорошая девчонка, мамми, очень душевная и отзывчивая, и я думаю, что она понравится тебе как дочь, когда мы увидимся, а что увидимся,   это   несомненно.
      Одна мысль, одно желание – бить фашистскую сволочь. Нельзя придумать столь скверного слова, чтобы выразить то, чем является эта гадина. Насилия, до которых никогда не додумается зверь, смерть и пожары несет он с собой. Почёл бы себя счастливым принять смерть за Родину и даже ею, последним движением руки убить врага. О, гады! Хочется плакать и убивать, когда слышишь о том, что они делают с нашими попавшими в плен. А самому, если уж так придётся, ясно одно: в плен живым не сдамся. Коля Корак и Лёша Атлас, мои дружки, пишут мне очень хорошие письма с фронта, если кто-либо из нас уцелеет, он навестит матерей и расскажет   обо   всём.
      Всегда   твой   Алексей. 
      16.VII.41. 13.00».

      «Дорогая   и   милая   ма!
      Пользуюсь минуткой, чтобы черкнуть тебе. Всё у меня обстоит благополучно. Думаю, что скоро в походы… Я писал тебе о моих обстоятельствах с Алевтиной, сейчас она уехала в деревушку около Валдая, где находятся на даче её мама и брат, не знаю, как-то она доберется туда, я же скучаю и посему написал ей второе письмо, заведомо зная, что она не доехала ещё. В Питере все спокойно, и город привыкает к войне, спокоен и готов к борьбе.
      …По-прежнему   по   утрам   занимаюсь гимнастикой, полчаса английским, словом, поддерживаю заведённый распорядок, ну а на море живём по-другому. Одна надежда – драться, как следует, и бить сволочь нещадно.
      20 VII.41».

      «Моя   дорогая   мам!
      К тому времени, когда ты получишь это письмо, я, наверное, буду в море, так как мы выходим в поход. Чаю, что вернусь жив и   здоров,   благополучен,   как   и   прежде…
      Аленька прислала мне два письма почти одновременно и в одном из них свою фотографию с букетом. Аленька такая милая на этом фото, что я просто жалею о неимении второго экземпляра – отослал бы тебе. Письма хорошие и любящие, и если судьба будет благоприятна, я уверен в том, что мы будем жить счастливо с Алевтиной. Она очень чуткая и добрая и умная девочка, а я постараюсь быть для нее таким мужем, при котором она не нуждалась   бы   в   другом.
      Недавно   купил   сборник   твоего   любимого Лавренёва и, без сомнения,   когда-либо   вручу   его   тебе… 
      25.10.41».

      Матери,   Людмиле   Владимировне,   моряк-поэт   А. Лебедев посвятил лучшие свои стихотворения в книгах «Кронштадт» и «Лирика моря», вышедших в 1939 и 1940 годах. В одном из них есть   такие   строки:

 

Тебе, оставшейся далёко,
За гранями полей и рек,
Не перестать о сыне флотском
Любовью и тоской гореть.
Моя родная, слов немного,
Которыми хочу сказать,
Как я хочу, чтоб без тревоги
Меня могла ты ожидать.
Припомни снова, улыбаясь,
Как шла ты, мной гордясь не зря,
Когда меня страна родная
Служить послала на моря…

      Когда читаешь их, невольно вспоминаются слова, сказанные однажды Алексеем Максимовичем Горьким: «Вся гордость мира от матерей. Без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без женщин нет любви, без мате-ри нет ни поэта, ни   героя».
      Стихи   его живут в нас, потому что они предельно иск-ренни, потому что они учат любить людей, любить море и оставаться ро-мантиками в любых суровых буднях. Они учат любви к Родине. И потому Алексей Лебедев обрёл право на стих и бессмертие. Теперь его именем назван корабль Балтийского Флота. Базовый тральщик «Алексей Лебедев» был построен в Петрозаводске и введён в строй в 1988 году. Базировался корабль сначала в Либаве, а затем в Балтийске. По своему предназначению корабль занимается обеспечением безопасности в прибрежной зоне – его основной противник – морские мины, те самые, что когда-то погубили подводный   минзаг   «Сталинец». 

      В 323-й дивизион тральщиков Балтийского Флота включен и «Алексей Лебедев» – базовый тральщик проекта 12650. Бортовой номер   505.

      В   огромном   зале   Революции Санкт-Петербургского Военно-Морского института «Морской корпус Петра Великого» 16 марта 2007 года состоялся музыкально-поэтический вечер «Моряк, чья жизнь и сердце – флот!», в котором приняли участие владимирцы и суздальцы: двоюродная сестра поэта – Л.В.Константинова, его племянница – Марина Ивановна Константинова, Заслуженный деятель искусств РФ, композитор, профессор ВГПУ С.Р. Зубковский, вокалисты – Заслуженный артист РФ, профессор ВГПУ А.А. Лемешкин и его ученик – Михаил Онисковец, Лауреат Всероссийского радио-конкурса «Молодые голоса» Виктор Чаусов, солисты народного ансамбля «Сударь» Владимирского городского дворца культуры – Валерий Малинкин, Кирилл Корнилов, полковник запаса – Владимир Стриленко, полковник запаса, депутат Законодательного собрания Владимирской области Анатолий Алексеевич Лебедев, концертмейстеры – Татьяна Николаевна   Ферапонтова   и   Николай   Назаров. 
      Автор сценария и ведущая музыкально-поэтического вечера – Заслуженный работник культуры РФ, главный специалист по культуре отдела по культуре, туризму и спорту администрации города   Суздаля – Татьяна   Анатольевна   Андреева.
      В   знаменитом   зале   на   вечере   присутствовало более 1000 человек – курсантов и офицеров, а также начальник военно-морского института, контр-адмирал Юрий Прокопьевич Ерёмин и заместитель начальника института, капитан 1-го ранга Николай Александрович   Рыжих.
      Артистам   зрители   аплодировали   стоя. Ведь здесь впервые на протяжении почти двух часов звучали песни на стихи Алексея Лебедева, написанные владимирскими композиторами – Владимиром Погосовым, Сергеем Зубковским, Николаем Назаровым.

 

Так вот эта хмурая осень,
Уже отдающая верпы
В Кронштадта гранитную гавань,
Где грозно спят корабли.
Отмечены склянками восемь,
Скуп хлеб, разделенный шкертом.
Эскадрам чужим не плавать
У берега нашей земли!

Ну да, мы мальчишками были,
Когда подходил Юденич,
Британских эсминцев пушки
Грозили тебе, Кронштадт;
Но наши отцы служили,
Вели корабли на сближенье,
И запах штормов ревущих
Отцовский впитал бушлат.

Товарищ, ты видишь эту
Сухую полынь и скалы,
Гремящую воду ниже
И связанных моряков,
Ты слышишь взнесенную ветром
Последнюю речь комиссара
И раздающийся ближе
Отчетливый лязг штыков.

Республика! Мы окрепли,
Пришли на твои границы
Счастливые, гордые честью
Быть посланными во флот.
Пускай нас штормами треплет,
Но в море идут эсминцы,
И вахты стоят на месте,
Когда засвистят в поход.
1939?

* * *
Или помните, или забыли
Запах ветра, воды и сосны,
Столб лучами пронизанной пыли
На подталых дорогах весны?..
Или вспомнить уже невозможно,
Как виденья далекого сна,
За платформой железнодорожной
Только сосны, песок, тишина.
Небосвода хрустальная чаша,
Золотые от солнца края.
Это молодость чистая ваша,
Это нежность скупая моя.

* * *
В июне, в северном июне,
Когда излишни фонари,
Когда на островерхой дюне
Не угасает блеск зари,
Когда, теплу ночей доверясь,
Под кровом полутемноты
Уже раскрыл смолистый вереск
Свои лиловые цветы,
А лунный блеск опять манил
Уйти в моря на черной шхуне, –
Да, я любил тебя, любил
В июне, в северном июне.

Песня

Пускай во тьме бушует вьюга
И снег летит на паруса –
Не плачь, не плачь, моя подруга,
Не слушай ветра голоса.
Зажгла звезда мне нынче трубку
Своею искрой голубой.
Кладет волнами на борт шлюпку,
Но не погибнем мы с тобой.
Не видно дали бирюзовой,
Дорога в море нелегка,
Но привыкать к борьбе суровой
Должна подруга моряка.
Уже мигнул огонь зелёный,
Маяк на горной высоте,
И берег, снегом заметенный,
Забрезжил смутно в темноте.
И пусть взмывают чайки, плача,
К метельно-снежной вышине –
Не изменяет мне удача,
Пока ты помнишь обо мне.
1940?

* * *
Метёт позёмка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжёлый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.
1941

      По окончании концерта контр-адмирал   Ю.П.Ерёмин вручил творческой группе Владимиро-Суздальской земли Грамоту, памятные подарки и поблагодарил за память о моряке, которого высоко почитает и Балтийский Военно-Морской флот. От Владимиро-Суздальской земли институту Л.В.Константиновой были переданы книги стихов А. Лебедева «Штурман подлодки «Л-2», а также книги и журналы от администрации города Суздаля.
      На   следующий   день,   17   марта   посланцы   Владимирской области совершили поездку в Кронштадт, где проходил военно-морскую службу наш земляк Алексей Лебедев. В концертном зале Центра внешкольной работы Кронштадта состоялся ещё один музыкально-поэтический вечер памяти Алексея Лебедева для учащихся и учителей средней школы № 427, которая располагается на улице Алексея Лебедева. Надо отметить, что поэзия Алексея Лебедева и песни, написанные на его стихи в исполнении владимирских артистов, восторженно принимались юными   зрителями. 
      Т.А. Андреева вручила директору школы Анне Михайловне Емельяновой подарки от администрации города Суздаля и учащихся средней школы №2, а Л.В.Константинова подарила для библиотек   и   школ   города   книги   стихов   А.Лебедева.
      Посланцам   Владимирской   области   в   Санкт-Петербурге и Кронштадте был оказан самый радушный приём, а также организованы экскурсии по Кронштадту, Санкт-Петербургу и в Центральный   Военно-Морской   музей   на   Васильевском   острове.
      «Неоплатимый   счет» – так   называется   книга   об   Алексее Лебедеве, которую написала известная в Иванове поэтесса, автор многих стихотворных сборников и прозы, член Союза писателей России, Лариса Ивановна Щасная. Она же стала вдохновителем и душой прошедшего там вечера, а книга «Неоплатимый счет» – данью памяти не только поэту Алексею Лебедеву, но и его другу, писателю-подводнику Михаилу Волкову, мужу Ларисы Ивановны. Михаил Волков преклонялся перед именем Алексея Лебедева и всю жизнь собирал материалы о поэте, чтобы написать о нём книгу, но не   успел.   Его   замысел   воплотила   Л. Щасная.
      Музыкально-поэтическому   вечеру     «Моряк,   чья   жизнь   и сердце – флот» особое настроение придало выступление солистов народного   ансамбля   «Сударь»   из   города   Владимира. 
      В   исполнении   ансамбля   песни   морской   тематики   прозвучали впечатляюще мощно, профессионально и смогли затронуть самые глубинные душевные струны всех слушателей, собравшихся в этот день   в   Музее   детской   книги.
      Высокие   чувства   вызвали   голоса   и   музыкальная   выразительность исполнителей в «Песне варяжского гостя» (исп. В. Стриленко), «Строевой подготовке» (исп. В. Малинкин), «Морской пляске» (исп. А. Лемешкин), «Последнем бое» (исп. М. Онисковец) и других. Вместе с солистами ансамбля «Сударь» выступили композиторы, которые пишут музыку на стихи Алексея Лебедева (заслуженный   работник   культуры   РФ   С.Р. Зубковский   и   др.).
      К ним присоединилась ивановская поэтесса, автор-исполнитель песен на стихи А. Лебедева Светлана Олексенко. Аккомпанируя себе на гитаре, она исполнила лебедевский цикл, который был встречен   бурными   аплодисментами.
      Много   звучало   на   вечере   и   стихов   поэта.   С   проник-новением и светлым чувством памяти стихи исполнялись родственниками поэта: Людмилой Владимировной Константиновой, двоюродной сестрой Алексея Лебедева и её дочерью Мариной Константиновой. Людмила Владимировна, учитель по образованию, с трепетом и глубиной передала отношение Алексея к матери, прочитав стихотворение   «Письмо   матери». 
      Поэзия морской тематики Алексея Лебедева оказывает сильное эмоциональное воздействие на слушателей. В своем выступлении Лариса Щасная заметила, что «стихия моря сравнима со стихией любви». Любовь и море – это суть поэзии А. Лебедева. Лариса Щасная посмотрела на поэта глазами поэта, задаваясь вопросами: «Каким он был сыном, братом, другом, товарищем? Почему его личность, неординарная и противоречивая, так запомнилась его современникам и до сих пор продолжает излучать неистощимое обаяние?» 
      Новое издание так и называется «Любовь и море» (Лебедев, А.А. Любовь и море : стихи / Алексей Алексеевич Лебедев ; сост. Лариса Ивановна Щасная. – Иваново : ОАО Издательство «Иваново», 2007. – 88 с.).
      Л. Щасная   издала   этот   сборник   на   свои   средства.   И тот, кому доведётся подержать в руках эту маленькую книжечку, ни на миг не пожалеет, что открыл для себя огромный мир поэзии и любви Алексея Лебедева. Через год книга была отмечена городской премией имени почётного гражданина города Иваново поэта Владимира Жукова. «Неоплатимый счёт» вызвал положительные отклики в ивановской печати, в газетах и журналах Санкт-Петербурга, Москвы, Северодвинска. «Ваша книга заслуживает самой высокой оценки. Она несомненно войдёт в ряд лучших произведений о российской интеллигенции, поэзии, наконец, истории нашего Отечества, написанных на основе подлинных документов государственных и личных архивов», – писала Л. Щасной директор ЦГАЛИ (СПб) А.В. Истомина после выхода в свет «Неоплатимого   счёта».

      Творчество А. Лебедева входит в программу по литературному краеведению   в   средней   школе. 
      Участники   конкурса   «Ивановские   писатели   и   поэты», проведённого в школе № 9 к Всероссийскому дню чтения были отмечены в конце вечера ценными подарками. Особо оценены работы, посвящённые творчеству Алексея Лебедева. Среди награждённых учащиеся школы № 9 г. Иванова: Таня Осинина, Вика Щербакова, Света Максимова, Марина Молькова и Настя Ефимова.   Радует   интерес   школьников   к   ивановской   поэзии.
      Закончилась   встреча   исполнением   песни   «Вечер   на   рей-де». Пели все: солисты ансамбля, родственники поэта и зрители (учащиеся школ № 9, 42, 44 и промышленно-экономического колледжа).
      Среди   родственников,   кроме   Константиновых,   на   вечере присутствовали внучатые племянники Лебедева Алексей и Маша Хорьковы, а также их мама Татьяна Александровна. Всех родственников объединяет настоящая любовь к поэзии, которая служит   самому   главному   в жизни: любви   и   гармонии.
      Надеюсь, что интерес к творчеству Алексея Лебедева у наших читателей будет расти – ведь писательский и боевой подвиг поэта состоялся, когда он был совсем молодым, чуть старше наших читателей.
Товарищ мой мне говорил однажды,
Что нам не раз минута суждена,
Когда за жизнь и за поступок каждый
Собой мы платим честно и сполна.
А время нам насчитывает пени,
Но счёт написан, и приходит срок,
И платим мы томительным гореньем,
Полынью горькою вот этих строк.
Был прав товарищ, и, помедлив малость,
Не торопясь и зная свой черёд,
Судьба поэта также постучалась
Рукой тяжелой в тёс моих ворот.
Да, Шейлок плату требовал дешевле,
Иной закон рукой моей ведёт.
Плачу собой – так повелось издревле
Оплачивать неоплатимый счёт.

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. Евгений Абалаков.

Пешком в высоту. 

Мы рубим ступени, ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат
И сердце готово 
К вершине бежать из груди…
В. Высоцкий.

 

В околоземный Космос пешком, а то и ползком одним из первых вступал Женя Абалаков, не просто альпинист с железными мышцами и алмазным сердцем. Это был разведчик земной культуры и гуманизма, пытливый исследователь, творец, образец Русского Человека. 
Знаменитые на весь мир альпинисты Виталий и Евгений Абалаковы родились в Красноярске. Виталий Абалаков родился в 1905 году, Евгений – в 1907. Когда в семье истинных красноярцев рождается ребенок, его приносят на Красноярские Столбы, эти одухотворенные скалы – показать Родину.

Нежной силой окрылена,
Светлой радостью дыша
Красноярская Мадонна
Поднимает Малыша.
Посмотри, мой месяц ясный
На свою Сибирь
Как сияет мир прекрасный
В глубину и в ширь.
Синь-тайга и волны-горы
Дрожь живой земли
Чудотворные узоры
Скалы-корабли.
Посмотри, как солнцу рады
Устремляясь ввысь
Скал причудливых громады
К небу вознеслись.
В этих скалах все поверья
Жизнь звенит струной
И парят сердца и Перья
В синеве земной.
Добрый Лев, Слоны и Птицы
Ростом до небес
Что б тебе не заблудиться
В той стране чудес.
Дремлют скальные Старушки
Красоту храня
Это все твои игрушки –
Родина твоя!
 
Мать умерла при родах Евгения, отец — два года спустя. Братья-погодки выросли в семье дяди. В 1925-м братья уехали в Москву учиться. Оба стали знаменитыми альпинистами, впервые покорив высшие точки Советского Союза. Поэтическая натура, блистательный Евгений прошёл по жизни непрерывным подъёмом творческих удач, славных подвигов, удивительных открытий и опасных первопрохождений
Первейший альпинист, исследователь, художник, воин, разменявший пятый десяток, так и остался в памяти людей под нежным, улыбчивым детским именем Женя Абалаков. Помнившие его произносили эти звуки всегда с улыбкой – отражением золотого солнца русского альпинизма. А на Красноярских Столбах его звали Бурундучок за небывалую легкость в лазании и Луной за круглолицую улыбчивость. 
Более строгую формулу гения Евгения вывело лицо официальное – председатель альпфедерации СССР П.С.Рототаев: «Евгений Абалаков – знамя советского альпинизма». Лучше всех была великий скульптор В.И.Мухина, сказавшая о своем ученике: «Образец Человека».
1933 г. Вольный скалолаз из Красноярска, всего два лета занимающийся альпинизмом вдруг становится локомотивом, движителем государственной Памиро-Таджикской экспедиции, штурмующей высшую точку СССР – пик Сталина, 7495 м. Акция скорее военно-политическая, чем спортивная. Типичные беды тех лет: никакого понятия о специальной подготовке, акклиматизации, примитивное снаряжение.
Достигнув с высотой предела человеческих возможностей, отборнейшие здоровяки заболевают, обмораживаются, начинают медленно умирать (двое погибли). Над пределом остается один Евгений – ангел-хранитель высотного лазарета, в который превратилась героическая эпопея. Он прокладывает путь, вешает лестницы на крутых вертикальных стенах, ставит лагеря, таскает чужие рюкзаки, а то и самих альпинистов, откапывает погребенные снегом палатки, готовит на всех воду и пищу, кормит, поит, лечит. А ещё затаскивает на седьмой километр к небу метеоавтомат весом в 35 кг, собрает его и приводит в действие.
К 3 сентября стало ясно, что экспедиция в целом терпит крах и Евгений выходит на последний рывок к вершине почти в одиночку, таща за собой очередную гирю с человеческим лицом – начальника экспедиции академика Горбунова. Это был личный секретарь Ленина, прожженный политик, наивно полагавший выжить в политмясорубке, рискуя жизнью на пике самого Сталина. День штурма истекал, и даже Евгений просто не успевал втащить обмороженного безумца на вершину. Но и в бреду горной болезни Горбунов заставляет альпиниста заранее написать записку, оставляемую на вершине, о совместном восхождении. 
Удар ветра опрокинул Евгения на твердый как фаянс снежный гребень, и он пополз, опасаясь, что следующий шквал сбросит его в пропасть. Когда удалось встать, Евгений воспарил над миром. Низкое солнце стояло под таким углом, что тень крошечного человечка распростерлась на сотни километров, накрыв собою площадь размером с некоторые государства. Пошевелив руками, Женя великодушно похлопал по зубчатым спинам высочайшие хребты Памира и принялся за работу. Нужно было натаскать плит для тура, успеть зарисовать кроки хребтов, долин, ледников, ухватить цепкой рукой художника небывалые образы.
Так было всегда. Раздвинув в очередной раз границы Человечества к небу, русский первопроходец Евгений Абалаков там за пределами жизни чертил, фотографировал, делал приборные замеры… Вершина была покорена, но Жене предстояло еще пять долгих суток сражаться за жизнь товарищей по восхождению, спуская их до лагеря 5600. Особенно трагичен был день, когда безпомощных полумертвецов выводил с того света к жизни слепой (снежная слепота, полученная при сборке метеостанции) спаситель…
Оживший в базовом долинном лагере Горбунов, любуясь мертвенно-бледными, окровавленными пальцами ног, бессвязно бормотал журналистам, жаждущим подробностей героической победы: «Когда -нибудь… но Абалаков!… Храбрость и спокойствие… Ему мы обязаны успехом и жизнью!»
Это было достижением мирового уровня. 
Вот как Абалаков описывал последние метры подъёма в своём дневнике (На высочайших вершинах Советского Союз. Е. Абалаков. Стр. 119.):
«Последний крутой тяжёлый кусочек преодолён. Справа гряда скалистых более пологих выходов. Первые плиты камней. Вершина!… Вот она! Не выдержал, от волнения и радости на четвереньках вполз и лёг на чудесные, чуть тепловатые и защищённые от холодного ветра плиты.
Первое – вытащил альтиметр. Стрелка прибора ушла на последние деления 7700 метров. Это приятно удивило. Если даже взять поправку (он показывал несколько более), то цифра всё же остаётся солидной, близкой к 7500. Температура по альтиметру минус 20 градусов. Это не точно. Он обычно не дотягивает. При сильном ветре морозит крепко. С моих усиков свисают две огромные сосульки. Борода тоже стала ледяной. Делаю схемы и зарисовки ледников, вершин и хребтов. 
Позже на страницах популярного журнала «На суше и на море» (По книге «Пик Сталина». Е. Белецкий. 1951. Стр.116-117.) он, вспоминая свои переживания, уже более подробнее отмечал:
«По вершинному, острому, как лезвие ножа, гребню, стараясь с наибольшей силой вонзать кошки и ледоруб и сохранить равновесие под ударами бокового ветра, поднимаюсь к последним скалам вершины. Странное чувство – опасение, что не дойдёшь, заставляет нарушать медленный ритм движения. Уже на четвереньках взбираюсь на скалистую вершинную площадку». 
Евгений Абалаков был первым советским альпинистом, перешагнувшим семитысячный высотный рубеж. Одновременно, это был пятый покорённый семитысячник в мире.
Продолжим воспоминания участника экспедиции:
«На полкилометра ниже в маленькой палатке, затерянной в фирнрвой пустыне, лежит Гетье. Надорванное сердце через силу гонит кровь по сосудам, безмерная слабость сковывает члены. Настроение полной примиренности с неизбежным давно охватило больного. Давно уже он уяснил себе невозможность спуска вниз, невозможность миновать ребро, по которому и в полном обладании своих сил удалось пройти с величайшим трудом. Мысли обращаются к судьбе других – товарищей, штурмующих вершину, близких, оставшихся в Москве.
Внизу, в лагере 4600, Гетье описал в своем дневнике эти часы ожидания:
«3 сентября 1933 года.
…Николай Петрович с Абалаковым ушли. Лежу один, постепенно теряю представление о времени. Перед уходом Н.П. оставил мне альпинистскую кухню со снегом и метой, но нет сил её зажечь. Знаю, что тогда опять начнётся рвота.
Думаю, что с их возвращением придётся делать попытку спускаться вниз. Совершенно себе не представляю, что буду делать. Сил нет перевернуться с боку на бок, а не то, чтобы идти. Наконец, даже если бы силой громадного напряжения удалось спуститься в лагерь 6400, дальнейший спуск по ребру по лестницам и верёвкам для меня невозможен. Лучше и не пытаться, – иначе стащишь ослабевших товарищей.
Для меня возможность гибели – не неожиданность. Я её учитывал с первого дня организации экспедиции. Жалко только Людмилу, она больна, и ей без меня будет плохо.
Погода прекрасная, ветра нет. Солнце начинает скрываться за горами. Появляется луна. Светло, как днём. Их слишком долго нет…
…От волнения моё состояние сильно ухудшается. Если они не вернутся, останусь тут. Без них и пытаться спускаться не буду…»
Ещё на километр ниже, в лагере 5900, у двух маленьких палаток на краю фирнового обрыва, стоит Цак. Он провёл здесь двое суток в полном одиночестве, дожидаясь носильщиков с продуктами, чтобы идти с ними наверх на помощь штурмовой группе. Напряженно наблюдает он в бинокль за лагерем 5600.
Здесь, в лагере 5600 кипит работа. Дудин и Гок Харлампиев добились согласия носильщиков идти на другой день в верхние лагери. Гок отбирает продукты, распределяет кладь. Доктор Маслов формирует походную аптечку. Дудин пишет подробные записки Цаку и нам в лагерь 4600.
Между тем Абалаков на северной стороне вершинного гребня находит выходы скал. Он складывает из камней небольшой тур и прячет в него консервную банку с запиской о восхождении. Затем он возвращается к середине вершинного гребня. Здесь он встречает Горбунова, пытающегося побелевшими от мороза пальцами фотографировать и определять по приборам точное расположение ближайших вершин. Абалаков вынимает походный альбом и делает спешные зарисовки.
В наступающей темноте альпинисты пускаются в обратный путь.
Блики лунного света лежали на фирновых полях, когда победители вершины вернулись в лагерь.
Гетье, считавший, что они заблудились или замерзли, услышал шуршание снега под окованными сталью шекельтонами и голос Горбунова:
– Вершина взята! Ноги целы!
Но когда сняли шекельтоны, оказалось, что у Горбунова пальцы ног жестоко отморожены. Абалаков несколько часов оттирал их снегом. Оттирания не помогли.
На другой день утром приступили к спуску. Для Гетье, пролежавшего четверо суток без еды, с тяжелым сердечным припадком, ослабевшего настолько, что он не мог пошевелиться, спуск, казалось, был невозможен. И, тем не менее, он спустился. Спустился благодаря изумительному инстинкту самосохранения, благодаря тысячелетиями выработанной способности человеческого организма приспособляться, бороться за существование.
«4 сентября.
…Нужно спускаться вниз. Каждый лишний час пребывания наверху уменьшает вероятность благополучного спуска Горбунова по ребру. Начинаю одеваться. Каждое движение дается с громадным трудом, но, к счастью, рвоты нет. Вылезаю из палатки и пытаюсь встать, но сейчас же сажусь, нет сил, голова настолько кружится, что с трудом сохраняю равновесие. Однако нужно идти. Беру рюкзак с спальным мешком и делаю несколько шагов. – Опять сажусь. Н.П. с Абалаковым пошли укреплять станцию. Пытаюсь идти один, но снег проваливается, и нет сил протаптывать дорогу. Сажусь и жду их возвращения. Наконец они приходят. Связываемся и начинаем спуск. Идти последним несколько легче, передние утаптывают снег. Через несколько десятков шагов прошу остановиться, сердце не справляется с работой. Н.П. бодрит и торопит. Я понимаю, что ему нужно как можно скорее спускаться из-за отмороженных ног. С громадным трудом встаю и продолжаю спуск. Иногда кажется, что сердце не выдержит».
Подошли к узкому фирновому гребню, в конце которого стояли палатки лагеря 6400. Гетье пошел первым. Шатаясь от слабости, балансировал он на снежном лезвии над пропастями. Следя за каждым его движением, шёл за ним Абалаков, готовый, в случае падения Гетье, спрыгнуть на противоположную сторону гребня.
Так можно было дойти до лагеря 6400. Но было неясно, что делать дальше. Спуск по скалистому ребру был неразрешимой задачей. Абалаков мог страховать на нем одного из своих больных товарищей, но не обоих сразу.
Но, подойдя к палаткам, увидели возле них людей. За полчаса до прихода штурмовиков в лагерь 6400 туда поднялись Цак, Нишан и Зекир с продовольствием и медикаментами. Помощь пришла вовремя, появилась надежда на благополучный спуск.
Следующий день пришлось провести в лагере 6400. Абалаков, бывший накануне в слишком светлых очках, ослеп.
6 сентября начали спуск по ребру. Горбунов шёл с Абалаковым, Гетье – с Цаком.
Много мужества и самоотверженности проявил Цак 30 августа, когда, стремясь возможно скорее оказать помощь верхней группе, он спустился по ребру в одиночку. Но теперь, связавшись верёвкой с шатающимся от слабости Гетье, готовым на каждом шагу сорваться в пропасть и стащить его вместе с собой, Цак показал подлинный героизм.
Гетье впоследствии записал об этом в своем дневнике;
«6/IX.
У Абалакова резь в глазах почти совсем прошла. Решаем начинать спуск. Одеваемся и вылезаем из палаток. Н.П. с Абалаковым идут впереди. Ждем с Цаком, когда они несколько спустятся, чтобы не сбросить на них камней, после чего сами начинаем спуск. Иду по узкому скалистому ребру, как пьяный. Голова кружится, ноги так слабы, что не держат. Вот уже шесть дней, как я совсем ничего не ем, а до этого четыре дня был на голодном пайке.
Смотрю вниз, на двухкилометровые пропасти. Полное безразличие – упаду или нет. Балансируя, начинаю спускаться. Руки с трудом удерживают верёвку, закрепленную на крюках. Антон (Цак) молодчина, спокоен и не торопит. Идти связанным с человеком в таком состоянии, как я, – это на грани самоубийства. Кричу ему, что страховать его не буду, так как при моем состоянии это безполезно, а я потеряю последние силы. Н.П. с Абалаковым идут также не быстрее нас. Ждём, когда они пройдут дальше. Цак даёт мне подержать свой ледоруб, я его кладу рядом, забываю о нём и при неосторожном движении сталкиваю вниз. Он делает несколько скачков по скалам и исчезает в бездне. Отдаю Цаку свой ледоруб. Положение наше сразу значительно ухудшается. Идти без ледоруба по скалам еще кое-как можно, но по ледяному склону и фирновым гребням до крайности трудно.
Начинаем спуск дальше. Оледеневшие склоны. Впиваюсь ногтями в старые ступени. Наконец, благополучно внизу. Дальше идут скалы – это легче. Дохожу до узкого снежного гребня. Он настолько узок, что ступни не помещаются на нём. Балансирую без ледоруба, как канатоходец. Упасть – это значит стащить Цака. Смотрю только на свои ноги, куда их ставить. Но и это препятствие пройдено. С помощью Цака спускаюсь по верёвочной лестнице. Остается немного до лагеря 5900. Еще усилие, и мы будем у цели. На последнем «жандарме» нас встречают носильщики. Наконец мы в лагере. Просто не верится, что мне, больному, удалось осилить этот спуск. Целиком обязан этим Цаку…»
Гущин и Шиянов отлеживались в палатке. Шиянов спал день и ночь. Гущина мучила рука. Она распухла чудовищно. Из раны шел желтый гной вперемежку с маленькими камешками. Ураим Керим с чайным отваром на глазах лежал в своем маленьком шустере. Зрение постепенно к нему возвращалось.
Приходилось удивляться здоровью и выносливости Гущина. Хотя больная рука не давала ему спать, он очень быстро оправлялся от пережитого. С каждым днём он все больше становился похожим на прежнего Гущина, веселого, толстолицего, с блестящими глазами, с стройным, не по годам молодым телом легкоатлета.
Маслаев по-прежнему неутомимо возился со своей радиостанцией. И хотя ему еще ни разу не удалось кого-нибудь «поймать», он несколько раз в день посылал в эфир мои сообщения о ходе штурма.
Вечером он провёл нам в палатки наушники. Лежа в спальных мешках, мы «ловили» Москву. Сквозь свист, треск и визг в эфире прорывались иногда отрывки концерта и фразы из речей.
На другой день утром я послал Абдурахмана на 5600 за доктором, прося его спуститься в ледниковый. Гущину становилось всё хуже, можно было опасаться осложнений.
В ожидании доктора мы отправились на наблюдательный пункт на скалы. Мы видели, как два человека спустились с третьего «жандарма» в лагерь 5900. Это, очевидно, вернулись носильщики, поднявшиеся накануне с Цаком в верхние лагери. Маслаев сменил нас на скалах. Мы спустились в лагерь. Вскоре с 5600 пришёл доктор. Он осунулся, похудел.
Он осмотрел раненую руку Гущина, удалил омертвевшие ткани и снова извлек из раны несколько мелких камешков.
К вечеру с 5600 спустились Абдурахман и Зекир. Зекир шёл, пошатываясь от усталости. Лицо его почернело, левая щека при падении была поранена о камни. Но он радостно и победно улыбался, протягивая мне маленький клочок бумаги. Это была записка Цака Дудину. Она начиналась словами:
«Только мы поднялись на 6400, как туда спустились Николай Петрович, Гетье и Абалаков. Станция поставлена, вершина взята».
С странным чувством смотрел я на этот серый клочок бумаги, положивший конец всем нашим тревогам и опасениям, возвестивший славную победу.
Восхождение было окончено, оставалось возвращение назад. Нам предстоял трудный путь по ледникам, через реки, по Алайской долине, И все же казалось, что экспедиция была окончена.
Победа далась не легко. Цак сообщал, что Абалаков заболел ледниковой слепотой, у Гетье нелады с сердцем, у Николая Петровича обморожены пальцы на руках и ногах. Поэтому спуститься они сумеют только завтра.
Но всё это не пугало: люди были живы, и это было главное. Ведь в последние дни каждый из нас в глубине души опасался их гибели.
Хотелось получить ответ на десятки вопросов, узнать поскорее подробности восхождения: все ли трое достигли вершины, в каком месте поставлена станция.
Мы начали готовиться к их встрече. Надо было прежде всего позаботиться о хорошем питании для них. Я послал Зекира в подгорный лагерь, где находился наш караван, наказав ему прислать на другой день с одним из караванщиков киичьего мяса. Остальной караван должен был придти в ледниковый лагерь 7-го.
6-го с утра доктор, Маслаев и все носильщики стали собираться на 5600 навстречу победителям вершины. Надо было помочь им при спуске и принести вниз оборудование лагерей 5900 и 5600. Маслаев захватил с собой метеорологический самописец, который решено было установить на “5600”. Елдаш и я остались в ледниковом, чтобы приготовить всё для встречи победителей. Наши «инвалиды» – Шиянов и Гущин – также не покинули своих палаток.
К вечеру мы увидели, как носильщики поднялись по ребру в лагерь 5900. Позже на снежнике между четвёртым и третьим «жандармом» показалась первая двойка, медленно спускавшаяся вниз. Из 5900 ей навстречу вышли носильщики. Уже стало темнеть, когда вторая двойка штурмовиков начала спуск по снежнику к лагерю 5900.
В ночь из подгорного приехал караванщик Талубхан с киикчиной.
7-го с утра мы начали готовиться к встрече. После десятидневной голодовки альпинисты верхней группы должны были найти в ледниковом хороший обед. Мы с Елдашом варили, жарили, пекли.
Около часа дня альпинисты начали спуск из лагеря 5900 к лагерю 5600. В ледниковом их можно было ждать к вечеру.
Уже начинает темнеть, когда из-за поворота на леднике показываются черные фигурки Дудина, Гока, Маслаева, доктора и носильщиков. Они идут тремя группами. Последняя группа движется очень медленно. Никак не удается разглядеть в бинокль, сколько в ней человек – трое или четверо.
Первым на морене показывается Абалаков. В походке этого железного сибиряка нет и следа утомления. Он идет, как всегда – скоро и споро, слегка переваливаясь с ноги на ногу, словно таёжный медвежонок. Только кожа на скулах потемнела от мороза и шторма.
Через полчаса приходит с носильщиками Николай Петрович. Ему больно ступать отмороженными ногами, вокруг глаз легли синяки усталости, но идёт он бодро. Он добирается до своей палатки и ложится. Мы снимаем с ног его башмаки: холодные, безжизненные пальцы забинтованы, бинты окровавлены.
Он сообщает первые подробности. Он достиг середины вершинного гребня, до его высшей южной точки дошел только Абалаков.
Потом я иду с Абдурахманом и Ураимом Керимом навстречу Гетье. Уже темно. Несмотря на это, Абдурахман с поразительной уверенностью находит дорогу в сераках. Мы встречаем, Маслаева, который установил на площадке у лагеря 5600 свой метеорологический самописец. Гетье, Дудина, Гока и доктора мы находим в конце сераков, перед выходом на ледник. Гок и доктор ведут Гетье под руки. Поэтому-то мы и не могли определить в бинокль численность последней группы.
Мы идем к лагерю. Доводим Гетье до его палатки, раздеваем его и укладываем в спальный мешок.
7 сентября верхняя группа вернулась в ледниковый лагерь.
Итак, восхождение окончено. Мы уходим, покидаем место, где прожили месяц, где испытали величайшие тревоги и величайшую радость.
Мы укладываем вещи, свертываем палатки. Маленький Дудин стоит в середине лагеря и распоряжается вьючкой лошадей. Маслаев терпеливо высекает на большом камне две надписи. Одна обнесена траурной каймой. Она говорит о неизбежных жертвах рудной борьбы:
При подготовительной работе трагически
погибли:
альпинист Н. А. Николаев 33 лет
и носильщик Джамбай Ирале 20 лет
Другая говорит о великолепной победе советских альпинистов. Под гербом Республики советов высечены слова:
Высочайшая вершина СССР –
пик Сталина высотой 7 495 м.
взята 3/IX 1933 г.
Доктор Маслов осматривает больных. Пальцы на ногах Горбунова по-прежнему безжизненно холодные. Маслов впервые упоминает слово «ампутация». Гетье очень слаб. Сердце расширено, работает с перебоями. Рука Гущина гноится, опухоль не спадает. При перевязке он корчится от боли. Абалакова
 нет. Этот «львёнок пика Сталина», как его называл  Горбунов, этот «человек-машина», как характеризовал его Гетье, вернувшись вчера вечером в лагерь после шестнадцатидневного восхождения, сегодня с утра решил «сбегать на соседний хребтик», чтобы сделать оттуда кое-какие наброски. «Хребтик» этот высился над ледником Сталина 800 метров отвесной скалы.
Наконец караван готов. Горбунов надевает валенки. Для него и для Гетье оставлены под верх две лошади. Мы помогаем нашим больным взобраться на седла и трогаемся в путь. Мы идём очень медленно. Лошади изнурены беспрерывной двухмесячной работой, ноги их сбиты в кровь и изранены острыми камнями. Они часто спотыкаются и падают. Мы помогаем им, тащим их вперёд по серакам и морене.
Пересекаем ледник Сталина и выходим на его высокий правый борт. Здесь мы останавливаемся и оборачиваемся назад. Мы стараемся в последний раз запечатлеть в памяти величественное сборище горных вершин, скал и ледников, среди которых прожили целый месяц.
Широкоплечий и мощный, на голову выше всех своих соседей, стоит, сверкая фирном своих граней, чернея вертикальной полосой восточного ребра, побежденный нами гигант – пик Сталина. Крутая стена, покрытая снежными сбросами, исчерченная следами лавин, соединяет его с белоснежной пирамидой пика Молотова. Справа высится стройный конус пика Орджоникидзе.
За последнее время пустынное величие этого сурового пейзажа нас угнетало. Сколько раз мы вспоминали цветущие альпийские луга и густые леса Кавказа, пенистую голубизну его бурливых потоков. Но теперь мы вновь поддаемся очарованию этой мёртвой страны скал и льда.
Караван медленно движется по зигзагам тропы, и гиганты горного царства проходят мимо нас в обратном порядке. Остаётся позади сахарная голова пика Орджоникидзе, чёрный скалистый отвес пика Ворошилова, широкая, сложенная из розового камня громада пика Реввоенсовета.
В прорыве хребта между пиками Ворошилова и Реввоенсовета высится скала. Её верхушка в точности повторяет контуры памятника Гоголю на Арбатской площади в Москве. Скала носит название «Гоголь на Памире».
К вечеру мы выходим на Бивачный. Нам предстоит пересечь его.
Караван идёт все медленнее, лошади выбиваются из сил. На опасных местах, когда тропа вьётся по краю трещин, Горбунов с нашей помощью слезает с седла и, осторожно ступая на пятки, идёт за лошадью. Гетье слишком слаб, чтобы передвигаться пешком. Со стоическим спокойствием едет он на шатающейся от усталости лошади вдоль трещин и провалов. Исхудалый, с ввалившимися щеками, он напоминает Дон-Кихота на Россинанте. И когда его конь срывается в узкую трещину, он всё так же спокойно раздвигает ноги, упирается ими в края трещины и присаживается на камни, пока его лошадь вытаскивают на верёвках.
Надвигается ночь. Абалаков, Гок Харлампиев и я покидаем караван и уходим вперёд. Мы прокладываем себе путь в полной темноте сквозь хаос ледяных бугров. Мы должны выйти к определенному месту, где в высоком валу боковой морены имеется проход. Иначе придётся перелезать через вал. Гок каким-то непонятным чутьём выводит нас к проходу, и через четверть часа мы лежим на кошмах у костра в подгорном лагере. К полдню до лагеря добираются Горбунов, Гетье и Маслов. Отряд остается в подгорном на дневку.
Горбунов составляет текст телеграмм в Москву, текст рапорта партии и правительству о выполнении 29-м отрядом труднейшего задания, о победе, одержанной советской наукой и альпинизмом.
«Москва, Кремль, товарищу Сталину. С радостью сообщаем Вам, что впервые исследованная нами в прошлом году высочайшая вершина СССР, названная Вашим именем, именем любимого вождя мирового пролетариата, взята 3/IX нашей штурмовой группой… На пике установлены две научные метеорологические станции. Группа шлёт Вам пламенный привет. Горбунов».
Обратите внимание на то, что в телеграмме этого пройдохи Горбунова нет фамилии покорителя вершины Евгения Абалакова.
В годы войны по поручению Сталина Евгений Михайлович занимался подготовкой командного состава альпийских частей Закавказского фронта. На Кавказе альпинистам пришлось действовать ещё до начала боёв. В августе 1942 г. фашистское командование бросило на фронт специально подготовленные к войне в горах дивизии «Эдельвейс» и горноегерские, чтобы с ходу овладеть перевалами Главного Кавказского хребта и выйти в Закавказье. Над населением Северного Кавказа нависла угроза фашистской неволи. Особенно остро вставала она перед жителями Баксанского ущелья. Здесь были крупные селения и промышленные предприятия — Баксангэс и Тырныаузский молибденовый комбинат.
Органы Советской власти и военное командование решили эвакуировать через перевалы на юг жителей района и готовую продукцию комбината. Предстояло переправить на юг через перевал Бечо более 1300 женщин, детей и стариков. Практическое руководство эвакуацией было поручено альпинистам Г. Одноблюдову, Алексею Малеинову, Н. Моренцу, В. Кухтину, А. Сидоренко и Т. Двалишвили.
В сентябре этот перевал не просто перейти даже опытным горным туристам и альпинистам. А тут шла большая масса людей, совершенно не приспособленных к подобным переходам, не представляющих, с какими трудностями им придется столкнуться.
Переход начали отрядами по 100—120 человек. Каждый отряд сопровождали два альпиниста. Труден был путь. Ребятишки выбивались из сил. Женщины и старики нередко падали от усталости. Альпинисты подбадривали людей, поднимали ослабевших, переносили детей на наиболее сложных участках, поддерживали под руки женщин, помогали старикам. Переведя людей через перевал и достигнув зелёной поляны Квиш, альпинисты возвращались за следующими отрядами. Так были спасены от фашистского рабства более 1300 человек.
Пришлось альпинистам отстаивать от врага и родные горы.
В книге «Битва за Кавказ» маршал Советского Союза А. А. Гречко писал, что Ставка неоднократно напоминала командованию фронта:
«Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет, действуя как крупными силами, так и отдельными группами… 
Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непреодолимой преградой для противника. Надо крепко запомнить всем, что непроходимым является только тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается».
Направление удара на Кавказ Гитлером было выбрано прежде всего для того, чтобы перекрыть снабжение СССР нефтью. А с мистической точки зрения Эльбрус – это место успокоения душ нордических героев. Установление немцами флага на Эльбрусе являлось призывом к этим героям о помощи в победе.
Для защиты кавказских перевалов от возможного проникновения немцев были созданы специальные отряды альпинистов. На фронте обороны Главного Кавказского хребта они провели немало операций по разведке, выходам в тыл противника для захвата «языков», разгрома штабов и тыловых учреждений. Вместе с другими подразделениями они наглухо закрыли перевалы в центральной части Главного хребта.
Суровой зимой 1942/43 г. альпинисты — участники обороны Кавказа помогли нашим войскам сбить упорно оборонявшегося врага с «Приюта Одиннадцати», служившего гитлеровцам ключевой точкой, господствовавшей над верховьями ущелий Баксана и Кубани. Пользуясь этой позицией, фашисты отбили две атаки советских войск. Третьего удара, при котором три отряда альпинистов зашли им в тыл, гитлеровцы не выдержали и начали поспешный отход от Главного хребта.
 
Нам в боях родными стали горы
Не страшны бураны и пурга.
Дан приказ, недолги были сборы
На разведку в логово врага.
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага.
Помнишь ту гранату и записку в ней
Под скалистым гребнем для грядущих дней.
На костре в дыму трещали ветки,
В котелке дымился крепкий чай.
Ты пришёл усталый из разведки,
Много пил и столько же молчал.
Синими замёрзшими руками
Протирал вспотевший автомат,
И о чём-то думал временами,
Головой откинувшись назад.
Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,
Помнишь, как кричали нам в лицо враги,
Как загрохотал твой грозный автомат,
Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд.
Там, где днем и ночью крутят шквалы,
Где вершины грозные в снегу,
Мы закрыли прочно перевалы
И ни шагу не дали врагу.
День придёт – решительным ударом,
В бой пойдет народ в последний раз,
И тогда он скажет, что недаром
Мы стояли насмерть за Кавказ.
Вспомни, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Кости на Бассе, могилы под Ужбой,
Вспомни, товарищ, вспомни, дорогой.

С этого боевого эпизода началось освобождение всего Северного Кавказа. Считая Кавказ уже завоеванным, фашистское командование еще 21 августа 1942 г. провело операцию по восхождению на Эльбрус из ущелья Уллукам. На обеих вершинах Эльбруса были установлены флаги со свастикой. Геббельсовская пропаганда разрекламировала это событие как подвиг. «Покоренный Эльбрус венчает конец павшего Кавказа», — писали берлинские газеты.
Уже в феврале 1943 г., сразу после изгнания гитлеровцев, командование Закавказского фронта направило на Эльбрус альпинистов снять фашистские штандарты и установить советские красные флаги. Это произошло 13 и 17 февраля. Свои восхождения альпинисты посвятили 25-й годовщине советских Вооруженных Сил и освобождению Кавказа от гитлеровских захватчиков. 
Защитник Отечества, Евгений Абалаков, уже заслуженный мастер альпинизма и заслуженный мастер спорта СССР, добровольцем прошел всю войну в составе бригады особого назначения (ОМСБОНа), а с 1943 по 1945 гг. являлся начальником кафедры подготовки командного состава альпийских частей Закавказского фронта. Ещё в 1942 г. им выполнялись отдельные восхождения на Тянь-Шане. Продолжались они там и в 1943 г., совершаемые в тренировочном порядке инструкторами восстанавливаемых Абалаковым школ. В том же 1943 г. было проведено восхождение на обе вершины Эльбруса, а также спортивное восхождение грузинских альпинистов на южную Ушбу, посвященное 20-летию советского альпинизма и освобождению Кавказа от гитлеровских захватчиков. 
Группа армейских спортсменов в составе М. Ануфрикова, Е. Абалакова и В. Коломенского впервые прошла траверс подковообразного гребня Джугутурлючат с пятью основными скальными вершинами, точно средневековые башни поднимающимися над Главным Кавказским хребтом. Восходители шли в октябре, в обстановке неустойчивой погоды. Над вершинами ревели ураганные порывы ветра, зло секла лица пурга, гремели лавины и камнепады. Давало себя знать и отсутствие специальной тренированности. Траверс длился семь дней. Острые гребни и скальные стенки, кулуары и камины, карнизы и «жандармы» брались восходителями «с боя». И этот бой спортсмены выиграли.
В послевоенную жизнь страны Евгений Абалаков пришёл уже значительно обогащённым всесторонним военным и организационным опытом, способным возглавить и осуществить любую сложнейшую экспедицию в высокогорные районы страны и зарубежья. 
В 1945 г. состоялась первая послевоенная экспедиция, организованная Всесоюзным комитетом по делам физкультуры и спорта и спортивным обществом «Наука» с целью изучения района Чаткальского хребта (Тянь-Шань) и восхождения на отдельные его вершины. Была покорена вершина Байга и выполнен траверс вершин массива Белая Шапка.
В это же время на Памире экспедиция киргизских альпинистов и военных топографов исследовала район Музкола и озера Каракуль.
Неутомимый Алёша Джапаридзе вновь собрался на траверс Ушбы. Учитывая опыт 1943 г., когда поздний выход поставил команду в тяжёлое положение, начало траверса он наметил на август. Однако подготовка к выезду затянулась. Трое спортсменов (А. Джапаридзе, К. Ониани, Н. Мухин) только 25 сентября подошли к подножию Ушбы. Погода и на этот раз не благоприятствовала восхождению: облачность, снегопады.
Наблюдатели лишь на короткое время видели восходителей 3 октября. Затем Ушба вновь скрылась в непроглядной пурге. Только при кратком прояснении 12 октября участники траверса были замечены на спуске северной вершины к седловине. Непогода бушевала до 19 октября. Все те дни спасатели пытались сквозь пургу, нередко по пояс в снегу, пробиться навстречу группе Джапаридзе. Лишь 27 октября их передовая четверка (Е. Абалаков, Н. Гусак, Б. Хергиани и Г. Зуребиани) приблизились к седловине. На подходе к ней они обнаружили забитый крюк со свежей верёвочной петлёй. Никаких других следов не было найдено. По-видимому, группу А. Джапаридзе сорвало лавиной. При продолжении поисков группой И. Марра в следующем году это предположение подтвердилось: на крутом фирновом склоне ниже седловины, выше бергшрунда, обнаружили нижнюю часть палатки (верхняя была сорвана лавиной) группы Джапаридзе.
В статье из первого новогоднего выпуска, за 1946 год, журнала «Смена», под заголовком «К вершинам идут победители» Евгений Абалаков пишет о подготовке им воинов-альпинистов страны к новым достижениям отечественного горного спорта. 
«В будущем году на пик Победы – самый северный семитысячник планеты, взойдут воины-победители; а дальше – Гималаи и знаменитая вершина Каракорума – К2, самая высокая после Эвереста. Экспедиции нескольких государств придут решать давнишний спор: чья же нация достигнет первой в мире этой восьмитысячной вершины?! Одна из экспедиций – советская… 
И так будет!» 
Борис Любимов пишет о Евгении Абалакове в 28 номере журнала «Огонёк» за 1946 год, – «Сейчас он готовится к восхождению на пик Победы (7434 м), никем ещё не покоренный. Его взоры устремлены в Гималаи, на Эверест – самую высокую вершину мира – 8848 м. Несколько раз ее штурмовали англичане, но никому из них не удалось её победить. И кто знает: может быть Евгению Абалакову – советскому спортсмену – суждено первым достичь самой высокой точки земного шара!»
В документе географического общества АН СССР № 7748 от 07.07.1948 г. за подписью Героя Советского Союза контр-адмирала И.Д. Папанина отмечено, что «взойти и исследовать высочайшую вершину мира Эверест, на которую еще не вступала нога человека, по силам было только Евгению Абалакову…»
Однако судьба распорядилась по иному. Абалаков был остановлен уже на подступах к пику Победы по англо масонской злой воле. 
В ночь с 23 на 24 марта 1948 года, за полтора месяца до выезда подготовленной им экспедиции на Тянь-Шань, в одной из московских квартир, занимаемой семьей врача и альпиниста Г.П. Беликова, в итоге разыгравшейся драмы погибли два офицера-фронтовика, близкие друзья по Закавказскому фронту Е.М. Абалаков и Ю.А. Арцишевский. 
В день своей гибели 23 марта 1948 года с трибуны географического съезда Женя сообщил, что через 2 месяца будет покорён самый северный семитысячник планеты пик Победы 7439 м, покорён солдатами – победителями под его руководством. А в 1949 г. ведомые им военные альпинисты СССР вступят в борьбу за рубеж 8000 м, в борьбу за высочайшие К-2 и Эверест. 
Очередное собрание столичных альпинистов затянулось допоздна. Это и понятно: Евгений Абалаков с единомышленниками обсуждали детали предстоящей экспедиции. Накануне к Абалакову приехал из Тбилиси майор Юрий Арцишевский, с которым он был дружен ещё с войны: оба преподавали в школе по подготовке офицеров горных частей. 
Как рассказывали друзья Абалакова, они компанией дошли до метро. По дороге Арцишевский уговаривал Евгения заглянуть в гости к врачу Беликову, мастеру спорта по альпинизму, попробовать привезённого вина. Абалаков отнекивался, но, в конце концов, согласился. Больше этих двоих живыми не видел никто. Исключая разве что супругов Беликовых. 
Супруги Беликовы утверждали, что нашли Абалакова и Арцишевского в ванной комнате своей квартиры. Оба были мертвы. Дверь пришлось взломать, так как она была закрыта изнутри. По позам мертвецов и следам в ванной можно было заключить, что они до последнего вздоха боролись за жизнь. Причина смерти – отравление газом от неисправной колонки. 
По свидетельству очевидцев первых утренних часов после разыгравшейся трагедии кругом видны были следы борьбы и насилия. Врачи Беликовы при этом заявляли, что ничего не слышали и обнаружили тела погибших лишь под утро, пытаясь самостоятельно привести их в сознание. Скорая помощь, вызванная соседями, прибыла тогда, когда приводить в сознание было уже некого. 
Сфабрикованный медицинский диагноз заключения о смерти – «отравление обоих угарным газом от неисправной газовой колонки» – не соответствует характеру последствий газового отравления. 
Из воспоминаний вдовы первопроходца А.Н. Абалаковой: 
«Первыми же словами брата Евгения, – Виталия Абалакова, побывавшего утром 24 марта на месте трагедии, была фраза: «Концы с концами не сходятся». При этом, несомненно, имелась в виду уже в первые же часы усиленно распространявшаяся версия отравления обоих угарным газом, на что действительный член Академии медицинских наук, Лауреат Ленинской и государственных премий, профессор А.А. Летавет заявил: «Газ не выбирает: или все жильцы квартиры должны были погибнуть, или все остаться живы!» 
Ответственный работник ЦК тех лет И.Н. Шлягин в доверительной беседе сообщил А.Н. Абалаковой: 
«Это происки наших врагов. Его убрали и концы в воду!» 
Уникальное сердце Е. Абалакова, физические данные которого оценивались специалистами как эталон данных спортсмена, после вскрытия было отправлено в экспозицию 1-го медицинского института. 
Что предшествовало трагедии? Как они оказались в ванной? Почему двое мужчин в расцвете сил не смогли из неё выбраться? Откуда взялся газ при том, что колонка работала абсолютно нормально? Почему хозяева квартиры долго не звали никого на помощь и только под утро соседи вызвали «скорую»? И, наконец, последний вопрос: почему компетентные органы не провели расследования этих загадочных смертей, ограничившись констатацией несчастного якобы случая?
Ответов нет. Хотя вопросы эти напрашивались сами собой. Равно как напрашивается и вывод: английским масонским организаторам было на руку замолчать эту историю, не дать ей официального хода и оградить от гласности.
Родственникам Евгения Абалакова стало известно о его смерти лишь на следующий день. Хотя ещё утром по зарубежному радио промелькнуло сообщение: «Россия при таинственных обстоятельствах потеряла своего лучшего горовосходителя».
Вдова погибшего альпиниста, Анна Николаевна, не раз наведывалась на Лубянку. Там ей обещали заняться делом мужа, но шло время, а ничего нового ей не сообщали. Подобные попытки предпринимали и родственники Арцишевского. И столь же безрезультатно.
– Смерть отца далеко не случайна, – убежден Алексей Абалаков, тоже скульптор, много сделавший для того, чтобы сохранить творческое наследие отца и добрую о нём память.
 – Создается впечатление, что братья Абалаковы давно были под прицелом. В 1937 году по обвинению в шпионаже (?!) упекли в тюрьму старшего. Виталий несколько лет просидел на Лубянке, вынес все пытки, но не сдался и был выпущен. Однако этот горький опыт на всю жизнь отбил у него охоту связываться с органами: когда погиб отец, дядя ничего не предпринял, чтобы прояснить эту тайну. Возможно, были обиженные на отца за то, что он не включил их в состав экспедиции, которой предстоял штурм пика Победы. Его смерть была равносильна срыву, экспедиции, что и произошло. Лишь восемь лет спустя пик был покорен другой группой во главе с Виталием Абалаковым…
Нет никаких сомнений, что Россия глобально опередила бы любимых местными масонами роскошных французов, пылких италийцев, настырных британцев. И на восьмом километре к небу и на вершине мира первым должен был быть столбист Женя Абалаков, олицетворяющий Россию – победительницу.
Высотный альпинизм в ту эпоху был частью высокой политики, как позднее стали космические достижения. Страны, исповедующие альпинизм, ревниво следили и прекрасно знали о достижениях и высотных лидерах конкурентов. Недаром едва ли не первым откликом на смерть Е.М.Абалакова было сообщение БИ-БИ-СИ: «Россия при таинственных обстоятельствах потеряла своего лучшего восходителя и исследователя гор Евгения Абалакова».
Если исходить из закона криминалистики: «Кому это выгодно кому это надо??», то наиболее заинтересованы были остановить победную поступь сибиряка политики Великобритании, претендующие на приоритет в полярных и высотных исследованиях. История знает о целой системе противодействий представителям Русского Географического Общества британскими спецслужбами в странах Средней и Центральной Азии. Доходило и до прямых убийств на территории России, например отравление диоксином Н.М. Пржевальского.
Не секрет, что за спиной Сталина шла возня противодействующих группировок, где были и английские агенты влияния. К таким еще со времен 26-и бакинских комиссаров относился и всесильный Л.П.Берия. В стране кое-что происходило без ведома Иосифа Виссарионовича, но вряд ли без ведома Лаврентия.
Весьма показательны в этой связи и первые известия о трагедии в центральных московских газетах: в «Известиях» за 28.03.48, в «Труде» за 27.03.48, в «Советском спорте» за 27.03.48 и других изданиях, где угодливыми информационными службами тут же подхватывается и тиражируется на всю страну версия о «нелепом случае», «безвременной смерти» и «преждевременной кончине» Е. Абалакова, ни словом не упоминая о второй жертве этой трагедии – Ю.А. Арцишевском, что очень удобно для подкрепления версии о нелепом, несчастном случае всего с одним человеком. А Арцишевский – это, по мнению некоторых услужливых деятелей на подхвате – личность мало кому известная, и гибель его никого особо не заинтересовала. 
Несколько слов об Арцишевском. Юрий Анатольевич Арцишевский был достаточно известен в военных и спортивных кругах. Мастер спорта по альпинизму, инженер-путеец, закончивший войну в звании майора частей Закавказского фронта, он был в дружеских отношениях с Абалаковым, о чем свидетельствует памятная надпись, сделанная рукой на семейной фотографии от 01.04.46 г., присланной из Тбилиси. «Женя, семья тебе дарит на память (имеется в виду фотография). Помни всегда, дом этой семьи всегда твой дом! Юрий, Маша и сын Юрик». 
О дружеских отношениях между ними говорит и скульптурный портрет Ю. Арцишевского, выполненный Абалаковым в дни войны… 
После таинственной и, как сейчас уже известно, насильственной смерти Евгения Абалакова в 1948 году перед восхождением на пик Победы, семья – жена Анна Николаевна и сын -пытались узнать истинную причину трагедии, за что подвергались давлению МГБ.
Ровно через два десятка лет всё повторилось почти с пунктуальной точностью при внезапном исчезновении Ю.А.Гагарина после падения учебно – боевого истребителя под Новосёлово…
Братьев Абалаковых знают все туристы и альпинисты мира: они создавали снаряжение, необходимое в горах. Например, знаменитые абалаковские рюкзак и карабин. 
Однако до сих пор, кроме крошечной улицы братьев Абалаковых, в Красноярске это имя никак не звучало.
Виталий Абалаков – творец современного альпинизма, мастер высот и запредельной сложности стоял у истоков промышленного и военного альпинизма. 
Железная рука Евгения разметала штрихи и краски картин и акварелей, сравнимых по знанию души гор лишь с творениями Николая Рериха и Рокуэла Кента. Его скульптуры, поющие молодость, взлёт и стойкость России, перекликаются с гениальными полотнами земляка Василия Сурикова. А ведь это всё было собственно прелюдия, начало…
В 1953 г. английская военная экспедиция под руководством полковника Канта дотронулась до вершины Эвереста. Какое значение имело это событие, напоминает многолетняя склока в мировых средствах массовой информации: кто же первый ступил на вершину – сэр Пчеловод из Новой Зеландии или безродный пастух, шерпа-монголоид, тигр снегов.
В 1963 году, на закате хрущевской оттепели, впервые увидела свет книга Евгения Абалакова «На высочайших вершинах Советского Союза». К тому времени ее автора уже 18 лет как не было в живых. Этим обстоятельством и объясняется тот факт, что название книги не полностью отвечало действительности: на самой высокой вершине СССР – пике Победы – он побывать не успел. 
История покорения пика Победы связана со многими трагическими событиями, произошедшими на склонах этого самого северного семитысячника мира. В общей сложности, на его заледенелых камнях за 60 лет штурма погибло более семидесяти горовосходителей. Несмотря на прекрасное снаряжение, отличную подготовку – эта вершина и по сей день остается самым грозным семитысячником планеты.
1932 – впервые ее увидела группа географа М. Демченко, исследовавшая верховья ледника Южный Инылчек. Но, увлеченные «белыми пятнами» Тянь-Шаня, они не обратили внимание на столь грандиозный объект.
1936 – с вершины Хан-Тенгри пик Победы увидел Е. Абалаков со своей группой, но «завязанные» проблемой спуска с вершины, они тоже не обратили достойного внимания на него.
1937 – экспедиция врача, академика А. Летавета, работавшая в хребте Куйлю, с пика Карпинского увидела справа от Хан-Тенгри громадную снежно-ледовую вершину, по высоте превышающую семь тысяч метров. В том же году ее заметила группа И. Черепова, восходившая на пик Конституции (район Куйлю).
1938 – начало штурма вершины. Экспедиция А. Летавета работает на леднике Южный Инылчек, имея целью покорение этой громадной вершины. Из лагеря на леднике Звездочка на штурм безымянной вершины вышло 10 человек под руководством Августа Андреевича Летавета (признанного за это восхождение Заслуженным мастером спорта только в 1946 г.). Но, один из участников (Мухин А.) получил серьезную травму лица и Летавет был вынужден начать срочный спуск вниз и транспортировать пострадавшего (до Майда-Адыра, 75 км!). Штурм продолжили трое человек: Леонид Гутман (старший тренер экспедиции, капитан команды), Евгений Иванов (в будущем «Снежный барс») и Александр Сидоренко – все из Москвы. На одиннадцатый день пути в густом тумане по чрезвычайно опасному северному склону, они вышли на вершину. Вокруг все было затянуто облаками. От вершины, на которой стояли альпинисты, на запад отходил снежный гребень. Сначала он понижался а затем несколько повышался и скрывался в облаках. Полагая, что они взошли не на вершину, а на одно из поднятий ее гребня, восходители не поверили показаниям старенького альтиметра, который был у них, и скорректировали высоту достигнутой точки в 6930 м. Считая это промежуточной вершиной, они назвали ее пиком 20-летия ВЛКСМ.
1943 – в районе ледника Южный Иныльчек работает большая группа военных топографов под руководством П. Рапасова. При камеральной обработке в марте 1944 года на карте появилась отметка 7439 метров, которую они первоначально назвали пиком Военных топографов.
1946 – в честь победы в Великой Отечественной войне – эту вершину назвали пиком Победы.
1949 – экспедиция казахских альпинистов Е. Колокольникова предпринимает попытку восхождения по северному склону. Достигнута высота лишь 5700 метров.
1952-1953 – разведку Восточного гребня на пик Победы предпринимает экспедиция Советской Армии, под руководством А. Рацека, считавшего, что это самый безопасный путь на вершину.
1955 – кошмарный сезон на Победе. Сразу две экспедиции штурмуют вершину. С Востока – альпинистская экспедиция Казахстана, под руководством В. Шипилова, с Севера – сборная команда Туркестанского военного округа (ТУРКВО) под руководством А. Рацека. Спешка, незнание законов высокогорной адаптации привели к жестокой трагедии спортсменов Казахстана. Эта авария широко освещалась в печати. Из 12 человек в последнем лагере на 6900 уцелел чудом провалившийся на леднике Звездочка в трещину Урал Усенов (будущий восходитель на Победу 1956 года). Все остальные погибли от безволия руководителя штурма, собственной слабости, переохлаждения или сорвавшись на ледовых склонах без кошек. 
Из-за крайнего истощения и усталости в спасательных работах не могла принять участия команда ТУРКВО, и на помощь прилетела сборная спасателей ВЦСПС под руководством К. Кузьмина. Они поднялись в лагерь 6900, но из 11 горовосходителей – 9 так и не были найдены.
1956 – во всеоружии штурмует Победу экспедиция под руководством Виталия Абалакова. В глубокой осаде с севера был покорен пик Победы. Два ленинградца стояли на грозной вершине – Петр Буданов и Константин Клецко. 
Вершина пика Победы являлась не острым пиком, а трехкилометровым гребнем с незначительными понижениями. Группа Л. Гутмана поднялась на самую восточную часть гребня, а группа Виталия Абалакова — на его центральную часть. Президиумом секции альпинизма было установлено, что группа Л. Гутмана совершила первовосхождение на этот семитысячник, а группа В. Абалакова первой прошла путь на центральную часть вершинного гребня.
1958 – новый этап покорения пика Победы. Экспедиция московского «Буревестника» достигает вершины по Восточному гребню. Семь человек взошли на главную вершину, а 44 человека – на Восточную вершину (7040 м).
1960 – новая большая трагедия на пике Победы. Экспедиция ВЦСПС под руководством К. Кузьмина выходит на штурм вершины по Северному склону (и вторая цель – снять трех погибших узбекских восходителей 1959 г.). Грандиозная лавина сметает 20 восходителей в районе 5400. Погибает 10 человек, вершина еще раз проявила свой жестокий нрав.
1961 – снова трагедия! Грузинские альпинисты под руководством Д. Медэмариашвили проложили новый маршрут на п. Победы через пик 6918 На спуске погибают трое, последний К. Кузьмин спускается в одиночку.
1967 – уже 29 погибших и 26 взошедших на вершину. Команда Челябинска под руководством В. Рязанова (в составе – ленинградец Г. Корепанов) проходят легендарный траверс пика Победы с Запада на Восток. Преодолён своеобразный психологический барьер (траверс с запада на восток ко всем прочим трудностям усугублялся еще жесточайшим встречным ветром и специалисты той поры считали данный маршрут практически непроходимым).
Нельзя не сказать и о трагической странице истории советского альпинизма, связанной с пиком Сталина.

Желающий чести напьётся печали.
Желающий власти напьётся вдвойне.
Вершины нещадно в снегах погребали
Идущих любою тропой к вышине.

Путь к вершине пика был чрезвычайно сложен, и потому в 1937 году, (после успешного восхождения на неё Абалакова в 1933г.) для подготовки его были выделены опытные альпинисты во главе с О. Аристовым. Все участники штурма достаточно уверенно достигли фирнового плато под вершинным гребнем, где непогода заставила их отсиживаться в палатках. Используя короткие промежутки её улучшения, восходители добрались до высоты 7000 м. Здесь снова пришлось двое суток провести в палатках под свист неумолкающей пурги. Когда непогода стихла, на штурм вершинной пирамиды вышли Л. Бархаш, Е. Белецкий, О. Аристов, В. Киркоров, Н. Гусак, И. Федорков. Подъём на северо-восточный гребень шёл напряженно. Сказывалось долгое лежание в палатках, давала себя чувствовать и высота. К тому же было холодно, основательно мешал сильный ветер.
Вот и крутой гребень, выводящий на вершину. Движение по нему проходило медленно. О. Аристов, опасаясь обморожения ног, закутал их так, что кошки подвязать оказалось невозможным. Поднимаясь по вершинному гребню, он несколько раз поскальзывался, но связаться отказался. При очередном срыве Аристов не успел задержаться и начал падать по северному крутому склону. Товарищи его стояли пораженные, не в силах помочь другу, так как не были связаны веревкой. Попытка спуститься к телу Аристова, лежавшему далеко внизу на Памирском плато, окончилась неудачей: крутые, почти отвесные, северные склоны преградили путь альпинистам. Потрясенные случившимся, они принимают смелое решение — отметить память о товарище, вложившем так много в экспедицию, восхождением на вершину. Начальник экспедиции Л. Бархаш одобрил это решение, хотя сам, сильно пережив несчастье и устав, не принял участия. Повторный штурм принес победу над пиком.
При попытке подняться на пик Сталина, которая была предпринята в 1971 году, погиб Игорь Ваганов. Группа шла по маршруту с ледника «Бивуачный». Годы спустя, уже убелённый сединой участник тех событий Александр Ильич Стукалов, в газете «Коммуна» в статье «Горы ставят диагноз» следующим образом описывает кульминационный момент трагедии: 
«Громыхнуло, когда работа уже заканчивалась (имеется ввиду работа связки Стукалов – Рублёв по обработке маршрута.). Все повернулись к горе и остолбенели: невообразимых размеров висячий ледник, оторвавшись двумя километрами выше, падал вниз. Падал на четвёрку, работавшую под ребром. Ударившись о скалы, ледник разбился на множество гигантских глыб, которые, разлетаясь веером, бомбили ребро и прилегающие склоны. Огромный столб снежно-ледовой пыли поднялся на несколько километров и заслонил саму вершину».
О жизни Евгения Михайловича Абалакова мы знаем не всё, но уже довольно много. По крайней мере то, что связано с его деятельностью по изучению высокогорных «белых пятен» страны, с его творчеством художника и скульптора. В память о нём названы две вершины: одна из них на Памире – рядом с пиком Сталина, вторая – на Тянь-Шане. Он был не только ведущим альпинистом, но и одарённым скульптором, оставившим людям свои произведения искусства, зарисовки, акварели. 

Какие горы без вершин?
Камней собранье.
И что живущий без души?
Одно названье.
Зима без снега, не зима –
Природы хворость.
Душа без веры – грех и тьма, –
Геенский хворост.
А без цветения весна –
И глянуть жалко.
Без Православия страна –
Людская свалка.
Нас вырубали столько лет –
С рубак не спросят.
Смолчит о вырубке поэт,
Любитель просек.
Полуразваленные пни
На месте бора.
О, окаяннейшие дни –
У власти свора.
Мы оскудели неспроста
Под игом Зверя:
Приобретенье без Христа –
Всегда потеря.

14 августа 1967 год. Над Памиром впервые раскрылись шесть парашютов – Бессонова, В.Прокопова, Э.Севастьянова, В.Томаровича, В.Чижика и А.Петриченко. Через несколько минут все благополучно приземлились на плато. Новая встреча с Памиром состоялась 27 июля 1968 года. Совершили прыжок на отметку 7000 пика Сталина А.Петриченко, В.Томарович, В.Чижик, В.Прокопов, Э.Севастьянов, А.Сидоренко, В.Мекаев, Ю.Юматов, В.Морозов и В.Глаголев. Но горы преподнесли сюрприз: начался сильный ветер, и невозможно было избежать встречи с чёрными скалами. Четверо парашютистов погибли при приземлении на голые скалы: В.Мекаев, Ю.Юматов, В.Томарович, В.Глаголев. Они не знали, как будут вести себя купола парашютов на семикилометровой высоте и сделали все, что от них зависело. Участники экспедиции за мужество и героизм были награждены медалью «За отвагу».
Все, кто хоть немного знаком с историей альпинизма, знают, что на Эверест, самую высокую вершину Земли или «третий полюс», впервые взошли 29 мая 1953 года участники десятой английской экспедиции новозеландец Эдмунд Хиллари и шерпа Норгей Тенцинг. 
Однако, многие историки альпинизма, знающие о трагедии, разыгравшейся на северном склоне Эвереста, во время третьей английской экспедиции, последние 20 лет сильно сомневаются в приоритете Н. Тенцинга и Э. Хиллари. 
Первые две английские экспедиции к Эвересту в 1921 и 1922 годах были, в основном, разведывательные, третья, костяк которой составляли участники предыдущих, в том числе, самый талантливый альпинист того времени, Джордж Лей Мэллори, предприняла наступление на гору. На этот раз экспедиция была подготовлена почти идеально, с учетом всех предыдущих ошибок, была укомплектована кислородными аппаратами. 
Брус и Нортон руководили экспедицией как военной операцией. Была построена цепь лагерей, но на этот раз люди были застигнуты врасплох холодами, доходящими до 35 градусов, и мощными снегопадами, и это в мае – самом «экспедиционном» месяце в Гималаях! Штурмовые команды дважды были вынуждены отступать из всех высотных лагерей в базовый лагерь. Спуск в снегопад, в условиях лавинной опасности, стоил жизни двум носильщикам. 
В последние дни мая, когда наступила, наконец, хорошая погода, альпинисты ещё раз поднялись во все высотные лагеря. Удалось даже установить штурмовой лагерь на высоте 8145 метров. 
4 июня при идеальной погоде Нортон и Сомервелл вышли на штурм вершины. Однако вскоре у Сомервелла начался мучительный высотный кашель. Приступы удушья заставили его отказаться от дальнейшего подъёма, Нортон пошёл дальше один и дошёл без кислорода до высоты 8572 метра. После этого он повернул назад, отказавшись от дальнейшего подъёма. 
Следующей попытке суждено было окончиться трагедией. Штурмовая связка Мэллори – Ирвин, вышедшая к вершине по северо-восточному гребню, не вернулась. Об их трагическом исчезновении написаны горы литературы. При этом все время обсуждается вопрос, достигли они вершины или нет.
Утром 6 июня 1924 года Мэллори и Ирвин начали подъём с Северного седла. У каждого был рюкзак весом около 12 килограммов и кислородные аппараты. Была прекрасная погода, они быстро дошли до лагеря 5. Там Мэллори записал в дневнике: «Здесь наверху ни малейшего ветра, я думаю, у нас есть реальные шансы». 
На следующий день они поднялись в лагерь 6. Н. Оделл и шерпа Ньима в это время поднялись в лагерь 5. 8 июня Мэллори и Ирвин вышли из лагеря 6 для решающего броска на вершину. Н. Оделл один поднялся в лагерь 6. Около полудня он увидел две крошечные фигурки высоко вверху на острие гребня. «Туман вдруг рассеялся надо мной, вершина очистилась. На снежном пятачке под последней ступенью перед вершинной пирамидой я обнаружил черную точку, которая приближалась к скальному уступу. За первой двигалась вторая точка. В то время как я стоял и пристально вглядывался в них, всё опять, к сожалению, закрылось туманом». Вторая ступень находится у подножия вершинной пирамиды и является началом короткого, покрытого фирном вершинного участка северо-восточного гребня. 
Оделл спустился в нижний лагерь, чтобы освободить место в верхнем на тот случай, если Мэллори и Ирвин вернутся. Сквозь летящие клочья облаков ловил он блики на гребне, увидел огненный закат – и больше ничего. К ночи мощные порывы ветра грозили сорвать палатку. Нечего было ждать, что Мэллори и Ирвин вернутся рано. Путь к вершине труден. Кто знает, где их застала темнота: на пути к вершине или при спуске. В нижних лагерях все напряженно всматривались в склон, надеясь увидеть какие-нибудь признаки восходителей. Лунный свет, отражающийся от снежной поверхности вершины, мешал увидеть световой сигнал, если даже он и был. К тому же никто не знал, были ли у них с собой лампы или факелы. К утру буря стала ещё сильнее. 
Удивляет, что по свежим следам не были организованы поиски Мэллори и Ирвина, ведь в экспедиции оставалось еще 7 отличных альпинистов и 2 высотных носильщика-шерпы. Лишь один Оделл, мучимый сильным кашлем, без кислорода, в то утро дважды поднимался до высоты 8220 метров – в надежде обнаружить хоть какой-либо след товарищей. Полностью убедившись в бессмысленности своих одиночных усилий, он вернулся в нижний лагерь. Остальные с буддистской покорностью восприняли факт их возможной гибели. 
Несмотря на то, что экспедиция ещё несколько дней провела в базовом лагере на высоте более 6000 метров, настоящих поисков Ирвина и Мэллори так и не было! В 1982 году стало известно, что во время первого и долго оспариваемого китайского восхождения в 1960 году, китайские альпинисты нашли альпеншток, кусок веревки и два кислородных баллона. Они лежали выше второй ступени. Поскольку между 1924 и 1960 годами выше второй ступени не было никого, кроме Мэллори и Ирвина, эта находка свидетельствовала о том, что Мэллори и Ирвин (или только один из них) могли быть на вершине. 
Благодаря находке китайцев можно было бы решить загадку Мэллори и Ирвина. Но до сих пор нет ни фото, ни самих найденных вещей. Почему китайцы обнародовали столь важную находку только через двадцать два года – новая загадка! 
Летом 1999 года американская экспедиция на Эверест обнаружила и идентифицировала хорошо сохранившееся в вечной мерзлоте тело Джорджа Мэллори. Тело нашли на северной стене на высоте 8209 м., между первой и второй ступенями.
Казалось бы, после этой сенсационной находки вопрос о приоритете должен быть закрыт, однако споры вспыхнули с новой силой, поскольку экспедиция не обнаружила фотокамеры, которая была у Мэллори, а без неё нет никаких документальных подтверждений пребывания его на вершине. Когда публиковалась статья в «Коммерсанте», американская экспедиция продолжала поиски фотокамеры на северной стене. Чем они закончились – неизвестно. Да это и не очень интересно, поскольку теперь ясно, что Мэллори и Ирвин были на вершине! Ведь попасть на место собственной гибели Мэллори мог только при возвращении с вершины.
Ещё раз реконструируем их маршрут, с учётом находки американцев.
Последний раз альпинистов видел Оделл на северо-восточном гребне под второй ступенью. Каково бы не было в тот момент физическое состояние Мэллори, он не мог отступить, когда до цели его жизни оставалось менее трехсот метров. И если он принял такое решение, то Ирвин не мог его оставить и повернуть назад – хотя бы из спортивного юношеского честолюбия, да и просто – из чувства товарищества. 
Поэтому утверждение членов экспедиции Раттледжа, нашедших ледоруб под первой ступенью на восточном склоне, что «Ирвин, более слабый, возвращался один», выглядит более чем сомнительно. На вершину они пошли в одной связке, причём Мэллори, как более опытный, шёл первым, прокладывая путь, возможно, он буквально «вытащил» Ирвина на вершину.
Но когда на вершине у них закончился кислород, их роли поменялись. Ирвин, будучи на 15 лет моложе, быстрее и легче адаптировался к разряженному воздуху на заоблачной высоте, к тому же его несло предвкушение всемирной славы первопроходца и обратный путь представлялся лишь досадной помехой к ней.
Мэллори же без кислорода слабел с каждым шагом. Сухой, ледяной воздух как наждаком обдирал гортань и бронхи, не насыщая легкие. Мучительный кашель отнимал последние силы.
На выход из верхней части кулуара Нортона на северную стену ушло столько времени и сил, что они не рискнули выходить на прежний путь по северо-восточному гребню под второй ступенью, а решили траверсировать стену по диагонали к первой ступени, где выход на гребень выполаживается, одновременно приближаясь к штурмовому лагерю. Бесконечно долго продолжался этот косой траверс с бесчисленными остановками. В полной темноте, по заснеженному склону, освещаемому лишь луной, брели два вконец измученных, обмороженных человека, опирающихся друг на друга, ощущавших себя перед мощью природы хрупкими, как электрические лампочки.
Мэллори, забыв на вершине альпеншток, страдая от недостатка кислорода, плохо сохранял равновесие, часто поскальзывался, падал. Поднимаясь, долго отдыхал, стоя на коленях и положив голову на ледоруб, стараясь отдышаться и унять приступы кашля. Наконец, силы его оставили окончательно. После очередного падения он просто не мог подняться. Ирвин пытался его тащить, но на токой высоте это – безнадежное занятие! Они принимают единственное приемлемое решение: Ирвин должен оставить Мэллори, «сбегать» в штурмовой лагерь, где в это время могли находиться Оделл с шерпой, позвать их на помощь, или, по крайней мере, оставив им записку со своими координатами, принести кислород.
Выйдя на гребень, Ирвин заторопился, ведь каждый час приближал Мэллори к смерти и отдалял их обоих от славы. А спешка и мечты о славе сыграли с ним злую шутку: потеряв осторожность, он поскользнулся на наклонных плитах и сорвался на восточный склон.
Так трагически закончилось первое удачное восхождение на Эверест.

Восемь тысяч над уровнем моря.
Возле горных седин
альпинисты заходятся в споре –
обессилел один.
Ну а им бы побить все рекорды,
до вершин дотянуть.
И решают ведущие твердо
— Он не выдержит путь! –
Умирающий брошен в лощине,
ввысь уходит отряд,
и слеза замерзает на льдине,
и сугробы горят.
Восемь тысяч над уровнем моря,
ураган чуть затих.
Восемь тысяч над уровнем горя…
Не бросайте своих.
…У Эпохи дороги косые –
то ли крах, то ли криг.
О, мятежные души России,
не бросайте своих.
Каждый поодиночке – травина
Перед мощью снегов.
…Альпинистов накрыла лавина,
не дошли до богов!

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. ЮРИЙ БРЫГИН

Юрий Иванович Брыгин.

Русский Витязь – сын народа!

Многострадальная Россия!
Нелёгок судьбоносный Крест !
Прости за муки вековые,
За слёзы вдов, и скорбь невест.

Прости! Коленопреклоненны
Перед тобою сыновья,
Ты – наш от Бога, несомненно ,
Бескомпромиссный судия!

Твои церква золотоглавы
В колокола набатом бьют.
В дни горести и ратной славы
Внимает им российский люд.

Мы отстояли нашу волю
Ценою крови и утрат.
Твою мы разделили долю,
Вставая дружно – к брату – брат!

О, Мать, Великая Россия!
Я слов высоких не стыжусь.
Твоей красой, природной силой,
Твоим терпением горжусь.

Тебе на площади Свободы,
Гремело громкое «Ура !!!»
Нет, над тобой не властны годы,
Источник Света и Добра !

Триумф на Поле Куликовом,
И на Полях Бородина
Венчала праведною кровью
Уже Священная война.

И русский Витязь – сын народа,
Непокорим, непобеждён
На радость мирам и народам,
Он над Европой водружён!

Сложно представить человека, который не любит музыку. У всех есть своя любимая мелодия или композиция. Она может быть в разных стилях, среди которых самыми популярными считаются pop, rock, dance, trance. Не так давно, о всех новинках мы узнавали из телевизора или радио, а чтобы послушать музыку – мы покупали музыкальные диски, но с развитием интернета мы получили удобную возможность скачивать бесплатно любимую музыку.

Юрий Брыгин известный в политических кругах поэт, автор-исполнитель, журналист, участник и лауреат конкурсов-фестивалей “Песни Сопротивления непокоренного народа”.
В сети интернет “ходят” многие альбомы автора Юрия Брыгина – например, “Я был шпаной”… Если судить по прикладываемой к нему фотографии и по совпадению имени-фамилии (отчество исполнителя альбома “Я был шпаной” неизвестно), то всё “говорит” за то, что это – тоже альбом этого автора… Однако альбом “Я был шпаной” – полностью “сделан” в жанре шансон, хотя можно с уверенностью сказать, что и в нём звучат именно авторские песни… и он тоже – чисто акустический альбом. “Тот” это Юрий Брыгин или это его однофамилец – решайте сами, но и альбом, записанный в жанре “шансон”, сделан очень достойно и Вы не пожалуетесь на зря потраченное время, скачав и прослушав и его, вот несколько на ваш суд:

http://www.pereday.ru/art.php?isp=Брыгин%20Юрий

18 октября – 8-я Паломническая поездка.


18 октября 2015 года Региональная общественная организация «Бородино 2012-2045″ планирует 8-ю Паломническую поездку в защиту исторического ландшафта Бородинского поля, посвященную 70-летию Победы в Отечественной войне.

8.25 состоится молитвенное стояние в Алтарной части Страстного монастыря (лестница кинотеатра Россия).

Общая фотография в 9.30 у Памятного камня Страстного монастыря, далее у памятника Пушкину (колокольня Страстного монастыря).

Общая молитва, посадка в автобусы.

В 10.00 будет назначен выезд колонны.

В мероприятии примут участие представители казачества

и творческой интеллигенции, члены Союза Православных Хоругвеносцев РПЦ МП, партии “Великая Россия”,

движения “Народный собор” и др.представители общественности .

 

РОО «Бородино 2012-2045″ планирует включить в маршрут поездки посещение очень важного исторического места, где в 1941 году был произведён выброс бойцов-добровольцев сибирского полка без парашютов для обороны Москвы, который впоследствии назвали Можайским десантом:

д. Рассудово — высота 210,8 — Прожекторная гора Алабинского полигона,

карта 2

с целью возложения цветов погибшим героям-десантникам и рассмотрения места для установки памятника Можайскому десанту.

карта 1

 

карта

Поездка планируется на 6-7 больших, комфортабельных автобусах, 

которые предоставляют наши неутомимые меценаты, с сопровождением ГАИ.

Полевая кухня будет предоставлена от Командующего ВДВ Шаманова В.А.

(Правление «Бородино 2012-2045″)

 

Портрет М.И.Кутузова, работы Натальи Шаровой(по матери – Скобелевой, по бабушке – Кутузовой), члена Международного художественного фонда.

Представители партии “Великая Россия” во главе с А.Н.Савельевым

 

 

Сопредседатель Движения “Народный собор” О.Ю.Кассин

Защитник Бородинского поля

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Представители казачества

 

 

 

 

 

У могилы Багратиона

СХВАТКА ЗА АНТАРКТИЧЕСКИЙ УРАН

В истории уран не новичок. Достаточно вспомнить греческие мифы. Уран – бог неба, сын, а позже и супруг богини Земли – Геи. Он был отцом одноглазых циклопов. Его имя дали седьмой планете солнечной системы. А в 1789 году немецкий ученый М. Клапрот так назвал вновь открытый минерал. Прошло почти 50 лет, и француз М. Пелиго сумел доказать: уран – металл, а еще через полвека его соотечественник А. Беккерель случайно обнаружил, что соли урана испускают невидимые лучи. Человечество впервые узнало о радиоактивности.

Наступил 1940 год. Советские физики Г.Н. Флеров и К.А. Петржак доказали: атомы урана могут выделять великое количество тепловой энергии. Вот тогда-то время атомного века устремило свой бег в будущее.

Четыре пятых всех разведанных урановых месторождений оказались расположены в Южно-Африканской Республике, Канаде и США.

Интерес, который проявили руководители Германии накануне Второй мировой войны к далекому и безжизненному району земного шара, каким является Антарктида, разумного объяснения пока не находил. А между тем внимание к шестому континенту было исключительным. Однако, в 1961-м году после широковещательного объявления об открытии в Антарктиде богатейших залежей урана, всё стало на свои места. Наиболее богатые месторождения нашли как раз в Новой Швабии – Земле Королевы Мод. Согласно некоторым данным, процент урана в антарктической руде составляет не менее 30% – это на целую треть больше, чем в самых богатых в мире месторождениях в Конго, из которых США долгие годы черпали сырьё для своих ядерных арсеналов.

В 1930-е годы, особенно в связи с проведением Международного полярного года (1932–1933), многие заинтересованные в том страны приступили к исследованию береговой полосы антарктического ледникового покрова, и особенно в наиболее доступной части континента, на Земле Греэма, где начали постоянную работу сразу несколько метеорологических станций. В результате их исследований появились первые достоверные карты побережья Антарктиды, однако две трети южнополярной земли так и остались белыми пятнами.

В Германии в 1938 году возникла идея гражданской экспедиции с государственной поддержкой и сотрудничеством компании Lufthansa в Антарктиду. Эта экспедиция должна была исследовать определенную часть материка, с последующим заявлением ее германской принадлежности.

Для экспедиции был отобран корабль «Schwabenland», использовавшийся с 1934 г. для трансатлантических почтовых перевозок. Важной особенностью корабля являлся гидроплан Dornier «Wal» (Кит). Он мог стартовать с паровой катапульты на корме корабля и после полета вновь подниматься на борт с помощью крана. Корабль был подготовлен к экспедиции на Гамбургских верфях.

Экипаж корабля был подобран и обучен Немецким обществом полярных исследований.

Командование экспедицией принял полярник капитан А. Ритшер (Alfred Ritscher), до этого принимавший участие в нескольких экспедициях на Северный Полюс. Бюджет экспедиции составил около 3 млн. рейхсмарок.

Корабль «Schwabenland» покинул Гамбург 17 декабря 1938 г, и направился к Антарктиде по запланированному маршруту. Экспедиция достигла пакового (прибрежного) льда 19 января в точке 4° 15′ западной широты, 69° 10′ восточной долготы.

В течение следующих недель корабельный гидроплан совершил 15 полетов, обследовав примерно 600 тыс. кв. км территории. Это составило почти пятую часть континента. С помощью специальной фотокамеры Zeis RMK 38 было сделано 11 тыс. снимков и сфотографировано 350 тыс. кв. км Антарктиды. Кроме регистрации ценной информации, самолет через каждые 25 км полета сбрасывал вымпелы экспедиции. Территория получила название Neuschwabenland (Новая Швабия) и объявлена германской. В настоящее время это название еще используется наряду с новым (от 1957 г.) – Земля Королевы Мод.

Самым интересным открытием экспедиции стало обнаружение небольших областей, свободных ото льда, с малыми озерами и растительностью. Геологи экспедиции предположили, что это является следствием действия подземных горячих источников.

В середине февраля 1939, корабль «Schwabenland» оставил Антарктиду. За два месяца обратного пути капитан экспедиции Ритшер систематизировал результаты исследований, карты и фотографии.

Вернувшийся в Гамбург командир экспедиции Ритшер 12 апреля 1939 года рапортовал: «Я выполнил миссию, возложенную на меня маршалом Герингом. Впервые германские самолеты пролетели над антарктическим континентом. Каждые 25 километров наши самолеты сбрасывали вымпелы. Мы покрыли зону приблизительно в 600 тысяч квадратных километров. Из них 350 тысяч были сфотографированы».

После возвращения Ритшер планировал заняться подготовкой второй экспедиции, используя самолеты с лыжным шасси, вероятно для дальнейшего исследования «теплой» зоны Антарктиды. Однако из-за начавшейся Второй Мировой войны экспедиция не состоялась.

Ход последующих немецких исследований Антарктиды и создания там базы был засекречен. К берегам Антарктиды скрытно направились субмарины. Писатель и историк М. Демиденко сообщает, что, разбирая сверхсекретные архивы СС, он обнаружил документы, указывающие на то, что эскадра подводных лодок во время экспедиции к Земле Королевы Мод нашла целую систему соединенных между собой пещер с теплым воздухом. «Мои подводники обнаружили настоящий земной рай», – обронил тогда адмирал Дёниц. А в 1943 году из его уст прозвучала и другая загадочная фраза: «Германский подводный флот гордится тем, что на другом конце света создал для фюрера неприступную крепость».

В течение пяти лет немцы проводили тщательно скрываемую работу по созданию в Антарктиде секретной базы под кодовым названием «База 211». Во всяком случае, это заявляет целый ряд независимых исследователей. По показаниям очевидцев, уже с начала 1939 года между Антарктидой и Германией начались регулярные (раз в три месяца) рейсы исследовательского судна «Schwabenland». Бергман в книге «Немецкие летающие тарелки» утверждает, что с этого года и в течение нескольких лет в Антарктиду постоянно отправлялось горнопроходческое оборудование и другая техника, в том числе рельсовые дороги, вагонетки и огромные фрезы для проходки туннелей. По всей видимости, использовались для доставки грузов и подводные лодки. Причем не только обычные.

HYPERLINK “http://paranormal-news.ru/_nw/73/64486642.jpg” \o “Нажмите, для просмотра в полном размере…” \t “_blank” 

Отставной американский полковник Уиндел Стивенс (Wendelle C. Stivens) сообщает: «Нашей разведке, где я работал в конце войны, было известно, что немцы строят восемь очень больших грузовых субмарин, и все они были спущены на воду, укомплектованы и далее бесследно исчезли. До сего дня мы не имеем никакого понятия, куда они ушли. Они не на океанском дне, и их нет ни в одном порту, о котором мы знаем. Это загадка, но она может быть раскрыта благодаря австралийскому документальному фильму, в котором показаны большие немецкие грузовые субмарины в Антарктиде, вокруг них льды, экипажи стоят на палубах в ожидании остановки у причала».

К концу войны, утверждает Стивенс, у немцев имелось девять исследовательских предприятий, на которых испытывали проекты «летающих дисков». «Восемь из этих предприятий вместе с учеными и ключевыми фигурами были успешно эвакуированы из Германии. Девятое сооружение взорвано… Мы имеем закрытую информацию, что некоторые из этих исследовательских предприятий перевезены в место под названием «Новая Швабия»… Сегодня это может быть уже порядочных размеров комплекс. Может быть, там находятся эти большие грузовые субмарины. Мы полагаем, что в Антарктику было перевезено как минимум одно (или более) предприятие по разработке дисков. У нас есть информация о том, что одно было эвакуировано в район Амазонки, а другое – на северное побережье Норвегии, где много немецкого населения. Они были эвакуированы в секретные подземные сооружения».

Известные исследователи антарктических тайн третьего рейха Р. Веско, В. Терзийски, Д. Чайлдресс утверждают, что с 1942 года с помощью подводных лодок на Южный полюс были переброшены тысячи узников концлагерей (рабочая сила), а также видные ученые, летчики и политики с семьями и члены гитлерюгенда – генофонд будущей «чистой» расы.

Кроме таинственных гигантских субмарин для этих целей использовались не менее сотни серийных подводных лодок класса «U», в том числе и сверхсекретное соединение «Конвой Фюрера», в состав которого входили 35 субмарин. В самом конце войны в Киле с этих элитных субмарин сняли все военное снаряжение и погрузили контейнеры с каким-то ценным грузом. Подлодки взяли на борт также каких-то таинственных пассажиров и большое количество продовольствия.

Советская наука об атоме была на пороге того же открытия, что и немецкая радиохимия. Но после нападения Германии на СССР нам было уже не до своего уранового проекта. Сложилась ситуация, при которой в НКВД стали поступать сведения об атомных проектах Англии и США. В конце сентября 1941 года в Москве становится известно о Совещании в Англии «Комитета по урану». Чиновники НКВД готовят «Записку» наркому Берии, Берия, получив «Записку», тут же готовит письмо Сталину. Но немцы под Москвой и у Сталина другие заботы, поэтому «Записка» придерживается.

Как только немцев отогнали от Москвы, Сталин знакомится с «Запиской», и 28 сентября 1942 года он подписывает Распоряжение № 2335сс «Об организации работ по урану». За урановый проект отвечает заместитель председателя ГКО В.М.Молотов. Предусмотрено создание специальной лаборатории № 2. В 1943 году И.В.Курчатова избирают в академики. Молотов поручает Курчатову дать своё заключение по материалам разведки. Курчатов формирует программу по урану, которая предусматривает создание Специального Комитета (СК) при Государственном Комитете Обороны (ГКО) СССР

Помимо тех ученых, которые уже занимаются Атомным проектом СССР, Курчатов предлагает привлечь Алиханова и его группу, Харитона и Зельдовича, Кикоина, Александрова и его группу. А в СК ввести академиков Иоффе, Капицу и Семенова

К сожалению, тогда СК при ГКО не был создан. Он появился позднее, после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Но советская разведка продолжала работать и поставлять новые сведения. Молотов у Сталина подписывает новое распоряжение ГКО, в котором в целях более успешного развития работ по урану руководство работами возлагается на Первухина М.Г. и Кафтанова С.В., а научное руководство – на Курчатова И.В. Группу работников специальной лаборатории атомного ядра в количестве 20-25 человек вместе с Курчатовым из Казани переводят в Москву. В Москве у Курчатова появился мощный союзник – академик В.И.Вернадский. Он обращается к президенту АН СССР с предложением о восстановлении работ Урановой комиссии, имея ввиду возможность использования урана для военных нужд и быстрой реконструкции народного хозяйства на основе атомных электростанций.

Летом 1943 года Курчатов из разведывательных материалов узнаёт о пуске в США уран-графитового котла. Это было крупнейшее явление в мировой науке и технике. 1-е Управление НКГБ СССР предоставило Курчатову «Обзорную работу по проблеме урана». Так, благодаря способности Берии организовать разведработу, Курчатов получает сведения из самого сердца «Манхэттенского проекта».

3 декабря 1944 года И.В.Сталин утвердил Постановление ГКО № 7069сс «О неотложных мерах по обеспечению развертывания работ, проводимых Лабораторией № 2 АН СССР», явившееся важной вехой в истории советского Атомного проекта. Заключительный пункт этого постановления гласил: «Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану». Этот пункт юридически закреплял ответственность Л.П.Берия за дальнейшую судьбу советского Атомного проекта.

С переходом Атомного проекта в руки Л.Берии ситуация кардинально изменилась. Берия быстро придал всем работам по Проекту необходимые размах и динамику.

Проводимые им совещания были деловыми и всегда результативными. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений, был быстр в работе, не пренебрегал выездами на объекты и личным знакомством с результатами работ – так вспоминают о нём работавшие рядом сотрудники. По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы Атомный проект страны оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на столь быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабу работ.

С мая по сентябрь 1945 года Курчатов получил доклад Энрико Ферми об урановом котле, описание завода в Хэмфорде и многое другое. Были даже получены образцы урана-235 и урана-233. Оригинал доклада был направлен маршалу Советского Союза т. Берия.

20 мая 1944 года Курчатов направил свою «Записку», на которой Берия начертал «Важное. Доложить И.В.Сталину. Переговорить с т. Первухиным. Собрать всё, что имеет отношение к урану». Курчатов убеждает Первухина довести до Сталина необходимость создания «Совета по урану» из четырех человек: Л.П.Берия, В.М.Молотова, М.Г.Первухина и И.В.Курчатова. Председателем Совета предлагает назначить Берия.

Сталин пока новые решения не принимает, но Берия начинает углубленно знакомиться со всеми материалами, которые имеют отношение к урану. В проекте ГКО из предложенной четверки исключен Молотов. Из сохранившегося проекта решения видно, что Лабораторию № 2 хотят преобразовать в институт № 100 во главе с Курчатовым. Но это преобразование пока не происходит, хотя время уже не терпит. Берия просит Курчатова сообщить имена тех ученых, которых следует привлечь к Атомному проекту.

И.В.Сталин постоянно был в курсе атомного проекта США. Поэтому, когда Трумэн при Черчилле в Потсдаме сообщил Сталину об успешном испытании в США новой мощной бомбы, то ни Трумэн, ни Черчилль не могли понять спокойной реакции Сталина на столь важное сообщение.

Вскоре в США вышла книга Г.Д.Смита «Атомная энергия для военных целей: Официальный отчёт о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США», 1945г. Её из США в СССР доставила разведка. Она была переведена на русский язык.

30 августа 1945 года было создано ПГУ при Совнаркоме СССР. В подчинении ПГУ были: ЛИПАН, из Наркомата боеприпасов завод № 12 в г. Электросталь, ГСПИ-11 в г. Ленинграде, Машиностроительный завод № 48 в г. Москве, из НКВД комбинат № 6 по добыче урана в Таджикистане, а так же НИИ-9 из НКВД. Финансовая политика планировалась отдельной строкой. К работе в атомной промышленности (ПГУ) привлекались любые специалисты страны.

Аргентинцы внимательно следили за деятельностью немцев в Антарктиде, и когда началась война, с удовлетворением отметили, что теперь «Новую Швабию» вместе с Новым Берлином можно брать просто голыми руками. В течение нескольких месяцев аргентинские экспедиции, высаженные в разных точках побережья «ледяного континента», собирали образцы геологических пород и делали пробные бурения на различные глубины, а ученые в аргентинских научно-исследовательских центрах изучали их на предмет наличия урановых «россыпей». В результате проводимой работы все яснее становилось, что кроме Земли Королевы Мод с которой и так все было уже ясно благодаря документам, раздобытым разведкой, перспективными оказались еще два района – один на берегу моря Уэделла, близ горного массива Земли Котса, и на Антарктическом полуострове в проливе Дрейка. Когда американцы наконец прознали от англичан про антарктический уран, адмиралу Бёрду был дан срочный приказ «застолбить» остальную часть Антарктиды, не занятую пока еще немцами. Но как только самолеты Бёрда появились над Антарктическим полуостровом, оказалось, что он уже далеко не так бесхозен, как представлялось...

Американцы-янки никогда не относились к южноамериканским народам как к равным себе, но тут вдруг они почувствовали, что столкнулись с силой, с которой невозможно было не считаться. Аргентинцы, начавшие компанию по изгнанию из страны наводивших ранее ужас на все нации мира британцев, не побоялись бы сейчас применить самое натуральное «выкручивание рук» и к любой другой стране в мире, особенно если дело касалось их национального престижа. Но если они оставили в итоге этим самым британцам Мальвинские острова в качестве залога будущих нормальных отношений, то оставлять в залог загребущим американцам они не собирались ничего. Когда адмирал Бёрд вознамерился лично посетить аргентинские станции-базы «Сан-Мартин» и «Генерал Бельграно», ограничивающие собой с разных концов довольно протяженный участок свободного от материкового льда побережья, то ему прямо было сказано (причем от имени самого Президента Аргентины), что эти его визиты – последние визиты как официального представителя США, и поскольку вся территория Западной Антарктиды, простирающаяся от моря Беллинсгаузена до моря Лазарева теперь не что иное, как одна большая военная база Республики Аргентины, то аргентинские вооруженные силы будут без всякого предупреждения уничтожать любого нарушителя, невзирая на ранги и национальности.

Оскорбленный таким заявлением до глубины души, адмирал Бёрд принялся готовить вооруженное вторжение на так нагло присвоенную аргентинцами территорию и намеревался стереть их базы с лица земли. Но аргентинский президент Манинг, прекрасно предвидя такой поворот событий, заранее блокировал американские «владения», направив к станциям-базам США Мак-Мердо и Литтл-Америка почти весь свой военный флот, включая три гидроавиатранспорта, мгновенно лишив силы адмирала Бёрда поддержки с воздуха. Одновременно президенту Рузвельту по дипломатическим каналам было дано понять, чтобы угомонил своего национального героя, потому что намечающийся конфликт наверняка не принесет никакой пользы абсолютно никому, исключая самих аргентинцев – в случае, если США позарятся на аргентинские владения, на сторону Аргентины встанет практически вся Южная Америка, и возможно даже Мексика, не говоря уж о других неприсоединившихся ни к одному блоку, но сочувствующих Германии странах – а это для американцев означало не просто неприятности, это означало конец всем их перспективным планам на мировую гегемонию, по крайней мере, в ближайшее десятилетие.

Сохраняя фальшивую улыбку на лице, Рузвельт подозрительно легко согласился с доводами президента Манинга. Американца одолевали сейчас другие, более важные проблемы – например, как бы поделикатней разделаться с мировой гегемонией Британской империи не вступая до поры до времени в европейскую войну, и, невзирая на явно неуместную агрессивность аргентинцев по отношению к США, он осознавал, что пока должен быть им благодарен хотя бы только за то, что они начали выметать британцев из своей страны, предоставляя американцам неплохой шанс занять их место позже, после войны. Кроме того Рузвельт здраво рассудил, что уподобляться тем же британцам, применяя грубую силу, совершенно не стоит, а уран у аргентинцев можно попросту купить – денег хватит даже на то, чтобы выкупить у них всю Антарктиду вместе с Патагонией впридачу. Намечавшийся международный скандал так и умер в пустоте, похоронив надежды связанных войной в Европе англичан оттеснить своенравную Аргентину подальше от «урановой кормушки»…

Тем временем Новая Швабия захирела, ибо 200 тонн урана уже было переправлено в Германию. К 1944-му году на «базе 211» не осталось ни одного немца – одних вывезли в рейх на подводных лодках, другие покинули Антарктиду на самолетах и осели в Южной Америке. Земля Королевы Мод перешла под негласную юрисдикцию Аргентины. Новый аргентинский президент Эдельмирио Фаррел отдал приказ законсервировать предприятие в Новом Берлине и стал дождаться покупателей…

В мае 1945 года английские зимовщики, прибывшие в Антарктику с неизвестной пока целью, наткнулись на странный тоннель в районе гор Мюлиг-Гоффмана. Разведывательная группа, которая направилась по тоннелю в сторону Земли Новая Швабия, была неожиданно атакована немцами и почти полностью уничтожена. Из 13 человек уцелел только один разведчик. Совершенно случайно он набрел на заброшенный склад, заложенный в начале века еще зимовщиками Вильгельма Фильхнера. Повезло ему и в том, что этот склад был заложен не в лед, а в сборном домике, спасавшем, правда, лишь от пронизывающего ветра, но не от дикого мороза. Английский разведчик так хотел выжить, что победил и штормовые ветра, и лютую стужу, и длительное одиночество. Более того, дождался встречи с разведчиками группы «Tabernal»! Он-то и рассказал британским коммандос об огромной подледной пещере, где была обнаружена и погибла его разведгруппа.

Его рассказ был краток. За день английские разведчики прошли по тоннелю более 20 километров, и вышли к огромной светлой пещере. Это природное сооружение обогревалось геотермальными водами, но, судя по вкусу воды, было связано с морем. На берегу пещеры имелось шесть причалов, явно для нацистских подлодок, на двух из которых стояли подъемные краны «Демаг». Неподалеку спускались к воде три слипа для схода на воду пузатых летательных аппаратов с черными крестами в белом окаймлении на фюзеляже. Внезапно в пещере сработала аварийная сигнализация: охрана заметила чужаков. Бой был коротким. Практически все англичане, не убитые первыми пулеметными и автоматными очередями, были добиты солдатами в желто-коричневом камуфляже, из-под которого выглядывали черные петлицы со сдвоенными руническими «молниями», то есть в форме спецподразделений СС. Уцелел лишь замыкающий английской разведгруппы.

Выслушав сбивчивый рассказ разведчика, на следующее утро группа «Tabernal» двинулась к тоннелю на снегоходах. Здесь, прямо у входа в тоннель, машины были оставлены под охраной двух коммандос, получивших подробный инструктаж на все случаи развития поисковой операции.

Девять английских солдат с полными рюкзаками вошли в пещерную темноту. Почти трое суток шли они к заветной цели, отыскали пещеру, но во время минирования были обнаружены и вступили в смертельный бой. Из всей группы уцелели лишь трое. Через безымянную антарктическую базу они и вернулись на Фолклендские острова.

10 июля 1945 года, два месяца спустя после капитуляции Германии, немецкая подводная лодка U-530 вошла в аргентинский порт Мар-дель-Плата. Лейтенант Отто Вермуш и его экипаж сдались местным властям.

Появление U-530 вызвало шквал различных предположений. Многие считали, что Вермуш кого-то тайно высадил на берег и лишь потом отправился сдаваться. 16 июля проживающий в Аргентине венгр Ладислав Сабо заявил в газете «La Critica», что U-530 высадила Гитлера и Еву Браун в Антарктиде, где экспедиция Ритшера построила в 1938-39 годах «новый Берхтесгаден». Эту версию никто не воспринял всерьез, но тут произошло нечто неожиданное: 17 августа в Мар-дель-Плата появилась подводная лодка U-977 под командованием оберлейтенанта Хайнца Шеффера! Учитывая, что Дениц приказал подводникам сдаваться 4 мая, задержка поневоле казалась странной. Уж не в Антарктику ли плавала U-977?

Вермуша, Шеффера и членов их команд допросили представители аргентинского, американского и британского флотов. Всех интересовало, не сбежал ли Гитлер или другие высокопоставленные нацисты на их подлодках. В конце-концов все убедились, что позднее прибытие в Аргентину вполне объяснимо. Протоколы допросов сейчас не являются секретными.

U-530 была лодкой типа IX-C. Она вышла из Кристиансунда (Норвегия) 3 марта 1945 г. С 4 по 7 мая она плавала около Нью-Йорка. Когда ее капитан Отто Вермуш узнал, что Германия капитулировала, он решил плыть в Аргентину, которая, как он считал, дружественно настроена к Германии. U-530 покинула район Нью-Йорка 10 мая и прибыла в Аргентину 10 июля.

Во время допросов Вермуш поведал, что сперва лодка шла под водой, потом со скоростью 7,5 узлов на поверхности по ночам и днем под водой со скоростью 2 узла. На 20° ю. ш. они всплыли и прибавили ходу до 9 узлов. Если принять эти цифры, на расстояние между Нью-Йорком и 20° ю. ш. (8500 км) у них ушло бы 57 дней. Переход до Мар-дель-Плата, 3300 км, занял бы около 8 дней. Итого 65 дней. Это хорошо совпадает с заявленной на допросах продолжительностью плавания — 61 день.

U-977 была лодкой типа VII-C. Вышла из Кристиансунда 2 мая. Узнав о победе союзников, Шеффер тоже надумал плыть в Аргентину. 16 человек решили высадиться на берег около Бергена. Все они были захвачены британцами, но чтобы не выдавать товарищей, рассказали, что U-977 затонула. 11 мая лодка с командой, поредевшей до 32 человек, погрузилась, чтобы обогнуть Великобританию под шноркелем. 66 дней спустя, благополучно миновав британскую базу ВМФ в Гибралтаре, они всплыли. Так как у них было мало топлива (на борт взяли всего 80 тонн), лодка плыла донельзя медленно. От Северной Африки они шли на юг на одном из двух дизелей, по ночам на поверхности, а днем — под водой на электромоторах. U-977 пересекла экватор 23 июля и сдалась 17 августа. Документы на борту, в отличие от U-530, были целыми и невредимыми (Отто Вермуш уничтожил документы и разбил все приборы, чтобы они не достались врагам).

«Одной из главных причин принятия решения плыть в Аргентину была немецкая пропаганда, — заявил на допросе Хайнц Шеффер. — Нам говорили, что в американских и британских газетах пишут, будто после войны всех немецких мужчин надо обратить в рабство и стерилизовать. Другой причиной стало жестокое обращение с немецкими военнопленными, которых держали во Франции после окончания Первой мировой войны, долгая задержка их отправки домой. И, конечно же, мы надеялись на более хорошие условия жизни в Аргентине». Шеффера вывезли в Штаты, долго и упорно допрашивали, даже проводили очную ставку с командиром U-530 Вермушом, потом перевезли в Европу, посадили в лагерь, но вскоре выпустили. Он уехал в Аргентину, где в 1950-м году снова оказался в центре скандала: там вышла книжка Ладислао Сабо с бодрым названием «Hitler esta vivo» («Гитлер – жив»), где утверждал, что U-530 и U-977 были частью эскадры подлодок, доставивших Гитлера, Еву Браун и других «шишек» Третьего рейха в Антарктиду. Джеффри Брукс, живущий в Аргентине переводчик и популяризатор книг о вермахте и флоте Третьего Рейха утверждает, что текст самого первого издания мемуаров Шеффера, которое вышло на немецком в Буэнос-Айресе и называлось « Geheimnis um U-977» (Тайна U-977) отличается от известного нам ныне. В частности, там сказано, что экватор лодка пересекла 4 июля (значит, под водой провела гораздо меньше 66 дней), а уже 10-го была неподалеку от Рио-де-Жанейро. Рассекреченные документы аргентинского военного ведомства, впервые опубликованные в книге Салинаса и де Наполи «Ultramar Sur» сообщают о замеченной в середине июля в прибрежных аргентинских водах подлодке, которая, возможно, приставала к берегу 28 июля в Некочеа, заметно южнее Мар-дель-Платы.

Через много лет спецслужбы изъяли конфиденциальное письмо капитана Шеффера своему товарищу, капитану Вильгельму Бернхарду, который очевидно собирался издать мемуары. Это послание датировано 1 июня 1983 годом и содержит следующие строки: «Дорогой Вилли, я размышлял о том, стоит ли издавать твою рукопись, касающуюся «U-530». Все три лодки («U-977», «U-530» и «U-465»), участвовавшие в той операции, теперь мирно спят на дне Атлантики. Может быть, лучше не будить их? Подумай об этом, старый товарищ! Подумай также о том, в каком свете предстанет моя книга (Гейнц Шеффер после войны написал книгу под названием «U-977») после рассказанного тобой? Мы все дали клятву хранить тайну, мы не сделали ничего неправильного и лишь выполняли приказы, сражаясь за нашу любимую Германию, за ее выживание. Поэтому подумай еще раз: а может быть, лучше представить все как выдумку? Чего ты добьешься, когда скажешь правду о нашей миссии? И кто пострадает из-за твоих откровений? Подумай об этом!..»

Бернхардт, находившийся на борту U-530, утверждает, что английская и американская разведки узнали о том, что U-530 и U-977 перед возвращением в Южную Америку посещали Антарктиду, однако истинный характер этих походов остался им неизвестен.

Адмирал Бёрд пытался собрать всё, что было хоть как-то связано с Новой Швабией и немецкой экспедицией 1938–1939 годов. Поначалу это были только лишь газетные заметки и статьи. Однако тема интересовала не только Бёрда, но и многих чинов ВМС США. Этим можно объяснить то обстоятельство, что в распоряжении Бёрда оказались копии допросов «укрывателя Гитлера» Хайнца Шеффера. Тогда очень многих волновало, всю ли правду сказал немецкий подводник и правду ли вообще он сказал на допросах.

Судя по всему, показания Шеффера сыграли немаловажную роль в отправке Соединёнными Штатами новой экспедиции к берегам Антарктиды.

При обзоре американских довоенных и послевоенных экспедиций в Антарктику капитан 3-го ранга В.Г. Рябчук в ноябрьской книжке «Морского сборника» за 1947 г. писал, что «впервые суша южного полярного континента была открыта русской экспедицией Беллинсгаузена» В этой же статье говорилось о том, что «наиболее обследованным районом Антарктики является новозеландский сектор». Это косвенно свидетельствует о «привычности» советским специалистам теории южнополярных секторов и владений. Необходимо заметить, что еще в конце 1946 г. Ачесон, в то время заместитель государственного секретаря США, выступил с заявлением о непризнании Соединенными Штатами притязаний других стран на владения в Антарктике. В частности, Ачесон заявил, что «никогда США не признавали никаких претензий какой-либо страны в отношении Антарктики и резервировали все свои права».

И в конце 1946 года известный нам адмирал Ричард Е. Бёрд (Byrd) возглавил очередную экспедицию в «Новую Швабию». На этот раз операция «Высокий прыжок» (High Jump) была замаскирована под обычную научно-исследовательскую экспедицию, и далеко не все догадывались, что к берегам Антарктиды направилась мощная военно-морская эскадра. На борту судов присутствовало 11 журналистов, включая военного корреспондента Ли Ван Атта и научного обозревателя «New York Times» Уолтера Салливана. С 2 сентября 1946 по 22 марта 1947 г. они послали 2011 корреспонденций общим объемом 478338 слов. Экспедиция формально считалась сугубо научной, хотя полностью финансировалась ВМС США. Ей предшествовали небольшие маневры — «Frostbit» в проливе Дэвиса осенью-зимой 1945-46 г. и «Nanook» у Восточной Гренландии в июле-сентябре 1946 г.

Экспедиционный корпус был разбит на пять групп.

В восточную группу под командованием капитана ВМФ США Джорджа Дафека (George J. Dufek) входили эсминец «Браунсон» («Brownson»), танкер «Канистео» («Canisteo») и лёгкий авианосец «Остров Пайн» («Pine Island»).

Западной группой руководил капитан ВМФ США Чарльз Бонд (Charles A. Bond). В состав группы входили: эсминец «Хендерсон» («Henderson»), танкер «Какапон» («Cacapon») и лёгкий авианосец «Курритак» («Currituck»).

Самой мощной была центральная группа под командованием контр-адмирала Ричарда Крузена (Richard H. Cruzen). В её состав входил флагманский корабль «Гора Олимп» («Mount Olympus»), который, помимо прочего, обеспечивал функцию связи; два военно-транспортных корабля – «Янси» («Yancey») и »Мэррик» («Merrick»), два ледокола – «Остров Бартон» («Burton Island») и »Северный ветер» («Northwind»), а также подводная лодка «Сеннет» («Sennet»).

В отдельную единицу была выделена транспортная группа под командованием руководителя экспедиции – контр-адмирала Ричарда Бёрда. Она состояла из авианосца «Филиппинское море» («Philippine Sea»), который относился к военным кораблям класса «Essex», предназначенным для дальних и длительных походов. «Филиппинское море» был совершенно новым кораблём: он был принят в состав ВМФ США 11 мая 1946 года, и участие в экспедиции Ричарда Бёрда для него было первым боевым походом, в состав экспедиции также входил эскортный авианосец «Касабланка», переделанный из быстроходного транспорта, на котором базировалось 18 самолетов и эсминец «Мердок».

И, наконец, пятая группа являлась базовой. Её командующим был капитан Клиффорд Кэмпбелл (Clifford M. Campbell). В задачи группы входила разбивка базового лагеря экспедиции, который имел название «Little America-IV».

Итого, как мы видим, в состав флотилии Ричарда Бёрда входило как минимум 13 кораблей. Относительно количества летательных аппаратов, которые принимали участие в этой экспедиции, данные расходятся.

На борту «Филиппинского моря» базировалось 25 самолётов (пять палубных истребителей «F-4U Corsair», пять реактивных штурмовиков, девять палубных пикирующих бомбардировщиков «Хэллдайвер» («Curtiss SB2C Helldiver»), командирский «F7F Tigercat» Ричарда Бёрда и пять экспериментальных истребителей вертикального взлёта и посадки «Скиммер» – «Vought XF5U Skimmer»), а также 7 (по другим данным, шесть) вертолётов. Кроме того, в состав экспедиции входило как минимум два гидросамолёта.

Общий численный состав экспедиции составлял порядка 4700 человек, из которых лишь 25 были научными работниками.

Официально цели экспедиции определялись так:

1. Отработка в реальных условиях практики разбивки и поддержания в рабочем состоянии научно-исследовательских баз в Антарктиде.

2. Определение мест, подходящих для создания на её территории научно-исследовательских баз и изучение возможности использования антарктического опыта в условиях Гренландии.

3. Обучение в условиях антарктического климата персонала, тестирование научного оборудования и техники.

4. Проведение научных исследований в области географии, гидрографии, геологии, метеорологии, изучение электромагнитных потоков, проведение аэрофотосъёмки антарктических территорий.

5. Расширение и закрепление суверенитета США над одной из крупнейших территорий Антарктиды (впрочем, эта цель на официальном уровне публично отрицалась ещё до окончания экспедиции).

Бёрд говорил о том, что экспедиция была, по большому счету, продолжением Гренландских учений, в ходе которых надлежало «окружить континент» и «атаковать его с трёх фронтов». Крузен и Бёрд предпочли начать с моря Росса. Флот разделили на три группы: Западную, Восточную и Центральную.

Центральная группа пробилась к шельфу Росса лишь 15 января 1947 г., начав выгружать запасы и оборудование для создания базы «Little America IV». 30 января на базу прибыл сам Ричард Бёрд, чтобы принять участие в полетах к Южному полюсу. Восточная и Западная группы должны были, изучая побережье, двигаться на восток и запад, достигнув Земли Королевы Мод с разных сторон перед возвращением домой.

Флагманским кораблем экспедиции адмирал Бёрд избрал вспомогательное судно особого назначения «Маунт Олимпус», а главным научным помощником — кептена Джорджа Ф. Коско. По замыслу разработчиков, вышеупомянутый «Высокий прыжок» должен был символизировать завершающий удар по разгромленному в Европе Третьему рейху. На этот раз — во льдах Антарктиды. На борту экспедиционных судов находился отряд рейнджеров, в состав которого были назначены лучшие специалисты из особых частей сухопутных войск США — отрядов «Фриджит», «Уиллиоу» и «Фрост», специально подготовленных для ведения боевых действий в условиях глубоких снегов, сильных ветров и морозов. Особым подразделением в этом отряде была команда подрывников, основу которой составляли боевые пловцы — ветераны десантных операций в годы Второй мировой войны. 

28 января 1946 года Сталин подписывает Постановление СНК СССР № 229-100сс/оп, где речь идёт о проектировании и подготовке Оборудования Горно-обогатительного завода. В постановлении было подробно расписано, что и кому выполнять. Так возник Комбинат № 817 – главная стройка Атомного проекта, где будет нарабатываться оружейный плутоний. Но комбинату позарез нужно было сырьё…

К концу 1946 года в аргентинских портах стало очень тесно и от советских торговых кораблей, в море вокруг Южно-Оркнейских и Южных Сандвичевых островов кишмя кишели советские китобойные суда, американские рыбаки несколько раз замечали в туманной антарктической дымке стройные силуэты стремительных cоветских эсминцев.

Внезапно, в 1946 году, СССР стал участником международной китобойной конвенции. С той поры наши китобойные флотилии регулярно вели промысел в антарктических водах. Но ведь когда-то Россия легко обходилась без антарктического китоловства. Может, не только китовый промысел и острая необходимость проведения метеонаблюдений были нужны Советскому Союзу в Антарктике?

В октябре 1946 года в Ливерпуле немецкая китобойная флотилия «Викингер» была передана СССР в счёт германских репараций. 22 декабря того же года над китобойной флотилией был поднят советский флаг, и она была переименована в «Славу». Командование принял В.И. Воронин, ветеран «Сибирякова» и «Челюскина».

В Одессе на огромные палубы «Славы» загрузили в разобранном виде несколько самолётов Ил-10 и П-63, так же не забыли и трудягу Ли-2. Командование лётным отрядом принял И.П. Мазурук. Экспедицию возглавил И.Д. Папнин. «Слава» в те годы была самым большим промысловым судном в Советском Союзе и флагманом флотилии из 15 китобойцев. Ее внушительный темно-серый корпус и небольшие, но крепкие корпуса юрких китобойцев хорошо помнят одесские причалы у Приморского бульвара. 35 топливных цистерн «Славы» по 500 тонн топлива для себя и китобойцев, опреснительная установка производительностью в 400 тонн в сутки, не считая большого количества цистерн пресной воды и вместительные трюмы для продовольствия, экспедиционного снаряжения, ящиков с порохом, чугунными гранатами и стальными гарпунами, производили неизгладимое впечатление.

В ноябре 1946 года «Слава», а с ним эскадра небольших юрких и быстроходных пароходиков-китобойцев пересекли Атлантический океан, и пришли в антарктические воды, которые 125 лет назад бороздили суда русских морских офицеров Беллинсгаузена и Лазарева.

Китобойцы отправились на охоту, а «Слава» подошла под разгрузку к Земле Королевы Мод в районе скал Центрального Вольтата, то есть в предполье Новой Швабии.

Несколько летних месяцев (с декабря по апрель) продолжалась охота на китов. Убитых животных китобойцы на буксирах подтаскивали к борту уже разгруженной «Славы». Даже в бурную погоду китобойцы не прерывали свою охоту: эти маленькие пароходики были отличными океанскими ходоками, а экипажи китобойцев — настойчивыми преследователями обнаруженной добычи.

В этом рейсе 1946 года на борту китобойцев были норвежские инструкторы-гарпунеры под командованием Сигурда Нильсена. Но, уже после второго рейса (в 1947 году) от их помощи пришлось отказаться. Нильсен оставил такое письменное свидетельство в норвежской газете «Санде фиорд блад» от 21 июля 1948 года:

«Возможно, русская китобаза справится сама, но значительно хуже дело обстоит с командами на китобойцах, особенно с гарпунерами. Из года в год, особенно в последние годы, киты становятся редкими, искать их очень трудно. Норвежские китобои в течение десятков лет учились определять местонахождение китов, и этот опыт является тем обстоятельством, от которого все зависит. Русские за эти годы кое-чему, конечно, научились, но вряд ли они приобрели достаточный опыт».

Но, что самое интересное, советские китобои, выходя на промысел в антарктические воды, твердо знали, что «они идут потушить пожар войны, который раздувают империалисты, и нести в Антарктике вахту мира…»

И странное дело – большинство советских торговых судов, выгрузившись в аргентинских портах транзитными грузами, уходили из этих портов в балласте, ночью, и где пролегал их дальнейший путь, одному Богу было известно…

Кроме того, что на аргентинских военно-морских базах проходили всяческий ремонт корабли «антарктического военно-морского флота СССР», Аргентина взяла на себя также политическое прикрытие некоторых операций этого самого флота в антарктических водах. В июне 1946 года три наших эсминца проходили мелкий ремонт на аргентинской военно-морской базе Рио-Гранде на Огненной Земле. Затем один из эсминцев в сопровождении подводной лодки (многие исследователи полагают, что это была К-103 под командованием знаменитого подводного аса Северного флота А. Г. Черкасова) видели у берегов французского острова Кергелен, расположенного в южной части Индийского океана…

Архипелаг Кергелен был назван именем французского исследователя Ива де Кергелена — Тремарека, который открыл его 12 декабря 1772 года во время плавания по Индийскому океану. Обращенные к открытому морю берега главного острова (является самым крупным участком суши среди 300 островков и скал. — Прим. авт.) обычно неприступны; к тому же подход к ним чрезвычайно опасен из-за многочисленных подводных скал, большинство из которых не нанесено на карту и скрыто громадными подводными лугами гигантских водорослей. И только восточная часть полуострова Жоффр, находящегося в восточной части главного острова, представляет собой почти ровный песчаный пляж. К началу 1940-х этот остров стал единственным пристанищем для европейских китобоев и зверобоев в приполярной зоне Индийского океана. Это гористая, покрытая многочисленными ледниками и торфяными болотами земля всегда был безлюдна, зверобои жили только на побережье обширной бухты.

Еще в начале XX века на одном из кергеленских полуостровов, Обсерватуар, германские исследователи создали зимовочную станцию. Кто они, узнать не удалось, но через 50 лет изрядное количество досок с этой станции были успешно использовано Э. Обером де ла Рю для строительства зимовочного домика в Порто-о-Франсе.

В советской литературе существуют многочисленные упоминания о созданной здесь гитлеровцами некой базе, но ее конкретное место никогда не указывалось. И только сегодня появилась возможность узнать об этой базе практически из первоисточника, то есть — от нацистских моряков.

Секретная база на Кергелене была создана нацистами летом 1940 года, сразу же после поражения Франции. Но первый рейдер пришел сюда только через полгода (9 декабря). Им стал вспомогательный крейсер «Атлантис» (№ 16, бывший пароход «Гольденфельс»). Фашистский экипаж с 8 декабря 1940 года по 15 января 1941 года произвел в бухте Газел-Бей небольшой ремонт (при входе в бухту рейдер сел на подводные камни). Этот факт был подтвержден одним из моряков крейсера «Атлантис» уже в 1943 году, который в одном из номеров «Berliner Illustrierte Zeitung» он опубликовал фотографии, сделанные в бухте Газел. Естественно, это была хорошо продуманная акция, и нацистское руководство стремилось добиться какой-то цели. Но какой? Неизвестно!

Фрегаттен-капитан Бернхард Рогге дал своим морякам возможность отдохнуть на берегу, а также заменил запасы пресной воды в корабельных цистернах. С 14 декабря 1940 года по 11 января 1941 года у восточной части острова (скорее всего также в бухте Газел-Бей), состоялась встреча «Атлантиса» с неким германским кораблем снабжения.

Бухта Газелл — одно из лучших убежищ для судов в районе острова Кергелен. Здесь водится много кроликов и гнездится большое количество морских птиц.

В бухте можно принять пресную воду; она поступает по трубопроводу от водопада, который находится в 5 кабельтовых от берега. На северном берегу бухты Газел, у каменистой пирамиды высотой 3,7 метра, был оставлен запас продовольствия для потерпевших кораблекрушение, но в 1941 году никаких признаков этого запаса не обнаружено.

И это не удивительно: ведь за «Атлантисом» к архипелагу Кергелен пришел рейдер «Комет», который возвращался из более чем полугодового океанского плавания, во время которого немцы обследовали море Росса и море Дэвиса (примерно 71 градус 36 минут южной широты, 170 градусов 44 минуты западной долготы). 28 февраля 1941 года в восточной части главного острова архипелага, на полуострове Жоффр, с «Комета» был высажен десантный отряд. По сведениям германского Штаба руководства войной на море, неприятеля на острове не было. И действительно, в ближайшей бухте, в брошенном поселке Пор-Жанн-Де-Арк (основан в 1909 году кейптаунской компанией «Сторм Балл»), немцам удалось найти следы быстрого оставления его англичанами.

В поселке, хорошо защищенном от западных ветров высокими холмами, сооруженном у подножия пикообразных гор Эванс и Тизар, был найден вместительный продовольственный склад с консервами норвежского и датского производства. Здесь же протекал красивый поток с чистой ледяной водой. Как и на Новой Земле, нацисты высаживались на побережье острова в несколько смен. Последняя, уходя из поселка, оставила на стене одного из зданий надпись «10 марта 1941 года. Экспедиция Рооке».

В поселке Пор-Жанн-Де-Арк еще до войны было сооружено несколько причалов и слипов для небольших промысловых судов. На берегу находились цеха различных компаний, перерабатывающие китовый жир и склады с большими запасами консервов. Основу каждого поселка зверобоев составляли китобойни. Чаще всего это были достаточно большие здания, вроде сарая в два этажа, хорошо и прочно устроенные. На нижних этажах стояли шесть и более железных цилиндров с кранами у самого дна. Они были соединены между собой трубой, через которую проходил пар. Посредством лебедки на специальный лоток втаскивался кит и разделывался здесь на части. Сало и язык сбрасывали в цилиндры, где с помощью пара вытапливался первосортный китовый жир. Мясо и кости поступали в другое помещение. В особом здании находился завод для выварки китового уса.

Возле каждой китобойни находились амбары или склады для хранения сала, а также казарма, на 30 и более рабочих (в зависимости от возможностей компании). Здесь же располагались мастерские — столярная, токарная, бондарная, кузнечная и слесарная.

Если разделочный цех по какой-либо причине не удавалось разместить у самого уреза воды, то к заводу были проложены рельсовые пути для доставки китовых туш. С китобоями все ясно, но зачем к безлюдным островам Кергелена так стремились рейдеры нацистов?

Известно, что в прошлом архипелаг посещало огромное количество зверобойных и китоловных судов. Здесь повсюду и сегодня можно встретить заброшенные базы, где долгие годы жили промышленники со всего мира. Вероятнее всего, запасы продовольствия, созданные китобоями, немцы заметно увеличили в первые военные годы. На складах новых секретных баз стало достаточно продовольствия, чтобы заметно улучшить рацион экипажей океанских рейдеров и подводных лодок. Скорее всего, здесь было создано большое продовольственное депо.

В своих притязаниях на собственный кусок побережья Антарктиды СССР был совсем не одинок – Сталина, неожиданно для Штатов, полностью поддержали Франция и Аргентина.

Насчет Франции тут удивляться особенно нечему. Невзирая на принадлежность этой страны к так называемому капиталистическому лагерю, в тот момент в ее правительстве вовсю заправляли коммунисты во главе с Морисом Торезом, и даже когда впоследствии права коммунистов значительно урезали, у Франции с Советами отношения все равно оставались если не приятельские, то доверительные – в любом случае.

Группа принадлежащих Франции островов – Кергелен, Крозе и Сен-Поль. Все острова необитаемы, а на последнем кроме всего прочего имеются очень удобные бухты со спокойными водами, как нельзя лучше пригодные для стоянки океанских кораблей. После войны и американцы, и англичане неоднократно обращались к Де Голлю с предложением предоставить им эти острова для создания своих военных баз, но коммунисты, прочно засевшие во французском Временном Правительстве, а затем и в правительстве новообразованной Четвертой Республики, эти предложения отвергали сходу. Официально неизвестно, делал ли со своей стороны подобные предложения Иосиф Виссарионович Сталин, но советские корабли вплоть до самой его смерти в 53-м очень часто можно было наблюдать в различных базах ВМС Франции по всему свету, а особенно в Хайфоне, на Новой Каледонии и в Карибском море. Так что ничего удивительного мы не обнаружим и в том сообщении, что в 1946 году один из новых эсминцев «антарктического военно-морского флота СССР» наблюдали и в водах французского острова Кергелен…

Для того, чтобы осознать этот факт, достаточно отметить, что когда в 1966 году (даже через целых два года после смерти Тореза – бессменного депутата парламента) Франция вышла из НАТО, Линдон Джонсон в приватной беседе со своим специальным помощником по вопросам национальной безопасности М. Банди заявил буквально следующее:

«Невзирая на все минусы, в этой истории имеется все же один прекрасный момент: теперь наши военные секреты, которыми мы делились с этими французами, перестанут попадать прямиком к русским…»

Советские эсминцы проекта 45, впоследствии получившие имена «Высокий», «Важный» и «Внушительный», были построены в Комсомольске-на-Амуре на заводе 199, достроены и прошли испытания на заводе 202 во Владивостоке. В декабре 1945-го все три корабля побывали с краткими визитами в Циндао и Чифу (Китай)… А дальше начинаются сплошные загадки. Нет ни одного достоверного изображения ни одного из этих кораблей, хотя все они базировались на Владивосток, где во все годы (даже те!) не было недостатка в желающих запечатлеть корабль на пленку, но, тем не менее, реалистичных изображений «Высокого», «Важного» и «Внушительного» у нас нет.

Изучая некоторые моменты истории отечественного военно-морского флота, на каком-то этапе можно столкнуться с довольно интересными вещами, касающимися некоторых кораблей, в частности 5 флота, которые хоть и числились в составе этого самого флота, однако начиная с 1946 года в водах «метрополии» появлялись так редко, что возникал вполне законный вопрос о местах их истинного базирования. Впервые этот вопрос поднял «на щит» в 1996 году в альманахе «Судостроение в СССР» известный писатель-маринист из Севастополя Аркадий Заттец. Речь шла о трех эскадренных миноносцах проекта 45 – «Высокий», «Важный» и «Внушительный». Эсминцы были достроены в 1945 году с использованием трофейных технологий, применявшихся японцами при проектировании своих эсминцев типа «Фубуки», предназначавшихся для плавания в суровых условиях северных и арктических морей.

«…Над многими фактами из совсем недолгой жизни этих кораблей, – пишет Заттец, – вот уже более полувека стоит непробиваемая завеса молчания. Ни у кого из знатоков истории отечественного флота и ни у кого из известных коллекционеров военно-морской фотографии нет ни одного (!) фото или схемы, где эти корабли были бы изображены в снаряженном варианте. Более того, в ЦГА (Центральном Государственном Архиве) ВМФ нет никаких документов (например, акта об исключении из состава флота), подтверждающих сам факт прохождения службы. А между тем и в отечественной, и в зарубежной военно-морской литературе (как общедоступной, то есть популярной, так и официальной) упоминается о зачислении этих кораблей в состав Тихоокеанского флота…

Эсминец «Внушительный» с 18.4.1958 г,- ЦЛ-32, с 14.9.1959 г. -УТС-90 (заводской № 3). 25.9.1940 г. зачислен в списки кораблей ВМФ и 16.10.1940 г. заложен на заводе № 199, спущен в 1942 г.

Эсминец «Важный» (заводской № 12) с 23.4.1953 г. входил в состав ТОФ.

Все три эсминца вполне могли входить в так называемый 5-й флот ВМФ СССР – Антарктический. И лучшей кандидатуры на пост командующего этим флотом, чем контр-адмирал (дважды Герой Советского Союза, доктор географических наук, член ЦРК партии) Иван Дмитриевич Папанин Сталину найти было просто невозможно…

Отыскались документы, проливающие свет на некоторые моменты первой официальной (скорее полуофициальной, замаскированной под изучение промысловой обстановки в Антарктике) советской антарктической экспедиции 1946-47 г.г., прибывшей к берегам Земли Королевы Мод на китобойной базе «Слава». На свет неожиданно всплыли такие знаменитые фамилии, как Папанин, Кренкель, Фёдоров, Мазурук, Каманин, Ляпидевский. Все лица, фигурирующие в секретных документах относительно волнующей нас экспедиции 1946-47 г.г., получили свои генеральские погоны именно в 1946 году, как раз перед началом трансокеанского похода к Южному полюсу – это только подчеркивает важность этой экспедиции лично для Сталина. ЧТО понадобилось Сталину в далекой Антарктиде в первые послевоенные годы – это уже другой вопрос, но наверняка эти нужды были не менее значительны, чем для американского президента Трумэна, пославшего в аналогичный поход своего собственного полярного волка – контр-адмирала Ричарда Бёрда. Если кому-то хочется верить в то, что американский флот потерпел в этом походе поражение от каких-то «неизвестных сил» то проще всего предположить, что этими «неизвестными силами» были именно военно-морские силы Папанина. Ему довелось выиграть единственное в истории сражение между ВМФ СССР и ВМС США в самом начале четко наметившейся «холодной войны» и не привести при этом к новой мировой бойне. И случилось это именно в первых числах марта 1947 года на 70-й параллели вблизи антарктической советской военно-морской базы, которая впоследствии получила название «Лазаревская» и во всех справочниках мира обозначается не иначе как «научно-исследовательская».

В издательстве «Гидромет» вышли в свет воспоминания Владимира Кузнецова, одного из членов первой советской антарктической инспекции под эгидой Госкомгидромета СССР, совершавшей в 1990 году инспекционный рейд по всем научно-исследовательским антарктическим станциям с целью проверки выполнения статей 7-го Международного Договора по Антарктиде. В главе, описывающей посещение советской станции Новолазаревской имеются такие строки:

«…Оазис Ширмахера, где находится Новолазаревская – узкая вереница обледеневших сопок, похожих на верблюжьи горбы. В понижениях между сопками – многочисленные мелкие озера, в солнечный день отражающие безмятежное на первый взгляд антарктическое небо. Новолазаревская, думаю, самая уютная и самая обжитая из всех наших станций в Антарктиде. Крепкие каменные здания на бетонных сваях живописно расположились на коричневых холмах и радуют глаз своей фантасмагорической раскраской. В домах очень тепло. Кроме дизельной, энергию дают многочисленные ветряки. Зимовщиков тут около четырехсот, летом – до тысячи и более, очень многие с семьями. На станции оборудован прекрасный аэродром – самый старый аэродром в Антарктиде и единственный, имеющий полосы с металлическим покрытием и бетонированные ангарные стоянки. На каменистом холме, расположенном меж двух особо крупных озер – кладбище полярников. Давно списанный вездеход «Пингвин», загнанный озорным механиком на вершину холма, стал памятником, который даже изобразили на почтовой марке. Я поднялся на холм. По мемориальности кладбище не уступает многим знаменитым кладбищам мира, Новодевичьему, например, или даже Арлингтонскому. С удивлением вижу на могиле летчика Чилингарова залитый в бетонный постамент четырехлопастный пропеллер и дату захоронения: 1 марта 1947 года. Но мои расспросы остаются без ответов – нынешнее руководство Новолазаревской и понятия не имеет о деятельности станции в том далеком году. Это, как видно, уже дело историков…»

Ключевым вопросом успеха всех атомных проектов было наличие у разработчика ядерных материалов – урана. В поверженной Германии американцы старались опередить нас, и чаще всего это им удавалось. Но кое-что удалось и нам. Курчатов в начале 1946 года сделал такое признание:

«До мая 1945 года не было надежд осуществить уран-графитовый котёл, так как в нашем распоряжении было всего 7 тонн окиси урана и не было надежды, что нужные 100 тонн урана будут выработаны ранее 1948 года. В середине прошлого года т. Берия направил в Германию специальную группу работников Лаборатории № 2 и НКВД во главе с т.т. Завенягиным, Махнёвым и Кикоиным для розыска урана и уранового сырья. В результате большой работы посланная группа нашла и вывезла в СССР 300 тонн окиси урана и его соединений, что серьезно изменило положение не только с уран-графитовым котлом, но и со всеми другими урановыми сооружениями».

Курчатов в Москве своими руками собирает первый в Европе атомный реактор, который пока не имеет системы отвода тепла. На пуске реактора присутствует Л.П.Берия и Н.И.Павлов. Реактор был пущен в Москве, а рядом с реактором появилась «Хижина лесника» – квартира Курчатова.

Для ликвидации атомной монополии США и быстрейшего создания своего атомного оружия Советскому Союзу требовалось много высокообогащённого урана. Из Германии в 1945 году было вывезено порядка 100 тонн урановой руды. Но этого было явно недостаточно. Единственное доступное для СССР место, откуда можно было быстро доставить уже добытую руду – это антарктическая «база 211». Туда и направилась экспедиция на китобойной базе «Слава». Прикрывал «Славу» отряд эсминцев и подводных лодок. В начале антарктического лета 1946 – 47 года «Слава» благополучно разгрузилась в удобной бухте на побережье Земли Королевы Мод. Самолёты быстро собрали. Аэродром Нового Берлина был в хорошем состоянии, взлётно-посадочная полоса укреплена металлической арматурой, капониры для самолётов и топливозаправочная аппаратура сохранилась полностью. Начались регулярные полёты разведчиков и дежурство воздушных патрулей. Так покинутая немцами база обрела новых хозяев.

4-я экспедиция адмирала Бёрда, опираясь на внушительную для простой экспедиции эскадру, высадилась в Антарктиде примерно в то же время, и принялась за детальное изучение прилегающей к океану территории. После выгрузки на берег новая база «Литл-Америка-IV» была развернута в трех километрах к югу от базы 1940 года «Литл-Америка-III». Группа американских полярников во главе с географом Сайплом, участником прежних экспедиций Бёрда, прорыла лаз и проникла в подснежные здания «Литл-Америки-III».

«Они очутились в помещении, похожем на тронную залу дворца с хрустальными стенами и хрустальными люстрами, — пишет Бёрд. — Свет их электрических фонарей падал на стены, покрытые ковром белых ледяных кристаллов, образующих фантастические узоры — блестящие белые звезды, драгоценности и длинные белые перья. Когда они покинули шесть лет назад это помещение, стены были совершенно гладкими… Бифштексы, хлеб, масло и конфеты, оставленные прошлой экспедицией, находились в прекрасном состоянии после шестилетнего пребывания в этом помещении, и участники исследовательской группы сделали из них отличный завтрак». После возвращения береговой партии вся эскадра была разделена на три группы.

В центральную оперативную группу под командованием контр-адмирала Крузена, направленную в район «Литл-Америки», вошли авианосец «Филиппин Си», ледокол «Нордвинд», подводная лодка «Сеннет», один из эсминцев и один из гидротранспортов.

В районе острова Скотта центральная группа еще раз разделилась. Отделившаяся от основного ядра группа получила название восточная, и в составе гидротранспорта и эсминца направилась в сторону моря Беллинсгаузена к острову Петра I. Оставшиеся корабли сначала направились к островам Баллени, где Центральная группа была усилена «Маунт Олимпусом» и еще одним ледоколом. Командование Восточной группой принял давний коллега Бёрда по антарктическим плаваниям кептен Джордж Дуфек (в 1940 году он приходил в Антарктиду лейтенантом и штурманом на исследовательском судне «Бэр оф Окленд»). Через несколько лет адмирал Дуфек будет руководить операциями «Глубокое вмерзание-1» и «Глубокое вмерзание-2» («Дипфриз-1» и «Дипфриз-2»).

Авианосная группа в сопровождении двух ледоколов 31 декабря 1946 года попыталась пробиться в район острова Скотта. При этом в соответствии с программой работы подводная лодка «Сеннет» должна была изучать толщину и форму здешних льдов, а также глубины в районе барьера Росса, в том числе взять пробы грунта и морской воды на различных глубинах у кромки льдов. Но при этом здесь же еще и произвести стрельбу двумя торпедами и из бортовых орудий по айсбергам.

Ледоколы не смогли провести авианосец и подводную лодку в назначенный район, «Сеннет» во льдах получила (тоже по официальной версии) серьезные повреждения корпуса, и на буксире «Нордвинда» ее срочно отвели в Веллингтон. Одновременно самолеты с авианосца пришлось перебазировать на ледовый аэродром Китовой бухты. Все эти подробности взяты не из желтой прессы XX века, а из официального журнала советского ВМФ «Морской сборник», с которым тогда могли знакомиться лишь советские генералы, адмиралы и флотские офицеры.

Новый штурм берегов Антарктиды американская эскадра начала в январе 1947 года, на этот раз — в районе Земли Королевы Мод, и нашли они здесь нечто интересное и важное. Корабельные самолеты из района залива Уэльса, начиная с 18 января, в течение двух недель искали так называемые оазисы и совершили почти 30 вылетов (удачными были только 20), в том числе 15 февраля два самолета слетали в район Южного полюса (на 100 миль в направлении «полюса недоступности»).

В то же время западная группа вела фотосъемку побережья в районе острова Баллени, а также облетела Берег Отса, Землю Адели и Землю Уилкса. И даже — вылетала в район Южного магнитного полюса. Во время этой экспедиции впервые сквозь толщу льда производилось исследование горных пород (по отклонению в напряжении магнитного поля). Для этого американцы использовали ранее секретный самопишущий прибор — магнитометр, который выпускался с самолета на кабеле длиной 30 метров. С магнитометром было сделано четыре полета над Антарктидой.

Одним из примечательных открытий западной группы было обнаружение свободного ото льда района на Берегу Королевы Мэри, сразу же за шельфовым ледником Шеклтона. Как это было?

В тот день гидросамолет под командованием Дэвиса Э. Бангера, взлетевшего с плавбазы гидроавиации «Карритук», пролетел над коричневыми холмами, между которыми лежали незамерзшие голубые и зеленые озера, наводившие на мысль о богатой органической жизни, существующей в их глубинах. Через несколько дней все тот же Бангер на короткое время посадил свой гидросамолет на свободный ото льда морской залив, вдающийся в оазис. Впоследствии этот район стали называть оазисом Бангера.

Оазис расположен на побережье и на уровне моря. Он представлял собой вытянутую с востока-северо-востока на запад-юго-запад темную полосу суши, вокруг которой со всех сторон тянулись то белоснежные, то голубовато-зеленые антарктические льды. Полоса темной суши оказалась вытянута километров на 50; ее ширина была примерно вдвое меньше длины. Точные размеры оазиса даже летом 1955 года так и не были определены из-за отсутствия географической карты оазиса. С запада к оазису подходят отдельные ледниковые потоки: ледники Денмана, Скотта и Московского университета. Здесь ледник стекает в океан, и далее к северу он переходит в огромную низкую ледяную равнину. Самые крупные озера оазиса оказались фьордами, выходящими из-под прибрежного льда. Мелкие озера были образованы таянием льда. Соленость воды в разных озерах меняется от океанической до пресной.

Северная и восточная части оазиса окаймлены полосой морского льда, который в летнюю пору растаивает. Южная граница оазиса достаточно резко выражена. Собственно оазис поднимается над уровнем моря не выше 200 метров, а высота отдельных холмов и того меньше. Склоны холмов и в особенности впадины между ними открыты многочисленными каменными глыбами, валунами, каменными россыпями. Когда-то эти скалы были покрыты ледяным панцирем. К северо-востоку от оазиса простирается свободная ото льдов поверхность океана. К северу и к северо-западу от оазиса существовало множество аванпостов оазиса, два из которых были довольно велики. Имелось также множество скал, поднимавшихся над белой поверхностью ледника Шеклтона.

Неожиданно для американских налогоплательщиков через десяток лет этот оазис был передан… советской стороне. К началу 1959 года здесь были открыты сразу семь советских полярных станций («Мирный», «Оазис», «Пионерская», «Восток-I», «Восток», «Комсомольская», «Советская» и «Полюс Недоступности») и одна польская полярная станция («Добровольский»). На карте Антарктиды, изданной… в Западной Германии незадолго до начала советской комплексной антарктической экспедиции, этот оазис был обозначен у полукруглого ледника Шеклтона, ранее хорошо известного географам.

А вот в районе скал Центрального Вольтата, то есть в предполье Новой Швабии, советской стороне удалось открыть лишь одну антарктическую станцию — «Лазарев». Позже здесь же, на Берегу Принцессы Астрид, вместо «Лазарева» была создана станция «Новолазаревская» и восточногерманская станция «Георг Форстер». Но в отличие от восточного оазиса, в своеобразный противовес, неподалеку (по меркам Антарктики) от советской и восточногерманской станций, на Берегу Принцессы Марты, были открыты антарктические станции: западногерманская «Георг фон Ноймайер» и южноафриканская «Санаэ». Похоже, что кто-то постарался отодвинуть Советский Союз от районов Новой Швабии и направил нас на восток Антарктиды даже за счет передачи большого сектора антарктической территории. Возникает вопрос: «Почему американцы были столь щедры со своим противником в холодной войне?»

Эту щедрость можно объяснить лишь тем, что американцы не нашли здесь того, что искали, а потому и «толкнули» оазис Бангера СССР. Естественно, чем-то нас заинтересовав. Может, еще одним мертвым городом? Либо «Базой-211»? Основным ориентиром здесь был назван некий оазис, который в 1939 году увидели нацистские летчики. Правда, нам забыли сказать, что немцы нашли тот оазис у скал Центрального Вольтата, а совсем не на востоке Антарктиды. После не особо результативных исследований в морях Росса и Дейвиса эскадра Бёрда, имея в авангарде группу Дюфека, посетила район станции «Хорст Вессель» и, обогнув Землю Греэма, пришла в море Уэдделла. Если не считать событий 31 декабря 1946 года, то все шло своим чередом.

За месяц было сделано 49563 фотографии (данные взяты из геофизического ежегодника «Брукер Каст», Чикаго). Аэрофотосъёмкой было охвачено 60% заинтересовавшей Бёрда территории, исследователи открыли и нанесли на карты несколько ранее неизвестных горных плато и основали полярную станцию. «На краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубой лёд. Зловещая и прекрасная, она покоится в морозной дремоте, в складках мантии снега, светящегося аметистами и изумрудами льдов. Такова Антарктида — материк, по площади почти равный Южной Америке, внутренние области которого известны нам меньше, чем освещённая сторона Луны». 
Вот здесь-то и произошло что-то необыкновенное, что заставило Бёрда уже 23 февраля 1947 года свернуть антарктические исследования и начать движение домой. На «Бертон Айленде» под командованием капитана Мак-Дональда (по другим данным — Джеральда Кетчума) вернулась вся группа полярников из «Литл-Америки-IV», которые не проработали в Антарктике и трех месяцев. Почему?

Установить не удалось Последними в обеспечении ледоколов 7 марта 1947 года в Веллингтон вернулись суда центральной группы во главе с «Маунт Олимпус».

Сразу же по приходе в порт «Филиппин Си» был поставлен к заводскому причалу для проведения серьезного ремонта. По официальной версии — из-за полученных во льдах повреждений.

Конечно, в ледовых полях авианосец мог получить серьезные повреждения. Правда, в основном в подводной части. Но тогда бы еще неизвестно, пришел бы он в базу практически через весь Индийский океан. Есть сомнения! Выходит повреждения были выше его ватерлинии.

Известно, впрочем, что американцы понесли серьёзные потери в людях и технике (потеряли даже несколько боевых кораблей), а некоторые участники экспедиции по возвращении рассказывали о боях с нацистами среди ледяных полей Антарктиды.

Всех этих рассказчиков власти отправили в психиатрические лечебницы. Туда же угодил и сам адмирал Бёрд. 11 марта 1947 года он изложил в Пентагоне все, что с ним произошло. Все было должным образом задокументировано и доложено Президенту. После чего его взяли под стражу и внимательно, с пристрастием опросили. Бригада врачей проверила его на вменяемость. «Это было испытанием!! Меня поместили под жесткий контроль Национальной Службы Безопасности! Мне приказано было молчать обо всем, что я узнал. Невероятно! Мне напомнили, что я военный и должен подчиняться приказам».

Только из отдельных высказываний (!) участников экспедиции, опубликованных в американской прессе, стало известно, что за время похода было открыто: три залива у Земли Уилкса, 20 островов и три полуострова здесь же, девять горных цепей высотой до 4500 метров, а также четыре горные группы. Самолеты западной группы обнаружили среди гор некий рудный район и несколько больших озер с незамерзающей пресной водой зеленого цвета, которые, возможно образованы теплыми источниками. А самолеты центральной группы нашли гору «Х-лучи» высотой в 4,5 тысячи метров с залежами… радиоактивного вещества (скорее всего — урана).

В «Морских сборниках» за 1947 и 1948 годы не так сложно отыскать весьма интересную и полезную информацию: в феврале 1947 года западная группа эскадры Бёрда отыскала некий антарктический оазис. Ясно одно — это не оазис Бангера!

Благодатный район площадью в 800 квадратных километров был найден в глубине Берега Принцессы Астрид (предполье Земли Королевы Мод, между Берегом Принцессы Марты и Берегом Принцессы Ранхильды), почти соприкасающегося с Землей Новая Швабия. Здесь были обнаружены приграничная линия горных пород полезных ископаемых, а также три глубоких и более 20 мелких незамерзающих пресноводных озер. Одно из них даже получило собственное название — озеро Ванда. Самым удивительным здесь оказалось то, что хотя озеро покрыто толстым слоем льда, у его дна на глубине 60 метров, вода оказалась прогретой до плюс 26 градусов Цельсия.

Выступая на пресс-конференции, после возвращения из экспедиции Бёрд заявил:

«Антарктика обладает большими минеральными запасами, которые можно использовать уже сейчас. Для этого следует организовывать механизированные отряды, перебрасываемые на самолетах к местам разработок. Бурить нефтяные скважины во льду возможно.

Когда мы сможем снять часть ледяного покрова, мы найдем ископаемые, которые можно будет отлично использовать для атомной бомбы. Америка должна построить восемь постоянных баз на Антарктическом континенте для дальнейших научных экспериментов, изучения природных богатств и метеорологии. Это необходимо сделать как можно быстрее, ибо мы находимся на перекрестке военных дорог с двух полюсов. Отсрочка подобна смерти.»

Имеются и вполне прямые свидетельства очевидцев о том, что происходило во время Четвёртой антарктической экспедиции США 1946-1947 годов. Для того чтобы придать правдоподобность версии об исключительно научных целях этой экспедиции Ричарда Бёрда, в её состав была включена небольшая группа журналистов из разных стран. Среди них был корреспондент чилийской газеты «El Mercurio», выходившей в Сантьяго, Ли Ван Атта (Lee Van Atta). В номере от 5 марта 1947 года за подписью Ван Атта была опубликована небольшая статья, в которой были процитирована слова контр-адмирала.

В первых же абзацах статьи её автор писал: «Сегодня адмирал Бёрд сказал мне, что Соединённые Штаты должны принимать эффективные меры защиты от вражеских самолётов, прилетающих из полярных областей. Далее он объяснил, что у него нет намерения никого пугать, однако горькая реальность состоит в том, что в случае новой войны Соединённые Штаты подвергнутся нападению летательных аппаратов, перелетающих с фантастической скоростью с одного полюса на другой.

Что же касается недавнего прекращения экспедиции, Бёрд заявил: наиболее важным её результатом является выявление потенциального эффекта, который будут иметь для безопасности Соединённых Штатов сделанные в её ходе наблюдения и открытия».

В мае 1978 года британский журнал «Бризант» опубликовал статью «Неведомые силы в Антарктиде», в которой пытался ответить на вопрос: что же нашла экспедиция Берда? Журналисты обратили внимание на еще несколько странных фактов: на то, что со всех участников экспедиции была взята строжайшая подписка о неразглашении; что отправилось в полярные широты 14 кораблей, а вернулось только 13; что новенький авианосец «Филиппинское море» встал сразу после своего возвращения на длительный капитальный ремонт, и рабочие с верфи рассказывали о серьезных повреждениях корабля, как если бы он побывал в морском сражении.

Больше года никто не имел абсолютно никакого представления об истинных причинах столь поспешного бегства Ричарда Бёрда из Антарктиды, более того, никто в мире тогда даже не подозревал о том, что в самом начале марта 1947 года экспедиции пришлось вступить в самый настоящий бой с противником, присутствия которого в зоне своих изысканий якобы никак не ожидала. С момента своего возвращения в США экспедиция была окружена такой плотной завесой секретности, какой не была окружена ни одна научная экспедиция подобного рода, однако некоторым наиболее пронырливым газетчикам все же удалось выведать, что эскадра Бёрда вернулась далеко не в полном составе – у берегов Антарктиды она потеряла минимум один корабль, 13 самолётов (в том числе и три «скиммера») и около пятисот сорока человек личного состава, в большинстве своем это были морские пехотинцы разгромленного десантного отряда и моряки с потопленного эсминца, включая капитана Сайруса Лафарга и его старшего офицера.

Что же произошло?

Когда 4-я антарктическая экспедиция адмирала Бёрда в начале 1947 года с присущей всем американцам бесцеремонностью вторглась в пределы советской зоны в районе Лазаревского месторождения антарктического урана, чтобы разобраться «кто в доме хозяин», самолет, на котором адмирал Бёрд летел на восток, чтобы отыскать и сфотографировать аэродром, на который базировались советские самолёты, подвергся внезапной атаке двух истребителей П-63 с красными звездами на крыльях.

Прострелив адмиральскому «тайгеркэту» один двигатель, они вынудили его к посадке на ледяное поле, а подоспевшие на транспортном Ли-2 десантники самым натуральным образом взяли прославленного адмирала в плен. Как свидетельствует в своих недавно «расшифрованных» дневниках сам Бёрд, русские отнеслись к нему со всем благодушием и добросердечностью, на какую только были способны по отношению к достойному противнику. Красная и черная икра, «Столичная водка», любимые самим Сталиным первоклассные папиросы «Герцеговина-Флор» – все это было предоставлено американцу в избытке, но он также честно был предупрежден и о том, что если президент Трумэн не пойдет на мирные переговоры, то адмирала придётся самым натуральным образом ликвидировать… да так, что б все концы в воду. В своих записках адмирал приводит и некоторые фамилии своих высокопоставленных русских «приятелей», такие как Петров, Иванов, Сидоров, но и так ясно, каких именно людей он имеет в виду. По крайней мере, личности контр-адмирала Папанина и генералов Каманина и Ляпидевского угадываются настолько четко, что во всякой дополнительной расшифровке не нуждаются никоим образом…

Группа американских рейнджеров спецбатальона морской пехоты около 500 человек, разыскивавшая Бёрда была сначала рассеяна огнем наших штурмовиков под командованием Мазурука, затем немногие уцелевшие были добиты группой лыжников.

Еще до того, как американцы поняли, что с их десантом творится нечто ненормальное, в частоты связи эскадры вклинился неизвестный передатчик. На чистом английском языке незнакомый голос заявил, что адмирал Бёрд приглашен для переговоров. Срок на раздумья – два часа. Если по истечении этого срока согласие на уход экспедиции не будет дано, всю эскадру уничтожат. В доказательство серьезности этих намерений сейчас будет потоплен один из эсминцев.

Вскоре наша подводная лодка К-103 точным торпедным ударом отправила на дно моря американский эсминец «Мэрдок», а «кингкобры» Ильи Мазурука наполовину сократили численность палубной авиагруппы авианосца.

Бёрд всё сразу понял и быстро ретировался с остатками экспедиции.

Участник экспедиции Джон Сайерсон много лет спустя вспоминал: «Они выскакивали из-под воды как угорелые и проскальзывали буквально между мачтами кораблей с такой скоростью, что потоками возмущенного воздуха рвало радиоантенны. Несколько «корсаров» успели взлететь с «Касабланки», но по сравнению с этими странными летательными аппаратами они выглядели как стреноженные.

Я не успел и глазом моргнуть, как два «корсара», сраженные какими-то неведомыми лучами, брызнувшими из носовых частей этих «летающих тарелок», зарылись в воду возле кораблей… Эти объекты не издавали ни единого звука, они безмолвно носились между кораблями, словно какие-то сатанинские, иссиня-черные ласточки с кроваво-красными клювами, и беспрерывно плевались убийственным огнем.

Внезапно «Мэрдок», находившийся от нас в десяти кабельтовых, полыхнул ярким пламенем и стал тонуть. С других кораблей, невзирая на опасность, немедленно были посланы к месту катастрофы спасательные шлюпки и катера. Когда в район боя прилетели наши «блинчики», незадолго до этого перебазированные на береговой аэродром, то и они ничего поделать не смогли. Весь кошмар продолжался около двадцати минут. Когда «летающие тарелки» снова нырнули под воду, мы стали подсчитывать потери. Они были ужасающими…»

К концу этого трагического дня погибли около 400 американцев, было сбито около 20 самолетов и вертолетов, повреждения получили один авианосец и два эсминца.

После поспешного бегства экспедиции, рассчитанной не менее как на 8-месячное пребывание в суровых условиях низких широт, и потому оснащенной сверх всякой меры, Америка в экстренном порядке начала неофициальные переговоры с правительствами Аргентины, Чили, Норвегии, Австралии, Новой Зеландии, Великобритании и Франции. Аргентинский президент, правда, пригрозил Гарри Трумэну, что б не вздумал поднимать шума.

Тогда в Штатах начинается осторожная, но настойчивая кампания в прессе. В одном из центральных американских журналов – «Форин Афферс», бывший советник-посланник США в СССР Джордж Кеннан опубликовал статью, в которой весьма недвусмысленно высказал свою идею о «необходимости скорейшей организации отпора непомерно выросшим амбициям Советов, которые после успешного окончания войны с Германией и Японией торопятся воспользоваться своими военными и политическими победами для насаждения вредных идей коммунизма не только в Восточной Европе и Китае, но и в …далёкой Антарктиде!»

В ответ на это заявление, как бы носившее характер официальной политики Белого дома, Сталин обнародовал свой собственный меморандум о политическом режиме Антарктиды, где в довольно резкой форме отозвался о намерениях правящей верхушки США «…лишить Союз Советских Социалистических Республик своего законного права, основанного на открытиях в этой части света русскими мореплавателями, сделанных еще в начале XIX века…»

О том, что для СССР предпочтительным было заключение международного соглашения по Антарктике и то, что антарктические сектора (владения) формально не отрицались в России, а затем и в Советском Союзе на протяжении длительного периода времени, свидетельствует упоминание в докладе академика Л.С. Берга на собрании в Географическом обществе 11 февраля 1949 г. Л.С. Берг упоминал об «открытиях в Антарктике», о том, что Ф.Ф. Беллинсгаузен «посетил Антарктику и сделал там замечательные открытия». Наконец, о том, что «весьма вероятно, что описываемые Беллинсгаузеном бугристые льды, простиравшиеся с востока на запад, представляли собою именно окраину антарктического материка». С правовой точки зрения важным является следующее заключение Л.С. Берга: «Мировая наука признает факт географических заслуг Беллинсгаузена и Лазарева. Но при этом не надо забывать, что исторически за Россией и по преемству за СССР остается право приоритета открытия ряда земель Антарктики. Россия никогда не отказывалась от своих прав, и советское правительство никогда и никому не давало согласия распоряжаться территориями, открытыми русскими моряками». Сразу после окончания Великой Отечественной войны в работе, посвященной столетию Русского Географического общества, Л.С. Берг писал, что Ф.Ф. Беллинсгаузен и М.П. Лазарев «увидели берег, которому дали название Земли Александра I; это был антарктический материк, часть которого впервые положена на карту нашими мореплавателями». Вместе с М.П. Лазаревым на шлюпе «Мирный» плавал мичман П.М. Новосильский, оставивший очень интересные записки «Южный полюс. Из записок бывшего морского офицера», изданные анонимно в 1853 г. в Петербурге. В апрельской книжке «Морского сборника» за 1855 г. в разделе «Библиография» был произведен обзор русской морской литературы за 1854 г. Автор обзора, разбирая работу «Шестой Континент, или Краткое обозрение плаваний к югу, от Кука до Росса. С двумя картами, 3-е издание», писал: «Эта брошюра составляет необходимое дополнение к другой книжке того же автора (Новосильского): Южный полюс… Показаны в последовательном порядке все открытия, сделанные в позднейшее время и заставляющие предполагать, что все… разорванные острова составляют один материк. Эту-то мысль и старается доказать автор в своей брошюре… Для большей же очевидности автор изобразил на карте все открытия у южного полюса, сделанные через двадцать лет после русских мореходцев Дюмон-Дюрвилем и Россом…» После всех этих путешествий» говорит автор в заключении своей брошюры, «существование огромного южного материка не подлежит более сомнению. Честь первого открытия его по справедливости должна принадлежать русскому мореплавателю Беллинсгаузену».

При обсуждении доклада академика Л.С. Берга профессор Д.Г. Панов в заключение своего выступления подчеркивал: «Среди продолжающихся и по настоящее время споров о принадлежности отдельных пространств Антарктики различными государствами забывается, что этот материк был впервые открыт русскими, что основа его научному исследованию тоже была положена работами русских исследователей. Поэтому не может возникать сомнений в том, что Советский Союз имеет полные основания для участия в разделении территории Антарктики. Советскому Союзу должны принадлежать в Антарктике пространства земель, которые стали известны человечеству благодаря их открытию русскими мореплавателями. Мы не можем мириться с отрицанием великих заслуг русских людей в открытии и исследовании нового материка Антарктиды. Утверждением их приоритета должно явиться выделение антарктических земель, принадлежащих Советскому Союзу».

Контр-адмирал, проф. Е.Е. Шведе стоял на аналогичной позиции, когда призвал собрание «выразить громкий протест против всех и всяких посягательств на антарктические земли, открытые русскими мореплавателями, и против всяких попыток раздела Антарктиды без участия Советского Союза».

Эта же точка зрения фактически была отражена в самом докладе Л.С. Берга. В частности, он сказал: «…Советский Союз имеет, во всяком случае, не меньше прав на Антарктические земли, открытые русскими, чем, например, Франция, которая претендует на суверенитет над «Землей Адели» на том основании, что эту землю открыл (и назвал именем своей жены) в 1840 г. французский мореплаватель Дюмон-Дюрвиль. Между тем русские мореплаватели Беллинсгаузен и Лазарев за 20 лет до Дюмон-Дюрвиля впервые доказали ошибочность господствовавших тогда представлений, что за южным полярным кругом нет земли, и открыли существование Антарктиды… Исторически за Россией и, по преемству, за СССР остается право приоритета открытия ряда земель Антарктики… Россия никогда не отказывалась от своих прав, и Советское правительство никогда и никому не давало согласия распоряжаться территориями, открытыми русскими моряками».

Государственный секретарь Трумэна – Джеймс Бирнс, выступавший всегда, как известно, за самые жёсткие санкции против СССР, вынужден был уйти в досрочную отставку, явно принужденный к этому Трумэном. Последними словами Бирнса на государственном посту были такие:

«Проклятых русских оказалоcь невозможно испугать. В этом вопросе (имеется в виду Антарктида) они победили».

Достоянием гласности стали слова самого Ричарда Бёрда, когда он давал длительные объяснения на заседании срочно учрежденной президентской комиссии, и эти слова в сенсационном материале, напечатанном в журнале «Фрэй», были такие:

«Прекращение экспедиции было вызвано действиями вражеской авиации…»

И уж потом идет цитата о необходимости отпора американцами какому-то непонятному врагу, обладающему сверхъестественными «летательными тарелками»… типа корабли и самолеты Четвертой антарктической экспедиции подверглись нападению… странных «летающих тарелок», которые «…выныривали из-под воды, и двигаясь с огромной скоростью, нанесли экспедиции значительный урон». Ну и дальше: эти удивительные летательные аппараты наверняка были произведены на замаскированных в толще антарктического льда авиастроительных заводах нацистов, конструкторы которых овладели какой-то неведомой энергией, применявшейся в двигателях этих аппаратов… Помимо всего прочего Бёрд заявил высокопоставленным лицам следующее:

«США необходимо как можно быстрее принять защитные акции против истребителей противника, совершающих вылеты из полярных районов. В случае новой войны Америка может подвергнуться атаке врага, обладающего способностью летать с одного полюса на другой с невероятной скоростью!»

Итак, мы прекрасно видим, что «летающие тарелки» появились впервые именно в Антарктиде, и тут некоторые документы, вообще никак не связанные с проблемами НЛО, самым непосредственным образом обращают наше внимание на тот факт, что именно в то самое время, когда корабли адмирала Бёрда бросили якоря в море Лазарева у берегов обледеневшей Земли Королевы Мод, там уже находились и …советские военные корабли!

Вопреки предостережениям Трумэна, новоизбранный президент Аргентины Хуан Перон с большой помпой и без всякой оглядки на Вашингтон отправил в Москву своих самых лучших дипломатов и послов, восстановив с СССР прерванные еще «в доисторические времена» дипломатические отношения. Тотчас за этим актом, словно все было договорено заранее, в Страну Советов хлынули миллионы тонн аргентинской пшеницы, хлопка и важного стратегического сырья в виде так необходимых тогда Сталину вольфрамовых и бериллиевых руд. Трумэну ничего не оставалось делать, как усмирить свои «непомерные» амбиции до поры до времени и отозвать свою антарктическую эскадру домой. Он прекрасно понимал, что является человеком, от которого, без преувеличения, зависит если не все в мире, то многое, но размахивать «атомной дубиной» время еще не подоспело – Сталин был явно не из пугливых, на элементарный блеф не купится ни за что, в случае «атомной атаки» на его сторону станут не только Франция и Аргентина, а «мочить всех подряд» запрещал не только здравый смысл, но и кое-какие соображения по вопросам военной стратегии и тактики, предоставленные к сведению Трумэна Дуайтом Эйзенхауэром.

Надо полагать, что в 1947 году высшее американское  руководство отнеслось к докладу адмирала Бёрда с должным вниманием, поскольку в 1948 году в этот район Антарктиды было отправлена экспедиция ВМС США для выполнения задач операции «Ветряная мельница» («Windmill»). Основой экспедиции было 39-е оперативное соединение американских ВМС, флагманом которого стал военный транспорт специального назначения «Порт Бомонт». Руководил экспедицией кептен Джеральд Кетчум, ранее командовавший ледоколом «Бертон Айленд». На этот раз экспедицию сопровождали два ледокола типа «Атка»: «Бертон Айленд» и «Эдисто». Свой поход экспедиция Кетчума начала с посещения моря Дейвиса и побережья у ледника Шеклтона. Во время ее проведения корабельные вертолеты в очередной раз обследовали оазис Бангера. Здесь было задумано создать военно-морскую базу США, о чем кептен Кетчум даже получил специальную инструкцию. Для детального осмотра на оазис Бангера были доставлены шесть американских астрономов-геодезистов и геолог Эрл Апфел. Они работали здесь больше двух суток. Неожиданно за полярниками прилетел вертолет, командир которого имел предписание немедленно эвакуировать высаженную в оазис группу. Неясно, опираясь на какую информацию (радиостанции у группы Апфела не было), военное командование экспедиции пришло к заключению, что оазис Бангера мало подходящее место для военной и исследовательской базы, а потому не сочло нужным дальше обследовать оазис. А может, группе угрожала некая опасность? Тогда — от кого? Может, именно здесь нужно искать причины чрезвычайной «щедрости» американцев в последующей передаче Советскому Союзу восточных районов Антарктиды? По странному стечению обстоятельств, примерно в это же время в район острова Кергелен пришла советская китобойная флотилия «Слава»…

Советский ветеран-полярник, который предпочел остаться анонимным, обращал внимание своих гостей на участок Смоленского кладбища в Санкт-Петербурге, где в конце 1940-х годов было похоронено больше сотни мужчин (примерно тот же период, что и время экспедиции адмирала Бёрда). Одинаковые надгробия, славянские фамилии и средний возраст умерших наталкивают на мысль о военных захоронениях того далёкого антарктического сражения.

Испытание первой советской атомной бомбы РДС-1 на основе плутониевого заряда и нейтронного запала было проведено 29 августа 1949 года. Всё шло на основании проекта Постановления СМ СССР, принятого Специальным комитетом 26 августа 1949 года.

На следующий день после испытания, 30 августа 1949 года Л.П.Берия и И.В.Курчатов подписали рукописный доклад на имя И.В.Сталина, в котором были изложены данные предварительной обработки результатов испытания. В докладе говорилось:

«Докладываем Вам, товарищ Сталин, что усилиями большого коллектива советских ученых, конструкторов, инженеров, руководящих работников и рабочих нашей промышленности, в итоге 4-летней напряженной работы, Ваше задание создать советскую атомную бомбу выполнено. Создание атомной бомбы в нашей стране достигнуто благодаря Вашему повседневному вниманию, заботе и помощи в решении этой задачи…

Атомный взрыв зафиксирован с помощью специальных приборов, а также наблюдениями непосредственно участвовавших в проведении испытания членов Специального комитета т.т. Берия, Курчатова, Первухина, Завенягина и Махнёва…». Монополия США на ядерное оружие безславно закончилась.

8 января 1956 года американский полярный ветеран адмирал Ричард Бёрд выполнил последний свой полет над Южным полюсом. Вслед за тем американские летчики полковник Колп и лейтенант Джордж совершили два полета из Мак-Мёрдо в центральный район Антарктики и… словно поставили «точку» в каком-то исследовании.

18 января 1956 года все четыре тяжелых самолета ВВС США вернулись на свою базу в Новой Зеландии. После этого Бёрд послал из пролива Мак-Мёрдо в адрес советской антарктической экспедиции телеграмму следующего содержания: «Добро пожаловать на Землю Уилкса. Надеюсь, что вы подыскали хорошее место для вашей МГТ. Мы недавно пролетали над местами планируемых вами внутриконтинентальных баз. Поверхность там спокойная, но высота ледникового плато колеблется от 11 000 до 13 000 футов. Мы хотели бы обмениваться информацией о погоде. Сайпл (американскому исследователю Полю Сайплу было предложено возглавить очередную зимовку американцев) присоединяется ко мне в пожелании успехов в наших международных усилиях в науке».

В эти же дни в районе пролива Мак-Мёрдо американцы начали сооружение сухопутного аэродрома, который в дальнейшем будет назван «Сухой Долиной», а также обследовать район мыса Адэр с целью поиска нового места для создания американо-новозеландской станции. На Адэре они неожиданно наткнулись на остатки домиков Борхгревинка и Скотта, которые, правда, уже годились только на дрова. Позднее эта группа обследовала мыс Халлет и провела здесь детальную топографическую съемку. На «Литл-Америке V» в тот сезон осталось зимовать 73 человека, в основном военный персонал и небольшая научная группа.

В начале февраля 1956 года Ричард Бёрд покинул Антарктику на борту судна «Арнеб».

30 декабря 1956 года Бёрд сделал в дневнике последнюю запись: «Я честно хранил свою тайну все эти годы, хотя это противоречило моим желаниям и моим ценностям. Сейчас я чувствую, что мои дни сочтены, однако эта тайна не уйдет со мной в могилу…

Это может оказаться единственной надеждой Человечества. Я видел правду, и она укрепила мой дух и освободила меня! Я отдал должное чудовищной машине военно-промышленного комплекса. Сейчас приближается длинная ночь, но это будет не конец. Как только она закончится, ослепительный бриллиант Истины заблистает и те, кто во тьме, утонут в его свете… Потому что я видел ту землю за полюсом, центр великого, неизведанного.»

Советская антарктическая станция «Оазис», начала работу 15 октября 1956 года в оазисе Бангер-Хилз.

В 1958 году США произвели три ядерных взрыва в атмосфере южного полушария, почти над Антарктидой. Ядерные заряды были взорваны ими в рамках операции «Argus» к юго-западу от Кейптауна. Цель — изучить эффект ядерных взрывов за чертой атмосферы, в частности, как заряженные частицы и радиоактивные изотопы будут взаимодействовать с магнитным полем Земли.

Испытания проводились на высоте 160 км 27 августа (38° ю. ш., 12° з. д.), на высоте 290 км 30 августа (50° ю. ш., 8° з. д.) и на высоте 750 км 6 сентября (50° ю. ш., 10° з. д.). То есть первый взрыв был произведен в 3500 км к северу от Земли Королевы Мод, близ острова Тристан-да-Кунья, второй взрыв в 2280 км и третий — в 2390 км.

10 марта 1959 года на шельфовом леднике у мыса Седова (Берег Принцессы Астрид) была официально открыта советская полярная станция «Лазарев». Рядом с ней была создана бельгийская станция «Король Бодуэн». Обе станции как бы примыкали к правой стороне Земли Новая Швабия. Со станции «Лазарев» советские геологи под руководством М. Равича впервые исследовали центральную и восточную части гор Земли Королевы Мод.

В 1961 году советская полярная станция «Лазарев» была оставлена советскими учеными, а ее жильцы переселились на твердую землю… в оазис Ширмахера. Новая станция получила название «Новолазаревская». Тогда же, именно в районе «Новолазаревской» впервые в истории изучения Антарктики были выполнены глубинные сейсмические зондирования. Советские полярники имели в своем распоряжении аэрофотоснимки этого оазиса, сделанные еще нацистскими летчиками в 1939 году.

 

С тех пор прошло немало лет, и разработка полезных ископаемых в Антарктиде запрещена положениями знаменитого Договора 1959 года.

РУССКИЕ БЬЮТСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО – ПОКА ЖИВЫ…

Из дневника убитого под Мценском немецкого офицера.

“Неделю назад из плена сбежали 15 русских солдат.

Погоня загнала их в полуразрушенный дот.

На предложение поднять руки и сдаться они ответили

пулеметным огнем – в доте еще оставались пулеметы

и боеприпасы.

До вечера наши солдаты пытались уничтожить

русских, но те оказались слишком живучи, а дот – еще крепким.

Утром артиллеристы подвели на прямую наводку зенитное орудие,

но это не принесло большой пользы – дот устоял, а русские

огрызались огнем. Мы понесли большие потери.

Только к вечеру второго дня двое наших саперов подобрались

поближе и огнеметами выжгли внутренности блиндажа.

И тут оттуда выскочили два огненных факела,

двое русских солдат, горевших заживо, –

с винтовками наперевес они пошли на нас, стреляя на ходу,

они сделали всего несколько шагов и упали.

Воевать с таким врагом невозможно –

русские бьются до последнего, пока еще живы. “

Поединок в снежной пустыне

История А. Маресьева, в «Повести о настоящем человеке», переиздавалась в СССР более 80 раз. Мне же представляется необходимым рассказать о человеке, чья боевая судьба гораздо насыщеннее, а несомненный литературный дар рассказывает свои захватывающие подлинные подробности тех далёких и суровых лет.

А.Н. Крылов.

Мой герой – Захар Артёмович Сорокин.

Родился Захар в 1917 году на станции Глубокое, что в Новосибирской области в семье печника Артема Яковлевича Сорокина. Семья была большая – шесть человек. Маленький Захар ходил с отцом по селам и помогал ему класть печи. Но вскоре отец заболел, и им пришлось уехать из Сибири на Кавказ в Тихорецк.
Первый увиденный самолет поразил воображение мальчика. Он записался в школьный авиационный кружок, где сделал первую модель планера. После школы, посоветовавшись с мамой, Ириной Яковлевной, Захар поступил в ФЗУ, и был зачислен в аэроклуб, там он и научился летать. Читать Захар Артёмович научился сызмала, а вот по – настоящему подружился с литературой гораздо позднее – уже на пороге зрелости. Глотая книгу за книгой, ругал себя за упущенное время. Но так ли уж был он виноват перед самим собой?!
Таёжное, далёкое от города село, где родился и вырос Захар, библиотеки не имело. Избу – читальню и ту открыли лишь в 1930 году. Позже, когда, перебравшись из Сибири на Кубань, стал работать на локомотиве помощником машиниста, не хватало времени. Жизнь в ту пору проходила на колёсах – из рейса в рейс.
В лётном училище Сорокин впервые явственно ощутил, сколь бедна его речь. Хотя всё, что преподавалось на занятиях, понимал, показать это в своих ответах не мог – говорил сбивчиво, коряво.
– Надо бы тебе, Захар, к книгам обратиться, – советовали друзья.
Ту же мысль, только в категорической форме, высказал командир.
Зачастил Сорокин в училищную библиотеку. Поначалу как бы “во исполнение приказа”, но вскоре – по зову души. Книги увлекли, захватили, поглощали почти весь недолгий курсантский досуг. Их хозяйка, пожилая, хрупкая женщина, взяв на себя роль доброго и чуткого проводника в безбрежном мире “изящной словесности”, сделала всё, чтобы он не сбивался с верного курса. Завидев Сорокина, выкладывала перед ним произведения о мужестве, о человеческой стойкости и благородстве.
Однажды предложила сборник рассказов Джека Лондона. Раскрыл Захар небольшой томик, который, судя по потрёпанному внешнему виду, перебывал уже у многих читателей, – и не смог оторваться, пока не перелистнул последнюю страницу. Особенно взволновал его рассказ “Любовь к жизни”. В воображении сразу возникла картина, как через бескрайнюю снежную пустыню пробирается больной, умирающий человек. Из последних сил пытается доползти до большой реки, где должны быть люди. Его преследует волк, тоже погибающий от голода. Человек побеждает волей к жизни.
Рассказ этот Сорокин прочитал дважды. После отбоя долго не спал. Перед мысленным взором, как в калейдоскопе, сменяли друг друга наиболее яркие эпизоды. Мог ли Захар представить в тот вечер, что военная судьба уготовит ему испытание, которое окажется ещё труднее, ещё опаснее ?!
…Война застала Сорокина в Крыму. Наравне с опытными пилотами Черноморского флота ему доверили прикрывать корабли и их стоянки от возможных налётов вражеской авиации. Всё, что требовалось, исполнял в точности. Удовлетворения, однако, не чувствовал. Боевые вылеты, хотя и назывались боевыми, ничем не отличались от обычных учебных: в районах, которые патрулировал Сорокин, немцы не появлялись. Так продолжалось до тех пор пока, в июле 1941 года, Захара в составе группы лётчиков не направили в далекое Заполярье, где уже вовсю кипела битва в небесах и на воде.
Из Москвы они вылетели на Север на стареньком Ли-2. Не отрываясь от иллюминаторов, следили за открывающимися под крылом картинами. Под крылом проплывали невысокие сопки, покрытые бледненьким редколесьем, рыжеватые болота, разной величины и формы озера и озерца — все это вместе походило на блеклый, выгоревший ковер.
На земле все выглядело иначе.
Конец июля. Редкостная жара. Полярный день давно вступил в свои права, солнце почти круглосуточно ходило над головой и жгло немилосердно. А на вершинах гранитных скал лежал снег. Его белизна резко контрастировала с сочной травой, пестревшей крупными золотисто-желтыми цветами. Ярко зеленели низкорослые деревья: их корни не могли уйти в глубину, там вечная мерзлота. Причудливо изогнутые стволы стлались по земле, чтобы удержаться под свирепыми зимними ветрами.
Заполярье по-своему было прекрасно.
Если на войне случалось везение, оно не миновало Сорокина. Он попал в эскадрилью Бориса Феоктистовича Сафонова.
Лучшего наставника и пожелать нельзя. Первый боевой вылет Сафонов совершил 22 июня 1941 года над полуостровом Рыбачьим, атаковав вместе с В. Воловиковым бомбардировщик Не-111. Лётчики вели огонь до полного израсходования боекомплекта, однако задымившему “Хейнкелю” удалось скрыться в облачности.
Свою первую победу Сафонов одержал вечером 24 июня 1941 года. Вылетев на своём И-16 для перехвата разведывательного Ju-88 (опознанного как Не-111), он после долгой погони атаковал его. Вначале Сафонов убил стрелка и повредил самолёт, а потом длинной очередью с дистанции около 100 метров практически отрезал ему хвостовое оперение. Машина упала в бухте Зеленцы, и обломки её подобрал подошедший катер. Это был первый немецкий самолёт, сбитый лётчиками североморской авиации.
Уже через 3 дня, 27 июня 1941 года, Сафонов одержал вторую победу – отправив вместе с товарищами на землю немецкий разведывательный самолёт “Хеншель” Hs-126, прозванный позднее нашими пехотинцами “Костылём”.
Но особенно ярко талант пилота, как отличного воздушного бойца, раскрылся в последующие 2 месяца, когда немцы предприняли массированные налёты на советские аэродромы и порт Мурманска.
7 июля 1941 года Сафонов во главе девятки И-16 прикрывал военно – морскую базу Полярное, когда в воздухе появилась группа Ju-87, сопровождаемая истребителями Ме-109. Советские лётчики атаковали пикировщики и уничтожили 4 самолёта, а затем, перейдя в преследование, сбили ещё 3 машины. Все наши лётчики вернулись на базу.
10 июля 1941 года Сафонов получил звание капитана и был назначен командиром истребительной авиационной эскадрильи. Молодому комэску вручили новую машину: И-16 тип 17 с заводским номером 28213-95. На другой день начальник политотдела авиабригады полковой комиссар Сабадырь докладывал политуправлению Северного флота: “…Получив в свои руки машину, капитан Сафонов написал на её фюзеляже боевой лозунг: “За Сталина!”


Сафонов любил свой самолёт и лично следил за его состоянием. Не было случая, чтобы он не присутствовал при зарядке боекомплекта. Проверял, как и какими снарядами набита лента, правильно ли она установлена. Борис Феоктистович предпочитал стрелять бронебойными снарядами. Однажды моторист Колпаков спросил у него: “Почему вы не берёте трассирующих ?” Тот ответил: “Оружие у меня пристреляно. А от бронебойного никакой Ганс не уйдёт”.
На своём И-16 Б. Ф. Сафонов произвёл 109 боевых вылетов и сбил 17 немецких бомбардировщиков и истребителей. За всё время боевых действий на его самолёте сменили 3 мотора. Равняясь на лётчика, образцово выполняли свои обязанности техник самолёта Семёнов и моторист Колпаков. Сафонов не раз говорил: “Половина сбитых мной самолётов я отношу за счёт техника Семёнова и моториста Колпакова”. В настоящее время этот самолёт хранится в Ленинградском Военно – Морском музее.
14 июля 1941 года Борис Сафонов был награждён первым орденом Красного Знамени, в этот же день он записал на свой боевой счёт 2 бомбардировщика. 27 июля сбил ещё 2 пикировщика Ju-88. 6 августа в паре с Максимовичем сбил истребитель Ме-109. 9 августа одержал сразу 3 победы. К концу лета на его счету было уже 10 лично сбитых самолётов (Не-111, 5 Ju-88, 2 Hs-126, Ju-87 и Ме-109) и вскоре его представили к званию Героя Советского Союза.
К 28 августа он совершил 130 боевых вылетов, провёл 32 воздушных боя и лично сбил 11 самолётов противника. Только за 5 дней августа он одержал 5 личных побед. 15 сентября 1941 года семёрка истребителей под командованием Бориса Сафонова, вступив в схватку с превосходящими почти в 8 раз силами противника, уничтожила 13 вражеских самолётов, не потеряв ни одного своего. Сафонов лично сбил 3 машины (в том числе: Ju-88 и Hs-126). Его успехи основывались на гибкой тактике, знании особенностей самолётов противника, а также на слётанности его группы в воздухе. В одном из своих выступлений, он говорил:
– Ju-88 и Me-110 самолёты довольно живучие, поэтому стрелять по ним с расстояния более 300 метров – занятие безполезное: огонь рассеивается, и вероятность попадания уменьшается. Поэтому я прежде всего сокращаю дистанцию до 200 метров, а иногда и меньше. Куда целить ? Раньше я начинал бить по пилоту, а он маневрировал с таким расчетом, чтобы я сам был мишенью для его стрелка. Тогда я стал вначале бить по стрелку. Стрелок – то ближе к хвосту, и его легче достать. А замолчал стрелок – машина, считай, на твоём боевом счету.
Когда неподалёку от их аэродрома совершил вынужденную посадку немецкий истребитель Ме-109, Сафонов не преминул тщательно осмотреть и изучить его, определив слабые стороны вражеской машины, в частности, плохой обзор назад из кабины пилота. Когда был сбит Ме-110, с него сняли броню и притащили в своеобразный тир на краю аэродрома, где лётчики упражнялись в стрельбе по ней с различных дистанций и под различными углами.


В воздухе для Сафонова не было мелочей – всё было подчинено достижению победы. Для сокращения времени взлёта по тревоге он даже срезал пряжки со шлема, пришив вместо них кнопки от парашютных ранцев, и то же самое заставил сделать своих товарищей. В небе он никогда не летал по прямой. Юркий И-16 то уходил вниз, лавируя между сопками, то круто взмывал вверх. Такие же пируэты приходилось выписывать и его ведомым. С каждым боем он продолжал совершенствовать истребительную тактику. Его группа, как правило, делилась на две части, одна из которых атаковала бомбардировщики, а другая связывала боем вражеские истребители. Каждый пилот подразделения знал свои обязанности в воздухе. В одной из газет Сафонов писал:
“Взаимодействие между звеньями, слаженность в бою имеют решающее значение. Когда моё ведущее звено врезается в строй бомбардировщиков, мы абсолютно спокойны: если нас попытаются атаковать вражеские истребители, то звено Коваленко не допустит этого. Поэтому так и получается, что на мою долю в основном приходятся сбитые вражеские бомбардировщики, а на долю Коваленко – истребители…”
В схватку Сафонов никогда не бросался сломя голову – бессмысленная храбрость могла дорого стоить в бою. Например, однажды пятёрка И-16 встретила в небе около 20 немецких бомбардировщиков, но, несмотря на выгодную позицию, Сафонов не отдал приказа об атаке. И он оказался прав – вскоре сверху была замечена группа Ме-109 сопровождения. Тогда Сафонов увёл свою пятёрку назад, а потом неожиданно атаковал бомбардировщики со стороны солнца. Три самолёта сразу же были сбиты, и пока враг не опомнился, сафоновцы произвели второй заход, отправив к земле ещё один “Юнкерс”. Когда в бой вступили Ме-109, они были встречены лобовой атакой, после чего И-16 выстроились в оборонительный круг, который немцы уже не смогли разорвать.
В бою с истребителями Ме-109 Борис Сафонов пользовался как приёмами обороны, так и агрессивными методами, имевшими целью ошеломить врага. Он мог имитировать паническое бегство, а когда немецкий пилот уже предвкушал победу, вдруг неожиданно сбрасывал скорость, и проскочивший вперед обескураженный враг сам оказывался в прицеле. С другой стороны, сбив однажды бомбардировщик, Сафонов немедленно атаковал Ме-109. Немец, принявший вызов, открыл огонь с расстояния 400 – 500 метров, но советский ас быстро сократил эту дистанцию вдвое и, в свою очередь, ударил из пушек и пулемётов. “Мессер” шарахнулся в сторону и, не рассчитав, врезался на малой высоте в сопку.
Осмотрительность, взаимопомощь и взаимовыручка в бою составляли главное правило Бориса Сафонова. И он свято ему следовал, не жалея жизни для спасения товарища. Когда в одном из поединков младший лейтенант Максимович, атакуя бомбардировщик Ju-88, не заметил в хвосте Ме-109, Сафонов немедленно бросился ему на помощь, несмотря на то, что к этому моменту у него не было ни единого патрона. Испуганный немецкий лётчик вышел из боя, а Сафонов продолжал прикрывать Максимовича и на обратном пути, готовый совершить таран в случае крайней необходимости.
16 сентября 1941 года, за героизм, мужество и отвагу, проявленные в боях, командиру эскадрильи 72-го смешанного авиаполка (ВВС Северного флота) капитану Б. Ф. Сафонову было присвоено звание Героя Советского Союза. К моменту опубликования этого Указа, на счету лётчиков эскадрильи было около 50 воздушных побед, из них 16 – на счету комэска.
Осенью 1941 года в трудном поединке Сафонов “завалил” известного немецкого аса. Тогда нападениям вражеских истребителей подверглись несколько самолётов 72-го авиаполка. Особенно часто обнаруживали “Мессера”, которого на аэродроме прозвали “рыжим”. На фюзеляже немецкого самолёта был нарисован большой рыжий пёс с краснозвёздным истребителем в зубах. Лётчик самолёта держался крайне нагло, но открытого боя старался избегать. Когда же это не удавалось, он улучшал момент и удачным маневром отрывался от преследования.
Сафонов досадовал, что ему не доводилось встретить в воздухе этого наглеца. Но, наконец, такой случай представился. При возвращении с задания Сафонов заметил “рыжего” и навязал ему бой. По первым же маневрам противника стало ясно – помериться силами придётся с очень опытным воздушным волком…
Противник, выбирая выгодные для атаки позиции, выполнял сложные пилотажные фигуры. Но через пару минут ему самому пришлось туго – Сафонов всё сильнее и сильнее наседал на него. “Ястребок” наконец зашёл “Мессеру” в хвост, однако тот тут же вывернулся и почти вертикально ушёл вверх. За ним устремился и наш истребитель. Противник явно пытался оторваться, но это ему не удавалось. Сафонов плотно шёл следом и ждал момента для точного удара. И этот момент наступил. Когда немецкий лётчик, пытаясь снова зайти истребителю Сафонова в хвост, начал делать переворот, прогремели меткие очереди. “Мессер” загорелся и камнем сорвался в отвесное пике, оставляя чёрный дымный шлейф. Воздушный пират успел оставить пылающую машину и, раскрыв парашют, приземлился на позиции советских зенитчиков. Пленный оказался матерым асом Вилли Френгером. На его счету было 900 боевых вылетов и 36 сбитых над Ла – Маншем самолётов. При задержании он сорвал с груди свои награды – два Железных Креста и один в золотой оправе…

Человек несгибаемого мужества, большого личного обаяния, Борис Феоктистович обладал ещё и педагогическим даром. Его взгляд, подобно рентгену, высвечивал в подчинённом все грани, все изгибы характера. Он сразу распознал в Сорокине честного, храброго бойца. Настораживала лишь чрезмерная горячность новичка. Чтобы приучить молодого пилота к выдержке, к точному расчёту, взял его на своё крыло. Что ни вылет – обязательно вместе. Ведущим – Сафонов, ведомым – Сорокин, который стремился во всём подражать командиру. Оттого действия Захара в воздухе обретали строгую отточенность, раз от разу становились увереннее и одновременно осмотрительнее.
Первый бой, первая схватка с ненавистным врагом. “Мессеры” наглы, самонадеянны – их ведь вдвое больше. Идут клином, как предки – тевтонцы на льду Чудского озера.
У Сафонова решение уже созрело. Набрав высоту, эскадрилья развернулась в полукружие и разом атаковала врагов с трёх сторон. Неприятельский строй смешался. Увидев в прицеле “Мессер”, Захар не прозевал момента – сразил противника меткой очередью. Боевой счёт открыт. (Bf-110 принадлежавший 1-ому отряд 77-й истребительной эскадры (серийный №3588, тактический номер LN + DR). Сбит в районе посёлка Кола, экипаж, – лейтенант Dietrich Klappenbach и ефрейтор Rudolf Methke, – считаются пропавшими без вести.)
Но Сафонов строго выговаривает:
— Забыли, что ваша главная обязанность охранять ведущего? Что вас обоих не сбили — чистая случайность. Ну, а теперь — с первой победой! За то, что сбили самолет противника, благодарю. А за то, что нарушили устав, — пять суток ареста. Обдумайте свои действия и сделайте должные выводы.
«Да, пораздумать было о чем. Как же, действительно, так получилось, что я оторвался от ведущего? Стремление сбить «мессер» — не оправдание. Не менее досадно было услышать замечание о стрельбе с дальней дистанции. Ведь когда я обучался в Ейске и затем служил в полку, меня как раз много ругали за то, что во время учений открывал огонь с чересчур близкого расстояния — пятьдесят, даже сорок метров, хотя по инструкции требовалось сто пятьдесят —двести. А вот в настоящем бою выдержки не хватило…»
В воздушных схватках мужал характер Сорокина, совершенствовалось лётное мастерство. Когда он сбил 4-й самолёт, удостоился ордена Красного Знамени. Первая награда… Получив её, Захар не сразу поверил своему счастью. Неужели на его груди засверкал боевой орден, который в детстве видел у прославленных героев гражданской войны? Вот бы сейчас очутиться хоть на несколько минут в отчем доме, предстать перед родными, земляками не озорным пареньком Захаркой, а заслуженным лётчиком…
В сентябре 1941 года на аэродроме, где находилась эскадрилья Сафонова, обосновались английские истребители. Это были “Харрикейны” с авианосца, прилетевшие для усиления истребительного прикрытия конвоев. Группа получила кодовое название “Бенедикт”. Командовал ею полковник Шервуд. Английские лётчики любезно подарили две свои машины нашим пилотам, в ответ наше командование преподнесло им наши И-16 и И-153 “Чайка”.

Отличная лётная подготовка позволила Сафонову первым на Северном флоте освоить новый истребитель всего после дня его изучения вместе с британским комэском Миллером. А спустя всего 10 дней эти машины освоили и другие лётчики эскадрильи.
Англичанин Хуберт Гриффит вспоминал позднее:
“Это был более чем способный пилот, выдающийся стрелок, как позднее выяснилось в соревнованиях по стрельбе из пистолета. Сафонов был типичным русским, коренастым, солидным, методичным и неторопливым…
Когда Сафонов взлетел на “Харрикейне”, всё перед этим проверив, он продемонстрировал прямой взлет, набрал высоту 1500 футов и начал первый разворот. Его посадка была соответствующей – сделал 2 или 3 аккуратных круга и показательно приземлился…”
Английские лётчики совместно с североморцами выполняли боевые задачи – патрулировали в воздухе, дрались с противником. Они сбили 15 вражеских самолётов. Особо отличились капитан Рук и сержант Г. Хоу, сбившие по 3 самолёта. Наше правительство высоко оценило подвига английских лётчиков. Пятеро из них были награждены орденом Ленина (один из них – Чарльстон Хоу, уже вернувшись на Родину, назвал Бориса Сафонова “великим лётчиком своего времени”).
24 октября 1941 года Сафонову было предложено сформировать из числа лучших лётчиков и возглавить 78-й истребительный авиаполк. Его вооружение составили 27 “Харрикейнов”, переданных советским ВВС английскими лётчиками 151-го авиакрыла, убывшими к себе на Родину.
Наверно, у каждого летчика есть его главный, памятный бой. Вот, как его описывает Сорокин:
«Когда утром 25 октября сорок первого года я по оче¬редной тревоге садился в кабину, техник Миша Дубровкин всыпал в карман моей кожанки горсть пистолет¬ных патронов.
— Зачем? — удивился я.— Садиться не собираюсь!
Миша крикнул что-то, махнул рукой. Я поднял в воздух машину, на белом поле аэродрома остался глу¬бокий синеватый след. Тут же поднялся мой ведомый, старый друг, черноморец Дмитрий Соколов. Мы понеслись над сопками. Было холодно. Ветер достигал такой силы, что сдувал снежный покров со скал, они мрачно чернели на фоне белой пустыни. Кое-где оголенный зеленоватый лед рек и озер, пятна беспорядочно разбросанных валунов. Привычная уже картина…
Вскоре все исчезло, вошли в облачность. Пробив первый ярус сумрачных кучевых облаков, оказались на вы¬соте более шести тысяч метров. Вдали неожиданно возникли контуры четырех вражеских самолетов. Они летели по направлению к Мурманску. Мы немедленно пошли на сближение. Это были «Мессершмитты-110». Вот уже виден их желтый камуфляж..,
— Дима, за мной, в облака! — Понял…
— Иду в атаку! Прикрой!
— Есть!
С высоты устремился на ведущего. Вот он в рамке оптического прицела. Нажимаю на гашетку — длинная пулеметная очередь пронизает правую плоскость, мотор, кабину вражеской машины. Она загорается, стремительно теряет высоту…
— Есть один!
Рванулся влево, пристроился ко второму. За третьим погнался Соколов. В тот момент, когда враг оказался в моем прицеле, из облаков вынырнул четвертый гитлеровец. Я дал очередь по одному, по другому… Не достал! Зашел снова, нажал на гашетку… Пулемет грохотнул и смолк. Кончились патроны!
И тут град пуль хлестнул по плоскости, по кабине. В правом бедре возникла острая боль…
«Таранить!» Решение созрело в долю секунды. Даю полный газ, изрешеченный «миг» с ревом устремляется наперерез врагу. Мгновение — удар! Резкий толчок чуть не выбрасывает из сиденья. Мелькают срезанные рули «мессершмитта», враг, кувыркаясь, летит вниз, ни скалы…
Винт моего самолета поврежден, машина лихорадочно дрожит, все больше забирает влево. Наконец срывается в штопор. С величайшим трудом выхожу из опасного вращения, но земля летит навстречу еще быстрее! Уже ясно видны очертания сопок, острые зубцы скал…
На дне длинного извилистого ущелья разглядел зеленоватые проплешины льда. Озеро! Небольшое, но другой площадки уже не найти. Чтобы предупредить пожар при ударе, выключил зажигание, перекрыл бензопроводы. Поднял очки на лоб, левой рукой изо всех сил упер¬ся в переднюю стенку кабины. Кажется, сделал все, что возможно. Не выпуская шасси, направил машину на лед. Пропахав в снежной целине гигантскую борозду, самолет остановился, В кабину ворвался горячий пар из водяного радиатора, помятого при посадке.
Сдвинув колпак кабины, глубоко вдохнул чистый мо¬розный воздух и тут же услышал рокот мотора: над озе¬ром на бреющем пронесся самолет Соколова. …- Спасибо, дружище!
Дмитрий старался подбодрить меня, давал одну за другой короткие пулеметные очереди, а может быть, предупреждал о чем-то? Он не оставлял меня до тех пор, пока на ущелье не надвинулась туча. Покачав на прощанье крыльями, улетел за сопки. Я долго смотрел ему вслед, хотя за вихрями колючей пыли, ничего уже не мог видеть…
Я остался один в кабине покалеченной машины, Пурга утихла так же неожиданно, как началась. Это был всего-навсего снежный заряд. Вероятно, за ним по¬следует второй, третий… Надо использовать минуты за¬тишья. Отстегнув лямки парашюта, начал выбираться из кабины, и вдруг услышал заливистый собачий лай. Значит, близко населенный пункт? К самолету несся огромный пес. Я инстинктивно задвинул фонарь кабины.
Сквозь плексиглас на меня уставилась клыкастая морда дога. На ошейнике из желтой кожи — тисненые медные бляхи. Что за черт? Лишь через минуту вспом¬нил: некоторые немецкие летчики летают со служебными собаками. Вытащив из кобуры пистолет, осторожно приоткрыл фонарь и выстрелил два раза. Дог взвыл, за¬бился на снегу…
Еще раз огляделся. Справа – скалистый берег, сле¬ва – тоже. Сзади… У подножья сопки на краю озера, зарывшись левой плоскостью в снег, торчал двухмест¬ный Ме-110. Все стало ясно: подбитый мною фашист приземлился здесь раньше меня.»

На поиски Сорокина после 15:00 вылетели пять «Чаек», но одна из них через несколько минут из-за неисправности вернулась. Искали больше часа, не поднимаясь выше 1000 метров. Задания выполнили. Во время этого вылета никакого противодействия со стороны противника не было. В документах о том, что вылет на поиск Сорокина дал положительные результаты ничего нет. Исходя из записей в журнале вылетов 72 САП больше с воздуха Сорокина не искали. Кто и как обнаружил Захара Сорокина пока в документах архива найти не удалось. Запись об обнаружении летчика появилась 29 октября: обнаружен в р-не Тюва-губа, имеет ранение головы и обморожение ног, доставлен в госпиталь. О месте посадки Сорокин доложил, что он «сел на озеро в р-не южнее острова Малый Олений». Также есть и запись, что «высланная поисковая партия самолет не нашла». В документах 72 САП самолет с 1 ноября до 1 марта 1942 года значится как «не вернувшийся с боевого задания». Видно были какие-то надежды самолет обнаружить и эвакуировать с места вынужденной посадки, но в конце марта 1942 года МиГ-3 № 3514 был списан.
Продолжу из Сорокина: «К моей машине, по колено провали¬ваясь в снег, неуклюже двигалась темная фигура. Раз¬далось еще несколько выстрелов — очевидно, фашистский летчик стрелял наугад, по кабине. Я выскочил и, укрывшись за плоскостью самолета, тщательно прицелился. Выстрел… Вражеский летчик схватился за живот, но устоял на ногах. Еще выстрел. Враг покачнулся, свалился на снег…
Снова налетел снежный заряд, стало темно. Я под¬ставил лицо под колючие вихри — это немного успокои¬ло. Надо добираться к своим. Но как? Далеко ли до на¬ших позиций?
Пока раздумывал, заряд пронесся, опять посветлело. Взглянув в сторону «мессершмитта», увидел: перебегая от валуна к валуну, ко мне приближается второй гитле¬ровец. Очевидно, он понял, что замечен, и первым от¬крыл огонь. Завязалась перестрелка. В сгущающемся сумраке мы едва различали друг друга. Пули ударялись в валуны, с визгом рикошетировали…
Я выжидал, пока гитлеровец расстреляет все патроны. Вероятно, и он рассчитывал на то же. На несколь¬ко минут оба затаились. Затем гитлеровец истошно крикнул:
— Рус, сдавайс!
Я осторожно двинулся навстречу, преодолевая боль в раненой ноге. Мы медленно сближались. На секунду я ясно увидел лицо фашиста — одутловатое, с рыжими бровями и ресницами. Опустил взгляд на руку — нож!
— Получай, гад! — вскинул пистолет, нажал на спу¬сковой крючок.
Курок сухо щелкнул. Просчитался? Не может быть! Осечка! Гитлеровец прыгнул, взмахнул финкой. Удар пришелся прямо в лицо. Упав, я ударился затылком о лед, на миг потерял сознание. Пришел в себя, когда пальцы врага сомкнулись на моем горле. Собрав последние силы, оторвал от себя его руки, толкнул ногой в грудь…
Обессилевшие, мы оба лежали на льду. Одновременно вскочили. Фашист поскользнулся, я, изловчив¬шись, ударил его левой ногой в живот. Он охнул, упал. Я вспомнил о пистолете. Оглянулся — «ТТ» в трех ша¬гах от меня. Три шага… Три секунды… Жизнь или смерть! Фашист поднимается. Не спуская с него глаз, подскакиваю на здоровой ноге к пистолету… Спасение! Передернув затвор, в упор стреляю в грудь врага и снова валюсь на лед…
…Я сидел, привалившись спиной к холодному валу¬ну. Тело пронизывала противная, неудержимая дрожь, в голове путалось. Умолкший ствол пулемета, бессиль¬ный щелчок курка… Фашист, собака… Нож… Вот поче¬му плохо вижу: он ударил ножом. Правый глаз заплыл или залит кровью…
Острая боль жгла лицо, раненая нога немела. Ветер рвал полы кожанки, леденил грудь. Попытался за¬стегнуться — в руке пистолет. Бесполезный. Обойма пустая. Машинально сунул его в карман и нащупал па¬троны. Миша… Миша Дубровкин… Непослушными паль¬цами зарядил обойму, вставил, вложил пистолет в ко¬буру. Это помогло прийти в себя. Прижал горсть снега к пылающему лицу. Стал шарить по карманам. Зеркальце, электрический фонарик. Включил его, осмотрел лицо. Нож фашиста вспорол правую щеку, края раны вспухли, сочились кровью. Снял с шеи шерстяной шарф, замотал лицо. Вновь откинулся к скале…
Теперь надо идти. Если невозможно — ползти. Толь¬ко не оставаться на месте. Если забудусь, потеряю со¬знание — смерть.
Попытался вспомнить, в каком направлении улетел Соколов. Ощупал на руке компас. Стекло разбито, стрелка выпала. С трудом выпрямился, поковылял к своей машине. Кое-как подтянувшись к кабине, достал бортовой паек, ракетницу, сумку с патронами к ней. На¬глухо задвинул фонарь. Прощально погладил рукой свой израненный «миг».
Рассовал по карманам печенье, галеты, банки с мясными консервами, шоколад, маленькие бутылочки с коньяком…
Ветер утих, в черном небе заблестели редкие звезды. Затем черноту затянуло бледно светящейся пеленой, по небу забегали, перекрещиваясь, быстрые, как молнии, зеленоватые лучи. Их становилось больше и больше. На миг все успокоилось, и в вышине возникла сияющая, не¬изъяснимо величественная корона. И тут же погасла. А ей на смену запылали малиновые огни, затем золо¬тисто-оранжевые…

Северное сияние. Я видел его не впервые. Торжест¬венное, ни с чем не сравнимое зрелище, праздничное, возвышенное, сейчас лишь усилило чувство тревоги и одиночества. Я один. Во всем мире — один… Но в то же время и помогло. При его свете я заме¬тил на берегу несколько приземистых мохнатых елей. Приблизившись, разглядел, что с одной стороны веток на них значительно меньше. Значит, там север. Так нас учили ориентироваться без компаса еще в школе. Там, на юге, это правило принималось почти за шутку: солн¬ца с избытком хватало для всех ветвей. Здесь ему можно было довериться, не стоило возвращаться к машине…
Сияние погасло, но звезды не появились. Снова подул резкий ветер, небо затянулось тучами. Мелкий снег, колючий, как железные опилки, хлестал по лицу и шее, проникал за воротник.
Но я уже шел. Шел на север, слегка отклоняясь к во¬стоку. Там — море, аэродром, товарищи. Там — жизнь. Шел, превозмогая боль, осторожно ступая на раненую ногу. Карабкался на сопку, отдыхал, спускался вниз. Карабкался, отдыхал, спускался… Один и тот же рель¬еф, един и тот же пейзаж до самого моря. Сопки, ва¬луны, ущелья, промерзшие речушки, чахлые карлико¬вые березки, снег, снег… Лицо саднило, нога то мучи¬тельно болела, то немела и подворачивалась. Старался ни о чем не думать, чтобы не потерять направление. Во тьме намечал очередной ориентир — ближайшую соп¬ку, скалу, — старался скорей дойти до него. Потом все сначала…
…Ночная тьма понемногу растаяла, наступил короткий полярный день. Сколько я прошел — два, пять, семь километров? Вокруг все то же. Если судить по затрачен¬ным силам, то все двадцать. Но этого быть не могло.
И сколько еще идти?
Достал из кармана пальто окаменевшую плитку шо¬колада, отломил кусочек, превозмогая боль, разжал гу¬бы, прикусил. И тут же застонал от новой боли: и верх¬ние и нижние зубы, выбитые финкой фашиста, еле дер¬жались в кровоточащих деснах. Значит, есть не смогу. Зачем же нести паек? Лишняя тяжесть. Оставив лишь немного шоколада, выбросил остальное в снег.
Спускаясь с одной из обледеневших сопок, поскольз¬нулся, удержаться не смог, скатился на скользком кожа¬ном реглане вниз, как на санках. Лежа на снегу, вспом¬нил Глубокое, веселую масленицу. Вечерами, при свете факелов из соломы мы с гиком скатывались с горы на «ледянках», а то и вот так, на пальтишках и на штанах…
Вскарабкавшись на очередную сопку, подвернул под себя полы пальто, съехал на нем, как в далеком детст¬ве. Ребячий способ намного облегчил спуски. Но сопки вырастали одна за другой, и прежде чем спуститься, на¬до было подняться….

Наступила вторая ночь. Силы иссякли. Стоило оста¬новиться, как сознание уплывало, ноги подгибались са¬ми собой. Лечь, лечь, лечь, прилечь на минуту… Метель выла, баюкала, как колыбельная песня. Хоть бы при¬сесть ненадолго. Но если сяду, в ту же секунду усну. А усну – уже не проснусь. Нет, идти, идти, идти…
Ночь. Снег, лед, камень. Вой метели где-то вдали. Одиночество. Самое страшное из всего. Хоть бы вскрик¬нула птица, песец перебежал дорогу. Но нет, только снег, только лед да камень. И сам я, как камень, без чувств. Иду. Шаг за шагом иду вперед. К морю, к аэродрому, к товарищам…
На третьи сутки, глубокой ночью, услышал сзади громкое отрывистое дыхание. Не обрадовался, не испу¬гался. Никого нет, быть не может. Я один на всей белой земле…
Но нет, не один. Дыхание ближе и ближе, кажется, уже опахнуло затылок. Рука дернулась к пистолету, я остановился, обернулся. Остановился и волк. В полутьме было видно — огромный, матерый полярный волчище. Я шагнул вперед, своим путем. Волк переступил за мной. Я остановился — замер и он. Так мы брели, на¬верно не один час. Волк не нападал, не приближался на расстояние верного выстрела. Присутствие хищника даже подбадривало меня, придавало сил. Но затем стало угнетать. Ясно, что волк ждет моей смерти. Стоит ослабеть, свалиться — живьем разорвет на куски…

Стрелять? Но в темноте на таком расстоянии — по¬чти верный промах. А если подранишь, зверь набросится, вряд ли успеешь выстрелить еще раз…
Решение пришло как-то само собой. Я подошел к низкорослой березке, оперся о ее ствол, поднял ракет¬ницу и выстрелил в волка. Он отпрыгнул в сторону; осел на снег. Я выпустил еще одну красную ракету: Волк вздрогнул, вскочил и прыжками убежал за сопку… Я уже потерял счет времени, все чувства притупи¬лись. Даже голод перестал мучить.
Однажды показалось, что расслышал шум мотора. Поднял голову: по небу неслись низкие снежные обла¬ка. Вряд ли кто вылетит в такую погоду. Но звук опять достиг ушей. Может быть, меня ищут? Ведь Соколов сообщил на аэродром, что я остался в живых. Но разве возможно увидеть с самолета одинокого человека, за¬терянного в занесенной снегом тундре?
Шум мотора продолжал стоять в ушах. Я перестал обращать на него внимание. Влекло другое — впереди бушующее море, видны даже боевые корабли, они ведут огонь по скрытому за горизонтом противнику…
Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: мираж… Встряхнулся — видение исчезло. Впереди только сопки, сопки…
…Кажется, идет уже четвертый день. Совсем не бес¬покоит голод. Только пить хочется. Снег почти не уто¬ляет жажду. Как-то набрел на незамерзающую горную речушку, напился, черпая пригоршнями ледяную воду. Речка впадала в озеро, покрытое льдом. Должно быть, поманило ровное место, ступил на лед, прошел несколь¬ко шагов. Через минуту провалился по пояс. Ну, ка¬жется, все…
Нет, нашлись еще силы, по камням выбрался на бе¬рег. В бурки набралась вода, теплые брюки промокли насквозь. Вспомнил о сбереженном остатке коньяка. Отхлебнул, переобулся, решил развести костер. Собрал кучу сухого валежника, но спичек не было. Выпустил в хворост последние две ракеты, костер не загорелся. Под¬нялся, побрел дальше…
Возле кустарника увидел движущиеся серые пятнышки. Присмотрелся — куропатки. Вынул пистолет, стал стрелять, почти не целясь. Птицы вспорхнули, од¬на осталась лежать на месте. Подняв теплый комочек, стал сосать из него кровь. Показалось, что это придает сил. Но затем накатила дурнота…
Что было после, почти не помню. Кажется, шел, еле переставляя бесчувственные ноги, потом полз…
На шестые сутки (как высчитал потом) услышал от¬даленный звук сирены. Из последних сил взобрался на вершину сопки. На этот раз передо мной был не мираж?
широкая темная полоса залива, светлый дымок ко¬рабля…
Дошел до моря!
На берегу разглядел крохотную избушку, возле нее прохаживался человек. Вынул пистолет, зажал его в правой руке, пополз к домику. Ближе, ближе… Сделал попытку подняться. Человек в полушубке повернулся, вскинул автомат:
— Стой! Кто идет?
Я сорвал с головы шерстяной шарф и через засти¬лавший глаза туман разглядел под башлыком часового бескозырку и на ней такие знакомые, родные слова: «Северный флот».

В ту же секунду упал без чувств.
Это были зенитчики. Меня внесли в дом, влили в рот глоток спирта.
— Я летчик Сорокин, — прошептал, очнувшись. — Позвоните Сафонову…
— Знаем, знаем, — перебил артиллерист. — Вас долго искали. Несколько партий ушли в тундру. Сейчас сообщу в штаб фронта, вас отправят в госпиталь.
Командир дивизиона довольно долго добивался свя¬зи со штабом. Тем временем два дюжих краснофлотца пытались снять с меня бурки. Но они промерзли, задубели. Врач взял нож, разрезал голенища. Вместе с фетром стельки от ступней отделились пласты кожи. Врач покачал головой.
— Обморожение третьей степени…
Я опять потерял сознание. Очнулся уже на операци¬онном столе в городе Полярном, куда меня доставили на тральщике. Хирург накладывал последний шов на лицо.
Госпиталь в Полярном разместился в здании гости¬ницы, стены здесь не больничные, белые, а узорно раз¬малеванные «под шелк» какой-то местной знаменито¬стью. Но устоявшийся запах лекарств тот же, что во всех хирургических отделениях: йод, хлороформ, эфир… Сестры и санитарки полны внимания и заботливости, можно подумать, что всю свою взрослую жизнь только тем и занимались, что ухаживали за ранеными, умывали их, кормили с ложечки… Студентки Московского уни¬верситета, будущие физики, историки, химики, филологи… В начале войны окончили краткосрочные курсы медсестер, добровольцами пришли на службу в Военно-Морской Флот. Разумеется, мечтали о подвигах, о том, как будут выносить раненых из-под огня, стаскивать по трапу с горящей палубы… Должно быть, поэтому пере¬вязывать научились лучше, чем делать уколы.
Но главное в них — то, чему не учили. Чему невоз¬можно нигде научить. Что дается всей жизнью и на всю жизнь человеку…
И это роднит нас. И мы — прежде времени повзрослевшие, огрубевшие под огнем солдаты,— глядя на них, вспоминаем любимых своих и сестер, школьных давно позабытых девчонок, и называем сестренками их и се¬стричками, вовсе не должность имея в виду. И терпим уколы их и неумелые перевязки.
И они… Они смотрят на нас как на попавших в беду братишек и тоже вспоминают кого-то и говорят «миленький», как никого еще в жизни, может быть, не успели назвать всерьез. И всю свою девичью нежность и материнскую нерастраченную душевность на нас обращают, ни с отдыхом не считаясь, ни с графиками дежурств…
И это — целебнее всяких лекарств, самых умелых уколов.
В госпитале чуткая тишина, изредка нарушаемая то стоном, то громким вскриком в бреду. И медленно-медленно тянется время. Монотонное течение дней и часто бессонных ночей изредка нарушается приходом го¬стей оттуда, где люди ходят на своих ногах. Вынужденное безделье изнуряет больше, чем раны. Часы узнаются по обходам врачей, по лечебным процедурам, по обедам и ужинам. Досуга — сколько угодно. Никогда еще в жизни я не бывал так свободен и никогда не тяготился так временем. Думаю, думаю… О будущем — мало и неохотно, о прошлом — много, как об утраченном счастье. Шаг за шагом перебираю жизнь…
Весть о моем возвращении быстро распространилась. Первым в палате появился Борис Сафонов.
— Ну, здравствуй, Захар! — обхватил своими широ¬ченными ладонями мою руку. — Дошел все-таки! Ну и характер же у тебя! Истинно сибирский!
Хотелось о многом расспросить Бориса Феоктистовича, но врач запретил мне говорить
– Выздоравливай да поскорей возвращайся, — сказал на прощание Сафонов. — Буду навещать!
Не успел он уйти, как в палату ввалилась целая группа гостей. Белые халаты, наброшенные на плечи, не скрывали орденов на синих кителях, широких золотых нашивок на рукавах…
— Флот гордится вами, лейтенант! — это был сам командующий Северным флотом адмирал Головко с сопровождающими его офицерами.»

Но были у Захара Артёмовича и завистники. Например, Гусев Алексей Сергеевич, некий штабной работник, в 1941 году штурман звена, затем в июне 1942 года он перешел с должности врио штурмана отдельной эскадрильи на должность начальника оперативного отдела сафоновского полка, потом стал начальником штаба в этом полку, а занимался там вот чем: «Занятия с летным составом. Изучение района действий. С молодыми летчиками надо изучить район аэродрома, что бы они ориентировались хорошо.» И всё. Никаких боевых вылетов, сбитых самолётов противника, посадок на подбитом самолёте и т.д. Типичный БЕЛОГАД. Вот интервью этой штабной крысы некоему искателю «жареных фактов», представителю второй древнейшей профессии Артёму Драбкину (http://iremember.ru/letchiki-bombardirov/gusev-aleksey-sergeevich.html):
«- А между самими летчиками разборы проводились? Неудовольствие поведением товарища в бою…
Нет, разборы только с участием командования, со старшими начальниками.
– А, к примеру, с Сорокиным, враньем которого многие были недовольны…
Ну, таких летчиков у нас, он, пожалуй, единственный такой был.
– Я Сорокина просто ради примера привел.
А попали очень точно. Сорокин – болтун неугомонный. Сафонов иногда не выдерживал и говорил ему:
– Захар, если ты еще будешь врать, я тебя собью. Понял? Я тебе не просто слова говорю, а собью и все. Отчитаться сумею как-нибудь.
Сорокин его в такой момент почти ненавидел.
– А Сафонов матерился?
Нет, никогда, нет. Он очень корректный человек был. Он был такой плотный, массивный мужик, очень собранный человек. Он завоевывал себе авторитет не словом, а личным примером. У него был исключительный авторитет.
А с Сорокиным вечно были проблемы. У него все с враньем связано, буквально все. У него все внутренности были на это направлены. У него в крови это было заложено – нагородить всякую ерунду.
Когда его сбили, мы его искали долго, он пришел с Западной Лицы сам, но обморозил ноги…
– Ему ноги ампутировали?
Ампутировали пальцы ног…
И столько первое время наврал, что Сафонов его просил:
– Расскажи, как это было на самом деле. Но не ври…
– После этого он продолжал летать?
Продолжал. Героя ему тогда не дали. Командир полка был на его стороне, и хотел на него представление написать. И говорил:
– Надо, – говорит, – как-то Сорокину…
А я писал всякие наградные листы… А для того, что бы написать наградной лист, надо все перечислить. Он десяти самолетов не сбил. Такая была, так сказать, норма. Ну и скребли… И наскребли. И где было, и где не было. “Натянули”, как говорится. Десять ему написали, и он Героя “авансом” получил. Но он заслужил. Позже все “отработал”.»
Здесь ни добавить, ни убавить. Жизнь есть жизнь. Других свидетельств, обвиняющих Захара Артёмовича Сорокина во лжи, я не нашёл, если не считать компании клеветников – платников, типа буничей, булахов, исаевых, стремящихся в своих писаниях развенчать наших героев и перевоевать Отечественную войну. Помощник командира 78-го истребительного авиаполка (6-я истребительная авиабригада ВВС Северного флота) капитан Курзенков С.Г. в своей книге «Под нами – земля и море» (http://lib.rus.ec/b/30999/read) полностью подтверждает рассказ Захара Артёмовича.
А вот книга одного из первых Героев Советского Союза Михаила Водопьянова «Небо начинается с земли. Страницы жизни.» — М.: «Современник», 1976. (http://militera.lib.ru/memo/russian/vodopianov_mv3/24.html):
«Вскоре состоялась моя первая встреча с Захаром Артемьевичем Сорокиным. По просьбе офицеров я пришел рассказать им о своих полетах в Арктике.
Командир спросил меня:
— Хотите, я познакомлю вас со вторым Маресьевым?
— Конечно!
— Он дежурит сегодня на командирском пункте. Пройдемте к нему.
…Таким далеким и по времени, и по месту действия показались мне первые месяцы войны, суровый Север с непроглядным мраком полярной ночи и завыванием пурги, где Сорокин совершил свой безпримерный подвиг.
С этого времени началась наша дружба. Вскоре Захар приехал ко мне на подмосковную дачу и, должно быть, три дня подряд рассказывал о себе. Я первый написал о нем. Потом появились статьи и книги, в том числе и воспоминания самого Сорокина.»
Продолжу из воспоминаний Захара Артёмовича: «Через две недели мне вставили золотые зубы, я был в состоянии пережевывать пищу. Повар эскадрильи — тоже сибиряк — прислал две сотни настоящих заморо¬женных пельменей. Аппетит, правда, был еще невелик. Каждый вечер кто-нибудь из боевых друзей приходил в госпиталь, передавал привет от Сафонова, рассказывал об очередной победе. Я был в курсе всех дел эскадрильи, даже таких мелочей, что прибыло новое обмундирование и маленькому Соколову никак не могли подобрать брюки по росту. Мне, по словам друзей, был оставлен лучший комплект.
— Ты ведь скоро вернешься! Ноги как? Заживают?
— Ноги как ноги. Вылечат. На то и врачи…
Однако причин для бодрости было мало. Ноги не болели, и в этом-то заключалось самое плохое.
Как-то расслышал обрывок разговора лечащего вра¬ча с главным хирургом флота профессором Араповым. Дверь была чуть приоткрыта, из коридора долетели слова:
— Обе стопы Сорокину придется ампутировать…
— Не дам! — закричал я. — Не дам.
Профессор вошел в палату. Усталый, но прямой, в, ослепительно белом халате, сидящем на нем, можно сказать, даже несколько элегантно.
— Соглашайтесь, Сорокин, иного выхода нет. Сейчас отрежем немного. Через неделю придется отнимать по колено, может быть, выше…
— Как же я буду летать?
Умные, грустноватые глаза профессора обратились куда-то в угол палаты.
— А разве уж так обязательно летать? В жизни много полезных дел, выберете другое.
— Я летчик! Я должен летать…
— Голубчик, неужели мне не хочется вернуть вас в воздух! Но если не согласитесь на немедленную опе¬рацию, то отнимете у себя возможность… даже ходить на своих ногах…
И вот я лежу на узкой, жесткой госпитальной койке, и у меня болят ноги, которых нет.
Почти ничего не ем, почти ни с кем не разговариваю и думаю, думаю…
Товарищи по-прежнему навещают меня, засыпают немудрящими фронтовыми подарками, начиная от пай¬ковых папирос и кончая банкой малинового варенья, полученного кем-то в посылке из дому. По-прежнему шутят, смеются. Но у каждого несколько виноватый вид. А может быть, мне так кажется. А главное, уже не напоминают, что меня ждут в полку. И даже о том, что на днях наш полк стал гвардейским, сказали как-то на¬спех, будто случайно оговорились.
А во мне растет злость. Злость на судьбу, на фаши¬стов. И раз за разом является дикая, безнадежная мысль, что я буду летать. Летать и бить врага. На ист¬ребителе! Не знаю, буду ли как следует ходить, а ле¬тать — буду.
А пока меня отправляют в тыловой госпиталь, в далекий город Киров.
В просторной палате № 15 коек много. Не успел оглядеться, слышу голос:
— Захар, ты? Поворачиваю голову.
— Борька!
Веселые, почти детские глаза давнишнего друга по летной школе в Ейске. Борька. Борька Щербаков!
Через минуту узнаю, что летчик-истребитель Борис Иванович Щербаков был ранен в воздушном бою раз¬рывным снарядом. Началась газовая гангрена. Чтобы спасти жизнь, ему ампутировали ногу выше колена.
Борис явно завидует мне:
– Счастливчик, Захар! Сделают тебе протезы, и полетишь. А я… Я уж наверняка отлетался…
– Чудак ты, Борис! Какие протезы? Безногий лет¬чик все равно, что скрипач без пальцев, что слепой ху¬дожник… Кто меня подпустит к самолету?
— Ерунда! Если из такого переплета вышел… Бу¬дешь летать и за меня отомстишь! Вот только бороду сбрей, не к лицу она летчику…
Усы и бороду я отпустил в Полярном. Должно быть, с тоски. Зову парикмахера.
Как я благодарен Борису! Хоть и не очень-то верю его словам. А может быть, лишь потому с ним и спорю, что верю. Чтобы он еще больше уверил меня.
Должно быть, Борис понимает это.
— Сам ведь знаешь, что будешь летать! И профессор Дженалидзе все понимает.

Он делает мне уже седьмую пересадку кожи.
— Будете летать, молодой человек. Только сначала научитесь ходить. Терпите и слушайтесь врачей.
И я терплю. Я слушаюсь. Во всем огромном госпи¬тале нет более дисциплинированного больного, чем я. Пунктуально исполняю все предписания врачей, все тре¬бования сестер. Мне сказали, что солнце — отличное лекарство. Санитары на руках сносят меня со второго этажа вниз, и все свободное время я просиживаю на крыльце госпиталя, подставив свои изуродованные ноги под лучи скупого северного солнца.
Пора учиться ходить. Урок первый — спустить ноги с койки, поставить их на пол. От боли мутится в голове. Но я повторяю это пять, десять, пятнадцать раз — до изнеможения…
Товарищи теперь не навещают меня, они воюют да¬леко отсюда. Но почти ежедневно я получаю письма от них, то радостные, то печальные. Война есть война.
И вот — известие, поразившее в самое сердце. Погиб любимый командир. Погиб Борис Сафонов.»


Показав отличные организаторские способности, умение обучать и воспитывать подчиненных, Сафонов получил очередное воинское звание “Майор” и значительно увеличил счёт сбитых вражеских самолётов. 22 декабря 1941 года он был награждён вторым орденом Красного Знамени, а 22 января 1942 года – третьим.
78-м авиационным полком Борис Сафонов командовал недолго – 20 марта 1942 года он был назначен командиром полка, в котором начал войну. К этому времени полк был переименован во 2-й Гвардейский. Китель аса украсила не только “Золотая Звезда” Героя, но и британская награда – 19 марта 1942 года, в числе 5 советских лётчиков, Борис Феоктистович Сафонов был награжден высшей авиационной наградой Англии – орденом “Ди-Эф- Си” (Большой серебрянный крест за лётные боевые заслуги ).
Возглавив 2-й Гвардейский истребительный авиаполк, подполковник Б. Ф. Сафонов стал летать меньше – много времени отнимало руководство боевой деятельностью подразделения, организационно – хозяйственные дела. Тем не менее, в конце марта он провёл один из немногих воздушных боев в районе Туломской ГЭС и одержал очередные победы – лично сбил 2 истребителя Ме-109.
К прежней задаче полка, обороне порта Мурманска, добавилась охрана союзных морских конвоев в зоне оперативного сопровождения Северного флота. Американские истребители Р-40 (“Томахаук” и “Киттихаук”), составлявшие оснащение полка, имели неплохое вооружение и радиостанцию, но оказались совершенно неприспособленными к эксплуатации в зимних условиях.
Надёжность силовой установки тоже оставляла желать лучшего. Моторы “Киттихауков” часто не выдерживали форсированного режима работы – в такой ситуации обычно заклинивался коленчатый вал. Лётчики, шутя, называли свои самолёты “чудом безмоторной авиации”.
11 апреля 1942 года в 70 км к северу от Мурманска произошёл очередной воздушный бой. С советской стороны в бою участвовали 6 МиГ-3, которые атаковали группу немецких Ju-88, сопровождаемых шестёркой Ме-109. В этом бою советские лётчики сбили 2 истребителя, а Сафонов – бомбардировщик Ju-88.
30 мая 1942 года Борис Сафонов совершил свой последний – 234-й боевой вылет на прикрытие конвоя союзников PQ-16, следовавшего в Мурманск. 20 мая он вышел из Рейкьявика и имел в своем составе 34 транспорта, в том числе 5 советских кораблей. Ближнее охранение судов осуществляли 5 эскадренных миноносцев, 9 других надводных кораблей и 2 подводные лодки.
Союзное командование планировало завершить проводку конвоя 2 июня. Военно-воздушные силы Северного флота и приданные ему авиационные соединения и части должны были в этот период вести воздушную разведку, наносить удары по аэродромам и кораблям противника на базах и в море, прикрывать PQ-16 с воздуха.
Переходу судов благоприятствовала вновь установившаяся нелетная погода. Но постепенно она стала улучшаться. Налеты немецких самолетов на конвой начались 25 мая, когда он находился на полпути между островами Ян-Майен и Медвежий. Шесть суток подряд подвергался конвой многочисленным ударам авиации и подводных лодок. До подхода к операционной зоне Северного флота фашистские летчики потопили 4 транспорта, корабль ПВО и повредили 4 судна. Один транспорт погиб от торпед немецкой подводной лодки, другой затонул от тяжелых повреждений, причиненных “юнкерсами”.
С 29 мая, когда конвой достиг зоны, отстоявшей от, советских аэродромов на 200 миль, над ним стали постоянно барражировать истребители дальнего действия, а затем в ближней зоне – самолеты сафоновского полка.
Под утро следующего дня основная часть конвоя – 21 транспорт – вышла к Кольскому заливу, чтобы следовать в Мурманск, а другая группа из шести судов направилась в Архангельск.
Когда транспорты начали перестраиваться в колонну, чтобы войти в залив по протраленному фарватеру Кильдинского плеса, появились фашистские торпедоносцы. Разведчик Ju 88D-5 №430244 из разведотряда 1 .(F)/124 обнаружил конвой и тут же был сам атакован и фатально повреждён парой Пе-3 старшего лейтенанта Пузанова и лейтенанта Стрельцова из 95-го ИАП ВВС СФ, которые поднялись коло 9 часов для прикрытия конвоя.
Немцы успели вызвать прикрытие – пятёрку из JG5.
Пока они взлетали, “пешки” отогнали первую четвёрку Ju88 и сами вызвали подмогу.
В 09.20 взлетела группа Сафонова и сразу же шесть “харрикейнов” 2-го ГКАП.
Вылетев во главе четвёрки Р-40, он привёл в район патрулирования только 3 самолёта – ведомый Сафонова А. Кухаренко возвратился назад из – за неполадок с мотором.
Находясь в воздухе, 3 советских лётчика, во главе с Сафоновым, обнаружили на подходе к конвою 6 вражеских бомбардировщиков Ju-88. Около 10:00 они стремительно атаковали врага. “…Атака производилась при выходе из пике Ю-88. Гв.подполковник Сафонов первый Ю-88 пропустил, а второй начал атаковать. Третий Ю-88 вошел в хвост “Киттихаука” Сафонова, которого начал атаковать гв.лейтенант Покровский. Четвертый Ю-88 зашел в хвост “Киттихаука” Покровского, который начал атаковать гв.капитан Орлов. После первых атак, атакованные самолеты Ю-88 Покровским и Орловым, отвернули влево на 30 градусов от курса первых самолетов.
Таким образом Покровский и Орлов во время атак уклонились от гв.подполковника Сафонова и после боя никто из них не видел Сафонова…” На командном пункте Ваенги по радио были приняты слова: “Прикройте с хвоста…” Это были, как выяснилось, слова Сафонова. Затем сигнальщики эскадренного миноносца “Куйбышев” – одного из кораблей, сопровождавших конвой, – увидели, что Сафонов устремился в атаку против третьего “юнкерса”, но что в то же мгновение из облаков вывалился и напал на Сафонова вражеский истребитель.
По немецким данным, в этот день Люфтваффе на Севере лишились кроме Ju 88D-5 №430244 из разведотряда 1 (F)/124 потерянного при атаке конвоя Ju 88A-4 №1760 из 4-го отряда 2-й группы II/KG30. Третий Ju 88A-4 из I/KG30 №142068 разбился в ходе выполнения боевого вылета с аэродрома «Банак» (80% повреждений), летчик погиб, два члена экипажа получили ранения.
В своём последнем бою Сафонов сбил 2 самолёта, подбил 3-й, но и сам погиб.
Здесь хочется обратить внимание на воспоминания Леонида Ивановича Родионова, бывшего мичмана Северного флота, оказавшегося свидетелем гибели Б. Ф. Сафонова (по расписанию во время боевой тревоги Родионов находился на мостике одного из судов конвоя):
– По рации ясно были слышны переговоры наших лётчиков с командованием конвоя. Было отчётливо слышно, как Сафонов сообщил: “Сбил одного !”, немного погодя: “Сбил второго !” Спустя несколько минут: “Подбил третьего !” И почти сразу же: “Мотор…” Это были последние слова, сказанные Сафоновым. Хорошо видно было, как его самолёт упал в море.
Командир бригады А. И. Гурин запросил у старшего офицера конвоя, а им всегда назначался англичанин или американец, разрешения послать один корабль на место падения самолёта. О том, что упал самолёт Сафонова, знали не только наши, но и старший конвоя, у него рация всё время была включённой. Однако разрешения на выход корабля из ордера не последовало. Запросили вторично, подчеркнули, что сбит именно Сафонов. И снова отказ…
По прибытии на базу к нам приехал командующий Северным флотом адмирал Головко. Антон Иосифович Гурин доложил ему подробности гибели Сафонова и о запрещении старшего конвоя подойти к месту падения самолёта. Всегда спокойный Головко побагровел: “Послали бы вы этого американца подальше, – выдавил он. – Пусть бы не спасли, хотя бы прошли по тому месту, где он упал, у меня на душе было бы спокойнее”. Безрезультатно закончился трехдневный поиск, осуществлявшийся эсминцем “Валериан Куйбышев”. Потом появились слухи, будто командира полка спасли подводники флота. Через несколько дней, с возвращением подводных лодок, отпало и это предположение. Но сафоновцы, а вместе с ними все летчики флота, все североморцы по-прежнему продолжали верить в возвращение своего любимца, хотя понимали, что надежд на чудо немного.
Но они верили и ждали. И никто не хотел признать, боевой вылет Бориса Феоктистовича 30 мая оказался роковым…
Небезынтересно сообщение, содержащееся в третьем номере западногерманского военно-морского журнала “Марине рундшау” за 1962 год. В хронике военных действий немецко-фашистского флота “Через 20 лет”, подготовленной на основе архивных данных, указывается, что немецкая авиация в период с 25 по 30 мая 1942 года произвела 30 налетов на конвой PQ-16 и все они потерпели неудачу. В хронике, в частности, говорится:
“30 мая. Вновь безрезультатные атаки 30-й эскадры, несшей потери от зенитного огня и действий советских истребителей. В воздушном бою погиб лучший летчик советского Северного флота подполковник Сафонов”.
Согласно некоторым источникам, 30 мая 1942г. обер-фельдфебель Рудольф Мюллер (Rudolf Muller, 6./JG 5) сбил советский истребитель, определенный им, как “Харрикейн”

(не исключено, что тип мог быть классифицирован ошибочно), который стал его 38-й победой.
Вот воспоминания командира 95 ИАП А.В.Жатькова, который присутствовал на допросе взятого в плен немецкого пилота Мюллера: «Возвратившись из первого полета на задание, мы встретились с Борисом Феоктистовичем Сафоновым, о чем условились еще до моего вылета. Я рассказал ему, где находится конвой, в каком порядке он идет и каким курсом, с какой скоростью следует к берегам Кольского залива. Но эта встреча с Сафоновым была последней, он вылетел в одной из первых четверок и сразу вступил в бой с большой группой Ю-88… Только позже, когда летчик Бокий подбил фашистский самолет Me-109 и летчик Рудольф Мюллер был вынужден сесть на лед Средне-Ваенгского озера, а затем взят в плен, то при допросе, на котором мне пришлось присутствовать вместе с капитаном Животовским Н. С., стали очевидны обстоятельства гибели Сафонова. Оказывается, когда завопили о помощи фашистские бомбардировщики и торпедоносцы, были подняты с аэродрома Луостари одномоторные истребители, среди которых был и Мюллер. Он, придя к о. Кильдин для перехвата наших самолетов, заметил дымящийся одиночный самолет „Киттихаук“ и сбил его. Это событие было трауром не только для авиации СФ, но и для всего флота…»
Вот отрывок из письма бывшего командира 2 АЭ 768 ИАП 122 ИАД ПВО Г. Козлова, который также присутствовал на допросе Мюллера: “По времени и месту его рассказа выходило, что он сбил Бориса Сафонова”.
Пожалуй, Мюллер был единственным немецким летчиком в Заполярье, который в воздушных боях с истребителями типа “Харрикейн” приобрел навыки разбивать “оборонительные круги” и был убежден, что этот тактический прием для “Харрикейнов” губителен. Hа большой скорости он летал вдоль направления виража “оборонительного круга” и ждал удобного случая, чтобы пересечь его, открывая при этом огонь из всех видов оружия. В большинстве случаев ему удавалось этим маневром расстроить боевой порядок “Харрикейнов”, после чего он атаковал одиночные самолеты. Дважды Мюллеру удавалось, разбив “оборонительный круг”, сбить сразу два “Харрикейна” всего за две минуты. Тактика, надо сказать, рискованная, требующая отличной реакции и виртуозного владения машиной, ибо, входя в круг самолетов противника, Мюллер оказывался под огнем следующего за ним истребителя…
Сафонов был первым из советских асов морской авиации, кто уже в мае 1942 года имел на боевом счету не менее 25 самолётов противника уничтоженных лично и группе с товарищами. Во многих изданиях число одержанных им побед приводится разное: от 25 до 41, включая групповые. Согласно последнего наградного листа Б. Ф. Сафонова его боевой счёт, без учёта последнего боя 30 мая 1942 года, составлял 19 личных и 3 групповые победы. С учётом 3-х последних побед (записанных на основании только радиопереговоров!), окончательный счёт составляет 22 личные и 3 групповые победы. Вот что пишет по этому поводу бывший лётчик 2-го Гвардейского ИАП Николай Герасимович Голодников ( на его счету 7 личных и 8 групповых побед ):
“Я думаю, он сбил больше, чем 22 немецких самолёта. Сафонов великолепно стрелял и, бывало, в одном бою сбивал по 2 – 3 машины. Но у Сафонова было правило – “больше одного сбитого за бой себе не писать”. Всех остальных он “раздаривал” ведомым. Хорошо помню один бой, он сбил 3 немецких самолёта и тут же приказ, что один ему, один – Семененко (Пётр Семененко летал ведомым у Сафонова) и один ещё кому – то. Петя встаёт и говорит: “Товарищ командир, да я и не стрелял. У меня даже перкаль не прострелен”. А Сафонов ему и говорит: “Ты не стрелял, зато я стрелял, а ты мне стрельбу обеспечил !” И такие случаи у Сафонова были не единожды”.
И вот теперь его нет. Не может этого быть! Сорокин забывшись, вскакивает с койки. Конечно, тут же, сжав зубы и чуть не теряя сознание, валится обратно.
И все-таки именно этот момент помог ему превозмочь себя. Он перешёл к следующему этапу тренировки — начал осторожно становиться на обложенные ватой, обмотанные марлей культи…
Наконец наступает день, когда сестра приносит ко¬стыли: профессор приказал учиться ходить.
Первая, вторая, третья попытки — дни муки! Но вот, в какой-то, почти уже нежданный миг ему удается сделать шаг. Затем — второй…
Каждый день он проходил по двору госпиталя три-четыре километра. Кругами, вдоль ограды. Ходил так мно¬го, что в заживших уже ранах полопались сосуды, кровь просочилась через повязки. Пришлось снова улечься в постель.
Однако профессор поднял Сорокина на смех:
— Крови испугался! Фашистские самолеты сбивал, а тут… Ишь ты, неженка! Это же только на пользу. Хо¬ди и терпи!
Ходил, терпел.
Учился ходить еще раз. Уже не на костылях, а в про¬тезной обуви, с палкой.
Трудно, трудно, трудно. Но — ходил, ходил…
После семимесячного лечения медицинская комиссия госпиталя вынесла решение о демобилизации.
Взбешенный Сорокин тотчас же написал протест.
Помогло. Признали ограниченно годным к военной службе, направили в Москву.
…Конец 1942 года. Опираясь на самодельную палку, Сорокин медленно идёт по Петровке. Идёт, не узнавая этой одной из самых оживленных улиц столицы. Зеркальные витри¬ны забиты досками, забаррикадированы мешками с пе¬ском. Вдоль тротуаров — горы снега. Прохожих немно¬го. Большинство в спецовках, в шинелях, в кирзовых сапогах.
Сурова, но и прекрасна по-своему военная Москва.
Останавливается перед фронтоном Большого театра. Он окутан строительными лесами. В театр попала бом¬ба…
Смахнув слой рыхлого снега со скамейки в сквере, садится отдохнуть. Через минуту кто-то садится рядом: «Оборачиваюсь — летчик в синей суконной пилотке, ка¬кие выдавали лишь до войны. И это — в мороз, когда все носят шапки…
Мы несколько раз взглядываем друг на друга. И вдруг вскакиваем, обнимаемся, прижимаемся небри¬тыми щеками…
Бывший инструктор Тихорецкого аэроклуба Федор Семенович Рубанов, мой первый наставник! Вот кому можно все рассказать, кто все поймет и чем сможет — поможет. Я говорю, горячась, сбиваясь, вот уже пять, уже десять минут. Федор слушает, молча и терпеливо, чертя на снегу моей палкой затейливые спирали.
— Я сбил уже шесть вражеских самолетов… Я на¬учусь летать и без ступней…
Рубанов долго думает, потом смотрит мне в глаза! и вдруг с размаху втыкает в снег палку.
— Пиши рапорт наркому! Что с того, что еще нет безногих летчиков? Война только начинается. Ты будешь первым!
Пишу рапорт. Зачеркиваю, пишу. Рву, начинаю новый листок. Кажется, что написано много. Переписываю, перечитываю, и вот что остается: «Разрешите мне ото¬мстить за те раны, которые нанесли фашисты нашему народу и мне. Уверен, что смогу летать на боевом само¬лете и уничтожать фашистов в воздухе».
Да, не сильно. Ладно, остальное объясню устно.
Рапорт сдаю дежурному офицеру Наркомата Воен¬но-Морского Флота. За ответом должен явиться на сле¬дующий день.
Назавтра мне сразу вручают пропуск. Неужели успех? В раздевалке оставляю палку и, покачиваясь, иду в приемную наркома. Адъютант сразу же докладывает обо мне.
— Товарищ старший лейтенант, можете войти. Стараюсь держаться на ногах твердо, свободно — от этого зависит все.
Нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов поднимается навстречу
— Как себя чувствуете, товарищ Сорокин?
— Спасибо, хожу.
— Присаживайтесь…
Я шагнул к креслу, пошатнулся, схватился за край стола. Адмирал улыбнулся.
— А вы не волнуйтесь, Сорокин. Скажите, почему вы так упорно стремитесь сесть на истребитель?
— Хочу мстить врагу за Сафонова, за боевых друзей…
Подумав, нарком снял трубку, попросил связать его с генерал-лейтенантом Жаворонковым.
– У меня старший лейтенант Сорокин. Думаю направить его в наш центральный госпиталь… Если признают возможным, снова пошлем на Северный в сафо¬новский полк. Не возражаете?
Положил трубку, повернулся ко мне:
— Понятно, товарищ Сорокин? Если найдут возмож¬ным. Докажите им это. Вопросы есть?
— Все ясно, товарищ адмирал флота!
Через несколько минут я ехал на машине наркома в Центральный военно-морской госпиталь.»
Здесь Сорокин пробыл около двух недель. И получил бесцен¬ный документ:
«В порядке индивидуальной оценки Сорокин 3. А., старший лейтенант, признан годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления».
– И вот Ленинградский вокзал, в руке чемодан, в кар¬мане проездные документы. Но он никак еще не мог по¬верить в свое счастье. Неужели это не сон? Ведь не бы¬ло почти никакой надежды… Родной сафоновский полк! А вдруг его еще вернут? По радио вызывают какого-то майора Довгопляса к коменданту. А вдруг следом вызо¬вут и его? Наконец к платформе подходит состав Москва—Мурманск. Захар вскакивает в вагон, забирается на верхнюю полку и затыкает пальцами уши, чтобы не слы¬шать диктора…
Заполярье встретило лютым морозом. Слипались обындевевшие ресницы. Но тело не ощущало холода. На попутной полуторке он добрался до штаба ВВС Северного флота: «Командующий сам принял меня.
— Ну что ж, Сорокин, — тепло пожал руку. — На¬деюсь на вас. Вы настоящий ученик Сафонова! Новый командир, полка — тоже прекрасный летчик, за короткий срок сбил семнадцать фашистских самолетов. Он вам поможет…
Командиром гвардейского Краснознаменного истре¬бительного полка имени дважды Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова был теперь Сгибнев.

Невысокий, ладно сбитый, очень молодой капитан. Твердый взгляд карих глаз, на синем кителе – Золотая Звезда Героя…
Забегая вперед, скажу, что недолго пришлось мне воевать под его командованием. Вскоре этот замечательный, бесстрашный летчик погиб, доведя свой боевой счет до девятнадцати сбитых вражеских самолетов.
После хорошей, дружеской беседы он мне сказал, что я назначен командиром звена в первую эскадрилью, в которой служил и до ранения. Вместе прошли в столо¬вую. Здесь нас окружили друзья — о моем возвращении они не знали.
— Погостить приехал? — после крепких объятий спросил Дима Соколов.
— Почему погостить? Летать!
– А как же… — взгляд друга виновато опустился к моим ногам.
— Ничего! Бегать стометровку, надеюсь, не заставите, а драться смогу.
Легко сказать — смогу. Но протезы — не живые тре¬нированные ноги. Мало того что не чувствуешь, с какой силой давишь на тормозную педаль, но и каждый на¬жим на нее отдается тупой болью. По совету командира, несколько дней тренировался в кабине на земле, вновь превратившись в аэроклубовского учлета.
Плохо спалось мне в те ночи в землянке. Все пред¬ставлял себя в воздухе, в уме репетировал всевозмож¬ные варианты боев, в деталях контролировал свои дей¬ствия в схватке с умелым, здоровым врагом. Натянешь на голову одеяло, забудешься, но и во сне мерещатся виражи и «горки», подъемы, посадки, жмешь на педали бесчувственными протезами, что неподвижно под койкой стоят…»
Техникам дали задание: переоборудовать для Сорокина самолёт, перевести на ручное управление.
Ни сил, ни времени не пожалели авиационные специалисты. Отладили всё так, что лучшего не пожелаешь. Добравшись до кабины самолёта, Захар расстаться с ней уже не мог. С утра до вечера восстанавливал старые навыки, вырабатывал новые…
Наступил долгожданный день, когда командир дал “добро” на первый, пока ещё тренировочный полёт. После столь долгого перерыва Лейтенант опять в воздухе. Сделал круг над аэродромом. Набрал высоту. Ещё один. Получилось! Осмелев, попробовал войти в пике. Машина, столь любовно подготовленная техниками, повиновалась безотказно.
Едва приземлился, как сбежались друзья. Вытащили из кабины, стали качать. От радостного волнения перехватило горло, и, когда подошёл командир полка, Захар даже не смог доложить, как положено о выполнении полёта. Командир, сам растроганный не меньше “именинника”, крепко обнял его, поздравил со вторым рождением.
Ещё несколько тренировочных полётов совершил Сорокин. Все – на должном, профессиональном уровне. Какой ценой дались они ему, об этом в полку мало кто знал. Лишь самые близкие друзья видели, как на исходе дня Захар, сняв протезы, опускал воспалённые культи в ведро с холодной водой, чтобы хоть немного приглушить боль. А поутру – опять бодр, подвижен, энергичен. Вместе со всеми занимал место в строю, спешил на стоянку машин.
Тренировки закончились. Сорокин получил первое боевое задание. Правда, не из сложных: вылетел на патрулирование, чтобы прикрыть с воздуха ближние подступы к Мурманскому порту. Справился успешно. То же самое повторилось на следующий день. Полёт прошёл нормально, вражеские машины в заданном квадрате не показывались. А если бы появились?
Возвращаясь на аэродром, Захар поймал себя на мысли, что утратил былую уверенность в своих силах. Он просто не мог представить, как станет действовать в бою. Что это? Страх?
Своими тревогами поделился с комиссаром. Умудрённый жизненным опытом, наделённый педагогическим даром, комиссар понял состояние Сорокина лучше, чем сам офицер.
– Всё, что приключилось с тобой, Захар, конечно, травмировало психику, – сказал он. – Но это, я не сомневаюсь, пройдёт. Постарайся одолеть робость, выиграть первый бой. Ты уже сколько сбил ? Шесть ? Вот когда “срубишь” 7-го – всё вернётся на свои места.
Комиссар не ошибся. В первой же воздушной групповой схватке с противником Сорокин, назначенный к тому времени командиром звена 1-й эскадрильи, не оплошал. Всю волю собрал в кулак, не дрогнул в решающий момент. И уничтожил – таки 7-й самолёт противника – вновь многоцелевой двухмоторный Me-110. Произошло это в феврале 1943 года:
«В один из февральских дней сорок третьего года, едва затихла пурга, в воздух взвилась ракета; «На взлет!» Техник выбил ногой колодки из-под колес моей машины, и она рванулась вперед.
В это утро я с особой остротой испытывал то радостно-тревожное возбуждение, которое всегда охватывало меня при взлете. Должно быть, предчувствовал, что полет будет не «холостым».
Мы патрулировали над Мурманском. Я впереди на своей «тройке», справа, чуть сзади — Соколов. Вторую пару истребителей вел Титов. В наушниках шлемофона послышались позывные «Казбека» — радиостанции на¬земного командного пункта:
– Кама-три! Кама-три! С северо-запада идет группа противника. Как поняли?
— Казбек! Я — Кама-три, вас понял. Веду поиск.
В небе никого. С высоты видно, как из труб кораблей в порту поднимаются черные столбы дыма, лениво рас¬ползаясь в безветренном небе, как по свинцовым водам залива ползет караван транспортов под охраной эсмин¬цев. Город утопает в сугробах, между ними по серым колеям пробирается к порту колонна грузовиков…
«Наверно, тревога ложная», — решаю я.
Но в наушниках снова:
— Кама-три, видите противника? Вам высота семь тысяч.
— Набираю!
И тут же вижу: из-за сопки один за другим выныри¬вают шесть легких бомбардировщиков-истребителей Ме-110.
— Я — Кама-три. Разрешите атаковать?
— Атакуйте! — звучный голос Сгибнева.
Несколько слов Титову — взаимодействие установ¬лено. Солнце наш союзник: его лучи ослепляют фашист¬ских летчиков. Преимущество в высоте, в скорости. Вра¬жеские самолеты летят плотным клином. В сетке моего прицела быстро увеличиваются контуры ведущего. Не спешить! Выгодный момент, нажимаю гашетку. Пункти¬ры трассирующих пуль упираются в фюзеляж «мессершмитта», он камнем летит вниз, оставляя позади черный шлейф дыма…
Титов ныряет под другой, делает «горку» и проши¬вает пулеметной очередью его рябое брюхо. Молодец! Сквозь рев работающих на пределе моторов стреко¬та пулеметов не слышно, только огненные трассы чер¬тят небо. Стреляем мы, стреляют в нас. Обернувшись, вижу в хвосте у себя вражеский самолет. В тот же миг его охватывает пламя.
– Силен, Дима! Спасибо, брат…
— Удирать собираются, гады!
Три уцелевших «мессера» легли в вираж, пытаясь уйти. Мы перемешались с ними. В небе завертелась адская карусель. Но пулеметные ящики почти пусты, го¬рючее тоже на исходе. Я подал команду на возвраще¬ние. До аэродрома дотянули буквально на последних каплях бензина.
И только когда пошли на посадку, вдруг почувство¬вал страшную боль в ногах. Пальцы ампутированных стоп словно сжаты тисками…
Ноги болят, а сердце ликует. Значит, могу еще драться и побеждать!
На аэродроме техник Миша Дубровкин нарисовал на борту моего «мига» седьмую красную звездочку…»
19 апреля 1943 г. в 11.30 немецкий пилот Рудольф Мюллер вылетел первый и последний раз на новом, подаренном ему Герингом “Мессершмитте” (Bf-109 G-2/R6 (W.Nr.14810) «Желтая 3»), на боевое задание, которое заключалось в прикрытии группы истребителей-бомбардировщиков FW 190 из 14 отряда скоростных бомбардировщиков 5 эскадры, посланных на бомбардировку аэродрома Ваенга, где служил Сорокин. Так судьба свела убийцу Сафонова с пламенеющим местью за погибшего командира Захаром Артёмовичем.
В 11.50 по данным советской радиоразведки и радиолокационным наблюдениям северо-западнее Мурманска на высоте 4000- 6000 м были обнаружены три группы самолетов противника. И вот шестнадцать тупоносых фашистских истребителей «фокке-вульф» появились над аэродромом. Пытаясь связать боем советские истребители, они хотели дать возможность другим самолетам безнаказанно бомбить Мурманск. Их замысел был сразу разгадан. Для перехвата в воздухе были подняты четыре “Харрикейна” из 2 гв.иап им.Б.Ф.Сафонова, (ведущий старший сержант А.Назаров) и шесть “Аэрокобр” (ведущие пар были капитан З.Сорокин и младшие лейтенанты П.Романов и Н.Бокий).
Вскоре на командный пункт поступило сообщение о приближении к аэродрому на высоте около 8000 м двух групп вражеских самолетов. “Аэрокобрам” было приказано с набором высоты идти на перехват, а “Харрикейнам” – прикрывать аэродром.

Через несколько минут на бреющем полете аэродрому подошли три Me 109. В воздух поднялись еще две пары “Аэрокобр”(ведущий пары капитан П.Климов), которые начали барражирование над аэродромом. Возвращавшиеся с задания на истребителях “Аэрокобра” капитан П.Сгибнев и старшина В.Юдин были направлены в район встречи с вражескими самолетами. В 12.23 наши истребители обнаружили на высоте 5000 м две группы истребителей из двух и шести “Мессеров”. Через пару минут из облачности вывалились еще две группы – четыре “Мессершмитта” и два “Фокке-Вульфа”, которые с высоты 6000 м произвели бомбометание по аэродрому. В результате бомбардировки аэродрома был сожжен один “Харрикейн”. Во время сближения наших истребителей с шестеркой “Мессеров” два вражеских самолета, имея преимущество в высоте, сзади сверху со стороны солнца стали заходить в атаку по паре Романова. Это своевременно заметил Бокий. Под прикрытием своего ведомого – Титова он вышел истребителям противника в хвост и с дистанции 200 м открыл по ним огонь. 

“Мессершмитты” прекратили атаку, ведущий, а им был Мюллер, попытался уйти со снижением, ведомый его отвернул в сторону солнца. Бокий стал преследовать уходящий вниз истребитель, открыл по нему огонь и на высоте 1500 м подбил его. Титов тоже атаковал “Мессер”, вывалившийся из облаков, и сбил его. Самолет капитана Сорокина в начале боя пытались атаковать два истребителя, но он резким разворотом влево уклонился от удара. Истребители разошлись, ведущий “Мессер” взмыл вверх, ведомый начал снижаться. Сорокин на пикировании догнал шедший к земле самолет и двумя очередями сбил его.

Люди на земле с восхищением наблюдали воздушную схватку четверки храбрецов с пятнадцатью вражескими истребителями. Кружась в бешеном вихре, самолеты то снижались до высоты в четыреста – пятьсот метров, то отвесно ввинчивались в серое весеннее небо, по которому трассирующие пули чертили причудливые узоры.
На глазах у наблюдавших еще один фашистский самолет вспыхнул и огненным комом рухнул на сопки.
Капитан Сгибнев при подходе к району аэродрома увидел бой четырех наших истребителей с шестью “Мессершмиттами” и немедленно пошел на помощь. В воздушном бою было уничтожено пять истребителей противника. Фашистам удалось сбить одну нашу “Аэрркобру”, летчик которой погиб.
После вынужденной посадки в 8 км восточнее озера Мальярви немецкий пилот Мюллер пытался на лыжах уйти к своим. Место его посадки заметил командир полка П.Сгибнев и хотел добить гада, но у него к тому времени кончился боезапас, да и горючее находилось на исходе. Тогда по рации, находясь еще в воздухе, он приказал подготовить самолет По-2. Вернувшись на аэродром; Сгибнев вместе с техником Соболевским сразу же вылетел к месту посадки вражеского самолета.

Еще не замер винт По-2, как они с пистолетами в руках направились к “Мессершмитту”. В кабине сбитого истребителя летчика не оказалось, а рядом был обнаружен глубокий след лыжни. В пустой кабине нашли парашют с табличкой, на которой готическим шрифтом была написана фамилия немца – “Мюллер”. Сгибнев по рации из По-2 доложил обстановку на командный пункт и свое решение организовать поиски немецкого аса. К ним присоединились разведчики с собакой. Преследователи пошли по лыжному следу. По пути были найдены ракетница и ракеты, меховая куртка, брошенные немцем. Вскоре настигли и его самого. Причем, завидя наших бойцов, он сразу же бросил оружие, даже не пытаясь сопротивляться…Допросы Рудольфа Мюллера вел наш военный разведчик П.Сутягин. Пленник подробно рассказал о подготовке немецких молодых летчиков в учебных подразделениях и частях, о летчиках своего отряда, каждому дал краткую характеристику. Рассказал он и о тактике, применяемой их летчиками в Заполярье, об организации ПВО аэродромов, о новом истребителе Me 109G-2. Немецкий ас указал на некоторые ошибки, допускаемые советскими летчиками в воздушных боях и на схемах, нарисованных им самим, показал, как избежать их. Как пишет Ю. Рыбин, «он довольно хорошо изучил слабые стороны этого самолета и, зная его плохую вертикальную маневренность, старался атаковать его сзади снизу, заставляя нашего летчика по спирали набирать высоту и терять при этом скорость, после чего Мюллер шел на хитрость, провоцируя противника на крутой вираж. „Харрикейн“, имеющий уже малую скорость, при таком маневре опрокидывался в штопор, и, пока его летчик был целиком занят выходом из штопора, Мюллеру оставалось лишь добить падающий самолет. Обычно немецкий ас не атаковал дважды одну и ту же машину, чтобы не подвергать себя опасности. Он знал, что наши летчики в исключительных случаях могли пойти и на таран.»
Вот впечатления нашего аса Н. Г. Голодникова о Рудольфе Мюллере как человеке:
«Знаешь, когда Мюллера сбили, его ведь к нам привезли. Я его хорошо помню: среднего роста, спортивного телосложения, рыжий. Удивило то, что он был всего лишь обер-фельдфебелем, это-то при больше чем 90 сбитых! Еще, помню, удивился, когда узнал, что его отец простой портной. Так вот, Мюллер, когда его спросили о Гитлере, заявил, что на „политику“ ему наплевать, собственно к русским он никакой ненависти не испытывает, он „спортсмен“, ему важен результат — настрелять побольше. У него „группа прикрытия“ бой ведет, а он „спортсмен“, захочет — ударит, захочет — не ударит. У меня сложилось впечатление, что многие немецкие летчики-истребители были вот такими „спортсменами“. Ну и опять же деньги, слава.
Он еще очень возмущался: как-то подбитым заходил на посадку, когда кто-то из наших по нему начал стрелять. Он говорил, что это не по-рыцарски — расстреливать подбитого на посадке. А мы ему: „А наших летчиков, выпрыгнувших с парашютом, расстреливать в воздухе — это по-рыцарски?!“
О его дальнейшей судьбе есть огромные разночтения. Мурманский исследователь Ю. Рыбин в статье об этом асе утверждает со ссылкой на документы центра хранения историко-документальных коллекций в Москве, где хранятся личные дела бывших военнопленных, что обер-фельдфебель Рудольф Мюллер был убит 21 октября 1943 года при конвоировании в лагерь № 58 Мордовской АССР «при попытке к бегству».
На сегодняшний можно несколько подкорректировать данные Ю. Рыбина. Итак, Мюллер был отправлен в лагерь № 27 близ Красногорска Московской области. Был застрелен при перемещении в лагерь № 2 в Мордовии. Похоронен на кладбище № 58.
В один из дней на Северный флот прибыл военный атташе Великобритании, чтобы инспектировать боевые действия союзников в Заполярье. Как – то на командном пункте авиационной дивизии зашла речь о советских лётчиках, отличившихся в боях с врагами. Английскому Генералу рассказали и о Старшем лейтенанте Сорокине, лётчике – истребителе без обеих ног, который совсем недавно сбил 2 самолёта противника.
Англичанин категорически отказался верить услышанному даже тогда, когда через 10 минут перед ним предстал явившийся по вызову Захар Сорокин. Генерал нагнулся, затем присел на корточки и стал ощупывать протезы. Убедившись в сказанном, он поднялся и обнял героя. В тот же день атташе сообщил английской королеве про легендарного советского лётчика, и вскоре Сорокин стал кавалером “Золотого Креста” – одной из высших наград Британской империи.
Захар Сорокин был настоящим вожаком авиаторов во всех их ратных делах. Как – то раз Герой Советского Союза П. И. Хохлов проверял готовность этой части на прикрытие конвоя наших союзников, идущего в Мурманский порт. Всё время его сопровождал Гвардии капитан З. А. Сорокин. И Пётр Ильич не мог не заметить, с каким уважением обращается к своему штурману лётный состав части. Много раз слышал он относившиеся к нему тёплые слова: “Наш Захар”.
В один из Августовских дней 1944 года возвращался Захар Артёмович на аэродром. Заходя на посадку, услышал по радио звенящий от радости голос командира:
– Гвардии капитан Сорокин ! Указом Президиума Верховного Совета СССР вам присвоено звание Героя Советского Союза. – Короткая пауза. – Всем полком поздравляем тебя, наш славный сокол. Гордимся, что ты у нас есть…
Глубокой осенью Сорокин получил отпуск и приехал в Тихорецк к родным. Земляки тепло встретили Героя. Захар побывал в своей школе, на своём заводе, встретился с молодёжью. По инициативе комсомольской организации паровозоремонтного завода начался сбор средств на постройку самолёта “Тихорецкий комсомолец”. В течение недели молодёжь района собрала 147 000 рублей.
В Апреле 1945 года Капитан Сорокин был переведён обратно в Крым, штурманом истребительного полка, в котором начинал служить. Войну закончил летая на подаренном ему самолёте “Тихорецкий комсомолец”. Его новенький истребитель так и не побывал в бою, не получил ни одной пулевой пробоины, ни одной царапины от осколков. На Чёрном море было уже спокойно, никто больше не стрелял…
Всего за период войны Захар Артёмович Сорокин совершил 267 успешных боевых вылетов, в воздушных боях уничтожил 18 самолётов врага ( по некоторым источникам – 11 лично и 7 в группе с товарищами ).
После окончания войны ещё 10 лет он продолжал служить в авиации ВМФ. Лишь в 1955 году, по настоянию врачей, Гвардии Капитан З. А. Сорокин вышел в отставку.
Демобилизовавшись, Захар Артёмович ушёл на пенсию. Но отнюдь не на покой. Все силы, весь жар неуемной души посвятил благородному делу – воспитанию молодёжи на славных традициях нашего народа. По путёвкам ЦК ВЛКСМ и Главного политического управления Советской Армии и Военно – Морского Флота он побывал почти на всех ударных стройках страны. Выступал в рабочих и студенческих общежитиях, сельских клубах, Домах офицеров и солдатских казармах. Особенно часто навещал Захар Артёмович однополчан, принимал самое деятельное участие в становлении молодых авиаторов, сменивших ветеранов.
Вернувшись, Сорокин спешил к письменному столу. Работал над рукописями. Будучи уже профессиональным журналистом, публиковал очерки, статьи в военных и молодёжных газетах, журналах. Выпустил 15 книг, посвящённых ратным подвигам фронтовых друзей.
А фронтовые друзья его не забывали. Одна из комнат в квартире Сорокиных стала гостиной в прямом смысле этого слова. Каждый, кто гостил у Захара Артёмовича, чувствовал себя как в родном доме – столько тут было уюта, радушия, тепла. Правда, Валентина Алексеевна, обладающая неисчерпаемым запасом душевной щедрости, выдержки, такта, иной раз всё же сетовала на чрезмерную занятость супруга, на то, что дети – Алёша, Люда, Машенька – неделями не видят отца.
– Уж больно неугомонный достался мне муж, – говорила она. – Без дела, без встреч с людьми дня прожить не может.
Высказывались эти слова как жалоба, но звучали в них гордость, уважение.
Без людей, только для себя Захар Артёмович жизни своей не мыслил. Всех, кто соприкасался с ним, привлекали его непоколебимая настойчивость в достижении намеченных целей, бодрость духа, тонкое чувство юмора, скромность и трудолюбие, общительность и прямодушие. Житейская мудрость удивительным образом сочеталась с детской любознательностью, юношеской пылкостью.
Да, характер настоящего человека подобен самоцвету, переливающемуся всеми гранями. Самая яркая, самая сверкающая грань натуры Сорокина – мужество. Мужество наивысшего свойства, истоки которого – верность долгу перед Отчизной. Рослый, крепко скроенный, Захар Артёмович представлялся его друзьям и товарищам истинным богатырем. Богатырем не из былин, а из нашей жизни…

ТЕАТР ЖИВ… ДАВНЯЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ТЕАТРА

Годы проходят, но не беда, 
Театр не мода, вечен всегда, 
На столе в гримерной парик лежит, 
Все волненьем дышит – театр жизнь!

(сл. из песни гр.Альфа “Театр”)

театр юденич 

БЫЛА ОДНА ИСТОРИЯ С ОДНИМ ИЗВЕСТНЫМ ТЕАТРОМ…

И КАК БУДТО БЫ ЗАКОНЧИЛАСЬ ПО ЖЕЛАНИЮ ЧИНОВНИКОВ…

МОЛ ПОИГРАЛИ И… ПРОДАЛИ (ЗДАНИЕ),

АВОСЬ РАЗБЕГУТСЯ – АКТЁРЫ…

НО ТАК ДУМАЮТ “ОНИ” – ЧИНОВНИКИ…

А ТЕАТР ДО СИХ ПОР ЖИВ, ПОТОМУ ЧТО ЖИВ РУКОВОДИТЕЛЬ,

КОТОРЫЙ ВОТ УЖЕ 8 ЛЕТ БОРЕТСЯ И ПЫТАЕТСЯ ДОСТУЧАТСЯ

ДО ЗАКРЫТЫХ ДУШ И ДВЕРЕЙ!

И МЫ, РОО “БОРОДИНО 2012-2045” ПРИСОЕДИНЯЕМСЯ

К ЭТОМУ ГЛАСУ, АВОСЬ УСЛЫШАТ!

АВОСЬ СОИЗВОЛЯТ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ

НА ТЕАТР ПОЛИФОНИЧЕСКОЙ ДРАМЫ

ПОД УПРАВЛЕНИЕМ ГЕННАДИЯ ИВАНОВИЧА ЮДЕНИЧА.

________________________________________________________

Театр полифонической драмы

Музыкальный театр полифонической драмы комитета культуры г.Москвы под руководством Геннадия Ивановича Юденича.

Московский экспериментальный театр-студия Минкультуры СССР

Московский Потешный театр “Скоморох”

Россия, Москва, Харитоньевский пер.6, д. 22-24

teatrjudenich.ru

Театр с легендарной историей, имеющий собственную школу актерской игры. На базе Потешного театра “Скоморох”, созданного в свое время Г.Юденичем, был создан Экспериментальный театр-студия Минкультуры СССР, а затем и ныне действующий Театр полифонической драмы.

Спектакли этого коллектива неизменно вызывали большой интерес зрителей, критики и театральной общественности.

По сути дела, Г.Юденич и его театр на протяжении всех этих лет шел к открытию нового направления в театральном искусстве. Принципиальным шагом стало создание информационно-зрелищного теле-видео-комплекса Полифонического театра, являющегося изобретением в области высоких технологий, запатентованным в ведущих странах мира.

Уникальная театральная технология в соединении с постановочными средствами теле-кино, разработанная коллективом Г.Юденича и не имеющая на сегодняшний день аналогов в мире, позволяет создавать полную иллюзию среды обитания сценических персонажей.

Уникальное творческое явление, основа которого составляют изобретения Г.Юденича, которые дают чрезвычайно широкие возможности для самых разнообразных творческих решений в различных направлениях деятельности театра, телевидения, кино, рекламы, информатики, шоу, что позволяет, в результате, получить эффект совершенно нового способа, сценической выразительности.

ВОТ ЧТО ПИШЕТ ПЕРВОЕ АНТИКОРРУПЦИОННОЕ СМИ:

http://pasmi.ru/archive/107660 

юден 1 юден 2 юден

юде

юдениюденич 3юденичN4 (2)

Полёт над пропастью. V-часть.

Ванга замолчала, лишь потрескивали свечи в старинном подсвечнике, да капала где – то вода. Большего Михаил не услышал. Но голос сердца подсказал ему верное направление поисков. В апреле 1994 года в «Красной Звезде» появилась его статья «Звезда на траверзе мыса Горн». В ней Михаил рассказывал об опасении Королёва, о беспокойстве почти мистического характера. Королёва очень волновал район мыса Горн, куда мог приводниться «Восток» с Первым Космонавтом, если бы третья ступень ракеты не отработала полностью. Других упоминаний о Южной Америке в статье не содержалось. Но в заголовок был вынесен мыс Горн и он был связан с Гагариным…

Реброву не простили нарушения табу, и он внезапно умер на пике своей карьеры. Так же внезапно умер и Герман Титов, когда публично объявил, что будет плотно заниматься катастрофой под Новосёлово. Охранника Гагарина Русяева и начальника лётной службы Чкаловского аэродрома Дзюбу постигла та же участь, едва они через журналистов затронули означенную тему.

Тайна охранялась очень строго, хотя никаких военных секретов она не содержала, да и лет прошло достаточно много. Живой Гагарин, даже далеко на чужбине, был слишком опасен как для замаранных деятелей из отечественных спецслужб, так и для американцев: компромат для Брежнева уже не требовался, а много знавший человек создавал проблему своим существованием.

Попав в летальный совпадающий интерес двух самых могущественных спецслужб, Юрий стал обречён. Дело было только за временем. Оно и не заставило ждать долго. В 1996 году во время показательного полёта над аэродромом Рио – Гранде взорвался «Супер Этандер» бортовой №202. Пилот погиб. Юрий ушёл навсегда в своё небо, до конца выдержав все тягчайшие испытания, выпавшие на его долю. Он был светел и прост. Вспомним любимую фразу пилота: «Прорвёмся, пехота!»

А, может, и правда прорвёмся?

 

P.S. История это ложь, до которой договорились историки.

Л.Н. Толстой.

Истина в России всегда имеет характер фантастический.

Ф.М. Достоевский.

 

Октябрь – декабрь 2008

 

Стихотворный отклик на эту сказку Натальи Зимневой

 

Я  ранена  гагаринской  судьбой.
Мне  нет  покоя  и  уже  не  будет.
Кто  были  мы, кто  были  эти  люди,
руководившие  страной ?..

 

Баллада о Гагарине

 

Луна

 

1.

 

Какой щелчок стране не воевавшей,

лишь разжиревшей на крови чужой:

полуживая, из развалин страшных,

Россия в космос вырвалась стрелой!

 

* * *

 

– За Спутником у них взлетел Гагарин…

Какие предложенья, господа?

На роли примостившегося с краю

мы можем оказаться навсегда…

 

И вот теперь маячит взлёт их новый.

Немедленные действия нужны:

вначале обезвредить Королёва,

ну, а потом придёт черёд страны…

 

Носитель Королёва безупречен.

Ближайшая их цель – Луна и Марс.

Да, гений он, но … человек не вечен …

Итак, какие козыри у нас?

 

– Фон Браун обещал… Что мог – он сделал.

Его ракета может облететь

вокруг Земли. Но это лишь полдела.

А посылать людей к Луне – на смерть…

 

* * *

 

И день настал ! Их уровень понижен.

Нет Королёва – и расклад иной…

Но есть другой – и славой не обижен,

и одержим, как Королёв, Луной….

 

Но благосклонность власти – не навечно…

Тут помогли бы слово, слух, намёк…

Вновь повезло! Он на кремлёвской встрече

сам очертил судьбу свою и срок…

 

Ищите тех, кто нам сегодня нужен,

потом других – лишь в банке счёт открыть…

Проект легко закроем мы заГЛУШКОй,

а в срез ракет – картошку посадить!..

 

План

 

2.

 

– Тебя я вызвал потому, что дело

есть у меня к тебе. Сам знаешь ты:

герои наши стали слишком смелы

в плену своей навязчивой мечты.

 

На них свалились почести и слава

чрезмерные. Испортились они.

Их роль отныне – представлять державу,

так нет! Один себя вдруг начал мнить

 

какой-то силой. Дерзок, самоволен,

настаивает резко на своём.

А на банкете что себе позволил? –

верх наглости! – плеснуть в меня вином!..

 

3.

 

– Докладывай, понятными словами.

– За Киржачом пустынные поля.

Район глухих лесов был выбран нами.

Надлом контакта в приводе руля…

 

Порвётся от вибраций он на взлёте…

Но если с ним напарник будет, то

в электроцепь системы самолётной

разрыв введём, чтобы заглох мотор…

 

Ненужной можно избежать тут жертвы.

В инструкции записано: второй

из самолёта должен прыгать первым.

Исполнит – и останется живой…

 

Под катапультой нашего героя

заряд заложим. Ну, а если вдруг

сорвётся что-то, в нужный миг устроит

им столкновенье перехватчик «Су»…

 

Но если снова всё пойдёт не так, как

задумано, есть вариант другой:

ракетная проводится атака

учебная… ракетой боевой…

 

– А если полететь он не захочет?

– Исключено. В полёт он рвётся сам.

– Ну, что ж, доложишь сразу, как наш лётчик

навечно вознесётся к небесам…

 

4.

 

Вновь генерал холодный пот стирает.

Он оказался между двух огней.

Узнает Брежнев, как он с ним играет –

конец тогда… Андропов же сильней…

 

Шеф вежлив. Взгляд пронзает, словно жало.

– Пусть будет так. Изменим лишь финал.

Он должен выжить. Пострадать, но мало…

– Я понял, – вытянулся генерал…

 

5.

 

– Ну, говори. – Всё шло сперва по плану.

Он выбросился, но… остался жив.

– Ты шутишь, что ли, или, может, спьяну?

– Исправить можно, если только вы…

 

– Нет, поздно исправлять. Ты плохо начал.

Подумаем, как быть. Где наш герой?

– Чуть пострадал. Спит у меня на даче.

– Ты за него ответишь головой…

 

* * *

 

– Решили мы: о гибели объявим.

А ты обставь на месте дело так,

чтобы сомнения не возникали.

И – под контроль всех будущих писак!…

 

27 марта 1968

 

6.

 

Серёгин хмур. Не время для расспросов.

Полёт нормальный. Петли. Разворот…

Вдруг захрипел он, ртом хватая воздух,

упал, зажав рычаг на точке «взлёт»…

 

От напряженья каменеют мышцы.

Ревёт мотор, всё ближе горизонт.

– Освободи рычаг, Володя! Слышишь!?!

Но ничего уже не слышит он…

 

В последний миг (жизнь сжалась до предела)

машину вырвал Юрий из пике.

Рывок – вверх – вниз – наклон, отбросил тело,

лежащее на нужном рычаге…

 

Рычаг свободен. Но … он недоступен!

Предельна скорость, времени – в обрез…

Вдруг – тишина… Вновь штопор… Катапульта…

Под креслом взрыв… Безмолвье… Зимний лес…

 

От холода очнулся. Ноет жутко

разорванная кожа на ногах.

Ползком добрался он до парашюта

и завернулся. Ждать… Звенит в ушах?

 

Спасатели! Гул ближе вертолётный.

Вот подошли с носилками, и он

почувствовал неясный и холодный

толчок в груди… Укол… Паденье в сон…

 

Побег

 

7.

 

За стёклами рифлеными не видно

ни улицы, ни веток, ни Луны.

Луч, рассечённый гранями, бессильно

ползёт амёбой на пол со стены…

 

 

Не сон ли – это? Или – то, что было?

Он на руках Земли над миром плыл.

Казалось, жизнь так крепко полюбила,

что он навечно защищён от мглы…

 

Так где ж исток паденья рокового?

Январь… Кортеж… Кремлёвская стена…

Звучит впервые имя Королёва…

Так стала меркнуть Русская Луна…

 

Приём в Кремле. Он умоляет снова:

– Мы можем и должны к Луне лететь!

К последним испытаньям всё готово

и если бы не Королёва смерть…

 

Он заскрипел зубами, вспоминая

скупой ответ бровастого дельца….

Простил бы всё – измену не прощают…

Он выплеснул бокал на подлеца…

 

За дерзость – смерть. Но это заточенье?

Зачем он им теперь, живой мертвец?

Ход запасной в игре на пораженье,

грядущей Лжи отсроченный конец?..

 

8.

 

Внезапно он сквозь сон шаги услышал.

Вскочил, встал к двери. Это – медсестра.

– Они убьют вас, Юрий. Только тише.

Одежда здесь… Успейте до утра…

 

Как сладок воздух. Осень… Лаз в заборе…

Вокруг пустынно. Будка-автомат…

– Привет, сосед. Узнал, кто звонит, Боря?

Но… ты ж… погиб?!. – Вот, жив.. Ты, что, не рад?

 

– Но как же ты… – Сейчас не время…. Валю

ты позови, прошу тебя, Боряй.

– Что тут творится, ты не представляешь…

– Так позовёшь? – Нет. Заметут. Прощай…

 

Продаст, ведь… Уходить отсюда надо…

Вновь стук колёс… И вот – родной перрон…

И первое, на что наткнулся взглядом:

не «Гжатск» – «Гагарин». Городом стал он…

 

9.

 

Как всё до боли здесь ему знакомо…

Калитки скрип… Дверь в дом не заперта.

У печки – мама. Стукнула негромко

упавшая из рук сковорода…

 

Пришёл отец. Глазам не мог поверить.

Потом решали – дальше что и как…

– Тебя в Сибири спрячут староверы,

там не достанет всемогущий враг…

 

– Не выходи. Чужих заметим – скажем.

Он две недели в отчем доме жил.

Отец вошёл: – Шныряют тут не наши.

Пора в дорогу, Юра, поспеши.

 

– Уйду я завтра. – Но моторный рокот

раздался ночью. В комнату вошли…

в наручниках, под материнский шёпот,

Гагарина – вновь узника – вели…

 

1972 год

 

10.

 

– Как ты подвёл нас, не доделав дело!

Вновь генерал стоит ни жив, ни мёртв.

– Америка вконец уж обнаглела,

а нам пришлось признать их лжеполёт!

 

История с Луной – из Голливуда,

а мир наивный верит этой лжи.

Разоблачить их было бы нетрудно,

но им известно, что Гагарин жив!

 

К тому же Никсон заявил мне дерзко,

чтобы отдали мы им летуна.

Я говорю: надежды бесполезны,

работать он не будет против нас.

 

Потребовал тогда он, из Союза

чтобы его мы выпустили. Вот

какою нас ты наградил обузой!

Пусть едет. Может, шею там свернёт…

 

Сказать по правде, никакого проку

нет от него, морока лишь одна.

– Ну, успокойся, – Брежнев налил стопку, –

Андропов забирает летуна…

 

11.

 

Всё в этом кабинете неизменно.

А статуя Свободы у окна

на всех входящих смотрит так надменно,

как будто бы хозяйка здесь она…

 

Вошёл Андропов, как всегда, неслышно

и генерал вскочил, зажав свой страх.

– Ведь вы вели то дело? Лётчик выжил…

А взгляд сверлит: ты чей теперь слуга?

 

– Да. – Лётчик где? – Сейчас – под Красноярском.

– Как состоянье? – Думаю, вполне…

– Необходима полная мне ясность.

Провален в Аргентине резидент.

 

Мы проведём обмен. В Москву доставьте,

в порядок приведите и потом

я встречусь с ним. Вам две недели хватит?

– Да, – исполнитель щёлкнул каблуком…

 

12.

 

Четыре года… А глаза всё те же…

Скрестились взгляды. Выдержать не смог

властитель судеб ясный и безгрешный,

презрительный гагаринский упрёк…

– Вы за границу выехать хотели.

В страну какую? – Кубу. – Но у нас

в бюджете денег нет на эти цели.

– Свяжитесь с Кастро, он вам денег даст.

 

– Нет, невозможно. Есть на то причины.

Мы предлагаем близкий вариант.

Вы можете поехать в Аргентину.

Ваш родственник далёкий, коммерсант,

 

богатый князь Гагарин, не откажет

вам в помощи. Напишете ему.

Вы виделись с ним в ООН однажды.

– Согласны? – Не в изгнанье – так в тюрьму…

 

Не произнёс последних слов Андропов.

Да и зачем их было говорить?

– Могу я повидать семью? – Негромко

сказал он, – Нет. Счастливого пути…

 

13.

 

Канада. Хутор. Тянутся минуты…

Князь верил, ждал и всё же потрясён.

В его объятьях тот, кого повсюду

узнали бы. Гагарин! Это – он!..

 

Им дали месяц, и по Монреалю

они бродили медленно вдвоём.

Ему всё ново, а сама реальность

в плод ностальгии вызреет потом…

 

Однажды Юрий увидал афишу.

Матч СССР – Канада. О, хоккей!

Как он болел, в душе совсем мальчишка,

и рвался в драку за своих парней!..

 

14.

 

И вот она, страна, где жить он должен.

Князь сделал всё, что мог. Его родня

добросердечно Юрию поможет

чужую  жизнь  увидеть  и  понять

 

Они нашли ему то, что искали.

Учёба в школе техников, и вот

он – гражданин другой страны, в начале

судьбы, свершившей резкий поворот…

 

Теперь он − техник на аэродроме.

О искушенье самолётных крыл!

Их недоступность и тоска о доме

мечту рождают и лишают сил…

 

А жажда неба всё невыносимей.

Здесь каждый день взлетают перед ним

могучие крылатые машины,

дразнящие гудением своим…

 

И был однажды жадный взгляд замечен.

И вот – полёт. О, как блестят глаза

у русского! – Возьми штурвал… – В тот вечер

он другу о себе всё рассказал…

 

– Я о тебе скажу тому, кто выше.

И вызов был, участье и приказ.

– Дон Юрио, в состав мы вас запишем.

Не мы, а вы учить могли бы нас…

 

Потом война. Полёты боевые.

Святая месть. Атаки кораблей.

Захваченные Англией Мальвины,

предательством оставленные ей…

 

Затишье

 

15.

 

Страну предавшим не нужны герои,

им места нет там, где царит расчёт.

Герои превращаются в изгоев,

мечтою вновь становится полёт…

 

Их убивают, обрывают крылья.

Кто жив ещё – как хочешь выживай.

Они с Прево, механиком, решили

тайком перебираться в Уругвай.

 

Перед отъездом навестил Гагарин

Лами-Дозо, главу воздушных сил.

Дозо он будет вечно благодарен –

за то, что жить, летая, разрешил.

 

Совсем недавно в этом кабинете

просил Гагарин разрешить ему

летать в боях. Возмездье – в «Экзосете»

однажды саксы с ужасом поймут.

 

Дозо тогда согласье дал не сразу.

Потерь так много… Кто же молодых

обучит? Он – один из этих асов.

Но «нет» сказать – как кулаком под дых…

 

Негромко дверца сейфа проскрипела,

блеснул металл и, подержав в руке,

он протянул ему свой парабеллум –

в ладони он лежал, как ключ в замке…

 

– Он дух крепит и умножает силу.

Вам попадать в плен, Юрио, нельзя.

Страшнее смерти вражеская милость.

И помните: здесь есть у вас друзья…

 

16.

 

Прево достал с мотором шлюпку где-то.

Они ненастной ночью, под дождём,

пересекли границу и с рассветом

причалили на берегу другом.

 

Без документов будет им не просто.

Прево зашёл в китайский ресторан.

Их, к удивленью, взяли без вопросов.

Как выговорить мне: официант

 

 

теперь Гагарин! Но душа не стынет

Читает жадно, хочет он понять,

что было, будет, происходит ныне

с Россией, где у власти новый тать…

 

17.

 

Однажды сел клиент к нему за столик,

заговорил на русском языке.

Пронзило сердце острой сладкой болью,

поднос качнулся в дрогнувшей руке.

 

Старообрядец-знахарь из общины,

укрывшейся в чужих местах глухих,

он напрямик, без предисловий длинных

Гагарина позвал пожить у них.

 

Прево одобрил, сам решил остаться.

Друзья простились. Юрий занял дом

уехавшей семьи старообрядцев.

И потянулись тихо день за днём…

 

18.

 

Филат частенько заходил и как-то

давнишний «Time» потрёпанный принёс.

Над Юриным портретом броской шапкой

вскрик удивлённый: русский среди звёзд!

 

Но даже тут Гагарин не признался.

– Зачем хранишь? – небрежно так спросил.

Филат не выдержал, заволновался:

– Вы – Светлый Ангел страждущей Руси.

 

Вы ей даны, как свет свечи во мраке,

в годину смут влекущая звезда,

судьба России скрыта в этом знаке,

и в нём же ваша сила и беда…

 

Филат достал ему все документы.

Теперь он – уругвайский гражданин.

Что дальше? Но судьбу решают ветры

из недоступных разуму глубин…

 

19.

 

Вестей так мало. Но Филат однажды

сказал: – Мы ждём в России перемен.

Андропов умер. Может, слово скажет

народ, от бед уставший и измен?

 

Есть женщины в России, для которых

народ избавить от врага важней,

чем жизнь своя. Ведь может сдвинуть горы

великой лжи любовь к земле своей…

 

Жена министра МВД Светлана

всадила пулю извергу в живот.

Он умер через год, разрушив планы

своих хозяев на переворот.

 

 

Бой

 

20.

 

Порыв души – весть разуму и сердцу,

призыв небес иль тайные мечты?..

Туда, туда, где приоткрылась дверца –

хоть посмотреть на милые черты…

 

Он попросил Филата чемоданчик

так сделать, чтобы парабеллум в нём

надёжно спрятать. Путь последний начат

на Голгофу метельным февралём…

 

* * *

 

Среди туристов зябких по музеям

он походил для вида пару дней.

И вдруг исчез. Вновь генерал бледнеет, –

уже министр. – Найти! И поскорей!

 

Все эти годы знал он, где Гагарин.

Лишь ненадолго тот потерян был, –

когда через границу нелегально

ушёл. Немало приложили сил,

 

чтобы найти. И вот – опять потерян.

И где!? Какие планы у него!?

Во всех местах возможных – наблюденья,

агенты же доносят: ничего!

 

Найти! Изъять безшумно! А Гагарин,

укрытый непогодою родной,

из огненной невыразимой дали

опять вернулся. – Мама, я живой!…

 

21.

 

Последнюю их встречу не опишешь.

Всё это сердце знало наперёд.

– Куда теперь, сынок? Ты всюду лишний.

Враг за тобою по пятам идёт…

 

– Есть люди, мама, честь для них дороже

и золота, и прочих благ земных.

Россию Бог хранит, Он нам поможет.

У них укроюсь я в лесах глухих.

 

Метель в России. Вьюга завывает.

– Сынок, сынок, побудь ещё два дня.

Кто даст еду и кров в пути, не знаю,

кто вступится сегодня за тебя?..

 

Наутро стук. Пришёл электрик. Хмуро

облазил он весь дом. На чердаке

укрылся Юрий. Парабеллум дулом

в кармане брюк прильнул к его ноге…

 

– Его нет в доме, – сообщает «Пятый».

Новейший метод будет привлечён.

Все перебрав пути и варианты,

дом начали сканировать лучом.

 

Фургон вдруг хлебный встал напротив дома.

Заныло сердце, чувствуя беду.

Уж не уйти… А дальше – всё знакомо…

Ну, нет! Живым его не уведут!

 

Он – ас, летавший низко над волнами,

когда от смерти отделял лишь миг,

он, впивший сердцем яростное пламя

и правду русским запрещённых книг,

 

он, как никто познавший вкус свободы,

чужбину испытавший и тюрьму,

он, помнивший украденные годы, –

не дастся больше в руки никому!..

 

22.

 

Они не спали в эту ночь и знали:

последние идут для них часы.

Слова простые и воспоминанья, –

хранят такие только мать и сын…

 

Мелькнули тени тёмные на белом.

Он матери сказал: – Иди в подпол.

Спокойно зарядил свой парабеллум.

Последней битвы час его пришёл…

 

И выстрелы слились со звоном стёкол.

Но злобы нет в чертах его лица.

Он бился насмерть – за себя ли только? –

с отчаяньем последнего бойца…

 

За всех – один. И не придёт подмога.

Русь спит в глубинах мертвенных снегов.

А где-то там, вверху, его дорога

шлёт звёздный свет в разрывы облаков…

 

Убиты пять и семерых он ранил,

чем вызвал шквал ответного огня.

Весь дом в крови. Он потерял сознанье.

В нём десять пуль, попавшие в меня…

 

Прости нас, Юра! Если бы мы знали!..

Вот что внушало им смертельныё страх:

узнала б Русь, как ей бесстыдно лгали, –

смела бы их и растоптала в прах!

 

Его спасли для новых унижений.

Опять палата та же. Тишина.

Замыли кровь, а мать, распоряженьем

всё тех же сил, в могилу сведена –

 

как и отец, и брат… Ещё могила

не заросла травой, как дом снесли.

О, как они боятся нашей силы,

которая от Правды и земли!…

  

Меч

 

23. 

Да, он погиб. Но не тогда, не в марте.

В другой стране, тоскуя о снегах,

оставив славу нам в апрельском старте

и свет улыбки в Русских небесах…

* * *

Из жаркой крови воинов, с молитвой,

волхвы железо выпарят в огне

и Меч Возмездья для Последней Битвы

родится в под-озёрной глубине.

 

Там кузнецы святого Китеж-града

в сверканьях искр, под всполохи огней,

Меч выкуют из жертвенного дара

тех, кто не предал Родины своей…

* * *

Кровь Юрия – в Мече. Срок всё короче.

А Меч уже у Всадника в руке.

Он мчится к нам на помощь днём и ночью,

неся рассвет на Огненном клинке…

 

Февраль – апрель 2009

Полёт над пропастью. III часть.

– Слушаю вас.

– Понимаете, для успешной реализации вашего отъезда необходимы деньги. У нас нет таких расходных статей в бюджете.

– У меня и моих родственников тоже нет денег. Я все свои гонорары отдал государству.

– Да, конечно. Мы это помним. Но, по закону мы не можем для вашего отъезда выделить необходимых сумм.

– Обратитесь к Кастро. Он за свой счёт перевезёт меня.

– Да, мы знаем. Но по некоторым причинам это невозможно.

– Тогда зачем вы привезли меня сюда?

– Не торопитесь. Есть вариант немного другой.

– Какой же?

– Мы предлагаем вам выехать в республику Аргентина.

– Но я там никого не знаю…

– Вы напишете письмо своему дальнему родственнику – князю Сергею Александровичу Гагарину. Это богатый американский финансист. Я думаю, что он не откажет вам в помощи. У него много денег и есть состоятельные друзья в Буэнос – Айресе. Вы виделись с ним на приёме у генсека ООН в Нью – Йорке.

– Да, припоминаю.

– Напишите ему письмо в произвольной форме. Сумму расходов вам скажут.

– И что дальше?

– Отдыхайте и набирайтесь сил.

– Я могу встретиться с семьёй?

– Нет, исключено. Женщин мы вам предоставим.

– Не трудитесь. Я однолюб.

– Дело ваше. Я жду от вас письма. От этого зависит срок вашего отъезда.

– Где письменный прибор?

– Не спешите, подумайте. Вам всё необходимое будет предоставлено по первому требованию. До свидания.

– Прощайте.

Андропов вышел и направился вместе с генералом Чуком в соседнюю комнату.

– Виталий Васильевич, он согласился.

– Что мне теперь делать?

– Всё по плану. Пусть пишет письмо. Мы его переправим и подождём ответа князя. Готовьте объект к отъезду. Он должен быть здоров и весел.

– Есть. Понял. Разрешите выполнять?

– Идите.

Генерал Чук бодро вошёл в комнату Юрия. Тот сидел за столом и что – то писал. Увидев генерала, протянул ему листок и брезгливо отвернулся. Чук, взяв письмо, мгновенно вышел, прикрыв двери. Послание было удачным. Лётчик доходчиво изложил требования Андропова. Можно было получать санкцию на отправку курьером этого варианта.

 

10. Хуторок в канадской глуши.

 

Князь Сергей Александрович Гагарин решился. Он позвонил мистеру Хиггинсу. Условия князя были таковы. Деньги он передаст лично в руки Юрию Алексеевичу, ну, скажем, в Канаде. Пусть уж Госдеп постарается уладить приезд туда Юрия Алексеевича. Расходы по приезду князь обязался компенсировать немедленно.

Хиггинс удовлетворённо хмыкнул и сказал, что в ближайшее время перезвонит.

Сергей Александрович рассчитал точно. На территории, где не действуют законы США, обвинить его в нелояльности правительству Штатов будет затруднительно. Перевести деньги и обналичить их в банке Монреаля не составит особого труда. Юрия Алексеевича он лично знает, тут подлог исключается. Оставалось ждать звонка мистера Хиггинса….

Генерал Чук получил ответ Сергея Александровича через несколько часов после телефонной беседы князя с Хиггинсом. Чук быстро связался с Андроповым и развил бешеную деятельность. Была сформирована специальная группа из 20-и человек, разделённых на ядро и прикрытие. Запросили посольство СССР в Канаде на предмет подготовки соответствующих въездных документов. Первая группа прикрытия немедленно вылетела в Монреаль на рекогносцировку. Получив от неё обнадёживающий доклад, генерал отправил в Канаду и вторую группу. Когда она прибыла и освоилась на месте, Чук стал готовить к отъезду Юрия Алексеевича. Провозившись со всякими мелочами день, в сопровождении пяти надёжных сотрудников они отправились в Чкаловскую. Опять транспортный Ил-76 с пассажирским модулем. Полёт в несколько часов до военного аэродрома ГСВГ.

Знакомая Чуку обстановка ГДР: приветливые немцы и воровато – пошловатые соотечественники. Документы оформили очень быстро и вылетели пассажирским рейсом во Францию. Там пересадка до Монреаля. Юрий Алексеевич нервозности не проявлял, все указания генерала выполнял точно. Перелёт через океан прошёл достаточно гладко.

В Монреале Чук ещё раз проинструктировал группу прикрытия. Она была хорошо вооружена и натренирована. Генерал выразил надежду, что у американцев нет повода для провокации. Предчувствия его не обманули…

Мистер Хиггинс позвонил под вечер. Сергей Александрович услышал от него новость: Юрия Алексеевича уже можно повидать в Монреале. Хиггинс просил не задерживать оплату счётов за проезд, обещанную князем. Сергей Александрович пообещал и сказал, что надеется на скорую встречу с Юрием Алексеевичем в Канаде, куда князь собирается приехать через пару дней. Хиггинс уверенно подтвердил надежды Сергея Александровича.

Повесив трубку, финансист стал собираться в дорогу. Написал жене, предупредил адвоката, агента страховой кампании. С собой он взял старого друга, который ходил с ним на эсминце в Россию в 1943 году, когда князь, будучи командиром корабля, сопровождал северные конвои. Друзья встретились в аэропорту и благополучно добрались до гостиницы уже в Монреале. Стали коротать время в ожидании звонка Хиггинса…

Генерал Чук спланировал операцию обмена на одном из одиноких хуторов в живописной сельской местности, очень напоминающей Россию. Американская сторона вела себя на редкость корректно и тихо. Ни одного возражения, как бывало ранее, Чук не получил. Когда все договорённости были соблюдены, и советский резидент со своей семьёй доставлен в Монреаль, Чук назначил день обмена…

Мистер Хиггинс появился на пороге гостиничного номера князя Гагарина внезапно. Сергей Александрович поздоровался с ним, пригласил войти. Хиггинс – сама любезность – поинтересовался, есть ли сейчас при себе у князя та наличность, которую следует передать на благотворительные нужды. Сергей Александрович предложил прямо сейчас ехать в банк, предварительно позвонив по телефону. Хиггинс не возражал. Вскоре он в сопровождении Сергея Александровича уже мчался по хорошей бетоно – асфальтовой дороге к известному хуторку. Там уже находились группы генерала Чука и американцы.

Хуторок утопал в тишине и зелени хвойных деревьев. В просторном рубленом доме на втором этаже мистер Хиггинс опустился в глубокое плетёное кресло. Рядом сел Сергей Александрович. Князь держал на коленях изящный чемоданчик с никелированными замками и обтянутой кожей ручкой. Сигарный дым сиреневой струйкой поплыл над креслами.

А на первом этаже дома американская спецгруппа уже приступила к обмену советского резидента и его семьи. Взрослые и дети спокойно перешли просторную комнату и были встречены группой Чука. После этого генерал повёл Юрия Алексеевича на второй этаж. Массивные дубовые двери впустили в прокуренное пространство нескольких человек. Генерал Чук поздоровался с мистером Хиггинсом, за спиной которого уже стояли американцы, поднявшиеся по другой лестнице.

Хиггинс обратился к Сергею Александровичу:

– Мистер Гагарин! Я обещал вам встречу с Юрием Алексеевичем, если не ошибаюсь. Попрошу вас подойти сюда. Князь поначалу не увидел Юрия Алексеевича, так плотно он был закрыт людьми Чука. Теперь же, поднявшись, Сергей Александрович увидел, что охрана расступилась, пропуская вперед невысокого человека в добротном канадском костюме. Князь взглянул в лицо идущего и обомлел. Да, это он! Дорогие черты, щедрая улыбка, вот только глаза грустноваты. Крепкое мужское рукопожатие и объятия завершили встречу. Сергей Александрович смахнул набежавшую слезу, когда они с Юрием Алексеевичем спускались на первый этаж. Оба молчали. Хиггинс и американцы шли следом.

Генерал Чук после ухода американцев деловито распахнул переданный ему Юрием Алексеевичем чемоданчик князя. Быстро орудуя короткими пальцами, пересчитал деньги. Довольно ухмыльнувшись, повернулся к сопровождающим и приказал возвращаться в город. Операция прошла на редкость гладко.

Сергей Александрович предложил Юрию временно поселиться в их гостиничном номере. Князь заверил, что будет помогать на первых порах столько, сколько сочтёт нужным. Юрий поблагодарил. Нервное напряжение стало понемногу спадать. В гостинице их ждал шикарный стол. Князь ни о чём не расспрашивал, только подливал водки. Юрий почти не верил, что это не сон. Ностальгия ещё не успела вонзить в его сердце свои острые когти. Впервые за три полных года он засыпал в обществе друзей и был по-настоящему счастлив…

Сергей Александрович проснулся очень рано. Его друзья ещё спали, а Хиггинс уже названивал по телефону:

– Мистер Гагарин, мне поручено сообщить вам, что Юрий Алексеевич может оставаться на земле Канады не более месяца. По истечению этого срока мы обязаны его переправить в Буэнос – Айрес. Вы можете его сопровождать.

– Спасибо, мистер Хиггинс. Я так и сделаю. Надеюсь, ваши друзья не в обиде? Ведь я выдал все деньги, которые они запросили.

– О, да, они вам очень благодарны.

– До свидания.

Хиггинс попрощался, а Сергей Александрович засел писать письмо своим родственникам в Буэнос – Айрес. Надо было устраивать Юрия на новом месте. Хотя бы на первых порах будет небольшая поддержка.

Вскоре проснулись друзья Сергея Александровича. После легкого завтрака было решено немного погулять по городу. Собрались, пошли. Монреаль поражал Юрия обилием машин и рекламы. Друзья ходили по улицам, князь комментировал Юрию сценки из канадской жизни, свидетелями которых они становились. Подошли к большой афише. Это был анонс хоккейного матча СССР – Канада. Юрий, сам когда то игравший в хоккей, попросил Сергея Александровича купить билеты.

Через несколько дней трое друзей уже сидели на достаточно хороших местах зимнего стадиона. Свободных кресел на трибунах не было. Хоккей в Канаде имеет исключительную популярность, а матч со сборной СССР носил ещё и подоплёку противостояния Запада и Востока.

Советские хоккеисты не ударили лицом в грязь. Михайлов, Петров и Харламов громили оборону канадцев непрерывными атаками.

Рагулин и Гусев твёрдо держали защиту. Последняя черта надёжно прикрывалась Третьяком. Страсти накалялись. Рёв и грохот трибун оглушал, но Юрий не замечал этого. Канадцы с треском проигрывали. Не справившись со сборной СССР в честном спортивном поединке, канадцы затеяли обычную для них драку. Арбитры сбежали мгновенно. Рагулин выкинул двоих нападавших канадцев за борт одним движением. У тех только коньки сверкнули. В центре поля, выскочившие со скамейки запасных, несколько канадцев навалились на капитана сборной СССР Бориса Михайлова. Он упал, получив сильнейший удар клюшкой под сердце.

Юрий вскочил и кинулся через ступеньки к полю. Сергею Александровичу с большим трудом удалось удержать его от участия в потасовке. А на поле уже шёл настоящий кулачный бой. Пять канадцев в скрюченных позах отдыхали на льду после неформального общения с Рагулиным и Гусевым. Михайлова вынес Петров, прикрываемый Якушевым и Бодуновым. Анисин оказался за бортом, но вылез и продолжал драться.

Через полчаса порядок был, наконец, водворён. Объявили перерыв, канадцы шустро оттащили с десяток своих хоккеистов, уложенных русскими на лёд. Сергей Александрович и Юрий вышли в буфет. Заказали по чашечке кофе, обсуждая матч и драку. К ним подошли двое хорошо одетых людей и на русском языке попросили подписать фотографию. Юрий поинтересовался, откуда они его знают, ведь может быть это ошибка?

– О, нет, – ответили просители. Мы вас, Юрий Алексеевич, очень хорошо помним, а в вашу смерть не верили с самого начала. Это всё происки вашего ревизионистского руководства.

Юрий разговора не поддержал, и, получив автограф, мужчины удалились.

Домой в гостиницу ехали молча. Было видно, что Юрий переживает за хоккеистов, ему неловко, что не удалось им помочь в финале ледового побоища с канадцами. Ведь сборная СССР отказалась играть дальше, и ей записали поражение. Сергей Александрович насколько смог постарался не мешать другу своими утешениями…

Срок пребывания в Канаде истекал. Сергей Александрович получил письма из Буэнос – Айреса. Родственники князя были готовы посодействовать после приезда Юрию Алексеевичу и предоставить на первое время жильё.

Мистер Хиггинс не заставил себя долго ждать и проявился на 30-й день после операции обмена на хуторке. Он поинтересовался, куплены ли билеты, и когда намечен отъезд. Сергей Александрович рассказал об интересующих Хиггинса подробностях и попросил держать его в курсе, если обстоятельства изменяться и отъезд будет перенесён. Хиггинс уверил его, что не изменятся, и попрощался.

На улицах Монреаля уже лежал снег. Сергей Александрович и Юрий ранним морозным утром шли к автомобилю, поджидавшему их под аркой гостиницы. Предстояло длительное воздушное путешествие. Юрий выглядел бодро, хотя его очень волновало ближайшее будущее.

 

11. Белая хризантема.

 

Аргентина встретила Гагариных летней жарой. Вся их тёплая одежда перекочевала в чемоданы. Аэропорт поразил Юрия организованностью и отсутствием очередей. Багаж получили очень быстро и погрузились в автомобиль встречавшего их молодого аргентинца. Тот оказался разговорчивым, неплохо, но с акцентом общался по-русски. Из его речи Юрий понял, что главное за месяц поднять язык, научиться правильному поведению, не вызывающему подозрений. Потом предстоит годовая служба в армии, иначе гражданства не получить.

Русская колония в Аргентине была значительна, но новые знакомые рекомендовали Юрию не афишировать своё прошлое при общении с соотечественниками. Лето проскочило незаметно. Юрий уже сносно говорил по-испански и по-английски. Хиггинс привёз ему новые документы и посоветовал не затягивать с поступлением на службу в армию. Законы в Республике достаточно жёсткие, могут и посадить.

Сергей Александрович уехал домой, оставив Юрия попечению родственников. Их хлопотами он был определён в школу технического состава аргентинских ВВС. После её окончания Юрий стал служить в должности техника самолёта «Мираж» на одном из военных аэродромов. Его фантастически тянуло к полёту. Это заметил один из пожилых пилотов – ассов. Разговорились. Тот взял Юрия техником на свой самолёт. В выходные Юрий и его новый старший товарищ поднялись в воздух на самолёте – спарке. Умудрённый опытом аргентинский воздушный волк сразу почувствовал руку лётчика, как только Юрий, взяв управление, закрутил виражи и боевой разворот.

После полёта оба долго молчали. Потом аргентинец сказал, что для первого раза получилось весьма недурно, и в глубокой задумчивости ушёл к своему автомобилю. А на следующий день Юрий немного опешил. Его командир первым отдал ему честь и не протягивал руки при встрече, пока Юрий не протянул ему свою. После полётов командир вытащил из нагрудного кармана фотографию Юрия в форме майора советских ВВС с Золотой Звездой и Орденом Ленина.

– Господин техник, мне кажется, что вы очень хороший лётчик. Я был бы счастлив, если вы подпишите мне свою фотографию.

Юрий поглядел на своего командира. В глазах аргентинца застыло волнение и неподдельное участие. Пришлось сознаться и подписать фотографию на память.

– Я понимаю, что ваше прошлое – тайна. Не знаю, смогу ли чем помочь вам, однако я сделаю всё, что бы вы летали.

– Спасибо. Это моя мечта. Я не могу без неба…

В кабинете Командующего ВВС Республики Аргентина бригадного генерала Артуро Лами – Дозо было тихо. Генерал сидел в большой задумчивости. Сегодня ему позвонил один из старых друзей. Великолепный лётчик. Он просил принять его по срочному делу. Друзей у генерала было немного, а отношение к ним отличалось теплотой.

В дверях появился адъютант. Он доложил о прибытии полковника, ожидающего Лами – Дозо. Генерал кивнул головой и встал навстречу старому другу. Они выпили по чашечке кофе, и полковник сказал:

– Артуро, понимаешь, дело моё к тебе необычно. Я не любитель разных там историй. Не верю в чудеса и прочую чушь. Но здесь, я, право, растерялся…

Знаешь, с полгода назад, у нас появился новый техник. Ну, парень, как парень. Невысокий. Аккуратный. Исполнительный. А я смотрю, как он провожает каждый взлетевший самолёт! Он же летит вместе с ним!

Перевёл его к себе. Думаю, надо поближе присмотреться. Наблюдал его работу каждый день. Всё безупречно. Тогда я предложил ему полетать со мной в спарке. Ну, думаю, дам подержаться за ручку, а педали и рычаг управления двигателем держу сам. Потом постепенно отдал управление ему. И что ты думаешь? Он открутил пилотаж, лучше, чем я сам могу. Только левый иммельман на четвёрочку. Это лётчик от Бога! Таких у нас едва найдётся с пяток.

Стал я всматриваться в его лицо. И ты знаешь, меня как кто ударил, настолько это было неожиданно! У меня есть альбомчик, давно собираю портреты знаменитых пилотов. Стал перелистывать, гляжу на одну фотографию – точно, мой новый техник!

– И кто же он, если не секрет?

– Ты знаешь, секрет. Но не от тебя.

– Что ты тут темень наводишь, говори, раз пришёл…

– Это русский. У меня его фотография в форме майора. Он первым из людей полетел за пределы атмосферы в 1961 году.

– Вот это да! Хорошенькую новость ты мне подбросил. А от меня ты что хотел?

– Нельзя нам разбрасываться такими людьми. От тебя зависит, будет ли он летать дальше, или нет. Я ведь могу его лишь в спарке катать, да и то не часто.

– Сколько ему осталось служить?

– Полгода.

– Хорошо. Я подумаю. Подготовь его к разговору со мной.

– Спасибо.

Старые друзья обнялись, и полковник уехал на аэродром. Но Дозо разговора не забыл. И в один из сереньких осенних дней Юрия вызвали в штаб ВВС. Начальники, не знавшие причины вызова, очень суетились и давали разные советы, как себя вести. Юрий был им искренне благодарен. И лишь его командир был спокоен. Он сказал:

– Дон Юрио, я говорил о вас командующему. Надеюсь, вы простите мне это. Но другого пути в небо я не смогу вам обезпечить.

Юрий поблагодарил командира и уехал в штаб ВВС. Лами – Дозо встретил его приветливо. Поинтересовался, как идёт служба, сколько осталось тянуть лямку техника.

Юрий не торопясь отвечал, стараясь говорить чисто заученные испанские слова.

– Вы знаете, ко мне как – то заходил мой старый приятель. Полковник. Он был поражен, что техник его самолёта владеет высшим пилотажем лучше его самого…

Лами – Дозо затянулся сигарным дымом и наблюдал за Юрием. Тот пожал плечами, сказав, что всякое бывает, частные лётные школы могут дать приличный налёт и хорошую подготовку.

Лами – Дозо подошёл к своему сейфу. Замок провернулся. Послышалось шуршание папок и листков. Сейф закрылся, мягко прижимая дверцу. Дозо положил перед Юрием несколько фотографий, сделанных в Бразилии во время дружеского визита Гагарина в эту страну. Таких ракурсов Юрий раньше не видел, хотя материал по той поездке просматривал внимательно.

– Знаете, я немного увлекаюсь фотографией. Мне бы очень хотелось, что бы вы подписали эти работы мне на память. Для меня такое будет большой радостью.

Юрий подписал по – русски свои портреты, но дат не ставил.

– Дон Юрио, я хотел предложить вам остаться в кадрах ВВС. Офицером. Полковника я дать вам не имею права. Вы пройдёте обучение на самолёте «Мираж» и получите чин лейтенанта. Думаю, что большего сделать для вас я не смогу. Вы согласны?

– Да, спасибо…

Через полгода у Юрия уже был немалый налёт часов на «Мираже». Леталось ему с упоением. Легко и свободно. В полёте он пел свои русские песни, бывало немного и испанских. Дружная семья лётчиков приняла нового члена радушно. Перед мастерством всегда преклоняют головы настоящие мужественные люди.

Однажды, Юрий в разговоре услышал, что формируется группа для поездки во Францию. Предполагалось обучение лётчиков на новый самолёт, закупаемый там для флота. Юрий позвонил в штаб ВВС и попросил принять его.

Лами – Дозо участливо выслушал темпераментную просьбу. Однако сразу решить вопрос он не мог. Самолёты закупались для базирования на авианосце или на островном аэродроме в Рио – Гранде. Там базировались подразделения морской авиации, подчинённые флотскому командованию. Но, Лами – Дозо успокоил Юрия, сказав, что решит этот вопрос с главкомом ВМС.

Юрий потерял сон и покой. «Мираж» уже порядком надоел ему. Машина надёжная, но скользит плохо, скороподъёмность не очень. Маневренность и огневая мощь на уровне. Воевать на ней можно. Но, уже староват. А хотелось свежий самолёт, с его загадками и скрытыми возможностями.

Зимой погоды не было. Бураны сменялись потеплениями, и с океана тянуло густую пелену тумана. Юрий сидел в клубе, когда к нему подошёл рассыльный и почтительно склонившись, позвал к телефону. На проводе был Дозо. Он иногда звонил сам, чтобы не посвящать лишних людей в не касающиеся их дела. Дозо сообщил, что Юрий включён в группу, следующую на обучение. Но теперь начальником пилота станет главком ВМС, Дозо подписал приказ о переводе Юрия в морскую авиацию.

Юрий поблагодарил и сердечно обещал не забывать старых друзей…

Отъезжающие на обучение лётчики собирались в одном из отелей Буэнос – Айреса. Командовал ими капитан Христофоро Коломбо. Юрий быстро сошёлся на дружеской ноге со всеми новыми товарищами.

Особенно сдружился он с сербом, по прозвищу Тито.

Морское путешествие во Францию оказалось утомительным. Океан часто штормил, поднимая огромные гривастые волны, обрушивающиеся на лайнер. Водяная пыль неслась над мачтами. В лучах низкого ярко-красного солнца вставали величественные радужные столбы. Серый океан преображался, сливаясь с небом в единое полыхающее семицветьем тело. Мореходность корабля позволяла бороться со штормом и держать приличный ход. Однако пассажиры по большей части укачались и лежали по каютам.

Юрий иногда стоял возле большого иллюминатора салона первого класса, откуда была видна широкая панорама борьбы лайнера со стихией. Носовая оконечность в пенных бурунах прорезала набегающие водяные громады, упрямо шла вперёд. Корпус судна дрожал от напряжения машин и ударов волн. Палуба покрывалась белоснежной пеной, стремительно уходящей за леера.

Юрий вспомнил, каким маленьким и спокойным выглядел Атлантический океан, когда он взлетел к звёздам солнечным апрельским утром. Сто восемь минут потребовалось ему тогда для кругосветного путешествия…

Наконец вошли в Средиземное море. Вода, как зеркало. Пассажиры отдыхают после тяжёлого перехода через Атлантику. Командир группы аргентинских лётчиков объявил коллегам, что завтра после прибытия он разместит всех в отеле, а послезавтра они вылетают на остров, где расположена учебная база французских ВВС.

Обучение на новый многоцелевой самолёт было поставлено серьёзно. Подробно проходили двигатель, вооружение и радиооборудование самолёта. Теоретические занятия чередовались через день с полётами. Сначала в спарке, потом самостоятельно.

Юрию понравился этот самолёт. Мощный двигатель, хорошая маневренность. Ручки слушается просто идеально. Юрий стал практиковаться в полётах на предельно малых высотах 10 – 30 метров. Самолёт вёл себя в таких режимах полёта устойчиво, но французы при показах возможностей машины ниже 50 метров не летали и не рекомендовали этого делать аргентинским коллегам.

Напряжённая учёба иногда сменялась выездами на материк. Там пилоты проводили свои редкие выходные. В один из таких дней серб, приятель Юрия, затащил его на концерт великой итальянской актрисы Джины Лоллобриджиды. Они сидели в первых рядах. Джина блистала своими талантами. Пела, танцевала и немного импровизировала. Юрий вспомнил, как он с ней гулял по ночной Москве, оторвавшись от назойливых сопровождающих, помнил её горячее дыхание и бездонность прекрасных глаз во время поцелуя, подаренного ему на набережной. Его поразил неукротимый темперамент этой женщины, чистота и высота её натуры. Именно поэтому тогда дело и кончилось одним поцелуем.

Сейчас же, находясь в трёх метрах от неё, Юрий внезапно поймал сверкающий взгляд актрисы. И весь вечер она пела только для него, не отрывая взгляда больше чем на полминуты. Юрию стало не по себе. Он толкнул в бок друга, и пилоты вышли незадолго до завершения концерта.

Ночью Юрию плохо спалось. Было душно. Он открыл окно своей комнаты в отеле. Луна светила всем своим диском, прорисовывая до мелких деталей даже листья деревьев парка. Перевел взгляд ниже и не поверил своим глазам.

До подоконника второго этажа была приставлена лестница. На её ступеньках стояла женщина в накинутом чёрном плаще. Из – под капюшона на Юрия смотрели знакомые, пронзительно – бездонные глаза Джины. Она сказала на плохом русском:

– Юра, я хотел зайти к вам, но инкогнито…

Он протянул руки и помог женщине перебраться в комнату. Стены и потолок внезапно закружились, в ушах звучал несравненный Вивальди. Огненные всполохи поцелуев стали перемежаться с удивительными ароматами цветов. Такой ночи ни Юрий, ни Джина ещё не переживали.

Юрий уже много лет близко не сходился с женщинами. Валя стала для него всем. Но с Джиной было что – то сверх разума и чувств…

Она выскользнула в окно под утро. Днём Юрий долго лежал, закинув руки за голову. Тито пришёл к нему и позвал на завтрак. На столе перед зеркалом серб увидел женскую брошь. Знаток ювелирных украшений, Тито мгновенно вспомнил, что видел это чудо вчера на груди итальянской кинозвезды. Выпучив глаза на Юрия, он ретировался. Больше всего серба поразило, то, что актриса, отказавшая американскому авиакоролю миллиардеру Хьюзу, выбрала его товарища…

А полёты и учёба шли своим чередом. Настало время ракетных атак по кораблям. Дотошно изучив оборудование самолёта и ракету, приступили к пускам по мишеням. Все пилоты усвоили программу, получили свидетельства. Пора было отправляться в обратный путь.

И тут Юрий получил письмо. Оно было передано верным другом Тито. Джина благодарила его за возвращение забытой бриллиантовой броши. Она просила оставить ей на память о том незабываемом вечере хоть что – нибудь. Из конверта выпала её фотография с тёплыми словами, начертанными на обороте.

Юрий достал из ящика стола фотографию хризантемы. Цветок был изображён очень точно со всеми подробностями, подчёркнутыми весьма художественно. Юрий поставил свою русскую подпись и запечатал фото в конверт.

 

12. Шторм.

 

Атлантический океан неистовствовал. Сильнейший ветер срывал гребни огромных волн. Бросался на такелаж лайнера, силясь унести его в пучину. В каскадах брызг, тяжело зарываясь носом в седые от пены валы, лайнер шёл к берегам Аргентины. Юрий стоял и смотрел на стихию. Тито подошёл сзади и сказал, что надо бы спать. Но ночной шторм завораживал. Тито невольно залюбовался его картиной. Мертвенный желтоватый свет Луны струился сквозь бушующее пространство, делая его почти нереальным.

– Смотри, – сказал Юрий – это и есть наше будущее. Сплошной ночной шторм.

Юрий обнял друга, и они отправились по каютам.

Не смотря на невероятно большое расстояние, отделяющее Юрия от Родины, он всё время чувствовал её дыхание. Телевизор и радио приносили вести об автоматических аппаратах, ездивших по поверхности Луны, об исследовании Марса и Венеры нашими станциями, мягко опустившимися на эти планеты. На пыльных тропинках планет Солнечной системы оставались следы нашей страны, песня оказалась пророческой. Но на фоне потрясающих успехов Юрий не мог не заметить, что деградация верхов СССР неумолимо валит космонавтику. Тяжким грузом легла на сознание всего человечества неразоблачённая лунная афера НАСА. Самый лучший носитель Н-1, лебединая песня Королёва, был варварски растерзан неким Глушко. Этот инженер ещё до войны оклеветал Королёва, подписав не одно письмо в органы. И вот теперь, дорвавшись до власти, паскудник уничтожил восемь готовых ракет Н-1, документацию, стартовые комплексы и производственный конвейер в Куйбышеве. О таком подарке аферисты из НАСА не могли и мечтать. Почти готовый пилотируемый полёт космонавта СССР на Луну вылился в капитулянтскую программу «Союз – Аполлон», правда во всём мире она называлась ЭПАС, «Союз», как побеждённый стоял в самом конце этого словечка. На деле программа ставила основной целью передачу всех наработок и секретов русской космической промышленности американским аферистам, утверждая уже не словами, а материально их газетную лунную победу. Яростная ненависть Глушко к Королёву, как нельзя лучше вписалась в американские планы по убийству русского космоса. Окружённый агентами влияния, аппаратный гроссмейстер Брежнев, запуганный ко всему прочему андроповским покушением на свою жизнь в1969 году, постепенно сливал все достижения Советской, Сталинской Росси в американский унитаз. Лишь бы только подольше оставаться у власти. Вождём, русским мессией, таким, как Сталин, ему было стать не дано. Брежнев лишь создал гениальную систему противовесов и компромиссов, позволяющую долгое время балансировать между русской и еврейской силой. В борьбе этих двух сил сам Брежнев оказался на стороне тьмы. Он сделал многое, что бы уничтожить своих недругов, среди которых оказался и непримиримый Гагарин.

Понятно, что Юрий Алексеевич всегда отстаивал интересы дела, которому служил. А Брежнев лавировал между силами только со своим шкурным интересом – продлить лично его, Брежнева, властные дни. Шушера брежневского окружения, чем мельче, тем подлее суетилась и рвала куски от тела закабаляемой американцами Родины.

Сердце Юрия переполняла боль. Он всем своим существом чувствовал, что народ русский, вся его необъятная родная земля, в большой беде. И имя ей – ИНОБЕСИЕ. Раньше, во времена Иосифа Волоцкого, такая болезнь имела название ЕРЕСЬ ЖИДОВСТВУЮЩИХ. В гениальной книге « Просветитель» русский воин духа безпощадно разгромил отступников, невзирая на лица, среди которых был и Митрополит Московский Зосима, по церковной иерархии стоявший много выше Иосифа.

В Буэнос – Айресе Юрий запоем читал доступные для него книги православного храма. Вера, которую он сохранял всю свою жизнь, помогала выстоять в тяжелейших испытаниях сначала неволи, а потом и чужбины. Ностальгия всё чаще и чаще тысячью маленьких острых когтей впивалась и раздирала невыносимой болью душу Юрия. Он стал иногда заглядывать в редакцию газеты «Наша Страна». Это была русская газета, основанная ещё великим борцом и мыслителем Иваном Солоневичем. Юрий прочитал все его труды не отрываясь. Теперь Солоневич стал наряду с Экзюпери самым любимым писателем лётчика.

Но свободного времени было мало, и Юрий со всей страстностью отдался полётам. Не проходило ни дня, в который Юрий Алексеевич не поднимал бы свой штурмовик в воздух. Он летал над морем, постоянно совершенствуясь в слепых полётах, полётах на сверхмалых высотах. Особенно захватывал Юрия полёт над штормовым океаном. Седые валы бросались в небо миллиардами солёных брызг, стараясь достать самолёт. Юрий нёсся над стихией подобно буревестнику, легко вспарывая пространство. На стёклах кабины оседала морская соль. Ярость океана и буйство его нрава стало сродни духовному состоянию лётчика.

Сильнейший ветер давил машину к воде, и Юрий понимал, что в таком полёте любая ошибка – последняя. Но и для противника, скользящий на малой высоте самолёт был неуязвим и невидим, становился неотвратимым карающим мечём, от которого нет спасения. Товарищи, видя, как летает их коллега, потянулись перенимать его опыт. Скоро вся эскадрилья могла летать на десяти метрах высоты.

Комэск Коломбо подготовил план и обезпечил тренировку для отработки ракетных атак по кораблям. В качестве целей использовались новейшие эсминцы английского проекта 42, получившие в аргентинском флоте имена «Святая Троица» и «Геркулес». Штурмовики успешно подходили на малой высоте до рубежа пуска ракет практически незамеченные с кораблей. Подскок, пуск ракеты, отворот и возвращение на предельно малой высоте.

Но самой сложной задачей для лётчиков оказалась дозаправка в воздухе. Не всегда удавалось успешно состыковаться с танкером. А океан ошибок не прощает, равно как и противник. Боевая учёба и постоянные полёты делали своё дело. Штурмовая эскадрилья была готова во всеоружии встретить врага.

Юрий понимал, что противником в самом ближайшем будущем станут англичане, захватившие принадлежащие Аргентине Мальвинские острова с богатейшим нефтеносным шельфом. Глава Аргентины – генерал Леопольдо Галтиери был полон решимости вернуть стране утерянные земли и нефтяные богатства.

Весна 1982 года для Аргентины была холодной и ветреной. Руководство Республики всё же решилось провести операцию «Росарио» – освобождение Мальвинских островов от английской оккупации. Первыми на архипелаг высадились боевые пловцы под командованием капитана Давыдова. Юрий знал этого отважного морпеха со сложной изломанной судьбой.

Во втором эшелоне высадки были десантники под командованием капитана Гринчо. Он погиб во время скоротечного боя с английским гарнизоном. Англичане сопротивлялись недолго, и вскоре над Мальвинскими островами и Южной Георгией взвились победные аргентинские флаги.

Галтиери отдал приказ высаживать основной контингент войск воздушным путём. Очень быстро было переброшено около 15 тысяч солдат и офицеров. Правда, большинство из них были резервистами, со слабым вооружением и недостаточной подготовкой, а боевой опыт отсутствовал даже у офицеров. Острова стали готовить к активной обороне. Сил и средств не жалели.

Британский лев на другом берегу океана угрожающе рычал и метался, собирая боеготовые корабли в 317-е оперативное соединение. Оно перед отправкой к Мальвинским островам насчитывало до половины всего военного флота Британии. Англичане собирались воевать серьёзно. В случае неудач на море, ими планировались ядерные удары по центру Аргентины – городу Кордоба, где была сосредоточена тяжёлая промышленность. Эсминцы несли ядерные глубинные бомбы, а подлодки – ядерные торпеды.

Вся английская армада, ведомая адмиралом Вудвортом, двигалась по плану операции «Корпорация» через Атлантику, а Тэтчер топала в Лондоне каблучками, намереваясь, видимо, раздавить непокорную Аргентину. Корабли успешно преодолевали расстояние, наматывая на винты мили нелёгкого похода. Служба была поставлена образцово. Британский флот славился дисциплиной, высокой выучкой офицеров и матросов. Противник, прямо скажем, не папуасы на пирогах. В составе соединения были два полноценных авианосных корабля – «Инвинсибл» и «Гермес». Два контейнеровоза переоборудовали для старта и приёма самолётов вертикального взлёта «Си харриер». Десантные суда везли в своём чреве экспедиционный корпус.

Во время перехода англичане не раз наблюдали над своей армадой советские самолёты разведки и целеуказания. Широко распластав краснозвёздные крылья, огромные машины выныривали из-за горизонта, словно появлялись из-под воды. Поднять противодействующую дежурную пару англичане, как правило, не успевали. Русские машины уходили в сторону Кубы, выполнив свою задачу.

В район Мальвинских островов командованием советского ВМФ было направлено множество рыболовных судов. Они имели основной задачей разведку театра военных действий, многие из этих траулеров несли мощную радиолокацию и другое оборудование. Все штурмана были кадровыми офицерами флота, а руководство флотилией было централизовано и замыкалось на гидрографическое судно, имевшее прямой канал связи с ГШ ВМФ. Эскадрилья Ту-95РЦ, базирующаяся на Анголу, получила задачу, взаимодействуя с флотилией, вести непрерывное слежение за действиями противоборствующих сторон.

Аргентинцы использовали для дальней разведки пассажирские самолёты «Боинг 707». От них поступило сообщение, что англичане идут двумя соединениями TF-317.8 и TF-317.9. Самолёты разведчики выяснили и корабельный состав соединений. Он насчитывал 2 авианосца, 11 эсминцев, 27 фрегатов, 2 контейнеровоза, 6 танкодесантных кораблей, 2 тральщика. Были замечены 3 атомных подлодки и 1 дизельная. Воздушное прикрытие соединения насчитывало порядка 30 самолётов вертикального взлёта «Си харриер».

Пока соединение TF-317 двигалось до района развёртывания, дипломаты отчаянно пытались решить спорный вопрос своими средствами. Но направить конфликт в переговорное русло не удалось. Значительная часть вины за это лежит на англичанах.

Советский Союз пристально наблюдал за развитием конфликта. Кроме самолётов и кораблей была задействована космическая техника. 31 марта 1982 года на орбиту были выведены два спутника «Космос 1345» и «Космос 1346». Это были одни из самых совершенных машин космической радиоразведки. В дополнение к ним был запущен спутник фоторазведки «Космос 1347». В процессе развития конфликта СССР нарастил свою космическую разведгруппировку, нацеленную на район Мальвинских островов ещё 10-ю спутниками. СССР особо интересовало применение РЭБ и тактика десантных сил англичан.

Советское руководство через посредников предложило помощь Аргентине. Не откладывая дело в долгий ящик, советские представители передали полную информацию о составе английской эскадры и, особенно, о выявленных атомных подводных лодках.

Наконец, англичане объявили о начале боевых действий в районе Мальвинских островов. Они незаконно обозначил 200 мильную зону, где пообещали топить все суда. 2 мая аргентинский крейсер «Генерал Бельграно» и два корабля охранения совершали учебное плавание далеко за пределами 200 мильной зоны блокады, объявленной англичанами. Место крейсера определялось возле берегов Патагонии, в непосредственной близости от острова Этадос.

Крейсер был старым артиллерийским кораблём американской постройки, переживший разгром Пёрл Харбора. Вооружение его состояло из 12-и 156 мм орудий. Он был продан Аргентине в 1951 году. Эсминцы охранения – новые корабли 1977 года постройки, имели достаточно совершенные средства ПЛО. Но использовали их неграмотно – только в активном режиме. Поэтому английская АПЛ «Конкеррор» издалека определила место и курс аргентинских кораблей, вышла в их кормовые сектора и необнаруженной осуществляла длительное устойчивое сопровождение целей.

Аргентинцы шли на восток от Мальвинских островов и находились вне зоны боевых действий. Командир АПЛ донёс обстановку в Адмиралтейство. Но Тэтчер лично отдала приказ об атаке и уничтожении обнаруженных целей. Тогда АПЛ выпустила три акустические торпеды Мк-8. Попали в атакованный корабль лишь две. Первая взорвалась в центре крейсера. Вторая ударила в носовую оконечность. Во время взрывов погибло более 320 человек.

Через двадцать минут экипаж начал организованно покидать уходящий в пучину крейсер. Корабль продержался на плаву больше 45 минут. Последними сошли на спасательный плот вахтенный офицер Александр Беликов и командир корабля Бонсо. Корабельный водолаз серб Топанич вытаскивал на плоты тех, кто оказался в ледяной воде.

Прошли сутки. Океан жестоко штормил. Плоты разбросало друг от друга на значительное расстояние. Лейтенант Беликов, сильно страдая от морской болезни, смотрел на седой океан, гнавший по волнам их спасательный плот. В руке Александр сжимал специальный нож, которым нужно было разрезать крышу плота, если волны перевернут его. Температура воздуха опускалась за минус двадцать по Цельсию. Некоторые моряки уже замёрзли насмерть. Но Беликов не терял надежды.

Плот взлетал на гребень пенного серого вала, а Александр с мольбой к Всевышнему всматривался в небо. И оно не подвело. Рокоча моторами и приветственно качая крыльями, низко прошёл противолодочный «Нептун» с флагом Аргентины на хвосте. Через пол суток к плоту подошёл буксир – тральщик «Гуррачага». Оставшиеся в живых моряки крейсера были спасены.

Другим морякам, оказавшимся в ледяном штормовом океане повезло меньше. Советские рыболовные суда подошли в район гибели крейсера только после получения гарантий английской стороны о безопасности. Корабль разведки «Белокаменск» подошёл к месту трагедии первым.

На волнах то здесь, то там, среди пенных бурунов виднелись спасательные жилеты моряков. Все аргентинцы были уже давно мертвы от переохлаждения, а чайки расклевали их лица до неузнаваемости. Матросы «Белокаменска» выловили больше десятка трупов, погрузили их в морозильную камеру, и судно взяло курс на Рио – Гальегас.

Советское руководство не разрешило сход на берег. Тела передавали на подошедший аргентинский катер. Флаги были приспущены. Набережная затихла скорбным людским морем. Казалось, что встретить погибших пришёл весь город. Траурный катер отвалил от «Белокаменска». Зазвучал гимн Аргентины. С борта советского корабля было видно, что погибших передавали с катера на набережную, укладывали в стоящие на орудийных лафетах гробы. Город прощался с отважными моряками. Траурный марш доносил до русского корабля скорбь аргентинского народа.

 

13. Дело величавое войны.

 

Юрий узнал о гибели аргентинского крейсера одним из первых. Силы поиска аэродрома Рио – Гранде были подняты по тревоге. Все гражданские рыболовные суда и вспомогательные корабли флота вышли в море. На одном из них служил командиром знакомый Юрию русский эмигрант, бывший кадет – воспитанник одного из русских зарубежных кадетских корпусов. Седовласый капитан согласился взять Юрия на борт. Комэск Коломбо отпустил Юрия, предупредив об осторожности.

Шторм бросал небольшой кораблик, выбивал заклёпки, корёжил шлюпбалки и рвал леера. Юрий, продрогший до костей, стоял на мостике рядом с командиром. Ночь прорезалась узким клинком прожекторного луча. Изредка в его сияющей белизне кроме бушующего океана появлялся тёмный силуэт. Но это были рыболовецкие суда. Плотов и плавающих тел никто не наблюдал.

Кораблик уже несколько часов с трудом боролся со штормом. Эфир был полон сигналами аварийных радиомаяков со спасательных плотов. Люди на них должны быть ещё живы. Утром на горизонте появились оранжевые точки. Прибавив ходу, тральщик подошёл к прыгавшему на волнах плоту, швартовая команда сработала чётко, оранжевое судёнышко подтянули к борту. Окоченевших людей передавали на палубу и оказывали помощь. Половина из них была ещё жива. В сердце Юрия вскипала ненависть к вероломным англичанам, ведь крейсер был старым учебным кораблём и не представлял угрозы, совершая учебный поход за пределами 200 мильной зоны. Звериное мурло Тэтчер ясно проглянуло в этой пиратской акции.

По возвращению на аэродром Рио – Гранде, Юрий без сил повалился на койку. Но заснуть не мог. Чудились погибшие моряки крейсера, заживо замёрзшие в тесноте заливаемого штормом плота. Жажда праведной мести переполняла всех лётчиков эскадрильи капитана Коломбо. И вот получен приказ. Пара штурмовиков должна атаковать обнаруженные разведчиками английские корабли.

Капитан третьего ранга Аугусто Бедакаррац и лейтенант флота Армандо Майора повели свои самолёты на восток. В небе их уже ждали танкеры под прикрытием истребителей «Мираж». Семибальный шторм свирепо гнал ледяные волны. Погода для атаки благоприятная. Нижняя кромка облаков опустилась до 100 метров. Аргентинцы шли на малой высоте под облаками. РЛС выключены, в эфир – ни слова.

Экипаж противолодочного «Нептуна» отслеживал неприятеля и выдавал целеуказание. Пара штурмовиков вовремя подошла к месту дозаправки и удачно приняла топливо. Теперь предстоял венец полёта – атака! Скорость 900. Внизу, в 30-и метрах бушующие седые волны. Цели быстро приближаются.

Бедакаррац приказал Майоре довернуть на обнаруженную группу кораблей. «Этандеры» подскочили до 150 метров и включили бортовые РЛС. Экраны пусты…

Но отважные лётчики упорно двигались к цели. Ещё подскок. На экранах РЛС группа кораблей. Доворот в сторону цели. Подход на 10-и метрах высоты до дистанции 50 км. Подскок до 150 метров. На экранах РЛС две крупные цели. Угол между ними 40 градусов. Лётчики вводят данные в головки самонаведения ракет. С дистанции 35 км оба штурмовика выпустили ракеты.

Резкий разворот, снижение до 30-и метров и выход из боя были безупречны.

А, тем временем, две необнаруженные противокорабельные ракеты «Экзосет», почти касаясь гребней волн, на скорости близкой к звуковой шли к цели. Маршевый участок был преодолён за 2 минуты. ГСН уверенно держали цели. Одна из ракет шла на эсминец проекта 42 «Шеффилд», который вёл сеанс связи с Лондоном. Его РЛС была выключена.

Ракета снизилась до высоты 2-х метров. Верхняя вахта «Шеффилда» увидела смертоносное копьё «Экзосета» уже у борта своего корабля. Ракета попала точно в середину, в рубку оперативного управления, где находился штаб ПВО всего английского соединения…

По милости друзей англичан боевая часть ракеты не взорвалась. Но даже взрыва двигателя с остатками твёрдого топлива оказалось достаточно для сильнейшего пожара на корабле.

Экипаж с ним не справился и «Шеффилд» утонул. Сорок человек было потеряно. На дно океана отправилась одна ядерная глубинная бомба. Английскому Адмиралтейству была врезана звонкая оплеуха. Потопление аргентинского крейсера оказалось далеко не безнаказанным.

Для англичан явилось полной неожиданностью успешное использование аргентинскими лётчиками противокорабельных ракет «Экзосет». Спесивые британцы считали, что лётчики аргентинского флота сами не способны освоить французскую технику, а тем более произвести атаку на пределе радиуса действия штурмовика в тяжёлых погодных условиях. Потеря «Шеффилда» явилась холодным душем на горячие английские головы, решившие, что им всё дозволено. Адмирал Вудворт уже с содроганием принял доклад от противолодочных сил. Обнаружены и вновь потеряны две аргентинские подводные лодки! У адмирала похолодела спина, словно её окатили забортной водой. Все наличные средства были немедленно брошены на поиск подводного врага.

Старую субмарину «Санта Фе» удалось уничтожить в тяжёлом бою возле острова Южная Георгия. Командир подводной лодки совершил ряд ошибок и только поэтому англичанам сопутствовал успех. Но новые субмарины оставались угрозой номер один для всех кораблей соединения. «Сан Луис» успешно атаковал торпедами и утопил английскую АПЛ, транспортное судно и фрегат. Озверевшие от таких потерь англичане несколько суток преследовали аргентинскую подлодку, но устойчивого контакта и уничтожения добиться не удалось.

Неблестяще действовали и «Харриеры». От огня аргентинской ПВО в первую неделю боёв было потеряно пять машин. Это составляло четверть численности авиакрыла обеих авианосцев. Положение спас контейнеровоз «Атлантик Конвейер», доставивший 30 самолётов, которые могли взлетать с его палубы.

Полсотни аргентинских «Миражей» вели постоянные бои с английскими самолётами. При атаках на корабли аргентинские лётчики проявляли чудеса храбрости. Дымные облака взрывов окутывали английские суда. Океан кипел от ярости налетевшего праведного вихря. Из развороченных палуб извлекали груды погибших, некоторые эсминцы и фрегаты ложились в гибельный крен, что бы уже никогда не подняться. Но и героические эскадрильи Аргентины теряли своих отважных бойцов. Не вернулись на родной аэродром многие знакомые Юрия, в том числе и первый командир, подаривший Юрию вторую небесную жизнь.

И воистину светло и свято

Дело величавое войны

Серафимы ясны и крылаты

За плечами воинов видны.

Гагарин добился, чтобы и его включали в боевое расписание. Оставаться наблюдателем было не в характере этого человека. Правда, пришлось побывать у командующего ВВС. Лами Дозо, похудевший и посеревший лицом, выслушал просьбу Юрия. Долго молча изучал какие – то бумаги. Потери лётного состава кровавой раной легли на его сердце. Имел ли он право послать на смертельно опасное дело лётчика, который был одним из последних асов, того, кто должен обучать молодых?

Но Дозо очень хорошо понимал, что такое офицерская честь. Тем более для Юрия, который мог расценить запрет ему боевой работы как недоверие.

Дозо поднялся, Юрий встал со своего места тоже. Тяжёлыми шагами бригадный генерал подошёл к сейфу. Открыл дверку и долго что – то искал. Юрий напряжённо ждал решения командующего. Тот повернулся к пилоту и попросил подойти. В руке Дозо холодно поблескивал небольшой «парабеллум». На стол легла полная обойма.

Дозо сказал, взвешивая каждое слово:

– Вам, Дон Юрио, попадать в плен никак нельзя. Возьмите, это мой подарок. «Парабеллум» придаёт уверенность, силу и решительность тем, кто его держит в руке. Это сокровенная магия далеко не всякого оружия. Я уверен, что отдаю его в надёжные руки.

Юрий вышел от командующего в сильном волнении. Когда – то, Сергей Павлович Королёв, перед первым полётом пригласил его прогуляться. Они ходили по стартовой позиции, поднялись на верхнюю площадку кабель – мачты. Ракета стояла у них за спиной, готовая принимать топливо и окислитель. Степь лежала перед ними, пряный аромат кружил голову.

Сергей Павлович сказал, обняв Юрия за плечи:

– Я думаю, что всё пройдёт хорошо. Верю в это. Однако мы сочли необходимым укомплектовать твой корабль дополнительным имуществом. Если положение станет безнадёжным, ты найдёшь бутылку коньяка и пистолет за панелью управления. Там есть свободный карман.

Сергей Павлович сказал всё очень буднично, но в то же время проникновенно. Двадцать лет прошло, а, кажется, было вчера…

Юрий прибыл в Рио – Гранде под вечер. Аргентинские воины только что отбили атаку английского подразделения SAS на аэродром и ангары. Хвалёное элитное подразделение, потеряв трёх человек убитыми и одного пленным, отошло на территорию Чили. Трупы хорошо экипированных спецназовцев рядком лежали в одной из комнат штаба. Там же разведчики вели допрос пленного. Он показал, что группа высадилась с дизельной подлодки и имела задачу уничтожить штурмовики и аэродром. Пленного и трупы вскоре увезли.

Юрий пошёл к Коломбо. Тот хмуро сообщил, что боевые вылеты Юрию запретил адмирал Анайя. Если пилот хочет, то пусть едет к Дозо и летает на «Мираже». Вот командировка. Коломбо молча затянулся сигарой и отошёл к столу. Юрий взял листок и пошёл собирать вещи. На прощание Коломбо сказал, что надеется на возвращение лётчика в эскадрилью.

– Я ни кому не отдам вашего самолёта. Летайте пока на «Мираже», а «Этандер» вас дождётся.

Дорога до аэродрома ВВС не заняла много времени. На следующий день Юрий вылетел на боевое задание. За сутки теперь ему выпадало 2 – 3 вылета. Боевая работа накалялась. В середине мая аргентинские ВВС предприняли массированный налёт на английские корабли. Юрий шёл в первом эшелоне атакующих самолётов.

Высота 20 метров. Под крылом привычно вздымал водяные горы Атлантический океан. Ведомый шёл чуть выше и поотстав. Внезапно Юрий увидел пару «Харриеров». Они барражировали на подходе к островам. Прижавшись к воде до 10 метров, пара «Миражей» зашла в хвост «Харриерам». В прицеле гагаринского самолёта вырастал отвратительный силуэт ведомого англичанина. Подойдя на 50 метров, Юрий нажал на гашетку пушки. Горящие трассы, выйдя из пушечных стволов, потянулись к противнику и буквально разорвали вражескую машину, превратившуюся в пылающее облако. Ведущего британца, рванувшегося вверх, добил коллега Юрия.

Вскоре в эскадрильи за Юрием закрепилось прозвище Командор Огонь. Это было связано с тем, что в эфире в азарте боя ведомые аргентинские лётчики часто слышали слова незнакомой русской песни:

Из многих тысяч батарей,

За слёзы наших матерей,

За нашу Родину,

Огонь, Огонь!

Лавина бомб и огненные струи пушечных снарядов обрушились на английские корабли. «Глэмогран» и «Антилопа» уже лежат на дне. «Ковентри» догорает, агонизируя, выбрасывая клубы ядовитого дыма. Его экипаж погиб в пламени почти полностью. Сильнейший зенитный огонь не остановил аргентинцев. Они прорвались и выполнили задачу. 

Самолёт Юрия сильно повреждён. Валится вправо. Но двигатель тянет, может быть повезёт! Ведомому Юрия повезло меньше. Снаряд зенитного комплекса разорвался в кабине. Смерть практически мгновенная. Юрий тянул израненную машину к побережью. Высоты почти не было. Это сделало уходящий дымящийся «Мираж» малозаметным. Океан притих и тяжело ворочал уставшее в непрерывных штормах тело.

Над водой низко – низко летела стальная птица. Всеми силами тянулась она к уже близкому берегу. Но вот гром её реактивного сердца внезапно оборвался. Вздымая ореолы сверкающих брызг, гагаринский «Мираж» плюхнулся в океан. Оставалось каких – то две минуты полёта. Но их у пилота уже не было.

Юрий быстро вылез на крыло. Выдернул из контейнера лодку. Она мгновенно надулась. Юрий привязал её шкертом к самолёту, перегрузил в неё носимый аварийный запас. Самолёт, баки которого заполнились углекислым газом, не тонул. Волнение стихло, ночь опустила чёрный полог на поле недавней битвы, зажглись яркие звёзды южного полушария. Ослепительно блистал в небе Южный Крест.

Юрий присел на гаргрот фюзеляжа. Океан ласково лизал обшивку, мурлыкая какие – то свои песни. Под них Юрию вспоминалось прошлое. Он вдруг отчётливо увидел, что давние переживания Сергея Павловича Королёва были не спроста. Королёв, рассматривая аварийный вариант посадки при отказе третьей ступени ракеты, предупреждал Юрия, что в этом случае будет приводнение вблизи мыса Горн, знаменитого постоянными штормами. Именно мыс Горн не давал Королёву покоя… Как будто видел Сергей Павлович нынешнего Юрия, сидящего на фюзеляже тонущего самолёта в холодных водах Южной Атлантики. Сердцем провидел Генеральный Конструктор будущие опасности, поджидающие Первого Космонавта, всем своим существом пытался их отвести.

В кармане комбинезона холодил ногу «парабеллум», в ствол которого загнан патрон. Но это на самый крайний случай…

Прошло несколько часов. Юрий стал замерзать. Он двигался, разминал руки и ноги, сменил замокшую обувь на сухую, но всё равно не согрелся. Розовое утро проявило циркульный горизонт. Вода как зеркало, полнейший штиль. На серебристой глади, со стороны островов проглянула маленькая чёрная точка. Она росла, приближаясь к покачивающемуся в океане самолёту. Юрий привстал, вглядываясь в даль. Вынул «парабеллум». Рукоятка плотно легла в ладонь. Ладная машинка, подумалось ему. Взвёл курок. А какое утро! Чудо!

С приближающегося корабля стали стрелять сигнальными ракетами. Ну, всё. Пора. Юрий поднял руку с оружием на уровень виска. Взглянул на подходящий корабль. До него оставалось не больше кабельтова… Рыбацкое судно под аргентинским флагом! Спасение. Ему всегда везло. Рыбаки доставили пилота на флотскую плавбазу. Самолёт удалось зацепить краном, выдернуть из воды и поставить на палубу.

Юрий простудился и попал в госпиталь ВМС. Несколько дней ему пришлось пролежать с высокой температурой. Как раз в это время командующий флотом посетил раненых и больных моряков с погибшего крейсера «Генерал Бельграно». В накинутом на плечи белом халате адмирал вошёл в палату. Юрий сидел и читал. При виде начальства Юрий встал, представился. Жорже Анайя внимательно всматривался в лицо спасённого пилота.

– Сколько у вас боевых вылетов?

– Восемнадцать.

– Мне о вас говорил Дозо. Вы друзья с ним?

– Да, можно сказать так. Генерал подарил мне вторую жизнь в небе.

– Я уважаю ваше мужество. Строптивец Коломбо не даёт ваш штурмовик никому. Вы хотите на нём пойти в бой?

– Да, если это возможно.

– Хорошо. Сегодня будет приказ. Ваша командировка в ВВС считается законченной. До свидания.

Адмирал вышел, а Юрий стал собираться в родную эскадрилью в Рио – Гранде. Врачи не сильно перечили, и он выехал вечером того же дня. Коломбо тепло встретил пилота. Сказал, что уже есть приказ о допуске Юрия к боевым вылетам. Адмирал Анайя сдержал своё слово.

 

14. Родина или смерть!

 

Каждый аргентинский лётчик мечтал утопить вражеский авианосец. Это главный корабль в ордере, это взлётно – посадочная полоса для десятка вражеских самолётов. Потеря такого корабля заставит противника отказаться от наступательной, активной войны, подорвёт его уверенность в себе, лишит инициативы.

Но атака авианосца – дело очень сложное и рискованное. По атакующим будут работать все огневые средства соединения. Прорваться до рубежа открытия огня и сброса бомб удастся немногим. Авианосец корабль живучий, одной бомбой его не потопишь. Тут нужны согласованные действия многих самолётов, очень помогут противокорабельные ракеты штурмовиков, значительно увеличивающие вероятность поражения главной цели.

Удар по HMS «Гермес» тщательно планировался в штабах ВВС и ВМС Аргентины. Но недостаток специальных самолётов для разведки и целеуказания значительно затруднял поиск цели штурмовиками. Операция планировалась так, что бы атакующие самолёты заходили на цель со стороны океана, с восточных направлений, откуда противник меньше всего ожидает нападения. Расход топлива на это маневрирование значительно возрастает, но игра стоит свеч.

Ценой предельных усилий и потери разведчиков аргентинцам удалось обнаружить авианосец. Вот уже 3 часа «Гермес» ведут аргентинские самолёты дальней разведки. За это время в Рио – Гранде успели подготовить вылет пары «Этандеров». Юрий идёт ведомым. Привычно побежала навстречу самолёту мокрая бетонка. Белые штрихи слились в единую полосу. Дождь хлестает по стеклу кабины. Юрий едва различает самолёт ведущего, яркую точку сопла его двигателя.

Погода улучшилась через полчаса. Предстояла дозаправка. С танкером состыковались удачно. Прикрывающие «Миражи» приветственно покачали крыльями. Топливо принято, теперь на восток. Скорость 900, высота 30. Исходный район. Ведущий уверенно закладывает левый разворот. В наушниках Юрия приказ: боевой курс. Подскок до 150 метров. Включены бортовые радиолокационные станции «Агава». Экраны пестрят целями. Авианосец в центре ордера. Головки самонаведения ракет принимают данные. Опять бешеный полёт на 30-и метрах. Рубеж пуска. Подскок. Экраны РЛС высвечивают до 15 целей. Где же «Гермес»? Пуск. Ракеты, оставляя чёрные жирные дымные следы, уходят из – под крыльев обеих «Этандеров». Самолёты круто разворачиваются и ложатся на обратный курс.

«Экзосеты» пожирают расстояние до цели. Но вот одна ракета, вильнув вправо – влево, утыкается в воду. Отказ системы управления. Но вторая, снизившись до 2-х метров над волнами, продолжает полёт. Её ГСН выбирает и отслеживает самую крупную цель. Рули чётко отрабатывают, и смертоносное копьё вонзается в борт контейнеровоза «Атлантик Конвейер». Взрыв разносит вдребезги стоящие на палубе «Си Харриеры».

 

Безподобным костром пылает почти всё судно. Обезумевший от огня и взрывов топливных цистерн экипаж бросается в воду. В воздух взлетают обломки вертолётов, с треском рушатся надстройки, пламя пляшет на разлившемся по воде керосине. Борта судна мгновенно загораются. Потери англичан возрастают с каждой минутой пожара. А горел этот переоборудованный в авианосец контейнеровоз почти полдня. Потом покинутое безжизненное судно легло на борт, перевернулось, показав красное днище, и океан поглотил поверженного врага. Десять самолётов и пятнадцать вертолётов вместе с запасом топлива и запчастей потеряли англичане в тот день. Сто человек личного состава сгорело или было выведено из строя.

Адмирал Вудворт, бледнея всё больше и больше, докладывал в Лондон. Головомойка последовала немедленно и безжалостно. Вудворт с горя напился и заперся в адмиральской каюте, метая в дверь всё, что попадалось под руку. Вестовые со страхом проходили адмиральским коридором…

А в Рио – Гранде боевые друзья сердечно поздравляли лётчиков. Их вытащили из кабин приземлившихся самолётов и на руках понесли к автомобилям.

В ресторане мгновенно накрывали столы. Весть о большом успехе лётчиков окрыляла всех аргентинцев, подгонять никого не пришлось.

Юрий даже не ожидал такой встречи. Ликующее людское море у его ног плескалось не раз. Но здесь он был тронут до слёз. Его приветствовали как воина, он отдал долг стране, приютившей его в изгнании, отдал всё свое умение и жар сердца. Аргентина оценила это счастливыми улыбками боевых друзей, на чьих крепких руках он взлетел в небо.

Комэск Коломбо получил указание встретить прибывающего командующего ВМС. Анайя собирался посетить дружеский ужин и поздравить пилотов. Ресторан гудел в праздничном веселье. Анайя вошёл в зал в сопровождении адъютанта. Все встали. В тишине адмирал подошёл к лётчикам, вернувшимся с задания. Он крепко пожал Юрию руку, прямо глядя в глаза.

– Спасибо. Не подвели.

– Служу Родине. На совесть.

За столом Анайя посадил пилотов по левую и правую сторону от себя, во главе трапезы. Немного выпив, адмирал попросил рассказать об атаке, о поведении англичан. Очень внимательно выслушал героев. Потом спросил, как они посмотрят на предстоящую атаку второго авианосца – «Инвинсибла». Пилоты выразили готовность хоть завтра идти и бить ненавистных англичан. В конце вечера адмирал пригласил Юрия в курительную комнату. Бывшие там встали и почтительно вышли.

Адмирал спросил Юрия, доволен ли он своим положением. Юрий ответил, что большего, чем есть сейчас, ему не надо. Тогда Анайя спросил, правда ли, что Юрий летал выше, чем можно подняться на любом самолёте? Юрий не темнил и рассказал подробно о своём апрельском полёте 1961 года. Рассказал о корабле «Восток» и ракете Королёва. Адмирал слушал, забыв про свою сигару. Долго осмысливал рассказ.

– Скажите, Дон Юрио, а вам не хотелось бы повидать родных?

– Да, очень. Но, я понимаю, что это невозможно.

– Я бы поговорил с Галтиери.

Он весьма благодарен вашей стране за ценную информацию о противнике. Возможно, мы смогли бы организовать ваш вояж на родину.

– Нет. Этого не требуется. Мои враги на родине очень высоко сидят. Не надо осложнять ситуацию.

– Как знаете. Пойдёмте в зал.

Веселье продолжалось до позднего вечера, завершившись ярким фейерверком.

15. Танго в серебряном городе.

Потеряв «Атлантик Конвейер», англичане уже не выставляли дозоры барражирующих «Харриеров» на дальних рубежах. Берегли оставшиеся самолёты. Они теперь взлетали только с «Инвинсибла». Старый «Гермес» размолотили бомбами доблестные лётчики аргентинских ВВС. «Небесные ястребы» превратили корабль в плавучую рухлядь, не утонувшую только по тому, что половина бомб не взорвалась. Это была трагедия страны, использующей только покупное вооружение.

Атака на «Инвинсибл» задумывалась комбинированной. В ней должны были принять участие самолёты ВВС и ВМС. Морская авиация выставляла пару «Этандеров». ВВС – четырёх «Ястребов». Больше шести самолётов дозаправить в воздухе единовременно не удавалось. Танкеров было только три. Успех дела можно было ожидать лишь при чётком взаимодействии сил.

Вылет был назначен под утро. Юрий привычно уместился в кабине штурмовика. Его техник – Прево, хлопотал под машиной. Рядом готовили ведомый штурмовик. Ракета была только одна. Последняя. Юрий лично осмотрел её крепление. Теперь она ждала своего часа под крылом его машины.

С первыми рассветными лучами оба «Этандера» пошли на взлёт. Набрали свои 100 метров и развернулись на восток. До встречи с танкерами полёт не представлял сложности.

Приём топлива тоже прошёл без задоринки. Вся атакующая группа самолётов – 2 «Этандера» и 4 «Ястреба» неудержимо устремилась к английскому авианосцу.

Вскоре ведомый прокричал Юрию по радио о появлении высотных целей. Юрий задрал нос своей машины, и сердце его затрепетало. В разрыве облаков над осенней штормовой Южной Атлантикой величественно и неторопливо шли парой Ту-95РЦ.

Огромные машины заканчивали разворот. Красные звёзды горячо алели на высоких килях. Белёсый след инверсии расстилался за двигателями широкой дорогой, дорогой к такой далёкой и недоступной Родине…

Мы богаты лишь тем, что в России родились,

Только это у нас никому не отнять.

Мы всегда и везде русским флагом гордились,

Но, забывшим про Родину, нас не понять.

Наше сердце не там, где покой и достаток,

Если это вдали от родимых полей.

Мы бы отдали всё, чтобы жизни остаток

Провести среди праведных русских людей.

Наш размах и простор невозможно измерить,

Нашу удаль и бунт тяжело укротить.

Чтоб любовь испытать её нужно проверить,

Расставаньем и болью её освятить.

Одного за другим нас несчастья косили,

Мы терялись и гибли в чужой стороне,

Мы скорбим безконечно, скорбим по России,

Безвозвратно ушедшей великой стране.

Юрий довернул на север. Краснозвёздные машины неспешно уходили на свою базу в Анголе. А группа аргентинских самолётов продолжала полёт к обнаруженному «Инвинсиблу». Через несколько минут она разделилась. «Этандеры» пошли прямо на авианосец, а «Ястребы» довернули восточнее, чтобы заходить со стороны моря и солнца.

Юрий чётко выполнил заход на цель. Ракета, оставляя чёрный хвост дыма, ушла на маршевый участок полёта. «Этандеры», круто развернувшись, растворились в океанской безбрежности. Теперь свою партию играли «Ястребы». Им было гораздо труднее. Предстояло отбомбиться по «Инвинсиблу», прорвавшись сквозь ордер кораблей охранения. Самолёты шли низко, почти касаясь седых гребней волн. Такая тактика позволила подойти до дистанции в 5 миль незамеченными. Потом был шквал зенитного огня всех калибров.

Два «Ястреба», превратившись в горящие шары, рухнули в океан.

Но оставшиеся пилоты продолжали полёт. Никакая сила не могла заставить отвернуть от цели отважных лётчиков. «Инвинсибл» горел, выбрасывая в небо вспышки взрывов и чёрные густые клубы дыма. Аргентинцы видели, как экипаж пытается бороться с пожаром, разматывает шланги, покрывая палубу заживо сгоревшими людьми. «Ястребы» врезали своими бомбами в самолётоподъёмник. Накрытие было на редкость успешным. Палуба вздыбилась, и вспыхнул новый, ещё более мощный очаг пожара. «Ястребы», снижаясь, уходили в сторону Мальвинского архипелага.

Экипажу авианосца не повезло. На третий день после атаки пожары разрослись, а средства тушения закончились, или были выведены из строя. Большая часть личного состава перешла на корабли сопровождения. Сильнейший взрыв потряс корабль, когда вода дошла до турбин. Кормой вперёд, стряхивая с полётной палубы искорёженные обломки самолётов, авианосец уходил в бушующие воды Атлантического океана.

Так Гагарин поставил достойную точку в боевых действиях на море возле непокорного Мальвинского архипелага. И не его вина, что предательские действия аргентинского сухопутного командования привели к поражению. Англичане всячески скрывали потерю авианосца, подставив вместо него систершип «Илластриес» на встрече кораблей в метрополии.

Полёт над пропастью. II часть.

На втором витке, наконец, установили с Комаровым устойчивую связь. Но только на УКВ. На связи с «Рубином» сидел Гагарин. Его сменил Леонов, но Гагарин отдыхать не пошёл. Юрий Алексеевич хорошо помнил, кто был рядом с его женой и детьми, когда он 6 лет назад на «Востоке-3а» кувыркался в космическом холоде, входя в жаркие объятия земной атмосферы…

Комаров докладывал:

– Самочувствие хорошее, параметры кабины в норме, но не раскрылась левая солнечная батарея, зарядный ток только 13 — 14 ампер, не работает КВ – связь. Попытка закрутить корабль на Солнце не прошла, закрутку пытался осуществить вручную на ДО – 1 (двигатели ориентации), давление в ДО – 1 упало до 180.

Конструкция раскрыва солнечных батарей надёжно работала в барокамере при различных нагрузках, искусственно создаваемых помехах и вдруг… закапризничала. Владимир Михайлович вышел в бытовой отсек и попытался стукнуть ногами в то место, за которым находился злополучный механизм, но освободиться от стопора не удалось.

Комаров докладывал, что индикация тех или иных операций на бортовой аппаратуре не соответствует эксплуатационным документам. Космонавт отлично знал технику и понимал логику всех процессов. К тому же на корабле множество приборов, которые фиксируют и предупреждают. Все эти стрелки, табло, лампочки, тумблеры образуют ясное целое, где сосредотачивается мгновенная обстановка. Программное устройство выдавало команды, но их исполнение не было адекватным. Подарок Мишина жил своей жизнью и делал то, что ему вздумается. Космонавт это уловил сразу.

Что он должен сделать? Что может? Что?.. – мысль работала быстро. Невнятица отступила. Случившееся представлялось в подробностях и целом. Шоковый период прошёл. Кошмар первых минут, когда он очутился в темноте безнадёжности, сгинул. Не ситуация исчезла, а страх перед ней. Доказательством тому не слова, а то, как разворачивались события.

Передали команду: «Снова попытаться закрутить корабль на Солнце на ДО – 1, экономить рабочее тело и энергию».

На третьем витке Комаров доложил: «Давление в кабине — 760, давление в ДО – 1 — 180, зарядка — 14. Солнечная батарея не раскрылась, закрутка на Солнце не прошла».

Стало ясно, что на борту «Союза – 1» серьёзные отказы, и корабль в таком состоянии не пролетает трех суток. Обсудив создавшуюся обстановку, Госкомиссия решила: «Продолжать подготовку к пуску второго корабля «Союз», провести коррекцию орбиты «Союза – 1», ещё раз попытаться закрутить его на Солнце и проверить системы стабилизации корабля». Комарову передали соответствующие распоряжения.

Обстановка складывалась тяжёлая (неполадки на борту могли привести к нарушению теплового баланса и израсходованию электроэнергии в первые же сутки полёта), но в ЦУПе не теряли надежды исправить положение на «Союзе – 1», поднять в космос «Союз» № 5 и выполнить стыковку кораблей и переход Хрунова и Елисеева от Быковского к Комарову.

Комаров доложил, что закрутка на Солнце и на пятом витке не удалась — попытки стабилизировать корабль с помощью ионной ориентации не привели к успеху, а ручная ориентация в тени оказалась очень затруднительной — трудно было определить «бег» Земли.

Стало уже ясно, что продолжать полёт по полной программе нельзя: нужно немедленно отставить старт «Союза» № 5, а «Союз – 1» посадить на 17-м витке. Эту точку зрения поддержали Келдыш, Керимов, Тюлин и другие, но Мишин все ещё не терял надежды выполнить программу полёта полностью. До 13-го витка можно было не спешить с окончательным решением, но все согласились с необходимостью подготовить условия для посадки на 17-м, 18-м или 19-м витках.

На 13-м витке Комаров доложил, что его повторные попытки закрутить корабль на Солнце и провести ориентацию с помощью ионных датчиков опять оказались безуспешными. Всё стало ясно: полёт «Союза» № 5 был отменен, надо было думать, как посадить «Союз – 1». Создалась реальная угроза, что не удастся посадить корабль.

Комарову передали распоряжение садиться на 19-м витке в районе Орска. Для ориентации корабля предложили использовать непредусмотренный инструкциями способ: Комаров должен был вручную сориентировать корабль по – посадочному в светлой части орбиты, для стабилизации корабля при полёте в тени использовать гироскопы, а при выходе из тени подправить ориентацию снова вручную. Это была труднейшая задача: к такому варианту посадки космонавты не готовились, но Комаров понял задание и заверил Госкомиссию, что он посадит корабль.

На КП, на аэродроме, в Москве и в Евпатории — всюду все ждали донесения о включении ТДУ. Это были очень тяжёлые и неприятные минуты.

На восемнадцатом витке, через 26 часов 45 минут после запуска, Комаров вручную сориентировал корабль. Тормозная двигательная установка включилась где-то над Африкой, двигатель отработал расчётное время, несколько позже у юго-западных границ страны снижающийся корабль вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения.

Внезапно на командном этаже Центра управления полетами ЦНИИМАШ появился секретарь ЦК КПСС Устинов, курировавший ВПК страны, и с порога распорядился «удалить всех не причастных к делу людей». Остались директор ЦНИИМАШа Юрий Мазжорин, начальник ЦУПа, сотрудник, сопровождавший секретаря ЦК. Устинов молча ходил, напоминая тигра в клетке. Он ещё до запуска знал о неизбежном трагическом завершении полёта и приехал прятать концы в воду.

На экране по синусоподобной кривой орбиты «Союза – 1» медленно передвигалась светящаяся точка, обозначающая положение корабля на орбите. Изредка прорезывался комментарий по громкой связи, хотя вся безрадостная картина на борту корабля высвечивалась цифровыми параметрами на табло. Началось снижение и вход в атмосферу. Поступили две важные информации:

1) космонавт вручную сориентировал корабль;

2) включилась ТДУ.

Комаров доложил, сколько секунд работала ТДУ, и добавил, что сейчас у него обгорят антенны и связь прервётся. Как вспоминает Владимир Ковалёнок, который в те дни был в ЦУПе, на первом суточном витке он услышал по громкой связи голос Комарова: «Ухожу на крайний виток. До встречи на Земле…» — сказал он эту фразу очень спокойно, буднично. Его репортаж был скупым. Он сообщал только то, что считал особо важным.

При обычном снижении корабля в штатном режиме после срабатывания основной ТДУ, которая сталкивает корабль с орбиты, запускаются дополнительные двигатели торможения для обезпечения снижения скорости входа корабля в атмосферу и исключения его сильного нагрева. Но в данном случае они не сработали, и корабль, снижаясь, стал перегреваться. Аппаратурой корабля предусматривался в таком случае отстрел спускаемого аппарата с космонавтом от бытового отсека на определенной высоте по показаниям барометрических датчиков. Но датчики не сработали.

В результате этого корабль, войдя в плотные слои атмосферы, перегрелся. Роковую роль сыграла «технологическая небрежность». Комаров сгорел заживо из-за повреждения системы термоизоляции СА. Были записаны последние слова Владимира Михайловича, его крик: «Жарко, горю!!!» А корабль мчался к Земле…

Промчался ты, промчался ты

Звездой горящей,

Погиб, охваченный огнём,

Чтоб наше небо было ясным,

Чтоб наше небо было ясным,

Ты навсегда, ты навсегда

Остался в нём.

Так трагически оборвалась жизнь этого умного, волевого и славного человека. Устинов предложил присутствующим в ЦУПе сформулировать для СМИ суть сообщения ТАСС. Затем своей рукой написал заглавие – «Гибель космонавта», дал указание выключить все внешние телефоны ЦНИИМАШа и быстро спустился вниз по лестнице к машине…

Огненный вихрь бушевал внутри спускаемого аппарата «Союза – 1». Температура при пожаре внутри корабля была очень высокой. Стакан, в котором был уложен как основной, так и запасной парашют сильно нагрелся, ткань начала сплавляться. Вытяжной парашют вышел нормально, вытащил свёрнутый основной парашют. Но ни основной, ни запасной купол не наполнились из-за намертво сплавившегося шёлка.

Командир одного из поисковых самолетов АН – 12 сообщил командиру вертолёта о том, что видит в воздухе «Союз – 1». Моментально все места у иллюминаторов были заняты членами группы спасателей. Но увидеть в воздухе снижающийся СА не удалось. Командир вертолёта начал энергичное снижение. Затем последовал резкий разворот вертолёта вправо, и многие члены группы увидели приземлившийся среди зелёного поля СА. Он лежал на боку, рядом был виден парашют. И сразу же сработали двигатели мягкой посадки корабля. Это встревожило специалистов, находившихся на борту вертолёта, так как двигатели должны были включиться перед посадкой СА у самой земли.

Вертолёт приземлился в 70 – 100 метрах от СА, над которым стояло облако черного дыма. Все ринулись к аппарату. И только подбежав к нему, поняли, что помощь космонавту уже не нужна. Внутри аппарата разрастался пожар. Со стороны двигателей мягкой посадки, в нижней части СА, прогорело дно, и струйки раскалённого жидкого металла вытекали на землю. Двигатели мягкой посадки расплавить металл не могли. Это произошло от нагрева во время аэродинамического торможения при самом начале спуска.

Группа спасателей немедленно приступила к тушению пожара. Пенные огнетушители не помогли, пришлось забрасывать землёй. За время тушения произошло полное разрушение аппарата, и место пожара приняло вид земляного холмика, под вершиной которого лежала крышка люка-лаза. «Союз» был как бы зарыт вместе со своим командиром.

Прибывшие врачи, приступив к работе, сняли лопатой верхний слой земли с вершины холмика до крышки люка – лаза СА. После выемки земли и отдельных деталей приборов и аппаратуры было обнаружено лежавшее в центральном кресле тело космонавта. Панель управления при ударе оторвалась и отрубила ноги уже мёртвому космонавту. Очистили от земли голову с остатками сгоревшего шлемофона.

Экзюпери: «Жизнь всегда с треском ломает все формулы. И разгром, как он ни уродлив, может оказаться единственным путём к возрождению. Я знаю: чтобы выросло дерево, должно погибнуть зерно. Первая попытка к сопротивлению, если она предпринимается слишком поздно, всегда обречена на неудачу. Зато она пробуждает силы сопротивления. И из неё, может быть, вырастет дерево. Как из зерна. Конечно, разгром — печальное зрелище. Во время разгрома низкие души обнаруживают свою низость. Грабители оказываются грабителями. Общественные устои рушатся. Армия, дошедшая до предела отвращения и усталости, разлагается в этой безсмыслице. Всё это — неизбежные проявления разгрома, как бубоны — проявление чумы. Но если вашу любимую переедет грузовик, неужели вы станете корить её за уродство?

Я не хочу, чтобы о нас судили по уродливым проявлениям разгрома! Неужели о том, кто готов сгореть в полёте, станут судить по его ожогам? Ведь он тоже превратится в урода.»

Пожар превратил тело Комарова в небольшой обгорелый комок размером 30 на 80 сантиметров. Зрелище, конечно, было страшное…

Жена Комарова Валентина Яковлевна на предложение не быть на похоронах твердо заявила: «Последние часы я буду с ним. Я всю жизнь готова стоять перед ним на коленях».

Каманин вспоминал: «На аэродроме Орск для прощания с В.М.Комаровым был выстроен батальон курсантов. Мимо строя курсантов пронесли гроб с телом Комарова и погрузили его в самолёт Ил – 18. За десять минут до взлёта прилетел Ан – 12 с полигона — это генерал Кузнецов и космонавты спешили принять участие в прощании с другом.

Вскоре появилось секретное письмо в ЦК КПСС корреспондента «Советской России» по Оренбургской области Горбатова. Содержание письма было следующим: «На месте гибели Комарова местные жители находят мелкие детали корабля, ходят слухи, что часть останков Комарова зарыта на месте его гибели. К «могиле» Комарова приходят и приезжают тысячи людей». Горбатов предлагал поставить обелиск на месте приземления корабля «Союз – 1». На письме проглядывала резолюция секретаря ЦК: «Л. В. Смирнову. Разобраться, наказать виновных».

ЦК и Смирнов восприняли это письмо как доказательство плохой работы службы поиска и вознамерились искать козла отпущения среди руководства ВВС. 24 апреля из обломков корабля был извлечен только труп Комарова — все детали корабля остались там, где они были зафиксированы в момент аварии. Место аварии было сдано под охрану, и допуск специалистов к нему начался только утром 25 апреля.»

Когда Смирнов понял, что к ВВС придраться невозможно, он весь вопрос свёл к тому, стоит ли ставить обелиск на месте гибели Комарова. Тюлин, Толубко, Пашков и Каманин твёрдо высказались за установление обелиска. Они решили просить в ЦК КПСС разрешения на это. Но на всякий случай послали на место аварии специалистов с целью ещё раз осмотреть район приземления «Союза – 1» и собрать все возможные мельчайшие детали корабля.

На месте гибели корабля остался небольшой холмик земли, на который Сергей Анохин положил свою авиационную фуражку. Потом там и поставили памятник Владимиру Комарову, сделанный солдатским руками.

В морге печальную процессию встретил маршал Вершинин. Он хотел ещё раз сфотографировать останки космонавта и лично убедиться, что он правильно доложил правительству о невозможности прощания с телом погибшего и необходимости немедленной кремации. Открыли гроб, на белом атласе лежало то, что ещё совсем недавно было космонавтом Комаровым, а сейчас стало безформенным чёрным комком. К гробу подошли Гагарин, Леонов, Быковский, Попович и другие космонавты, они печально осмотрели останки друга. Главком ВВС маршал К.А.Вершинин после мучительных раздумий распорядился показать это космонавтам – летавшим и не летавшим, – чтобы не строили иллюзий и осознанно шли в полёт.

Все космонавты были потрясены смертью Комарова: «Вечером собрались у Володи Беляева. Хозяин квартиры был ещё на старте: снимает со старта и отправляет ракету с «Союзом – 2» обратно в МИК. По радио шло сообщение ТАСС. Пили за Володю коньяк, стоя, не чокаясь. Борис и Женька очень плакали. Потом пришёл Беляев и тоже так горько плакал… Страшно, когда взрослые мужики, офицеры так плачут…»

Многокилометровая очередь печально двигалась к Центральному Дому Советской Армии и по мраморным ступенькам поднималась в Краснознаменный зал, обтекая урну, над которой возвышался портрет человека в форме военного лётчика. В траурном карауле стояли лётчики-космонавты.

И вдруг очередь замерла, когда, поравнявшись с урной, пожилая женщина, шедшая на костылях, опустилась на колени и поползла к портрету с огромной гвоздикой в руке. Её поношенные плащ и обувь говорили об очень малом достатке, а на гвоздику она, видимо, истратила последнее.

Она прикоснулась к портрету, положила гвоздику и на коленях замерла в скорбном молчании. Неожиданно она как будто выдохнула из груди: «Зачем же тебя, сынок! Лучше б меня Бог прибрал!» Так же на коленях она вернулась к оставленным костылям. Ей помогли подняться, и очередь вдоль портрета и урны возобновила своё движение.

Народ прощался со своим Героем — первым павшим на дороге Космоса — Владимиром Михайловичем Комаровым — Дважды Героем Советского Союза, лётчиком-космонавтом СССР.

…В один из дней советской делегации было предложено посмотреть на Париж с борта теплохода, проплывающего по Сене. Теплоход отошёл от пристани. На палубах было многолюдно: день выходной, и многие французы проводили время на реке, отдыхали, наслаждались свежим воздухом и пейзажами Парижа.

Когда участники прогулки узнали, что на борту теплохода находятся русские космонавты, они живо устремились к ним, с западной непосредственностью разглядывая людей, недавно побывавших за пределами Земли.

К космонавтам потянулись руки с открытками, книжками, газетами. Всем хотелось получить автограф покорителей звёздных трасс. Вдруг Владимир Комаров увидел девочку лет пяти-шести. Она стояла перед ним, растопырив пухлые пальчики повернутых вверх ладонями рук, и показывала, что у неё ничего нет, а на глазах девчушки готовые брызнуть слезы. Комаров ещё раньше, пока ему удавалось оставаться незамеченным публикой на теплоходе, обратил внимание на семью французов, сидевших у борта. Плотный мужчина лет сорока, миловидная женщина лет на пятнадцать моложе его. И рядом с ними весело щебетала их маленькая черноглазая дочь. Она задавала уйму вопросов, и родители, видимо, не очень тяготились ими, каждый раз подробно отвечая девочке.

И вот сейчас перед Володей стояла их маленькая щебетунья, готовая расплакаться от того, что ей нечего было протянуть русскому дяде – космонавту, как это делали окружающие ее люди.

Комаров на мгновение растерялся. Но кто-то из друзей пришёл на выручку. Ему передали традиционный русский сувенир — маленькую матрёшку. Володя перевернул деревянную красавицу и на донышке мелким, но чётким почерком написал: «На память парижанке от космонавта Комарова». Затем он протянул игрушку и ласково погладил девочку по волосам. Приплясывая и что-то весело мурлыкая, счастливая малышка побежала к родителям, которые не сдерживали своего восторга и, благодарно улыбаясь, кивали Комарову…

Он ушёл из жизни полный сил, здоровья, замыслов и надежд. Он остался в памяти с грустной улыбкой, глядевший с портрета над урной. Остался в памяти молодым…

Владимир Михайлович пал жертвой политических интриг гнилого партийного руководства, но до конца выполнил свой долг офицера, испытателя и человека.

В те дни, прощаясь с другом, Юрий Гагарин сказал:

— Мы научим летать «Союз». В этом я вижу наш долг — долг друзей перед памятью Володи. Это отличный, умный корабль. Он будет летать. Мы сядем в кабины новых кораблей и выйдем на новые орбиты. Ничто не остановит нас, не остановит!

«Союз» стал базовым кораблём при проведении сложнейших космических исследований с использованием орбитальных станций. На нём отлетали многие наши и международные экипажи. И в каждое из этих космических свершений вложена душа и жизнь Володи Комарова.

Экзюпери: «Неудачи закаляют сильных. К сожалению, с людьми приходится вести игру, в которой почти не принимается в расчёт истинный смысл вещей. Выигрыш или проигрыш зависит от каких-то чисто внешних причин. И обманчивая видимость проигрыша связывает тебя по рукам и ногам.»

Причины катастрофы больше занимали умы конструкторов, методистов и инструкторов ЦПК, нежели партийного руководства страны. Чувствовалось, что к погибшему космонавту возникла некая неприязнь. Многое исходило от генсека, Леонида Ильича Брежнева. И хотя Комарову посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, а прах похоронили в Кремлевской стене, в последующем на светлую память космонавта стала надвигаться тень забвения. И сегодня так и не выполнен Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 апреля 1967 года об установлении бюста на родине космонавта – Москве. Здесь его именем названа площадь в Петровском парке, которую и площадью-то назвать можно только условно. Хотя есть здесь и большие «плюсы» – летом роскошные клумбы в центре небольшого парка благоухают цветами. Вот здесь бы и поставить ему памятник.

А что же сделала Военно-воздушная инженерная академия имени профессора Жуковского? На её стенах не нашлось места даже для скромной мемориальной доски. Скажем откровенно, раньше существовало негласное мнение, что В.М.Комаров якобы не та «величина». Высказывали его типичные интеллигенты: тупые, подлые, безпринципные, трусливые и продажные. Но, само собой, с непомерными амбициями «элиты». А вдали от смердящей долларами Москвы, в Оренбургской области на месте падения космического корабля «Союз – 1» за счёт местных средств сооружен величественный мемориал, в центре которого – высокая стела с бюстом космонавта наверху.

Несмотря на отдалённость от города, у мемориала всегда оживлённо, у местных молодожёнов стало традицией – в торжественный для них день возлагать к подножию памятника свежие цветы.

Сразу после похорон Комарова состоялась встреча Гагарина с председателем КГБ Семичастным.

Позднее Семичастный озвучил Брежневу содержание просьб космонавтов, но эта информация была им преподнесена как бы от себя. Этим Семичастный обозначил свою позицию, которая была сродни позиции Гагарина, и участь тогдашнего главы КГБ была быстро решена.

Семичастный вспоминал: «Владимир Михайлович Комаров стал первым человеком, не вернувшимся из космоса на Землю.

У КГБ было не очень много контактов с космической программой: вся отрасль была под патронажем Министерства обороны и военных кругов. Хотя первая «прогулка» космонавта Алексея Леонова в космосе в 1965 году была от​снята при помощи нашей аппаратуры, однако для того, что​бы и дальше успешно сотрудничать с космонавтами, у нас не было ни возможности, ни средств.

Из агентурных донесений и из западной печати мы к тому же стали узнавать, что американцы начали использо​вать свои космические экспедиции для получения шпион​ских фотоснимков о советских военных объектах. Нам ничего не оставалось, как объединить наших сотрудников в отдель​ную группу и передать всю тему им. Так что КГБ в успехе самого завоевания космоса не имел возможности отличиться.

Тогда я был только на десять лет старше двадцатисеми​летнего Гагарина и по возрасту из всего руководства страны был ближе других к космонавтам. Поэтому со многими из них поддерживал очень добрые отношения. Некоторые были ещё комсомольцами, и моё комсомольское прошлое, понят​но, сыграло тут свою роль. Как хорошие солдаты — по зва​нию они были намного ниже меня, — космонавты сохраняли необходимую, формальную дистанцию, но взаимное доверие между нами всё более углублялось.

Космонавты были потрясены случившимся с Комаровым. Вскоре после траурного прощания с Владимиром Михайло​вичем в Краснознаменном зале Дома Советской Армии ко мне подошли Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриан Николаев, Павел Попович и попросили выслушать их. Я согласился. Прямо с похорон мы отправились на Лубянку.

Согласно принципам служебной подчиненности им следовало бы идти со своими проблемами к новому министру обороны Гречко, но, как я позже понял, там были глухи к волновавшим их вопросам..

Космонавты попросили меня посодействовать их личной встрече с Леонидом Брежневым, уже третий год возглавлявшим руководство нашей страны и партии. Они изложили мне свои проблемы и поделились проектами их решения. Космонавты были также уверены, что я их не выдам Гречко, а вот первому секретарю ЦК смогу представить перечень их жалоб и проекты решений спорных вопросов таким образом, словно всё это родилось в моей, а не их головах. Для успеха всего начинания именно такой подход имел решающее значение.

До той поры я не предполагал, что взаимоотношения между отдельными группами в сфере космических исследований столь накалены. Однако четвёрка моих гостей с Гагариным во главе убедила меня в обратном. Самой обременительной для них была необходимость слепого соблюдения военной дисциплины.

В своё время подчиненность нашей космонавтики Министерству обороны была необходима, однако чем дальше развивалась она, тем больше проявлялось различие в толковании тех или иных вопросов между теми, кто летал и тренировался, и теми, кто давал команды из-за письменного стола. Практически все лётчики-космонавты в сравнении со своими начальниками имели очень низкие воинские звания. А случалось, что, приходя на совещание, которое проводил генерал или маршал, они не получали должного понимания своих проблем. Те ставили молодых космонавтов по стойке «смирно», не дав себе даже труда выслушать, что их волнует.

А проблемы ни много, ни мало касались тренировок, финансирования, подбора кадров, материального обезпечения.

Поэтому космонавты хотели, чтобы их сфера была изъята из Министерства обороны и выделена в самостоятельную. С Брежневым я на эту тему действительно говорил, но вскоре же после этого сам был отозван из КГБ и сослан в Киев.»

Происходит замена во главе КГБ честного, но туповатого «Ванька» Семичастного, который так до конца дней своих и не понял, что произошло, на Андропова, подготовившего перестройку, осуществлённую уже без него, но выпестованными им кадрами.

После похорон Комарова Гагарин посетил Вениамина Ивановича Русяева: « Да, он позвонил мне почти сразу же, как вернулся с космодрома. И сказал, что сейчас приедет. Он был на машине, я его внизу встретил. Предложил зайти в лифт. Он отказался. Говорит, пошли наверх пешком. И добавил: «И у лифта уши бывают». А дело в том, что незадолго до этого у меня в доме установили «жучки». Я, когда это заметил, был в ярости – устанавливать «жучки» в квартире кадрового агента?! И квартира, и телефон были под контролем. Словом, в тот раз мы долго, очень долго на мой 6-й этаж поднимались…

Пока шли, он рассказал мне о громадной исследовательской работе, которая была проделана, чтобы предотвратить пуск, и её результаты просто обязаны были быть представлены Первому лицу. Он мне также сказал, что ему указали на меня как на человека, который передавал письмо соответствующим руководящим чинам. Я рассказал, как всё было и на каких уровнях я пытался что-то предпринять и чем все это закончилось.

Наконец он сказал: «Хорошо. Я сам пойду к нему. Как ты думаешь – примет он меня?» Я ему говорю: «Ты же в праздники часами с ним на Мавзолее стоишь рядом, а после этого спрашиваешь у меня, примет он тебя или нет. А я с ним и за руку-то никогда не здоровался». Юра мне: «Так мы с ним ни разу серьёзно-то ни о чём и не поговорили. Ты думаешь, я о чём с ним на трибуне говорю? Я ему анекдоты рассказываю, которые к загранкомандировкам заготавливаю». А мы с ним действительно несчётное количество анекдотов и шуток для поездок специально собирали – на случай, если нужно будет поддержать светскую беседу. У него, знаете, была просто блестящая память на такие вещи.

Мне даже неизвестно, добрался ли в конечном счёте тогда Юра до Брежнева… По крайней мере, спросить его об этом впоследствии не удалось. Да, честно говоря, это было бы небезопасно, хотя бы учитывая ту слежку, которую за мной учинили. Сейчас я прямо могу вам сказать: нас предупредили – те, кто будет пытаться разобраться в ситуации… Ну, в общем, в воздухе вокруг нас витал страх…

Юра решительно заявил: он будет во что бы то ни стало пытаться прорваться к Брежневу. И если Первый обо всём был в курсе и спустил ситуацию на тормозах… То он точно знает, как поступить. Так он сказал. Дословно. Можно только догадываться, что он имел в виду». Вениамин Русяев заканчивал свой рассказ следующими словами: «Юра всегда считал, что политика – дело тяжёлое и деликатное. На что я ему возражал: «Политика, Юра, это прежде всего – дело очень грязное. И, пожалуйста, не лезь в неё никогда. Поверь – не стоит… У тебя есть своё любимое дело, семья…»

Экзюпери: «Где-то, как черви внутри плода, притаились грозы; ночь казалась прекрасной, но кое-где начинала подгнивать, и ему было противно погружаться в этот мрак, скрывающий в себе гниль и разложение. Он подумал: «Кольцо замкнулось». Так или иначе – все должно решиться ещё до рассвета, в плотной массе тьмы. Только так… А бывало, первые часы рассвета приносили ему исцеление… Но теперь незачем смотреть на восток, туда, где живёт солнце: между самолётом и солнцем пролегли бездонные глубины ночи; из них – не выбраться. Странная ночь! Она внезапно начинала подгнивать – подгнивать слоями, как мякоть роскошного с виду плода. Грозная ночь, гниющая под прикосновениями ветра. Ночь, которую нелегко победить.»

 

6. Скорпионы.

 

Генерал Чук ехал на встречу с Андроповым. Каждая из них оставляла в душе генерала неизгладимые отпечатки. Сначала встречи проходили в кабинете на площади Дзержинского. Потом Чук, чувствуя, что попал между молотом и наковальней, сбежал с поста начальника третьего управления КГБ СССР на Украину. Тогда встречи стали проходить только на специальных квартирах.

Машина долго петляла по улицам Москвы, проехала несколько проходных дворов и остановилась у дома №26 возле чёрного входа подъезда во дворе – колодце с несколькими подворотнями.

Чук вышел из машины, и сразу за ним закрылась подъездная дверь. Человек в костюме с оттопыренной подмышкой проводил генерала до массивной двери с деревянными украшениями. На ней ещё виднелась закрашенная несколько раз медная табличка: «Карлъ Францевичъ Флекенштейнъ.». Дверь безшумно распахнулась. Чук вошёл в квартиру.

Обстановка её напоминала интерьер американских городских квартир середины 40-х годов ХХ века. Фотографии ночного Нью-Йорка, статуя Свободы. В углу шикарная ламповая радиола. Много пластинок. В основном записи оркестра Глена Миллера…

Андропов не заставил себя долго ждать. Откуда-то из боковой двери неслышно появилась его седоголовая фигура. Чук почтительно вскочил и замер в подобострастной позе. Андропов сухо поздоровался. Пригласил сесть. Долго молчал, изучая исподволь поведение Чука. Как, тот, не нервничает ли, что на душе у этого двурушника? Не переметнулся ли обратно к Брежневу?

Чук сидел каменным изваянием. Андропов налил по рюмочке вина «Молоко любимой женщины». Выпили. Молчание затягивалось. А председатель явно хотел показать Чуку, что хотя, и благодарен ему за проведенную по андроповскому сценарию операцию с лётчиком, но доверять пока всецело не намерен.

Поднявшись с кресла, Андропов подошёл к радиоле, поставил свою любимую «Серенаду солнечной долины» и обратился к Чуку:

– Виталий Васильевич, кажется, вы курировали операцию с лётчиком в марте 1968 года?

– Да, Юрий Владимирович, курировал.

– Вы знаете, у нас случилось в Аргентине несчастье. Да.

Андропов замолчал и повернулся к окну. Задёрнул занавеску.

– В Буэнос-Айресе провален наш резидент. Мало того. Они там взяли его семью. Двоих дочерей и жену. Видно, не сладко им там пришлось. Стал он сдавать нашу агентуру. Мы его понимаем, конечно… Пока не всех ещё сдал… Но если там поднажмут, то всё придётся начинать с нуля по Латинской Америке.

– Чем же я могу помочь?

– Появилась возможность обмена. Мы предполагаем обменять всю семью на вашего подопечного лётчика. Как он себя чувствует?

– Я думаю, что удовлетворительно. Мне надо вылететь в Красноярск и разобраться.

– Вероятно, это разумно. Подготовьте его там, откормите, оденьте и через две недели я навещу вас.

– Где мне разместить объект?

– Вы же работали с ним в 1968 году на вашей подмосковной даче.

– Есть. Понял.

– Вот ещё что. Вас будут сопровождать наши люди. Из Красноярска полетите бортом транспортной авиации. В Чкаловской вас встретят.

– Разрешите выполнять?

– Да, конечно.

С этими словами Андропов повернулся и неслышными шагами скрылся за дверью. Генерал Чук поднялся. Ноги ватными тумбами едва передвигались. Он не помнил, как очутился на своей даче. Хлебнул водки и стал приходить в себя.

 

7. Весна шестьдесят восьмого.

 

Станция Тинская красноярской железной дороги была почти пустынна. С поезда сошло трое хорошо одетых мужчин. Они быстро промелькнули через низенький перрон и скрылись в поджидавшей их машине.

Разбитая дорога привела автомобиль к железным воротам психиатрического спецучреждения – одного из оплотов карательной психиатрии в Советском Союзе. Охрана шустро впустила прибывшую машину. Оставив на захолустной улице облако дыма и пыли, она проехала прямо к одному из корпусов, обнесённых в два ряда колючей проволокой.

Генерал Чук и двое сопровождающих вошли через проходную с автоматчиками в специальную зону. Их встретил главврач. После короткого ознакомления с документами прибывших, главврач поинтересовался, когда они намерены приступить к делу.

– Немедленно. – Последовал ответ. – И, пожалуйста, подготовьте его к нашему приходу.

– Хорошо. Он в нормальном состоянии, никаких отклонений в поведении за последний год не было. Правда, медиков органически ненавидит.

– Понятно. Значит, пойдём без халатов. Ведите прямо сейчас.

– Воля ваша. Идёмте.

Группа людей, возглавляемая главврачом, уверенными шагами двинулась ходами и закоулками огромного здания. Везде их встречали посты с вооружённой охраной. И вот последний коридор, окрашенный зелёной краской. Поворот, глухая стена. Дверь с глазком. Лязг замка. Генерал Чук отстранил рукой главврача, велев остаться с сопровождающими, и вошёл в палату – камеру.

У зарешеченного окна сидел человек в синей одежде. Он не обратил внимания на вошедшего. Лицо его, одухотворённое полётом, светилось от падавшего через окно солнечного луча.

– Здравствуйте, гражданин Алексеев!, – бодренько приветствовал обитателя палаты – камеры генерал Чук.

Сидевший у окна поднялся и повернулся к вошедшему. Лицо его, знакомое каждому советскому человеку, не выразило ни удивления, ни радости. Он молча смотрел на генерала пронзительным взглядом серых глаз и презрительно щурился.

– Гражданин Алексеев, принято решение о вашем выезде за рубеж. Я уполномочен привезти вас в Москву.

Ответом послужило презрительное молчание.

– Но ведь вы сами просили об отъезде. Ваша мама и родственники хлопотали об этом же. Мы решили удовлетворить ваши же просьбы. Так вы едите или нет?

– Да. Я еду., – сказал обитатель палаты – камеры, – Только как быть с одеждой?

– Не безпокойтесь. Всё предусмотрено.

Чук выглянул за дверь. Мгновенно вошёл один из сопровождающих. Он открыл свой чемодан и извлёк костюм, рубашку, ботинки, плащ, бритвенный прибор, галстук и шляпу.

– Мы не будем вам мешать. Одевайтесь и выходите в коридор.

Произнеся это, Чук и сопровождающий удалились.

Юрий Алексеевич несколько минут стоял не шелохнувшись. Неужели свобода? А может, опять андроповская проделка? Кто их знает? Ну, ладно. Посмотрим, чем чёрт ни шутит. Быстро побрился, Оделся, обулся. Резко открыл дверь с глазком. И нос к носу столкнулся с наблюдавшим за ним Чуком. Тот от неожиданности аж присел, отлетев к зелёной стене. Сопровождающие откинули полы пиджаков, обнажив кобуры с оружием.

– Отставить!, – заорал Чук, – Вы что, не видите? Он исполняет мои указания!

Юрий Алексеевич презрительно усмехнулся, видя этот цирк. Главврач уже успел отпрыгнуть за угол коридора и теперь боязливо наблюдал оттуда продолжение действия. Чук поднимался, испачкав спину пиджака вонючей зеленой краской, которой был окрашен коридор.

– Идёмте, гражданин Алексеев!

Гагарин пошёл по коридору. Чук и сопровождающие следом. Впереди опять был главврач. Так они дошли до кабинета регистратуры. Главврач открыл двери. Все вошли. Юрий Алексеевич сел в кресло. По обе стороны встали сопровождающие. Чук и главврач рылись в документации. Через полчаса была, наконец, найдена «История болезни N120461». Чук удовлетворённо сунул её в чемодан.

В аэропорту Красноярска чёрная «Волга» подъехала к тяжёлому транспортному самолёту с красной звездой на хвосте. По трапу в пассажирский модуль поднялись четверо. Люк захлопнулся, и тяжёлый корабль порулил на взлёт.

Да, как давно он не летал! Глаза заблестели. Рёв двигателей был сладчайшей музыкой. Полуприкрыв глаза, Юрий Алексеевич вспоминал свой последний полёт.

В тот день ранней весны 1968 года он легко встал от хорошего здорового сна. Умылся, побрился, поцеловал своих девчонок. Они ушли в школу. Жена Валентина лежала в больнице. Хозяйствовала её родная сестра…

…Ровно – ровно – ровно гудели двигатели транспортного Ила, пожирая расстояние до Москвы. Как не похож был этот Ил-76 на Ил-18 далёкого 1961 года, когда после удачного приземления в приволжской степи Юрий Алексеевич летел в Москву…

А мартовский день 68-го опять и опять вставал перед полуприкрытым взором Гагарина. Проводив дочерей, он позавтракал. Пора было ехать на полёты. Одел шинель, застегнулся. Проверил, как сидит фуражка. Всё в порядке. Повернул ключ в двери. Вышел на площадку. Там соседи собирались в столицу. Мать соседки держала лифт. Потом они шли с Добровольским по улицам Звёздного к автобусному пяточку. Впереди стучала каблучками бегущая соседка.

Сунув руку в карман, Юрий Алексеевич не нашёл там пропуска на аэродром. Пришлось возвратиться. Но на автобус он не опоздал. Предполётная суета аэродрома всегда была мила его отважному сердцу. Задержка вылета несколько омрачила великолепное настроение. Кто-то задерживал командира. Теперь-то Юрий Алексеевич знал, КТО.

Серёгин пришёл взвинченный. Сел в кабину. Пристегнулся. Всё. Порулили на старт. Встали первыми. Держал тормоза, газ – на средний. Взлёт. Взревел двигатель, набрав свои 12 300 оборотов в минуту. Ослепительно яркая струя вырвалась из его сопла. Побежала навстречу взлётная полоса. Отрыв. Первый разворот. Второй разворот. Под крылом промелькнул родной аэродром, обрамлённый заснеженными мартовскими лесами – 22-я зона. Зона выхода на задание. По левому борту виделся Звёздный городок. Как – то там сейчас дочки? За партами, поди, сидят, учителя слушают…

Подошли к рубежу. Железная дорога Ногинск – Черноголовка. Не ошибёшься. На рубеже связь с руководителем полётов. Дал двадцатую зону на четырёх двести. Пошли. Скорость 970. Серёгин мрачнее тучи. В кабинном зеркальце видно его не то озабоченное, не то страдающее лицо. Молчит. Связь пришлось вести обучаемому, каким был в том полёте Юрий Алексеевич. Так и шли на 970-и курсом 70 градусов. Всё. Двадцатка. Под ними деревня Воспушка. Связь с руководителем полётов. Выполнение задания разрешено. Серёгин махнул рукой – начинай.

Правый вираж, левый вираж. Вдруг лицо командира перекосила судорога, он резко расстегнул «паука» и привязные ремни кресла, сорвал маску, судорожно хватая ртом воздух. Повалился вперёд, на ручку, сдвинул рычаг управления двигателем до взлётного режима.

Двигатель взревел, набирая обороты. Самолёт стал разгоняться. Блокировка не позволит теперь из передней – гагаринской – кабины управлять двигателем…

Связь с руководителем полётов. Задание закончил. Курс выхода 320 градусов. Руководитель полётов разрешил. Но развернуть на курс выхода почти неуправляемый самолёт не удалось. Турбина несёт экипаж со скоростью уже больше тысячи курсом 220 градусов. Самолёт дрожит от напряжения. Юрий Алексеевич кричит в переговорник:

– Володя, отпусти управление!

Но тот уже ничего не слышал. Высота стремительно уменьшалась. Только бы вывести! Облака кончились. Внизу две деревни. Обеими руками за ручку. Самолёт дрожит, почти трясётся. Но выходит в горизонталь. Ревя двигателем, спарка носится восьмёрками над деревней. Юрий Алексеевич помнил, это были Большие и Малые Горки.

Крен, разворот, пике, набор высоты, опять крен… Наконец, тело командира отброшено на спинку кресла. Всё, ручка свободна. Но двигатель! РУД в кабине инструктора сдвинут вперёд до упора. РУД в гагаринской кабине ходит в холостую, сбавить обороты невозможно! Долго ли протянет турбина на взлётном режиме? Надо садиться в Киржаче. Связь с руководителем полётов. Но тот не слышит. Видно, сел аккумулятор. Авиагоризонт, теряя обороты гироскопа, валится вправо. Точно. Генератор не заряжает батарею. Самолёт почти обезточен. Ладно. Бороться будем до конца. Только бы движок не скис!

Юрий Алексеевич помнил, как в его воображении складывался план спасения командира:

Наберу тысяч 7 – 8 кругами. Потом пожарным краном перекрою керосин двигателю. Начнём устойчивое планирование. Времени будет почти вагон. Открою командирский фонарь, дотянуться рукой до рычага в его кабине вполне возможно. Открою свой фонарь. Отвяжусь от кресла и по верху перегородки переберусь в заднюю кабину. Скорость планирования километров 400, удержусь, сдуть не должно. Застегну «паука» на командире и вывалюсь вместе с ним через борт. Потом раскрою парашют командира, затем оттолкнусь и раскрою свой…

Но на 1100 метрах двигатель заглох. Тяга ещё сохранялась полминуты, пока ротор турбины выбегал до оборотов авторотации. Потом падение. Лес, просека, олени. И тут двигатель вдруг схватил, яростно взревел, забирая обороты, и понёс самолёт от земли.

Теперь на Киржач, только бы дойти… Но всё, тишина. Лишь вой воздушных струй. Внизу шоссе. Прямое. Может, сяду? Но скорость 700! Размолотит. Нет, не сесть. Высоты 300, 250… Надо прыгать. Прощай, командир! Чеку из заголовника, фонарь долой. Отворот от деревни. Выстрел катапульты и взрыв. Самолёт медленно – медленно в огненном венце уходит вниз к лесу.

Теперь кресло. Отвязался. Парашют хлопнул и мягко – мягко опустил раненого Юрия Алексеевича в глубокий снег на Новосёловском поле. Раскатистый гул прошёл по окрестным лесам. Самолёт, ломая деревья, протаранил заснеженный владимирский лес. Взрыва и пожара при падении не было.

Холод мартовского снега быстро привёл Юрия в чувство. Ноги нестерпимо болели. Обувь сорвало взрывом при катапультировании. Кожу на ногах разорвало и обожгло. Так долго не протянешь. Обморозиться запросто. Пополз к куполу парашюта. Обрезал стропы. Завернулся. Стало теплее. Ноги кровоточат и болят. Но терпимо. А потом он услышал гул вертолёта. Пополз. Но это были не спасатели…

Транспортный Ил-76 спокойно шёл на своих 11 тысячах, везя в пассажирском модуле четырёх человек, все они были вроде бы русские, советские люди, но некоторые, к сожалению, только по названию. Генерал Чук отхлебнул из походной фляжки коньяк. Аккуратно завернул пробочку. Убрал фляжку в нагрудный карман. Его подопечный, похоже, дремал. Опасаться Чуку было нечего. Летуну ведь тоже жить охота. Ну, будет себе там, за бугром, чем плохо? Ну, под другим именем, так только лучше. Отдохнёт от славы и психушки. Ох, и хлопот он доставил генералу…

Операция проходила в конце марта 1968 года. Чук подготовил два варианта устранения пилота. Первый, самый простой обезпечивал смерть на взлёте из-за отказа системы управления. Но против такого категорически выступил Андропов. Ему лётчик нужен был живым. Это давало Андропову и его американским хозяевам мощный рычаг влияния на Брежнева, что было крайне важно для реализации пропагандистской лунной аферы НАСА. Тогда генерал стал реализовывать второй вариант. Поэтому при снаряжении взрывной закладки направленного действия, исполнитель по приказу Чука установил её так, что бы у пилота оставалась возможность спасения при катапультировании…

27 марта 1968 года Чук начал очень рано. Предстояло привести в готовность много разнородных сил и средств, отключить телефонную связь в районе проведения операции и на квартире лётчика.

Группы поиска и ликвидации уже были собраны все вместе на поле, окружённом глухим лесом, недалеко от Александрова. Оттуда они вылетели на исходные позиции непосредственно перед проведением операции между 9-ю и 10-ю утра. Нельзя было давать остыть двигателям вертолётов во время ожидания на исходной, а держать движки включёнными не позволял запас топлива в баках машин…

Перехватчик Су-11, ведомый опытным лётчиком-испытателем Бибиковым, в 10 утра взлетел с Раменского аэродрома и направился в зону N10 района испытательных полётов.

В зенитно – ракетном полку, дислоцированном вблизи деревни Ефремово, что под Киржачём, были организованы учебно-боевые стрельбы.

Генерал Чук находился в помещении руководителя полётами на аэродроме Раменское. Сюда стекалась вся информация от развёртываемых сил и от руководства аэродрома Чкаловская. Наконец, генерал получил доклады о готовности всех участников операции. Можно было начинать.

Чук подошёл к телефону и вызвал начальника гарнизона аэродрома Чкаловская, генерала Пушко. Резко сказал ему:

– Начинай!

– Есть. Понял., – Донесла трубка с той стороны.

Чук подошёл к индикатору кругового обзора азимутальной РЛС. Луч развёртки высветил точку. Расчёт РЛС работал слаженно. Цель вели надёжно. Вот она уже в зоне пилотирования. Пришёл доклад от Бибикова из района испытательных полётов. Он сообщил, что видит цель и сопровождает её бортовой радиолокацией.

Приближался кульминационный момент. Самолёт объекта вот-вот должен был обесточиться. Потом двигатель неминуемо заглохнет и…

Цель на экране РЛС выписывала правый вираж, потом левый. А дальше началось невероятное. Внезапно объект запросил разрешение на возвращение. Руководитель полётов дал ему разрешение и курс выхода 320. Но самолёт объекта резко увеличил скорость и пошёл курсом 220, прямо на аэродром Чкаловская.

Чук похолодел. Тут же последовал доклад Бибикова:

– Цель резко увеличила скорость и ушла со снижением курсом 220! Цель ни визуально, ни локацией не наблюдаю. Преследую до визуального контакта.

Добавил радости расчёт РЛС:

– Цель N1 уходит из зоны пилотирования курсом 220. Резко снижается. Цель N2 преследует цель N1. Их отметки сливаются!

Чук рванул трубку телефона:

– Ефремово! Ракетная атака! Залп двумя ракетами. Цель над Стромынью. Удаление 32!

Тут же по радио приказал Бибикову:

– Разворот на 70. Вернуться в зону 20, следить за воздухом!

Расчёт РЛС докладывал:

– Вижу залп двумя ракетами. Вижу подрыв ракет! Цель уходит курсом 20. Цель пропала!

Чук вызвал на связь командира групп поиска и ликвидации. Дал координаты падения. Ближайшие группы тут же вылетели в район.

Вдруг доклад Бибикова:

– Вижу цель! Высота 1100! Курс 350, скорость 700. Преследую… Цель уходит со снижением, ясно вижу бортовой N18! Вираж. Цель пропала! Уточняю координаты падения.

Что за наваждение? Совсем другой район! Что они там, размножаются, что ли? Чук вытер холодный пот. Хорошо хоть обоих прихлопнули. Сейчас разберёмся кто там где…

Резервная группа поиска и ликвидации вылетела в указанный Бибиковым район. Вышел на связь командир первой, ранее вылетевшей группы:

– Товарищ Первый! Экипаж подобран. Это лётчики из Чкаловской Бодреев и Колобов. Что делать?

– Вези их сюда. Даю тебе инженера. Выяснишь, какой у них там был бортовой, окраска, ну и прочее. Самолёт для них подготовим. Всё. Действуй.

Время тянется – тянется. Чук ждёт доклада второй группы, наведённой Бибиковым. Через несколько томительных минут эфир доносит:

– Товарищ Первый! Объект опознан и подобран. Ранение средней тяжести. Второй номер погиб. Какие будут указания?

– Вези сюда. Быстро. Дать укол, чтобы уснул. Всё.

Первой приземлилась группа, привёзшая Бодреева и Колобова. Для них уже был готов новый самолёт, со свеже нанесёнными бортовыми номерами сбитой машины.

Чук лично говорил с лётчиками. Он был не многословен:

– Жить хотите, ребята?

– Да.

– Тогда помните. Вы ничего не видели, летели себе по маршруту. Ну, радио там барахлило. Садитесь в самолёт и давайте домой. Но учтите. Вы живы, пока молчите. Всё. Свободны.

Экипаж сбитого самолёта резво бежал по бетонке. Через две минуты их подменённая машина, блестя свеже покрашеными бортами, скрылась из виду.

Чук ждал прибытия второй группы. Он должен был убедиться, что лётчик жив, и оценить его состояние лично. К приземлившемуся вертолёту генерал подъехал на медицинской машине. Вошёл внутрь кабины вертолёта. На брезентовых носилках лежал человек в лётной кожаной куртке с забинтованными ногами. Сквозь бинты проступала свежая кровь. Лицо человека было спокойно. Он крепко спал. Черты этого лица знал весь мир.

Чук лично прощупал пульс. Всё нормально.

Машина «скорой помощи» лихо уносилась с аэродрома Раменское. Чук поехал докладывать результаты операции Брежневу. Андропов, конечно, всё узнал раньше.

Леонид Ильич внимательно слушал прибывшего генерала. Тот, несколько смущаясь, произнёс:

– Леонид Ильич! Мы делали всё по плану. Но он… уцелел. Что делать?

– Как это уцелел? Вы там что, белены объелись?

– Катапульта его спасла. Но мы можем сейчас его…

– Вы Виталий, ээээ… Васильевич, в своём уме?

– Так точно.

– Тогда вот что. Где он?

– На моей даче. Ранен. Спит.

– Пусть спит. Держите его у себя. Я подумаю, как с ним быть. Но вы у меня лично отвечаете за секретность всех деталей. Лично. Я вас предупредил…

Чук мерил шагами свой дачный кабинет. Рядом за столом сидел врач. Охрана примостилась возле дверей дома и у въездных ворот. Тяжёлый день подходил к концу. Внезапно зазвонил прямой брежневский телефон:

– Послушайте, Чук, как он там?

– Спит.

– Мы тут решили объявить о его гибели… Да, вот так. Вы там, на месте падения самолёта обеспечьте достоверность этого. Летуна не трогайте. До моих распоряжений.

В дрожащей трубке короткие гудки. Мозг лихорадочно работал. Так, обеспечить достоверность на месте. Значит, поисковики должны найти хоть что – то от него. Но, трогать нельзя!

Позвал врача:

– Немедленно осмотрите объект на предмет наличия особых примет. Снимите отпечатки пальцев. Доложите через полчаса.

– Чук прикидывал. Первое. Обязательно должны найти его документы, части одежды и части его самого. Есть вариант содрать часть кожи с левой руки. По отпечаткам определят однозначно, что это он. Операция несложная. Для здоровья объекта болезненная, конечно, но не смертельная.

Вошёл врач. Доложил, что за ухом у объекта родинка. Больше особых примет нет.

Чук поинтересовался, можно ли ампутировать часть кожи с волосами и родинкой. Медицина, подумав, сообщила, что можно. Но только в стационаре.

Чук немедленно приступил к действию. Вызвал машину. Предупредил хирургов…

Поздно ночью в кабинет на даче генерала вошли двое сотрудников. Это были командир группы, доставившей лётчика и его помощник.

Чук ждал их появления. Он встал, подошёл к маленькому столику, где были разложены вещи лётчика, и стоял небольшой контейнер из пластика.

– Вам надлежит немедленно выехать на место падения. Здесь то, что завтра должны обнаружить поисковики. Сейчас ночь, и мы постараемся, что бы вашей работе никто не мешал. Куртку повесите на дерево. Бумажник и права бросите в снег, но так, чтобы не затоптали, чтобы было на виду. Кожу с руки расположите на ручке управления двигателем в первой кабине. У меня всё. Идите.

А на следующий день страну облетело траурное известие. Горе простых русских людей, искренне любивших лётчика, было безмерно…

Чук откинулся в своём кресле. Воспоминания событий четырёхлетней давности заставляли переживать их с новой силой. Ил-76 подходил к Москве. Накренился на развороте. Пошёл на снижение. Через несколько минут тяжёлая машина уже катилась по бетонке Чкаловского аэродрома. Чук и сопровождающие пересадили привезённого ими лётчика в чёрную «Волгу» и шустро помчались в сторону Москвы.

 

8. Питерский лёд.

 

Юрий Алексеевич сидел между двух охранников на заднем сидении. Чук поместился рядом с водителем. За окном мелькали до боли знакомые места. Лето угасало. Кое – где уже желтели и облетали тополя.

Так было и четыре года назад. Юрий очнулся в больничной палате. Ноги и голова забинтованы. Левая рука тоже. Сознание возвращалось медленно. Что – то чёрное и тяжёлое давило и сплющивало. Но Юрий не поддался этому. Собрав все силы, он сел на койке. Странная палата. Ни одного соседа. Никакого оборудования, даже тумбочки. Занавесок нет. За стеклом решётка. Стекло рифлёное, но всё равно её видно. Что – то не так. Напрягся, свесил ноги. Скрипнул зубами и встал. Шатаясь, подошёл к двери. Толкнул – потянул – закрыта. Стал стучать. Минут через пять – шаги. В открытой двери двое. Ни слова не говоря, укладывают, привозят пищу, начинают кормить.

Юрий пытается заговорить с пришедшими, но безрезультатно. Те словно не слышат. Так потянулись дни заточения. Юрий понял, что он уже по другую сторону декораций, что это не больница, а тюрьма. Его никто не навещал. Юрий попробовал простукивать пол, стены, потолок. В ответ – тишина…

Он постепенно выздоравливал. Молодая кожа на ногах, руке и голове затягивала раны. Юрий ежедневно делал физзарядку, изнурял себя приседаниями, отжимался. Понимал, что должен быть в полной готовности в решительный час.

Прошло четыре месяца после трагического марта. Юрий вёл счёт дням, в этом ему помогали часы, которые он тайком наблюдал на руках обслуги, кормившей его и врача, регулярно приходившего для осмотра. На некоторых часах были окошечки даты и дня недели. Здоровье восстановилось почти полностью. Юрий понимал, вот – вот должна наступить развязка больничной эпопеи. Понимал он и то, что начинаются главные испытания в его жизни, и встречал их с холодной головой, крепкой волей и горячим сердцем.

В конце августа, поздно ночью Юрию почудились шаги. Он услышал их сквозь сон. Это было настолько необычно, что требовало немедленных действий. Юрий тихо покинул своё ложе и прислонился у двери в готовности ко всему. Звуки шагов приближались. Но это были не тяжёлые шаги санитаров, или врача. Это был знакомый стук каблучков медсестры. Что ей надо?

Дверь тихо отворилась. На пороге стояла изящная женская фигурка в белом халате и шапочке. В руках у неё был свёрток.

– Ну, дела!, – подумал Юрий. Она вошла, закрыла дверь. Через окно сквозь решётку лился свет полной луны. Юрий подошёл сзади, тихо обнял её за плечи. Та вздрогнула, но не закричала.

– Юрий Алексеевич, я хочу вам помочь! Они ведь погубят вас!, – прошептала девушка.

– Одевайтесь в это. Только быстро…

Юрий решительно переоделся в брюки и рубашку с галстуком, надел сверху белоснежный халат и шапочку. Медсестра завернула его одежду в аккуратный свёрток. Они неслышно затворили дверь палаты и двинулись по коридору. Дежурный спал, уронив голову на руки.

Медсестра вызвала лифт. Двери шахты, тарахтя, разошлись в стороны. Нажата кнопка «П» – подвал. Юрий тихо спросил:

– Что дальше?

Она прижала палец к его губам.

– Тихо! Противник подслушивает…

Лифт вздрогнул и остановился. Двери лязгнули уже за их спинами. Поворот, ещё коридор – много разных дверей. Лесенка вниз. Дверь с надписью «Тепловой пункт». Девушка порылась в кармашке и достала связку ключей. Один из них подошёл. Замок нехотя провернулся. Пахнуло своеобразным затхлым духом подземных теплотрасс. Включили свет. Ярко краснели штурвалы на вентилях, поблёскивали стёкла манометров.

– Ну, куда ты меня, красавица, привела?

– Переодевайтесь обратно! Сейчас вы поползёте по теплотрассе. Здесь недалеко. С километр. Я проверяла газовый состав несколько часов назад. Не задохнётесь. Но не делайте резких движений. Первый же колодец будет ваш. Он выведет вас во двор дома. Там зайдёте в подъезд, переоденетесь и уходите как можно дальше. Они убьют и вас и меня, если узнают! Не попадитесь, умоляю вас!

– Спасибо, девочка. А какой это город?

– Москва., – сказала она полушёпотом.

Он поцеловал её в щёку и крепко обнял. Быстро облачился в больничную робу. Она сложила чистую одежду в противогазовую сумку. Помогла надеть. Когда Юрий скрылся в проёме теплотрассы, девушка перекрестилась и прошептала:

– Да хранит тебя Господь!

Километр теплотрассы давался Юрию тяжело. Сердце бешено колотилось. Воздуха не хватало. Он всё чаще и чаще останавливался. Но благодаря хорошей физической форме сознания не потерял и упорно полз дальше. Это было как в том давнем рассказе про питерского жонглёра, который зарабатывал себе на пропитание тем, что позволял замыкать руки и ноги в кандалы, упаковывать в мешок и сбра​сывать с моста в прорубь на Неве. Пока летел, тонкими ловкими пальцами отпирал замки, развязывал мешок и потом выплывал из проруби на лед.

«Внутренний друг» – его секундант, завидовавший его успеху, тайно подменил кандалы на более сложные. Жонглёр оказался в гибельном положении. Но он не впал в панику. Собрав всю силу воли, сумел – таки справиться с незнакомыми замками, развязать мешок. За это время течение успело утянуть его далеко под лед. Силы на исходе, в глазах уже темные круги, что ещё мож​но сделать? Он взглянул вверх и заметил подо льдом воздушные пузыри. Воздух! Подобрался – сглотнул и начал карабкаться от пузырька к пузырьку в сторону проруби.

Спасся человек потому, что не поддался панике, а в критической ситуации действовал собран​но и в полную силу. Вспомнил Юрий Алексеевич и парашютистов – испытателей, которые, попав в, казалось бы, безвыходное положе​ние, панике не поддавались, а действовали решительно, быстро, спокойно.

Наконец, Юрий упёрся в несколько вентилей. Удалось протиснуться из узкого горла теплотрассы в колодец. Наверху колодца было достаточно просторно. Поднялся до люка по ржавым железным скобам. Только бы не поставили какую – нибудь машину…

Крышка поддалась не сразу. Но, всё же пошла и сдвинулась влево. Над головой сияло алмазами звёздное небо. Юрий вылезал из преисподней теплотрассы с трудом. Отдышался, задвинул назад тяжеленную чугунную крышку люка. Поднялся, быстрыми шагами вошёл в подъезд. Очаровательная спасительница была права. Москва спала, и никто не смог увидеть беглеца. Теперь осталось облачиться в чистое.

Одевшись, Юрий пошарил по карманам. Сто рублей десятками, ручные часы и паспорт! Фотография не его, но похож. И возраст подходит. Молодец, деваха! Есть же такие!

Юрий выбросил грязную одежду в мусоропровод и быстрыми шагами покинул подъезд. Теперь нужно уходить. Но, как и куда? Вышел на улицу. Пустынно. На набережной подвернулся грузовик. Водитель согласился отвезти. Поехали в Тушино. Юрий сам не знал, почему именно туда. Просто, поближе к аэродрому…

Вышел из машины утомлённый. Сказывалось преодоление теплотрассы. Но идти ещё было можно. Попетляв пару кварталов, Юрий зашёл наугад в девятиэтажку. Поднялся на лифте до верхнего этажа. Там был ход к двери машинного отделения. Короткая лесенка. Всё. Присел на ступеньку и провалился в тяжёлый сон…

Чёрная «Волга» свернула с шоссе. Юрий Алексеевич, сидя между двух охранников, увидел зелёные ворота. Машина подошла к ним почти вплотную. Створки ворот отъехали в сторону, и автомобиль вкатился во двор дачи генерала Чука.

Чук вылез с переднего пассажирского сидения, разминая затёкшие ноги. Охранники вывели Юрия Алексеевича и препроводили в дом. Чук стал звонить Андропову. Доложил, что первая часть операции проведена. Потом, довольный собой, облегчённо растянулся в кресле.

 

9. Наследники врагов.

 

Андропов восседал в своём кабинете на третьем этаже знаменитого особняка на площади Дзержинского. Провал аргентинского резидента ложился чёрным пятном на репутацию андроповского ведомства. Выдал резидента свой же сотрудник. Да и сам резидент не стал молчать на допросах. Надо было как то набирать положительные баллы на этом мрачном фоне. Хорошим вариантом здесь не пахло. Но Андропов решил сорвать с американцев значительные деньги, ведь обмен был инициирован ими. Было понятно, что ЦРУ денег не даст, но можно попробовать разыграть патриотическую карту на чувствах состоятельных эмигрантов. Звонок Чука оторвал председателя от хитроумных мыслей. Предстояло весьма хлопотное занятие – разговор с привезённым лётчиком. Поначалу этот разговор Андропов хотел поручить Чуку. Но, зная обоих фигурантов предстоящей сложной беседы не понаслышке, он решил говорить с пилотом сам. Вызвал машину, повертел в руках остро заточенный карандаш. Предстояло убедить лётчика не противиться действиям спецслужбы, а по возможности им помогать.

Андропов решил построить беседу на доброжелательной ноте, как бы продолжая сказанное ранее Чуком: мы выполняем ваше же желание, неужели вы нам не поможете?

Для Андропова этот человек оказался загадкой. Мало того, что он умудрился сбежать из медицинской спецтюрьмы, его ещё и не сразу нашли той осенью 1968 года…

Рассвет забросил в грязное подъездное окно свои розово – хрустальные лучи. Юрий проснулся на железной ступеньке лестницы. Трудяга – лифт за его спиной споро крутил лебёдкой, развозя жильцов подъезда на работу. Механизм урчал и рычал, наматывая и отпуская трос. Хлопали двери, внизу звучали детские голоса. Под эти звуки прозрачным осенним утром Юрий Алексеевич обрёл свою новую жизнь, жизнь после смерти, объявленной ему как приговор за твёрдость и верность однажды выбранному пути…

Суета в подъезде постепенно сошла на нет. Лифт блаженно отдыхал, изредка пощёлкивая своим нутром. Юрий поднялся и неслышными шагами пошёл вниз. Он решил, что будет звонить только в квартиры первого этажа. Это казалось разумным, потому что на первых этажах живут люди попроще, да и в окно можно уйти без проблем.

Первый этаж. Никого. Юрий позвонил в первую попавшуюся дверь. Шаги. Ему открыл мальчик – школьник. Немного приболевшего сына мама оставила дома, и Юрий Алексеевич, широко улыбаясь, попросился войти. Мальчик не отказал улыбчивому дяде, вспомнив, что видел его портрет в интересной книжке про космос. Дима, как звали мальчика, оказался смышлёным и развитым пареньком. Он долго беседовал с Юрием, пока не пришли домой родители мальчика – простые русские люди. Папа и мама узнали своего кумира и закатили пир горой. Снабдили Юрия деньгами и тёплой одеждой.

Гагарин не стал злоупотреблять их гостеприимством. Немного отдохнув, он рано утром выехал в Звёздный. Электричка с Ярославского вокзала подкатила к платформе Бахчиванджи. Юрий вышел и огляделся. Офицеры – лётчики спешили по своим делам. Никто не обратил на него внимания. Подошёл к табачному ларьку. Купил сигарет. Теперь предстояло проникнуть в городок. Юрий знал, что через перелесок можно выйти к дыре в заборе, ограждающем жилую зону. Но иногда там стоит патруль. Придётся рискнуть. Лесная тропинка, полная осенней грусти и очарования. Красота утра льётся в широко раскрытые истосковавшиеся глаза. Бетонный забор, пролом. Осторожно выглянул – никого. Пролез в дыру и быстрым шагом к жилой зоне городка. Вот и телефонная будка.

Домой звонить нельзя, наверняка слушают. Набрал номер соседа по лестничной клетке, космонавта и товарища по первому набору. Длинные гудки. Потом заспанный голос:

– Слушаю!

– Здорово, Большие Яйца!

– Здорово. А кто это?

– Уже не узнаёшь друзей?

– Постой, ведь ты же… погиб?

– Жив, как видишь, хрен ушастый.

– Юрка, это ты?

– Я.

– Тогда скажи, где мы с тобой первый раз увиделись?

– В лесу на пробежке.

– Правильно…

– Ты вот что, Боря, кончай меня тут вокруг столба водить. Времени в обрез. Позвони ко мне в дверь и позови к телефону Валю.

– Слушай, а как же ты выжил?

– Катапультировался. Потом лежал в госпитале. Так ты позовёшь Валентину?

– Ну, ты даёшь! Меня же заметут с тобой. Беги отсюда. Здесь такое, что страшно и сказать.

– Не юли, Борька! Зови Валентину!

– Нет, прощай…

В трубке короткие гудки. А ведь заложит, подлюка… Придётся, видимо, уходить.

Родной Гжатск встретил Юрия дождём. Прохожие и пассажиры прибывшей электрички ёжились под зонтиками. Тем лучше. Резанула глаз табличка на вокзальной платформе: «Гагарин». Теперь город носил его имя. Но не выдаст ли он?

Юрий шёл знакомой дорогой мимо пожарной части, потом напрямик, через парк. Прохожих на залитых водой улицах почти не было. Дождь старался плотной пеленой укутать возвращавшегося в родной дом Юрия Алексеевича. Последний перекрёсток перед двором Гагариных. Юрий задержал шаги и внимательно осмотрелся. Наружки нигде видно не было. Значит, наблюдение не постоянное. Рискну.

Быстро преодолел расстояние до калитки. Привычно зашёл во двор. Закрыл калитку и побежал на крыльцо под сильными струями дождя, смывавшего с него весь груз прожитых лет.

Дверь в дом оказалась не запертой, будто бы ждала его, тихо скрипнула и впустила. Мама стояла у плиты. Вдруг она замерла, почувствовав взгляд Юрия. Резко обернулась. Не в силах сдерживать себя, он сделал несколько шагов навстречу. Мать тихо плакала на его груди. Никаких слов не хватит, что бы описать радость этой женщины. Долгие четыре месяца она не верила в смерть сына. Он часто снился ей, разговаривал по пустякам, чудился ей в саду, на улице. И вот он вошёл в отчий дом. Господь сохранил ему жизнь. Не выдал врагам. Юрий не отстранял маму. Пусть наплачется. Досталось ей за это время.

Алексей Иванович вошёл с улицы в дождевике. Снял грязные калоши. Повесил плащ. У окна ему вдруг почудился средний, погибший весной, сын. Алексей Иванович взмахнул рукой, но видение не исчезло. Его Юрий, широко знакомо улыбаясь, стоял посреди комнаты и протягивал к нему руки…

Крепко, по-мужски обнялись. Мать собирала на стол. За нехитрой трапезой Юрий поведал свои злоключения. Долго молчали. Лишь дождь барабанил свою песню по крыше и подоконникам.

– Как же ты теперь будешь?, – спросил Алексей Иванович.

– Хороших людей всегда больше, отец. Я думаю, что они помогут.

– Враг – то твой на самом верху сидит. Кто против него за тебя пойдёт?

– Верю, что не всё так плохо. Подлецы всегда были, но и люди ведь не перевелись.

– Ты, сынок, пока не выходи из дому. А мы подумаем, как тебе помочь. Тяжёлое это дело, конечно…

Две недели пролетели незаметно. Отец сообщил, что часто стал встречать незнакомых людей спортивного телосложения, шляющихся бесцельно в их маленьком квартале.

– Уходить тебе надо, Юрка. Убьют они тебя. Налетят ночью и грохнут. Мы с матерью думаем, что надо тебе в Сибирь подаваться. К староверам. Они не выдадут, да и эти уроды вряд ли станут тебя там искать.

– Хорошо, отец. Я уеду завтра.

– Мы тут соберём тебе всё. Иди спать.

Но под утро дом Алексея Ивановича был окружён. Подъехало до десятка машин. В калитку и через забор ринулись люди и встали возле дверей и под окна. Юрия вывели пристёгнутого наручниками к сопровождающему. Мать и отец прощально глядели им в след. Потом человек в добротном штатском костюме расселся за их столом. Пригласил садиться и хозяев.

– Я понимаю ваши родительские чувства. Но ваш сын будет жив до тех пор, пока вы будете исполнять наши указания.

Алексею Ивановичу вдруг вспомнились военные годы, оккупация. Вот так же нагло, как хозяин, сидел за их столом в Клушино немецкий офицер. Самодовольно ухмыляясь, он вещал, что пришёл «тысячелетний рейх» и что они, русские – недочеловеки – должны покинуть своё жильё, оставив всё немецким господам, и уйти в землянку…

А этот молодой и лощёный, чувствующий свою сиюминутную силу, типчик, рассевшийся на хозяйском месте и диктовавший условия отцу и матери Юрия, конечно же, не предполагал своей судьбы. Она оказалась мало чем отличной от судьбы самодовольного немца. Русский народ расколол им головы. Правда, типу в костюмчике удалось дожить почти до пенсии…

Андропов, сидя в задумчивости, принял доклад – машина ждёт внизу. Он не спеша поднялся и вышел в коридор. Ковровая дорожка подобострастно выстилалась под ноги, дежурные козыряли, провожая шефа взглядом. На даче генерала Чука Андропов задержался ненадолго. Лётчик сидел напротив него и их взгляды скрестились. Андропов силился, но не выдержал пронзительного гагаринского взгляда. Отвернулся, вставая, прошёл из угла в угол:

– Юрий Алексеевич, мы решили удовлетворить просьбу ваших родственников и вашу, если не ошибаюсь, просьбу о вашем отъезде за рубеж. Вы ведь не передумали?

– Нет.

– Какую страну вы предпочитаете для выезда?

– Кубу.

– Хорошо, мы подумаем и свяжемся с кубинскими товарищами. Но у нас есть к вам просьба.

ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. Николай Леонидович Духов

«Талант и бесконечный труд» –

так охарактеризовал жизненный и творческий путь

Николая Леонидовича Духова академик Ю.Б. Харитон.

Властелин брони и атома.

Николай Леонидович Духов – Трижды Герой Социалистического Труда, член-корреспондент Академии наук СССР генерал-лейтенант инженерно-технической службы, оказал значительное влияние на развитие сразу двух оборонных отраслей – танкостроения и ядерного оружейного комплекса. Он был конструктором РДС-1 (Россия делает сама) — первой советской атомной бомбы. Он участвовал в испытании ее и других первых ядерных зарядов, непосредственно их собирая. При этом и получил смертельную дозу радиации, сработавшую миной замедленного действия в 1964 году за считанные недели. Он погиб как солдат на передовой борьбы за супероружие века.

 

Родился Николай Леонидович в селе Веприк Гадячского уезда Полтавской губернии. Его мать, Мария Михайловна, была дочерью обедневшего помещика; отец, Леонид Викторович, служил ротным фельдшером и за год до рождения сына поступил на сахарный завод в с. Веприк.

События революции 1917 г. не помешали сыну фельдшера твёрдо усвоить основы наук. Сначала он учился в сельской школе, затем в Гадячской классической мужской гимназии. Особенно хорошо там было поставлено преподавание иностранных языков (впоследствии Духов владел немецким, английским и французским). В 1919 г. гимназию преобразовали в единую трудовую школу второй ступени, а через год Николай получил диплом об её окончании.

Жизненные обстоятельства сложились так, что свою трудовую деятельность Николай Леонидович начал в 14 лет, став секретарем Веприкского комитета бедноты. В 1921 году юноша вступает в продотряд, занимается переписью населения, которая служила сельскому совету основанием для определения величины продналога. Пришлось Николаю поработать и заведующим районной избой-читальней, и секретарем райземлеса, и даже заведовать загсом. Одно время он дежурил на электростанции, делал проводку в домах, подключал свет, ремонтировал линию.

В биографии этого выдающегося человека немало белых пятен. Например, достоверно известно, что, покинув родное село в молодости, гениальный конструктор никогда туда не возвращался. В Веприке этот факт биографии даже оброс легендами. Одна из них гласит, что Духов попросту не любил свое село, поэтому никогда и не приезжал. Согласно другой, государственная необходимость и неусыпное око «компетентных органов» делали невозможным свободное передвижение конструктора по стране. В свете советской истории времен «холодной войны» вторая версия выглядит более правдоподобно. Поговаривают, что, отдыхая как-то в Крыму, Духов сбежал от охраны и доехал до Киева, откуда собирался в Веприк. Но на вокзале к нему подошли двое в штатском и ненавязчиво объяснили, куда надо ехать…

В 1925 г. Николай Духов поступил на Чупаховский сахарный завод резчиком свеклы. Его незаурядные способности проявились достаточно ярко, и молодой рабочий был переведен в технико-нормировочное бюро. Вскоре предоставилась возможность продолжить образование. По решению заводского комсомольского собрания одарённому юноше вручили путёвку на рабфак Харьковского геодезического и землеустроительного института. После окончания рабфака он был рекомендован «для зачисления без испытания на механический факультет» Ленинградского политехнического института, где обучался с 1928 по 1932 годы и получил специальность инженера-конструктора тракторов и автомобилей.

После окончания института Николай Духов был распределён на знаменитый «Красный путиловец», крупнейший машиностроительный завод страны, вскоре получивший имя «Кировский». Выпускник вуза приступил к практической конструкторской деятельности. Он работал над конструированием приспособлений для массового производства трактора «Универсал» и первых советских легковых автомобилей «Ленинград-1» и «Ленинград-2».

В мае 1935 г. совершенно неожиданное задание – 75-тонный кран для железнодорожного транспорта. С группой товарищей Николай Леонидович закончил подготовку чертежей в рекордный срок – 23 дня. Это уже опыт. Затем Духов занимается проектированием нового для него механизма – бортовой передачи для танка Т-28. И в 1938 г. справляется с этой задачей. Забегая вперед, скажем, что знакомясь в 1943 г. с аналогичным узлом нового танка вермахта «Пантера», Духов с удивлением обнаружил знакомый ему механизм, в точности повторяющий его разработку.

И вот новое задание – танк, который до него еще никто не создавал. Много позднее нарком танковой промышленности В. А. Малышев писал:

«В 1938 г. конструкторы ни в одной стране мира не работали над созданием танков с толстой броней, с мощными пушками и мощными дизелями… В течение многих лет до этого все попытки конструкторов усилить броневую мощь и вооружение танка терпели неудачу. Вес танка намного увеличивался, скорость и маневренность снижались. Считалось, что попытки усилить броневую защиту и вооружение вызовут ухудшение других боевых качеств машины. Надо было найти смелость и силы разорвать с общепризнанными традициями, пойти новой дорогой в танкостроении».

Н. Духов, Н. Шамшурин и другие взяли на себя такую смелость. Первое – отказаться от тяжелого танка в том исполнении, в каком его привыкли видеть, – пятибашенном. Каждая башня – сотни килограммов веса, а вооружение от этого не выигрывает. Отказались и от проекта уже готового чуть раньше 55-тонного двухбашенного танка СМК.

Результат – машина с меньшим весом, значительно короче по корпусу и общей высоте. Толщина брони – 75 мм. Больше, чем у СМК. Танк перестал быть этаким бронированным малоподвижным слоном. В таком виде он пошел на прорыв «линии Маннергейма» и этим открыл себе славный путь.

Скажем сразу, что проследить все сложности создания новой боевой машины в объеме одной статьи просто невозможно. Поэтому ограничимся деятельностью Духова как конструктора.

«С Николаем Леонидовичем я познакомился еще в 1933 г., – писал о нем директор Кировского завода в предвоенные годы И. М. Зальцман. – Он быстро завоевал репутацию талантливого конструктора и расчетчика. Его вклад в создание танка КВ настолько значителен, что я считаю Духова основным автором этой могучей машины».

Духов не был кабинетным конструктором, хотя в 1940 г. его назначили заместителем начальника КБ. В комбинезоне танкиста летом и осенью 1940 г. его видели на полигоне. Вместе с испытателями гонял он опытные машины по пересеченной местности и препятствиям. На бывшей «линии Маннергейма», где остались противотанковые препятствия, внимательно изучал возможности своей машины по их преодолению. Принимал участие в обслуживании и ремонте машин. Испытания дали возможность улучшить конструкцию машины. Лобовую броню довели до 105 мм, изменили форму маски пушки. Проводили опыты изготовления литых башен, которые с начала войны пошли в серию. Вес танка возрос до 47,5 т.

Труд конструктора правительство отметило орденом Ленина. Вот как отозвался Маршал Советского Союза К. А. Мерецков о замечательной машине: «Хорошо показал себя при прорыве оборонительного района на направлении Суммы опытный тяжелый танк КВ… Он прошел через финский укрепленный район, но подбить его финская артиллерия не смогла, хотя попадания в него были… Мы получили первоклассную по тому времени машину. Это было огромное достижение нашей промышленности, внесшей серьезный вклад в развитие боевой мощи армии».

А конструктор выполнял уже другое задание.

В 1939 г. Кировский завод приступил к серийному выпуску танков КВ, приходилось решать множество вопросов производственного характера. 11 ноября 1939 г. Н. Л. Духов назначен заместителем главного конструктора СКБ-2 завода. Летом и осенью 1940 г. Духова часто видели на полигоне в комбинезоне танкиста. Николай Леонидович был убежден: только зная свою машину как воин, конструктор может её усовершенствовать как инженер. Он первым на заводе предложил проводить занятия по подготовке опытных инструкторов-танкистов. Лектором Н. Л. Духов оказался необычным. О машине говорил как о живом существе – чувствовалось, что танк стал для него родным детищем.

В 1940 г. за разработку противоминного трала (защитные щитки для красноармейцев) Н. Л. Духов награжден медалью «За трудовую доблесть», а «за успешную работу и проявленную инициативу по укреплению обороноспособности нашей страны» – орденом Ленина.

Сознание личной ответственности за судьбу Родины и народа привело Н. Л. Духова в ряды коммунистов. 2 апреля 1941 г. решением партийной организации СКБ-2 он принят в члены ВКП(б).

С началом Великой Отечественной войны на базе Челябинского тракторного завода (ЧТЗ) был создан огромный комбинат по производству танков, который очень метко назвали «Танкоградом». На ЧТЗ эвакуировали 7500 высококвалифицированных работников с Ленинградского завода, 3000 — с Харьковского тракторного завода, 2050 — со Сталинградского и 1000 человек — из Москвы. Во главе группы инженеров летом 1941 года в Челябинск был отправлен и Николай Леонидович. К исполнению новых обязанностей главного конструктора отдела №3 Н.Л. Духов приступил 25 июля 1941 года, а в феврале 1942 года он был назначен председателем экспертно-технической комиссии только что созданного бюро изобретений танкового производства.

Он выделялся не только эрудицией, знанием тонкостей машиностроения, но и умением легко находить с людьми общий язык. Испытатели машин, рабочие-станочники, сборщики, представители военной приёмки знали: к Н. Л. Духову можно прийти в любое время. Всегда выслушает, ценную идею поддержит, а то и сам даст ей оригинальное конструктивное оформление. Ему удавалось направлять к одной цели усилия специалистов, которые вначале расходились во взглядах и даже придерживались противоположных точек зрения.

А война полыхала всё больше. 63-й танковый полк 104-й танковой дивизии, вооруженный тяжелыми танками КВ-1, стал причиной расползавшихся среди немецких артиллеристов и танкистов слухов о том, что снаряды их орудий разрываются на броне русских танков, не причиняя им вреда.

Тяжелые танки КВ-1 и КВ-2 в Прибалтике, на Украине, в Белоруссии выходили на поединки с десятью, даже двадцатью танками врага и одерживали победы.

В начале Великой Отечественной войны немецкий штаб выпустил листовку с изображением тяжелого советского танка КВ (Клим Ворошилов) и инструкцией для своих солдат, которая предписывала идти в атаку против этой боевой машины… с ведром бензина в руках. Взобравшись на танк, его нужно было облить и затем поджечь. Немецкому солдату, рискнувшему уничтожить КВ, полагался внеочередной отпуск. В чем же причина появления столь нелепой и практически невыполнимой военной инструкции, противоречащей всякой тактической логике? Почему немцы с таким уважением относились к советскому танку? Вот выдержка из донесения комиссара Давиденко, которая делает понятным появление подобного предписания: «Хочу отметить, что хорошо показали себя в боях наши тяжелые танки КВ. Гитлеровцы, вероятно, не имели средств пробить броню КВ, и это наводило на них ужас. КВ для них были неуязвимы. (…) Вот пример: 30 июня (1941 года. — Авт.) вернулись из боя два танка КВ, у которых не было ни одной пробоины, но на одном из них мы насчитали 102 вмятины».

Ведущим конструктором и автором технического проекта прославленного танка КВ, которому немцы дали прозвище «Духов-панцер», был уроженец села Веприк Гадячского уезда Полтавской губернии Николай Леонидович Духов. Долгое время его жизнь была окутана тайной, мало знали о нем даже его земляки.

Схватка «Духов-панцеров» с немцами началась давно, и начало ей было положено на чертежных досках конструкторов.

Машины, отвечающие доктрине фашизма – скорость и масса огня, Т-III и Т-IV рождались на фирмах «Порше», «Круп», «Рейнметалл». Их предназначали для короткой войны, для первого неожиданного удара. Гитлеровские конструкторы не заботились о высокой проходимости – танковые клинья, как нож в масло, должны прорваться по дорогам и замкнуть кольцо окружения. Хорошая броня не нужна – противник будет ошеломлен и подавлен, его артиллерия не успеет поразить танки. А от пуль пехоты защитит и противопульная. Да и не было ни в одной армии мира танков, которые не пробивались бы снарядами противотанковой артиллерии.

Другую позицию занимали в КБ Кировского завода, коллектив которого возглавлял Жозеф Яковлевич Котин. Он и дал молодому ведущему инженеру Николаю Леонидовичу Духову задание на проектирование танка противоснарядного бронирования. Каким должен быть танк? Подвижность – неотъемлемое качество боевой машины. Но не в ущерб бронированию! Уже прибыли фотографии из Испании, присланные советскими добровольцами-танкистами. Быстроходные танки БТ-5 пробивались появившейся многочисленной 37-мм противотанковой артиллерией. Не выдерживали попадания 37-мм пушек Бофорс и более тяжелые трехбашенные танки Т-28, участвующие в советско-финском конфликте. Значит, нужно принципиально новое решение – танк, защищенный от снарядов пушек всех вероятных противников, а это вес и еще раз вес, с которым снижается подвижность. Аналогов еще не было.

Опять неизведанные пути. Считалось, что калибр 76 мм – предел для танка. А Николай Духов решается установить на свой танк 152-мм гаубицу для стрельбы прямой наводкой. Пришлось, конечно, увеличить высоту башни и перенести центр тяжести на более высокую точку. Были опасения, что танк опрокинется при выстреле, развалится башня, выйдет из строя трансмиссия.

Как и положено, первый выстрел произвели со всеми предосторожностями, выведя длинный шнур от спуска через люк. Башню развернули в наиболее опасное положение – на борт. Выстрел! Машина осталась на месте. Осмотр показал полную возможность применения орудия большого калибра.

Так родился прообраз мощных самоходных орудий, впоследствии принявших участие в Великой Отечественной войне. Но и КВ-2, который выпустили малой серией, внес вклад в Победу. Летом 1941 г. десятки фашистских средних Т-III и тяжелых «Рейнметалл» развалились, как картонные коробки, от ударов наших 152-мм снарядов.

Конечно, не один Духов создавал танк. Над созданием боевой техники работал огромный коллектив. Но Николай Леонидович был его душой. Из создателя он превращался в исследователя, умел критически анализировать ход работы, применяя полученные данные для улучшения конструкции.

«Я много испытал машин на своем веку, – вспоминал участник испытаний танков 30-х годов офицер И. И. Колотушкин, – но такого коллектива никогда не видел. Иным разработчикам толкуешь, толкуешь о замеченных недостатках в машине, а они с пеной у рта защищают свое изобретение, стараясь доказать безгрешность конструкции. Духову и его помощникам стоит только слово сказать, и они тотчас же постараются выяснить, не конструкция ли виновата». В свою очередь, и слово Духова для испытателей было весьма авторитетным.

С первых дней Великой Отечественной войны началась организация серийного выпуска КВ-1 на Урале. На плечи конструктора Духова легли тяжелые задачи. Профессия танкостроителя обострила его гражданские чувства, сделала трезвым политиком. Он усвоил суровую истину: победу в схватке с сильным и жестоким врагом голыми руками не добудешь, ее надо терпеливо, буднично готовить. Конструкторский отдел в сжатые сроки разработал ряд принципиальных решений, облегчивших массовый выпуск танков. Широко внедрялось броневое литье, упрощались стыковые соединения, технология изготовления отдельных узлов.

Сам главный не раз находил простой выход, казалось бы, из безвыходных положений. Взять хотя бы историю с подшипником ГПЗ-224. Уникальные подшипники диаметром 400 мм применялись для ведущих колес КВ. В связи с эвакуацией Государственный подшипниковый завод временно прекратил их выпуск. Быстро подошел к концу и имевшийся запас, а фронту нужны танки. Зальцман крепко задумался: «Какой же выход из положения? Каким образом можно решить проблему самим здесь, на заводе, ведь у них нет ни специалистов, ни соответствующего оборудования?» Трезвый анализ инженера все больше и больше вызывал тревогу за будущее производство КВ.

И вдруг директора осенила мысль — пригласить конструктора Духова. Просто посоветоваться, чтоб затем и самому ориентироваться в такой непредвиденной ситуации. Духов ведь может подсказать интересную идею. Сколько раз уже случалось подобное!

Поздоровавшись и показав Духову на стул, Зальцман сказал:

— Положение с выпуском танков у нас создается критическое, Николай Леонидович. Я только что говорил с Москвой, и меня предупредили: Кировский завод в ближайшие дни перестанет получать подшипники к ведущему колесу КВ. Государственный подшипниковый завод в эвакуации, в связи с чем его производство свернули. Надежда лишь на конструкторов: возможно ли в условиях нашего завода найти выход из этого положения?

Духов не мог сразу ответить на такой вопрос. Начал размышлять про себя, как изменить конструкцию подшипников или, может быть, вообще их заменить. Возвратился к последней мысли, она показалась ему правильной. Заменить подшипник. Но как?

Круглое лицо, которое редко когда оставляла улыбка даже и в трудное военное время, сейчас посуровело, отчего еще заметнее стали видны следы многомесячной, на износ работы. Воспаленные от недосыпания, выразительные серые глаза, прикрытые наполовину, медленно загорались живым огнем.

Директор наблюдал за конструктором молча, не перебивал. Как ему хотелось услышать сейчас от начальника СКБ-2, что выход из создавшегося положения найден, что завод и завтра, и послезавтра будет отгружать фронту танки.

Духов поднялся:

— Исаак Моисеевич, я попробую, может и получится. Должно получиться, в противном случае зачем мы здесь сидим?

— Голубчик! — радостно вскочил директор. — Я тогда тебя расцелую, как захочешь!

От директора Духов направился в сборочный цех. Остановился возле корпуса будущей машины, который уже начал обрастать деталями ходовой части, и задумчиво смотрел на ось, где нужно было устанавливать подшипник.

До утра пробыл в сборочном цеху, а решение не приходило. В то же время казалось, что оно уже есть, просится на ватман, но как только поднимался в КБ и становился за кульман — идея исчезала. Метался по кабинету, подгонял мысль в такт быстрой ходьбы, принуждал ее работать в нужном направлении. Ничего не выходило. А знал, был уверен, что решение уже есть в голове. Оставалось лишь отыскать способ излить его в чертеж.

Поднявшись в очередной раз к себе в кабинет, сел за стол, чтобы начертить контуры заменителя. Тем не менее, задуманное не получалось. Расстроенный бросил ручку на стол и, поднявшись, опять забегал по комнате. И вдруг его внимание привлек необычный звук. Машинально остановился и увидел ручку, которая упала со стола и катилась по полу. В первое мгновение замер на месте, а потом нагнулся, схватил ручку, подбежал к столу и начал на его плоскости катать ее. Радостное предчувствие охватило его, подтолкнуло догадку. Ведь вчера в цехе он видел, как рассыпались заготовки для торсионных валов и как они катились проходом.

— А что, если из этих заготовок изготовить ролики и установить их без обойм на месте подшипника ведущего колеса? — подумал.

Теперь Николай Леонидович уже уверенно подошел к чертежному столу и начал воспроизводить ось, на которой устанавливался подшипник. Сначала начертил существующую конфигурацию его, потом новую, где ведущее колесо вращалось на заменителе. Все казалось обычным — вместо шариков, которые закладывались в каналы обойм стандартных подшипников, Николай Леонидович предлагал использовать ролики.

На минуту конструктор отошел от стола и устало потер глаза. За окном, где серело зимнее утро, перекликались металлическим звоном заводские корпуса, шипел паровой молот, гудели маневровые паровозы. Несколько гимнастических упражнений отогнали усталость, и Николай Леонидович стал внимательно читать свой чертеж. В нескольких местах сделал правку. Перенес чертеж на чистую бумагу, поставил подпись и сразу же уснул, опустив голову на стол.

Через несколько часов Николай Леонидович был в кабинете директора.

— Есть подшипник! — доложил кратко.

— Как, за ночь? — искренне удивился Зальцман.

Духов кивнул, протянул чертеж и опустился на стул.

Директор завода, рассматривая на бумаге четкие линии заменителя, не верил своим глазам. Еще ночью, когда давал конструктору задание, боялся, что его будут решать мучительно долго. Ведь детали подшипника требуют большого количества поковок, сложной термообработки, микронной точности при механической обработке.

А Духов, оказывается, нашел такой заменитель, который будет не только простым в изготовлении, но в условиях производства военного времени имеет много преимуществ в сравнении с существующим. Он меньший по весу, при его установке отпадает промежуточная деталь — распорная втулка; он более удобный при монтаже и особенно во время демонтажа. Кроме того, стоимость подшипника Духова будет в десять раз меньшей, ибо не потребуются дефицитные цветные металлы…

Пока ГПЗ наладил после эвакуации производство, Кировский завод на протяжении четырех месяцев смог обеспечить бесперебойный выпуск танков.

Как-то прекратилась подача дизельных двигателей В-2К. Опять срыв выпуска? Нет, и здесь находится выход. На заводе хранились бензиновые двигатели М-17Т, ранее ставившиеся на трехбашенные танки Т-28. В короткий срок коллектив под руководством Николая Леонидовича произвел необходимые расчеты, изменил базу установки, и очередная партия тяжелых машин ушла на фронт с этими двигателями.

В буднях повседневных забот о выпуске машин Духов не упускает из виду действия танков в боевых условиях. Поступают сведения о недостатках трансмиссии, неудобствах, вызванных большим весом танка. Как сделать, чтобы, не снижая броневой защиты, увеличить подвижность боевой машины? Главный конструктор находит выход. Это опять новое решение – дифференцирование брони по корпусу и башне. Заодно уменьшается до 75 мм и лобовая броня – не все снаряды танковых пушек противника пробивают ее. Внесены улучшения и в трансмиссию. Результат – новый танк КВ-1с. Вес его уменьшился до 42,5 т, а скорость возросла до 43 км/ч. А вскоре возросла и огневая мощь танка. На КВ-1 установили новую башню с 85-мм пушкой улучшенной баллистики. Одна из первых партий танков была направлена для участия в боях на Курской дуге, получив наименование КВ-85. Битва на полях сражений и за конструкторской доской не прерывалась. В июле 1943 г. в массовом порядке противник применяет новые тяжелые танки «Тигр» и самоходные установки «Элефант» (позднее название «Фердинанд»).

Они защищались более мощной броней. Например, «Элефант» имел 200-мм лобовую броню. Но итог июльских боев известен. Поля под Курском покрылись сгоревшими вражескими машинами. В короткий срок советские конструкторы, используя базу КВ-1с, создали тяжелую самоходную установку СУ-152 со 152-мм гаубицей-пушкой. Снаряды ее срывали башни с немецких танков и проламывали броню их тяжелых артсамоходов.

А Духов в это время искал пути совершенствования своего первого противоснарядного танка. Во всяком случае, на первом этапе соревнование с противником он уже выиграл. Беседуя с танковыми командирами перед наступлением в Арденнах, Гитлер признал:

«В тот момент, когда мы ввели определенные типы танков, у русских уже были задуманы КВ-1 и КВ-2… И эти типы уже были сданы в производство. Иными словами, сама война через один или два года показала, что некоторые наши типы, в которых мы могли считать себя абсолютно превосходящими, в течение первых двух лет оказались устаревшими».

Немецкие инженеры метались от одной конструкции к другой, а Николай Леонидович методично дорабатывал свой грозный танк. Живучесть КВ под бомбовыми ударами противника превзошла все ожидания Духова.

Командир 3-й гвардейской танковой бригады полковник И.А.Вовченко сообщил с фронта:

«Бомба калибром 500-1000 кг упала на расстоянии 0,5-0,8 м от танка «КВ» и взорвалась, образовав воронку диаметром около 18 м и глубиной до 5 м. При взрыве танк основательно тряхнуло, затем он опустился в образовавшуюся воронку. У танка была сорвана гусеница, разбит телескопический прицел. Экипаж легко контузило. Через 5 часов исправленный танк пошел в бой».

Другое донесение: «8 марта 1942 года в районе Холм /Калининский фронт/ в поле остался застрявший «КВ». В течение двух дней его бомбили самолеты «Ю-87», «Ю-88», «Хе-111», в общей сложности не менее 60 самолетов. В результате бомбежки вся земля вокруг танка и непосредственно около него была изрыта воронками. Осколки поражения машине не причинили. Командир батальона 76-й танковой бригады майор Я.И.Плисов».

Мысль о новом, более мощном тяжелом танке не давала покоя Духову и его помощникам. Путь к этой машине начался еще в 1942 г. Очередной вариант тяжелого танка – КВ-13. Но он так и остался подвижной лабораторией. Над новой машиной работали два коллектива – главного конструктора Н. Л. Духова и начальника опытного КБ Ж. Я. Котина. Работа велась в инициативном порядке.

В малом заброневом пространстве тяжелого танка нужно было установить 122-мм пушку и разместить снаряды более крупного калибра. Все это – не увеличивая габариты машины, но повысив ее бронезащиту. И эта сложнейшая задача была решена. Рациональные углы наклона броневых листов, снарядостойкая форма башни, улучшенная компоновка – вот отличительные черты, позволившие приступить к выпуску серии танков ИС.

Первым был ИС-1 с 85-мм пушкой, тремя пулеметами калибра 7,62 мм и зенитным пулеметом калибра 12,7 мм. Превосходя КВ-1 по броневой защите, он получился даже меньше по габаритам. А вскоре на смену ему пришел ИС-2, вооруженный 122-мм пушкой, превосходившей пушку КВ-1 по огневой мощи в 5 раз.

В 1942 году Государственный Комитет Обороны обязал Наркомат танковой промышленности и Наркомат вооружения в самый короткий срок дать армии самоходные артиллерийские установки (САУ) на базе выпускаемых танков с различными видами орудий. Башни САУ, в отличие от танковых, были неподвижными, что позволяло комплектовать самоходки орудиями сверхкрупного калибра. И уже 25 января 1943 года был собран первый образец САУ-152.

«Впервые примененные в Курском сражении САУ-152 произвели на гитлеровцев поистине ошеломляющее действие, — писал журнал «Знание — сила», №2, 1978 г. — Их пятидесятикилограммовые снаряды проламывали броню «Тигров», срывали и сбрасывали на землю орудийные башни. Фашисты, не понимая, в чем дело, вначале принимали САУ то за батареи снятых с кораблей судовых орудий, то за сверхтанки».

Осенью 1943 года на одном из подмосковных полигонов в присутствии Клима Ворошилова проходили испытания танка ИС-2 с пушкой калибром 122 миллиметра. Вражеская трофейная машина стояла на расстоянии полутора километров. Прогремел выстрел. Снаряд не только пробил лобовую броню, но и прошел всю внутреннюю «начинку» танка, вырвал по сварочным швам корму и отбросил ее на несколько метров.

В августе 1944 года новый танк ИС-2 уже встал на конвейер. Параллельно завод смог наладить выпуск мощных самоходных установок САУ-152 и САУ-122. В историю ИС-2 вошел как самый мощный танк второй мировой войны.

Вот свидетельство конструктора Ж.Я. Котина: «Танк ИС был настоящей стальной крепостью. Вскоре после Корсунь-Шевченковской битвы, где ИС проходил испытание на поле боя, фашистское командование издало секретный приказ, в котором предписывало войскам: «избегать встречных боев с танком ИС и стрелять по нему только из засад и укрытий…» В ИС совмещались, казалось бы, несовместимые качества: он стал меньше своего прародителя — первого KB и легче тяжеленного немецкого танка «Тигр» более чем на 10 тонн. В то же время ИС был в полтора раза мощнее его… Помню, как отправляли в Москву на показ членам Политбюро ИС и САУ-152. Было это в последние июньские дни 1943 года. Все мы очень волновались. Знали, что машины хорошие, а волновались…»

Как выяснилось позже, волнение конструкторов было напрасным. После осмотра нового танка и самоходной артиллерийской установки Сталин сказал: «На этих танках и будем заканчивать войну».

Этими танками стали вооружать тяжелые гвардейские танковые полки прорыва, которые стали грозой фашистского зверинца: «тигров», «пантер», «слонов» и других образцов бронетанковой техники противника с устрашающими наименованиями. ИС-2 был самым эффективным тяжелым танком второй мировой войны. Фашистское командование запрещало своим танкистам вступать в открытые поединки с советскими тяжелыми танками и разрешало стрелять по ним только из засад. Это ли не лучшая аттестация его создателю!

СПРАВКА

о технической деятельности главного конструктора

танкового производства Кировского завода Духова Н.Л.

Работу на Кировском заводе я начал с 1932 года. В течение 1,5 года работал по конструированию сложных приспособлений массового производства для обработки деталей трактора «Универсал», которые были освоены и приняты на производство.

После этого я работал в конструкторско-технологической группе по разработке межоперационных допусков, при подготовке производства постановки на серийное производство танка Т-29. В соответствии с решением правительства об изготовлении на Кировском заводе 75 т.к.д. кранов, был командирован в г.Москву в ЦВКБ, где участвовал, как представитель Кировского завода, в выпуске, контроле и приемке чертежей 75 т.к.д. кранов. Во время изготовления этих кранов на Кировском заводе вел производство их по конструкторской линии.

По окончании производства кранов я был переведен в опытную конструкторскую группу по разработке чертежей нового легкового автомобиля Л-2.

В 1937 году был переведен в СКБ-2 Кировского завода и назначен руководителем расчетной группы. Здесь, под моим личным руководством, были систематизированы материалы и разработаны методика и нормы тягового и прочностного расчетов танков, принятых как типовые для последующих проектов танков Кировского завода.

Затем я был назначен начальником КБ Т-28, бывшего тогда основным объектом танкового производства Кировского завода. Для Т-28, кроме целого ряда более мелких усовершенствований ходовой части, вооружения, была под моим руководством разработана новая бортовая передача, чем был окончательно разрешен вопрос аварийного ответственного узла танка Т-28.

В 1938—1939 годах, при разработке в СКБ-2 новых тяжелых типов танков, мною был разработан технический проект тяжелого танка КВ. После защиты проекта под моим руководством были изготовлены рабочие чертежи и опытный образец танка КВ, успешно прошедшего испытания и принятого для серийного производства. В 1939 году, при освоении в серийном производстве танка КВ, был назначен зам. главного конструктора танкового производства.

За разработку и постановку на серийное производство танка КВ награжден орденом Ленина. В 1939—1940 годах, во время войны с белофиннами, за разработку минных тралов, защитных щитков и ряда других приспособлений для нужд фронта награжден медалью «За трудовую доблесть». В 1941 году, в начале войны, был командирован на ЧТЗ в г.Челябинск в качестве главного конструктора. Для дальнейшего повышения качества танков, а также снижения трудоемкости на ЧТЗ мною был дан ряд принципиальных конструктивных решений, давших большой производственный эффект. Эти решения впоследствии были приняты и на всех последующих модификациях и новых образцах танков конструкции Кировского завода.

Сюда относятся разработка новых упрощенных стыковых соединений броневых деталей тяжелых танков, без снижения качества стыков, внедрение броневого литья, включая башни тяжелых танков, исключительно малотрудоемкие в производстве и надежные в эксплуатации катки ходовой части для тяжелых танков, принятые, как стандартные, до последнего времени на танках конструкции Кировского завода. Кроме этого была проведена большая работа по снижению трудоемкости машины, сыгравшая существенную роль в повышении выпуска тяжелых танков.

В процессе производства, в обеспечение бесперебойного выпуска танков, давались сотни более мелких конструктивных решений. Следует указать на одно из них, предотвратившее срыв выпуска танков КВ, — это заменитель подшипника ГПЗ №244, применявшегося в ведущем колесе танка КВ в количестве 4-х штук на машину. Мною была разработана оригинальная и исключительно простая в производстве и надежная в эксплуатации взаимозаменяемая конструкция заменителя подшипника 244, обеспечившая безаварийную работу танка в пределах гарантийного километража.

Пока ГПЗ наладил после эвакуации производство, Кировский завод в течение 4-х месяцев смог обеспечить бесперебойный выпуск танков.

За вышеперечисленные работы в 1942 году я был награжден орденом Красной Звезды.

В 1942 году, в соответствии с решением ГКО, была проведена коренная модернизация танка КВ — в результате чего был создан танк КВ-1С, имеющий значительно повышенную динамику против танка КВ и оригинальные, более совершенные узлы — система охлаждения (новый тип железных водяных и масляных радиаторов высокой теплоотдачи), трансмиссии (новая 8-скоростная коробка перемены передач и планетарный механизм поворота) и ряд других усовершенствований.

За эти работы в 1943 году мне присуждена Сталинская премия.

В 1942 году, в июле месяце, Кировскому заводу было поручено поставить на серийное производство танки Т-34. Освоение производства Т-34 было закончено в течение одного месяца. За время производства танка Т-34 на Кировском заводе в узлы Т-34 было внесено ряд принципиальных конструктивных улучшений, принятых и на других заводах, производящих танки Т-34.

Главнейшие из них: литые траки из стали 27сгт вместо стали Гадфильда, штампованные полутраков, вместо целых штампованных, профилированный прокат бандажей опорных катков под сварку, новая конструкция смотровой командирской башенки, проведено ряд конструктивных улучшений 5-скоростной К.П.П., в результате чего, приказом по Наркомату, Кировский завод назначен головным заводом по наиболее ответственному силовому узлу танка Т-34. Разработан и принят на серийное производство для всех заводов новый более эффективный воздушный фильтр — Мультициклон.

Разработаны, испытаны и подготовлены для серийного производства: однобачная масляная система для Т-34, значительно повышающая эксплуатационные качества масляной системы, главный фрикцион с дисками Феродо, клыковый и бесклыковый траки из профилированного проката, оригинальные резиновые самоподжимные манжетные сальники и т.д.

За эти работы в январе месяце 1944 года я награжден орденом Трудового Красного Знамени. Кроме этого, под моим непосредственным руководством и участием разработаны и поставлены на серийное производство модификации танка КВ — КВ-8, КВ-8С, СУ-152, КВ-85, а также последние типы тяжелых танков, начиная с момента их проектирования, испытания и постановки на серийное производство.

21.03.44г. (Духов)

Казалось бы, создатели тяжелых танков, которыми руководил Николай Леонидович, сделали все возможное, подняв все три качества тяжелого танка по комплексу «огонь – подвижность – защита» на высший уровень.

Но в конце сентября 1944 года на стенах кабинета Духова уже висело более полутора десятков листов ватмана с чертежами танка, заметно отличающегося от предшественников изящностью форм. Особенно были характерны выдающийся вперед острым клином нос танка с опущенными скулами и низкая сферическая башня. Конструкторы учли законы рикошетирования снарядов и резко увеличили углы наклона брони.

Танк почти не прибавил в весе, но его бронезащита значительно возросла. Это был последний танк военного производства ИС-3. Даже десять лет спустя после войны он все еще рассматривался как эталон тяжелого танка. В 1956 г. американская пресса подчеркивала: «По сравнению с танками западных держав ИС-3 имеет исключительно низкий силуэт, а также весьма эффективную форму броневой защиты».

Могучая, красивая машина ИС-3, воздвигнутая в г. Челябинске на гранитный постамент, – памятник славы и трудового подвига танкостроителей, и в первую очередь выдающегося создателя тяжелых танков Н. Л. Духова.

В летописи Челябинского тракторного сказано: «Николая Леонидовича по силе конструкторского таланта можно было сравнить с такими виднейшими конструкторами страны, как Шевцов, Поликарпов, Яковлев. Когда он рассматривал чертеж, то казалось, будто видит его насквозь. Ни одна ошибка не ускользала от его слегка прищуренного, спокойного взгляда. Духов не только выдвигал новые оригинальные технические идеи, он добивался претворения их в жизнь поистине военными темпами.»

Правительство высоко оценило вклад главного конструктора Танкограда в дело серийного освоения новой тяжелой техники, наградив орденом Ленина (1944). Вот как оценивал продукцию завода сам главный конструктор: «Наши тяжелые танки и самоходные орудия, превосходящие вражескую технику, наносят врагу сокрушающие удары. Кировские танки имеют более сильную бронезащиту и самую мощную в мире пушку. Их роль особенно велика при осуществлении операций на окружение».

В 1945 г. за выдающиеся заслуги в создании танков и самоходок Н. Л. Духову было присвоено звание Героя Социалистического Труда, а также звание генерал-майора инженерно-технической службы. Он был награжден орденом Суворова II степени. Второй Государственной премии Духов был удостоен 27 июня 1946 г. за создание конструкции нового танка (ИС) и коренное усовершенствование существующего танка.

После войны под непосредственным руководством Н. Л. Духова разрабатывался новый трактор ЧТЗ С-80.

Необходимо упомянуть педагогическую работу, которую Николай Леонидович вел параллельно с инженерно-конструкторской. С 1935-го по 1940 год он преподавал в Ленинградском автодорожном институте и на механическом факультете Ленинградского политехнического института. В 1944 году в Челябинске был создан Механико-машиностроительный институт (позднее преобразованный в Политехнический) с двумя факультетами: танковым и механико-технологическим. С осени 1944 г. Николай Леонидович читал лекции студентам Челябинского политехнического института (ныне Южно-Уральский государственный университет), где заведовал кафедрой гусеничных машин и возглавлял государственную экзаменационную комиссию.

В 1947 г. Н. Л. Духов назначен главным инженером Челябинского тракторного завода, но пробыл на этой должности недолго. С 1948 г. он уже работает главным конструктором первой советской атомной бомбы в КБ -11 (Арзамас-16).

Придя в атомную промышленность, Н.Л. Духов сумел так организовать коллектив на выполнение чрезвычайно сложных заданий, что, по общему мнению, в том числе и И.В. Курчатова, без Духова было бы трудно решать поставленные правительством задачи в отведенные сжатые сроки. Возглавляя конструкторский сектор, Духов руководил разработками конструкции как первого отечественного плутониевого заряда, так и конструкции ядерных и термоядерных боевых частей ракет, торпед и авиабомб.

Николай Леонидович Духов говорил: «Мы не сторонники применения атомного заряда, но если уж долетит до цели, то должен обязательно сработать». Он требовал от конструкторов абсолютной гарантии в обеспечении надежного срабатывания изделия. Школа Духова не допускала вероятности несрабатывания, даже если она теоретически была близка к нулю. Резкую отповедь на заседаниях Ученого совета давал Николай Леонидович сторонникам формализованного подхода к вероятной оценке надежности. На их нетактичное и некорректное поведение Духов сделал соответствующее замечание:

— Я вам лично заявляю как Главный конструктор и как Духов, что конструкция специзделия не должна допускать даже малую долю риска в оценке ее надежности.

Натурные полигонные испытания ядерных зарядов давали гарантированную оценку их надежности. Духов был активным участником испытаний первой отечественной атомной бомбы на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 г. и первой водородной бомбы РДС-6с 12 августа 1953 г.

Для первой ядерной бомбы РДС-1, созданной в СССР, испытания имели особое значение. Во-первых, только они могли дать окончательный положительный ответ на вопрос о работоспособности первого отечественного образца нового оружия, основанного на использовании цепной реакции деления плутония. Во-вторых, трудно переоценить политическое значение данного события. Успешное завершение испытания являлось фактически не только первым шагом к прекращению американской монополии на ядерное оружие, чреватой для всего человечества опасностью безвозмездного и одностороннего его применения, но и началом того пути, на котором был обеспечен военно-оборонный паритет с США.

Подготовка к испытанию РДС-1 началась задолго до завершения её разработки и велась с особой тщательностью, что объяснялось стремлением получить в ходе данного эксперимента как можно больший объем информации о работоспособности ядерного заряда и его поражающих факторах, а также обеспечить максимум гарантий для исключения любых недоразумений, ошибок или срывов. Слишком многое было поставлено на карту.

Через три месяца после выхода правительственного постановления, обязавшего Институт Химической Физики приступить к работам, связанным с проведение полигонных испытаний, т.е. в июле 1946 г., на заседании Научно Технического Совета Первого Главного Управления был заслушан отчет Н.Н.Семенова о результатах уже проведенных в этой связи мероприятий.

Место для ядерного полигона – учебного полигона № 2 Министерства вооруженных сил (в последующем Министерства обороны (УП-2 МО) – было выбрано в прииртышской степи, примерно в 170 км западнее Семипалатинска. Этот район Казахстана представляет собой безводную степь с редкими заброшенными и пересохшими колодцами. Территория, отведенная под полигон, являлась равниной диаметром примерно 20 км, окруженной с трех сторон – южной, западной и северной – невысокими горами. На востоке этого пространства находятся небольшие холмы.

Проектные работы по полигону выполнялись по техническим заданиям ИХФ в специальном проектном институте ПГУ – ГСПИ-11. Возводился полигон инженерными войсками Вооруженных Сил. Председателем Государственной комиссии по приемке полигона был М.Г.Первухин.

На полигоне дислоцировалась воинская часть, штаб которой располагался вниз по течению Иртыша – в 60 км от самого полигона и в 130 км от Семипалатинска.

Связь полигона № 2 с Семипалатинском обеспечивалась по реке и по грунтовой грейдерной дороге. Позже к воинской части была подведена железнодорожная ветка.

В пригороде Семипалатинска – Жана-Семей – располагался аэродром, которым мог пользоваться полигон. Кроме того, в экстренных случаях для приема срочных грузов и других целей можно было использовать полевой аэродром, располагавшийся непосредственно на территории полигона.

Общий объем капитальных вложений в строительство полигона к 1949 г. составил 185 млн.руб. (в ценах 1945 г.).

УП-2 МО представлял собой сложную разветвленную структуру со всеми элементами жизнеобеспечения, соответствующей научно-исследовательской базой, большим количеством зданий и сооружений, расположенных на различных площадках. Центральным элементом этой структуры было опытное поле, на котором и должны были разворачиваться главные события – ядерные испытания.

Опытное поле – это круг радиусом 10 км. Оно было оборудовано специальными сооружениями, призванными обеспечить проведение испытаний, наблюдение и регистрацию физических явлений. Опытное поле условно было разделено на 14 секторов. Среди них были два фортификационных и физических сектора; сектор гражданских сооружений и конструкций; сектор различных видов Вооруженных Сил и родов войск, в котором на различном удалении от центра поля в открытом виде, а также в укрытиях различного типа размещались образцы вооружения и военной техники; биологический сектор с подопытными животными.

В секторе гражданских сооружений и конструкций были построены два кирпичных трехэтажных и несколько рубленых и сборных деревянных домов, участки линии электропередачи, отрезки железной дороги с мостом, участки водопровода и канализации, а также одно промышленное здание, три подземные шахты на глубине 10, 20 и 30 м, имитировавшие метро, и т.п.

Для наблюдения за воздействием ядерного взрыва в секторе авиационной техники были установлены 53 самолета разных типов, столько же орудий находилось в секторе артиллерийского вооружения. В секторе бронетанковой техники было 25 танков и самоходных артиллерийских установок. Состояние всего, что находилось на опытном поле, после взрыва должно было характеризовать мощность ударной волны и степень поражающего действия светового, проникающего и радиоактивного излучений.

Большую программу работ такого же плана предстояло осуществить и в области исследования поражающего действия нового оружия на живые организмы. Для биологических наблюдений в соответствующем секторе поля было размещено более полутора тысяч животных.

В двух физических секторах, расположенных в северо-восточном и юго-восточном направлениях и предназначенных для определения параметров ядерного взрыва, было построено 15 железобетонных башен высотой 20 м, 2 металлические башни такой же высоты, 17 трехметровых железобетонных башен, 2 подземных каземата, 2 пульта автоматического управления приборами и командный пункт с программным автоматом.

Для обеспечения физических измерений на полигоне в общей сложности было построено 44 сооружения под различную аппаратуру и кабельная сеть протяженностью 560 км.

Вся регистрирующая аппаратура физических секторов, насчитывавшая до 200 приборов, размещалась в специально построенных для нее башнях и казематах, имела индивидуальное аккумуляторное питание и приводилась в действие автоматически.

Система автоматики состояла из главного программного автомата, который был установлен на командном пункте. Программный автомат выдавал сигналы времени и включал реле пуска различных приборов в определенное время. Он же подавал импульс тока на запуск системы автоматики подрыва изделия.

Сигналы автомата передавались по кабельным линиям на приборные башни северо-восточного и юго-восточного направлений. Вся система автоматики была дублирована, что в случае отказа автоматики одного из радиусов обеспечивало включение всей аппаратуры автоматикой другого радиуса.

В центре опытного поля была смонтирована металлическая решетчатая башня высотой 37,5 м. Она была предназначена для установки испытывавшегося ядерного заряда изделия РДС-1.

Башня была оборудована грузовым и пассажирским подъемниками с электрическим управлением. Вблизи башни находилась сборочная мастерская, в которой должны были производиться заключительные операции по сборке шарового заряда, связанные с установкой в центральную часть основного заряда с нейтронным запалом и съемных элементов конструкции.

На восточной границе опытного поля располагалась площадка «Н» со зданиями и сооружениями, предназначенными для предварительных операций по сборке изделия перед испытаниями, хранения комплектующих узлов и деталей изделия РДС-1. Здесь же размещалось здание «12П» – командный пункт полигона. В это здание сходились все линии связи как внутриполигонной, так и внешней, включая правительственную.

Командный пункт представлял собой бетонный каземат, состоявший из двух комнат с застекленной амбразурой, которая была, в конце концов, защищена земляным валом. В одной из комнат каземата находились автомат управления подрывом заряда, а также автомат управления измерительным комплексом испытательного поля и аппаратура контроля.

В пяти километрах от границы опытного поля, в северо-восточном направлении от его центра, была сооружена площадка «Ш», на которой размещались система энергообеспечения опытного поля и жилые помещения для личного состава. Во время испытания на площадке «Ш» находились штаб и пункты обмывки людей и первичной обработки индикаторов.

В 60 км от опытного поля был построен жилой городок (площадка «М», ныне г. Курчатов), где находились штаб войсковой части, административные, культурно-просветительные и хозяйственные предприятия и учреждения, а также дома для офицеров и их семей.

В полутора километрах от площадки «М» размещался лабораторный городок, в котором проводились всевозможные исследования, связанные с обеспечением испытаний.

Большую роль в создании и обустройстве УП-2 МО сыграли начальник инженерных войск, маршал М.П. Воробьев, генерал В.А. Болятко, впоследствии ставший начальником 12 Главного управления Министерства обороны, начальник полигона генерал С.Г. Колесников.

Подготовка военных специалистов для обслуживания полигона и проведения измерений поражающих факторов ядерного взрыва была возложена на сформированную в подмосковном Загорске организацию. Ныне – это Центральный Физико Технический Институт МОРФ им. В.А. Болятко.

Программа испытаний РДС-1 в основных своих задачах была сформулирована в специальном постановлении Совета Министров СССР от 19 июня 1947 г. № 2142-564. Две главные задачи сводились к следующему: оценке конструкции по коэффициенту полезного использования активного вещества, т.е. к.п.д. ядерного взрыва, и к получению необходимых данных для изучения поражающего и разрушающего действия созданного оружия. Сроки подготовки полигона коррелировались со сроками готовности первой ядерной бомбы к испытаниям.

К январю 1949 г. весь комплекс конструкторских вопросов по РДС-1 был отработан. Об этом свидетельствуют архивные материалы – обоснование конструкции (Ю.Б. Харитон, К.И. Щелкин, Я.Б. Зельдович), техническое обоснование основных конструкционных элементов и размеров различных узлов (Н.А. Терлецкий, В.Ф. Гречишников), комплекты документации, завизированные Н.Л. Духовым и В.И. Алферовым.

Особая роль в процессе подготовки завершающего этапа работ по РДС-1 отводилась детальной отработке порядка действий основного и дублирующего составов участников испытания в условиях, максимально приближенных к реальным.

В январе 1949 г. в КБ-11 была составлена программа тренировочных опытов, призванных предварить основной – полигонный. Она включала в себя полный цикл подготовки и проведения последнего.

С этой целью предусматривалось апробирование окончательного монтажа испытуемого изделия в специально оборудованном помещении КБ-11, где были воспроизведены в натуральную величину сборочные стенды, подъемная клеть башни, подъездные пути и подъемно-транспортные сооружения, расположенные около башни на полигоне.

11 апреля 1949 г. в КБ-11 вышел приказ № 055 начальника объекта П. М. Зернова об обеспечении всех подготовительных работ в части предстоявшего испытания на учебном полигоне УП-2 МО.

Данным приказом была сформирована специальная группа в составе 7 чел. Ее председателем был назначен первый заместитель главного конструктора КБ-11 К.И. Щепкин, заместителями начальника группы – Н.Л. Духов и В.И. Алферов, а членами – В.К. Боболев, А.К. Бессарабенко, А.Я. Мальский и И.А. Назаревский. На эту группу возлагались подготовка как общей программы работ на полигоне, так и инструкций и графиков, касавшихся конкретных направлений действия, проведение тренировочных опытов вначале в КБ-11, а затем на полигоне, осуществление оперативного контроля за ходом подготовки к испытаниям во всех подразделениях и службах КБ-11.

Ход подготовки к испытаниям находился под пристальным и непосредственным контролем со стороны руководства КБ-11.

8 апреля 1949 г. Ю.Б. Харитон и К.И. Щепкин представили Л.П. Берии доклад, в котором сообщалось о решении всех принципиальных теоретических, конструкторских и технологических задач по РДС-1, а также обосновывалась необходимость получения требовавшегося количества делящихся материалов. К докладу прилагались Порядок испытания РДС-1 и Программа тренировочных опытов на полигоне. Этими документами предусматривалось проведение подрыва боевого изделия на башне, а также определялись ответственные лица за подготовку и осуществление заключительных операций.

В связи с неопределенностью в вопросе мощности взрыва и недостаточной изученностью механизма воздействия его поражающих факторов на самолет-носитель решение о проведении опыта в стационарном варианте было на том этапе создания ядерного оружия единственно правильным. Кроме того, при таком решении облегчались условия проведения физических измерений и повышался уровень достоверности полученных сведений.

Технология подготовки опыта предусматривала:

сборку заряда из взрывчатых веществ, поставленного на полигон в разобранном виде, исключая операции по установке в центральную часть плутониевого заряда и нейтронного инициатора, в здании «32П», расположенном на площадке «Н» полигона;

доставку заряда в мастерскую у башни «1П» в центре опытного поля;

монтаж ядерного заряда с нейтронным инициатором;

передачу изделия группе подрывников, руководимой К.И. Щепкиным, подъем его на башню, снаряжение электродетонаторами, подключение к схеме подрыва.

Следует отметить, что указанная последовательность работ и распределение обязанностей между руководящими работниками КБ-11 были сохранены до боевого опыта.

Ответственным за сборку заряда из взрывчатых веществ был назначен директор снаряжательного завода № 2 КБ-11 А.Я. Мальский. За оснащение изделия электрооборудованием (электродетонаторами и автоматикой их подрыва), подготовку и проверку автоматики и линии подрыва отвечал заместитель главного конструктора В.И. Алферов, за снаряжение изделия плутониевым зарядом – заместитель главного конструктора КБ-11 Н.Л. Духов. Помощником Н.Л. Духова по физической части стал заведующий лабораторией КБ-11 Г.Н. Флёров. Ответственным за непосредственное снаряжение изделия детонаторами и его подрыв был назначен заместитель начальника лаборатории КБ-11 С.Н. Матвеев.

По решению Б.Л.Ванникова и И.В.Курчатова ответственность за всю организацию работ по подготовке РДС-1 к испытанию возлагалась на Ю.Б.Харитона. Соответственно, и полномочия, которыми наделялся главный конструктор, были максимально широкими. В частности, ему предоставлялось право единолично решать вопросы о снятии с опыта любых приборов и приспособлений, способных в какой-либо мере и на каком-то из этапов повредить или помешать подрыву РДС-1.

За период с весны до лета 1949 г. в адрес главного администратора Уранового проекта Л.П.Берии было направлено несколько докладных записок, в которых сообщалось о состоянии дел по вопросу выхода на полигонные испытания. Очередной доклад, подписанный И.В.Курчатовым и Ю.Б.Харитоном, был направлен 15 апреля. В нем отмечалось, что к этому времени были решены все принципиальные и конструктивные вопросы по разработке РДС-1. В частности, были созданы теории сходящейся детонационной волны во взрывчатых веществах и ударной волны в металлах, теория сжимаемости металлов при давлениях в несколько миллионов атмосфер и теория к.п.д., теория неполного взрыва, умножения нейтронов и расчета критической массы. Была также в основном завершена технологическая отработка изготовления РДС-1, в том числе и технология изготовления деталей из взрывчатых веществ.

На основе данного доклада был разработан и утвержден Л.П.Берией план действий на завершающей стадии подготовки к полигонному эксперименту. Его авторами были Ю.Б.Харитон, Н.Л. Духов, К.И.Щелкин и Г.Н.Флёров. Этот план предусматривал:

расчет умножения фона в полусфере плутония для экспериментального определения фона в натурном заряде. Ответственные за выполнение – Я.Б.Зельдович и Д.А.Франк-Каменецкий, срок выполнения – до 30 июня 1949 г.;

подготовку опыта по исследованию размножения нейтронов на базе № 10 силами КБ-11 и базы № 10 (завод № 817, ныне – комбинат «Маяк»);

изготовление на базе № 10 плутониевых сфер и проведение измерений нейтронного фона. Ответственный за выполнение – Б.Г.Музруков;

осуществление проверки умножения нейтронов в окончательно собранном заряде бомбы. Опыт проводился в КБ-11. Ответственный за подготовку конструкции бомбы – Н.Л.Духов, за измерение нейтронов – Г.Н.Флёров.

В период с 4 по 6 июня 1949 г. в КБ-11 И.В.Курчатов и Б.Л.Ванников совместно с М.Г.Мещеряковым, Ю.Б.Харитоном, П.М.Зерновым и А.П.Александровым, проанализировав состояние всех вопросов, связанных с созданием первого ядерного заряда, сделали и представили Л.П.Берии 15 июня заключение о завершенности конструкторской и технологической разработки заряда и обоснованности его технических характеристик. Оставалось только закончить опыты по критмассовым измерениям и определению ядерных констант, по результатам которых можно было бы установить окончательные размеры и массу плутониевого ядра. Заметим, что первые расчетно-экспериментальные оценки критической массы плутония были проведены весной 1949 г.

Во время июньского совещания представителям ПГУ был представлен макет РДС-1, изготовленный в металле в одну пятую натуральной величины. Отвечали за его создание Н.Л.Духов и А.К.Бессарабенко. Изготавливался макет на опытном заводе № 1 КБ-11. Макет был одобрен, и была дана санкция на его отправку в Москву – в Спецкомитет.

В решении комиссии, принятом по вопросу о порядке и сроках отправки РДС-1 на полигон УП-2 МО, в частности, говорилось, что изделие из плутония и два нейтронных инициатора будут отправлены в специальном вагоне по железной дороге до конечной станции и от нее до полигона – легковыми машинами. Два собранных заряда из взрывчатых веществ намечено было отправить также по железной дороге воинским транспортом до конечной станции, а дальше, до полигона, – грузовыми машинами. Часть груза было предусмотрено отправить на полигон самолетом.

Порядок перевозок узлов и деталей изделий РДС-1 и различного оборудования, обеспечивающего испытания, был определен инструкцией, разработанной с участием П.Я.Мешика, Н.И.Павлова и Детнева.

На июньском совещании было принято предложение научно-технического руководства КБ-11 о том, что выбранная масса плутония должна обеспечить к.п.д. заряда не менее 7%. Для выполнения этого условия комбинату № 817 было выдано задание на изготовление ядерного заряда с некоторым запасом по массе, что создавало возможность его доводки путем снятия избытка плутония по внутренним полусферам плутониевых деталей.

В июне 1949 г. на Урал выехала группа сотрудников КБ-11. Она должна была определить окончательную массу плутония. В составе группы были Г.Н.Флёров и сотрудники его лаборатории, а также теоретики КБ-11 Я.Б.Зельдович, Д.А.Франк-Каменецкий, Н.А.Дмитриев, В.Ю.Гаврилов и др. Часть оборудования была привезена из КБ-11, часть смонтирована уже на месте, на комбинате № 817. К этому времени здесь уже был изготовлен плутониевый заряд с соответствующим технологическим припуском. С этой заготовкой, установленной в модельную сборку, группой Г.Н.Флёрова были проведены измерения коэффициента умножения нейтронов.

Один из исполнителей этих работ Ю.С.Замятнин вспоминает: «Установка для измерений была смонтирована в просторном помещении и состояла из металлической подставки-станины, на которой размещались нижние полусферы отражающих урановых оболочек и обе полусферы из плутония, покрытые тонкой полусферой из урана для защиты от механических повреждений, системы блоков, позволяющие с помощью ручной авиационной лебедки поднимать и опускать верхние полусферы урановых оболочек, всеволнового детектора нейтронов и регистрирующей электронной аппаратуры, световой и звуковой сигнализации скорости счета. И.В.Курчатов все это устройство с блоками и тросиками в шутку называл «египетской техникой». В центре плутониевых полусфер размещался нейтронный источник. Предварительно было проверено постепенным сближением плутониевых полусфер, что вся эта система, как и следовало из расчетов, находится в подкритическом состоянии. Основным содержанием эксперимента на каждом его этапе было определение коэффициента умножения нейтронов по измерению скорости счета нейтронного детектора».

Расчеты, проведенные группой Я.Б.Зельдовича на основании опытов Г.Н.Флёрова, позволили определить окончательную массу заряда, обеспечивающую приемлемые значения к.п.д. ядерного взрыва.

27 июля 1949 г. на комбинате №817 состоялось совещание. В нем участвовали И.В.Курчатов, Б.Л.Ванников, А.П.Завенягин, Б.Г.Музруков, Ю.Б.Харитон, Я.Б.Зельдович, Д.А.Франк-Каменецкий, Н.Л. Духов и Г.Н.Флёров. Было принято решение об окончательной массе плутониевого заряда и порядке доработки изготовленного изделия.

5 августа была проведена приемка ядерного заряда. Акт об этом подписали Ю.Б.Харитон, А.А.Бочвар и В.Г.Кузнецов. Паспорт на детали изделия подписали Е.П.Славский, И.В.Курчатов, А.А.Бочвар и Н.Л. Духов.

Детали плутониевого заряда были упакованы в специальную тару и отправлены литерным поездом, 8 августа они поступили в КБ-11. Здесь в ночь с 10 на 11 августа под руководством Духова была произведена контрольная сборка изделия с плутонием в целях изучения процесса прохождения быстрых нейтронов через реальную конструкцию ядерного заряда. Во время контрольной сборки непрерывно проводились измерения нейтронного и гамма-излучений. Проведенные измерения показали, что коэффициент умножения нейтронов возрастает в ожидавшихся пределах. Это еще раз подтвердило соответствие РДС-1 техническим требованиям и его пригодность для полигонного испытания.

После демонтажа детали плутониевого заряда были тщательно осмотрены, упакованы и подготовлены к отправке на полигон по железной дороге. Это было одной из последних операций, проведенных в КБ-11 по подготовке первой ядерной бомбы к испытаниям.

Несколько раньше, в соответствии с решением июньского совещания в КБ-11 , были изготовлены и отправлены на полигон пять боевых и два тренировочных заряда из взрывчатых веществ. Решение об отправке пяти боевых комплектов зарядов взрывчатых веществ при одном плутониевом страховало от непредвиденных случайностей, могущих привести к порче зарядов при транспортировании, хранении и работе на полигоне.

В июне-июле 1949 г. на полигон были направлены две группы работников КБ-11 со вспомогательным оборудованием и хозяйственным инвентарем. 24 июля сюда прибыла группа специалистов во главе с П.М.Зерновым, которая должна была принимать непосредственное участие в подготовке ядерного заряда к испытаниям.

21 августа на полигон прибыл эшелон с деталями плутониевого заряда и четырьмя нейтронными инициаторами. Тем же поездом прибыла и группа ведущих ученых КБ-11, среди которых были Ю.Б.Харитон, Я.Б.Зельдович, Н.Л. Духов, Г.Н.Флёров. 21 августа прибыли научный руководитель опыта И.В.Курчатов и член Специального комитета А.П.Завенягин.

К 26 августа на полигоне собрались все участники испытания и члены Правительственной комиссии под председательством М.Г.Первухина.

Следует отметить, что комиссия, в которую входили П.М.Зернов, П.Я.Мешик, В.А.Болятко, М.Г.Мещеряков, К.И.Щелкин, М.А.Садовский, А.Я.Свердлов, генерал-лейтенант М.Н.Тимофеев, генерал-лейтенант медицинской службы А.И.Бурназян, генерал-майор С.Г.Колесников, генерал-майор авиации Г.О.Комаров и главный инженер Государственного специального проектного института (ГСПИ-11) В.В.Смирнов, собралась на полигоне значительно раньше – 26 июля. В задачу этой комиссии входила организация работ по завершению строительства и подготовке всех объектов полигона к эксперименту.

Круг задач, решаемых данной комиссией, был достаточно широким. К примеру, 27 июля, т.е. на следующий день после прибытия, комиссия рассмотрела на дневном заседании вопрос о формировании экспертных комиссий по проверке готовности зданий и сооружений полигона к эксплуатации. В частности, это относилось к площадке «Н» и опытному полю. На вечернем заседании был заслушан начальник строительства генерал-лейтенант М.Н.Тимофеев по вопросу о сроках завершения всех строительных работ.

Заседание комиссии, состоявшееся 4 августа, было посвящено обсуждению плана тренировочных испытаний секторов и КБ-11. Данным планом предусматривалось в течение двухнедельного срока, начиная с 8 августа, провести:

тренировочные испытания автоматического управления приборами физического сектора и изделия;

контрольные сборки изделия в целях отработки приемов монтажа, подключения аппаратуры и коммуникационных линий с подъемом изделия на башню;

две репетиции по физическому и биологическому, а также по инженерному и вооруженческому секторам;

отработку мероприятий по проведению соответствующих воздушных наблюдений и работе служб безопасности;

общую генеральную репетицию с участием всех секторов, а также охраны, службы безопасности, связи и других служб обеспечения.

Решением данного совещания Правительственной комиссии заместитель директора РИАН И.Е.Старик был прикомандирован к полигону на период испытаний для осуществления научного руководства радиохимической лабораторией. Руководство и наблюдение за всеми тренировочными работами было возложено на П.М.Зернова, П.Я.Мешика и В.А.Болятко, с которыми непосредственное руководство полигона должно было согласовывать все распоряжения, касавшиеся тренировочных опытов.

С 27 июля по 5 августа комиссия под председательством М.Г.Первухина провела 9 заседаний.

В акте комиссии от 5 августа было сделано заключение о полной готовности полигона к 10 августа и предложено руководству полигона и КБ-11 провести в течение 15 дней детальную отработку операций по сборке и подрыву изделия, а также проверку степени взаимодействия всех организаций и служб, участвующих в предстоящем опыте. После принятия данного решения более четко определилась дата проведения первого в СССР ядерного взрыва – один из последних дней августа 1949 г.

В соответствии с заключением Правительственной комиссии с 10 по 26 августа была проведена серия репетиций. Всего их было десять. В их ходе были задействованы аппаратура управления полем и пульт подрыва изделия с кабельной линией.

Так, 10 и 11 августа было проведено по три репетиции по полной программе с включением автоматики изделия и аппаратуры поля.

13 августа в тренировочных работах вновь по полной программе была подключена автоматика изделия, но аппаратура поля не подключалась.

18 и 22 августа были проведены две репетиции – очередная и генеральная по полной программе – при включенной автоматике изделия, аппаратуры поля и регистрирующих осциллографов. В ходе этих учений, проводившихся под кодовым обозначением «Вперед», отрабатывался полный цикл подготовки РДС-1 к подрыву, включавший сборку изделия, за исключением установки плутониевого заряда, подъем его и автоматики подрыва на грузовую площадку башни, расположенную на 30 м отметке, контрольную проверку линии и автоматики подрыва, снаряжение изделия электродетонаторами.

Первый из этих опытов проводился с зарядом, доставленным на полигон из КБ-11 в собранном виде. При осуществлении генеральной репетиции, проведенной 22 августа, ядерный заряд, так же как и заряд, предназначенный для боевого подрыва, собирался на полигоне под руководством Н.Л. Духова.

Выбор зарядов для боевого изделия и генерального тренировочного опыта был проведен 19 августа из четырех комплектов, доставленных на полигон россыпью. Отбор проводили К.И.Щелкин, А.Я.Мальский и начальник ОТК завода № 2 КБ-11 А.Я.Титов. За основные критерии принимались размеры и плотность деталей из взрывчатки, результаты контрольных испытаний, проведенных в КБ-11, и расчетная разновременность по фокусирующим элементам.

В период между тренировочными работами, проведенными 18 и 22 августа, согласно решению комиссии, возглавляемой М.Г.Первухиным, были проведены профилактическая ревизия пульта управления полем и десятикратное его задействование по полному циклу.

Проведенные проверки подтвердили нормальную работу автоматики. В ходе операции «Вперед» изделия после работ с ними на башне спускались вниз, перевозились на специально подготовленную площадку, устанавливались там на подставку высотой 3,5 м и подрывались по штатной программе. После взрыва оставались алюминиевые керны, устанавливавшиеся в заряд вместо центральных частей. По форме обжатия их поверхности делалось заключение о качестве сборки изделий.

Отстрелы макетов подтвердили хорошее качество сборки зарядов и монтажа спецоборудования изделия, выполненных в условиях полигона, а также безотказность системы автоматики и линии подрыва, готовность всех служб к полигонному испытанию первой ядерной бомбы.

Каждый этап подготовительных работ проводился в строгом соответствии с конструкторской и нормативно-технической документацией, подготовленной Н.Л. Духовым для проведения боевого опыта. Результаты всех работ оформлялись актами, которые предъявлялись на утверждение руководству испытаний.

После проведения генерального тренировочного опыта (22 августа 1949 г.) система управления подрывом изделия и приборами опытного поля по указанию председателя Правительственной комиссии М.Г.Первухина была опечатана и передана под контроль К.И. Щелкина, в ведении которого она находилась до момента подрыва боевого изделия.

23 августа на полигоне было проведено совещание. Еще раз рассматривался порядок работ по подготовке и проведению испытания заряда РДС-1. Совещание проводили И.В.Курчатов, А.П.Завенягин, П.М.Зернов, Ю.Б.Харитон К.И.Щелкин. С информацией о контрольных измерениях выступил Г.Н. Флёров. В заключение своего сообщения он сказал, что для окончательного выхода на испытания необходимы три дня и линия связи с башней. В.И. Алферов доложил регламент проведения полигонного опыта и результаты подготовки системы инициирования к испытанию. В итоге всестороннего обсуждения всех аспектов и деталей предстоящего эксперимента с первым ядерным зарядом на совещании было решено утвердить окончательный порядок работ, назначить К.И.Щелкина ответственным за работу системы инициирования, закончить нейтронные измерения 26 августа. Особое внимание было уделено обсуждению правил поведения участников испытания, которым предстояло впервые наблюдать ядерный взрыв. Научный руководитель полигона М.А.Садовский изложил содержание специальных инструкций по данному вопросу. Всем, кто готовился наблюдать взрыв, выдали защитные очки, значительно ослаблявшие силу света. А.И.Бурназян и Я.Б.Зельдович проверили стекла и подтвердили, что очки обеспечивают уменьшение силы света, достаточное для безопасного наблюдения за световым излучением взрыва.

26 августа 1949 г. на полигон прибыл Л.П.Берия. К этому дню под руководством Н.Л. Духова были собраны два (боевой и резервный) заряда из взрывчатых веществ. Все этапы этой работы завершались принятием актов соответствующих комиссий.

Ю.Б.Харитон, Н.Л.Духов, В.А.Давиденко и А.С.Александров сделали заключение по четырем нейтронным инициаторам, расположив их по очередности применения. Отбор был проведен на основании документации и проверки их на полигоне, осуществленной В.А.Давиденко, Ю.К.Пужляковым и А.Г.Михайленко.

Поздним вечером 26 августа руководство КБ-11 (Ю.Б.Харитон, П.М.Зернов, Н.Л.Духов) представило И.В.Курчатову и А.П.Завенягину акты о готовности всех узлов изделия к опыту. Рассмотрев акты, И.В.Курчатов в соответствии с личным распоряжением Л.П.Берии установил время проведения испытания – 29 августа 1949 г., 8 ч. 00 мин. местного времени.

Началась 48-часовая готовность к первому ядерному взрыву, в ходе которой, согласно принятому регламенту, начались работы по окончательному монтажу боевого изделия в сборочной мастерской вблизи центральной башни. Отсчет времени начался ровно за двое суток до назначенного времени испытания – в 8 ч. утра 27 августа.

Заряд из взрывчатых веществ был доставлен из сборочного здания площадки «Н» накануне. 27 августа было произведено снаряжение боекомплекта пробок взрывателей капсюлями-детонаторами. Снаряжение производил В.С.Комельков, а акт о проведении этой операции подписали К.И.Щелкин, В.И.Алферов, В.С.Комельков и С.Н.Матвеев. К концу этого же дня В.И.Алферов и В.С.Комельков с группой инженеров и техников закончили монтаж и проверку системы подрыва электродетонаторов. Им оставалось подключить последнюю розетку под ЭД на съемном элементе заряда после установки плутониевого заряда и окончательной сборки изделия.

28 августа подрывники провели последний осмотр башни, подготовили к подрыву автоматику и проверили в последний раз кабельную линию. Г.Н.Флёров и Д.П.Ширшов с двумя помощниками смонтировали на башне аппаратуру для дистанционного контроля нейтронного фона изделия.

В 16 ч. 28 августа к сборочной мастерской были доставлены плутониевый заряд и четыре нейтронных инициатора. В мастерской был проведен выбор одного из них по паспортным данным, была собрана измерительная схема, позволявшая определить активность нейтронного инициатора, приготовленного для опыта. По результатам работ был составлен протокол, который подписали Ю.Б.Харитон, Н.Л.Духов, В.А.Давиденко, Ю.К.Пужляков и А.Г.Михайленко. После этого детали плутониевого заряда были извлечены из контейнеров, тщательно осмотрены и проверены. По всем проверявшимся параметрам детали заряда соответствовали требованиям чертежей. Отобранный нейтронный инициатор был установлен в «шар Духова», который в свою очередь был смонтирован в сборку, входящую в центральную часть изделия. После измерения нейтронного потока собранный поршень был подготовлен к установке в центральную часть. Эти операции проводились под руководством Духова Н.А.Терлецким и Д.А.Фишманом. Протокол по результатам работ был написан от руки Ю.Б.Харитоном и подписан им, а также Н.Л.Духовым, Г.Н.Флёровым и В.А.Давиденко.

В ночь на 29 августа Н.Л. Духов с помощниками в присутствии И.В.Курчатова, и П.М.Зернова установил поршень в центральную часть. Окончательный монтаж ядерного заряда был закончен к 3 ч. ночи 29 августа.

К 4 часа утра после опечатывания системы автоматики и разъемов на линии подрыва к башне прибыли К.И.Щелкин и С.Н.Матвеев с боекомплектом электродетонаторов. После разрешения находившихся поблизости у башни Л.П.Берии и И.В.Курчатова на подъем изделия на башню К.И.Щелкин отдал распоряжение на вывоз РДС-1 из мастерской. Четыре сотрудника КБ-11 выкатили изделие по рельсовому пути и установили его в клети грузового подъемника. Начальник полигонов КБ-11 Г.П.Ломинский, которому было поручено управление подъемником, тщательно проверил крепление изделия. К.И.Щелкин и С.Н.Матвеев с боекомплектом электродетонаторов поднялись на башню на пассажирском лифте. Вслед за ними туда же поднялись А.П.Завенягин и А.С.Александров. Получив разрешение, Г.П.Ломинский и техник А.А.Измайлов подняли грузовую кабину с изделием в сопровождении П.М.Зернова на отметку 30 м, где она и была закреплена. Сразу же была подключена аппаратура контроля нейтронного фона. Все эти операции заняли 1 час. В 5 час. 5 мин. утра все, за исключением К.И.Щелкина, С.Н.Матвеева, Г.П.Ломинского, А.П.Завенягина, А.С.Александрова и П.М.Зернова, Н.Л. Духова покинули башню. С опытного поля был эвакуирован весь личный состав, кроме офицерской охраны Министерства государственной безопасности. Осмотр Духовым изделия на башне, снаряжение его электродетонаторами, подключение к схеме подрыва и повторный после этого осмотр заняли еще около часа. Все работы были завершены к 6 ч. утра… О ходе всех проводившихся на башне операций П.М.Зернов докладывал по телефону И.В.Курчатову, который находился на командном пункте в 10 км от центра опытного поля.

К моменту завершения заключительных операций резко ухудшилась погода. Низко над полем проносились рваные облака, затянувшие все небо. Начал накрапывать дождь. В связи с сильными порывами ветра и во избежание неприятностей при спуске на пассажирском лифте, надежно работавшем при скорости ветра до 6 м/с, все находившиеся на башне спустились вниз по лестнице. Замыкающими были Н.Л. Духов, А.П.Завенягин и К.И.Щелкин, опломбировавший вход на башню. После этого была снята охрана и проведена эвакуация людей с центра опытного поля. С последней машиной отсюда выехали Н.Л. Духов А.П.Завенягин, К.И.Щепкин и С.Н.Матвеев. На промежуточном пункте С.Н.Матвеев в присутствии А.П.Завенягина и К.И.Щелкина включил разъем, соединив тем самым аппаратуру на башне с системой контроля и управления, установленной на командном пункте.

Все работы на опытном поле, таким образом, были полностью завершены.

В 6 час. 18 мин. подрывники прибыли на командный пункт и доложили Л.П.Берии и И.В.Курчатову о полной готовности изделия к подрыву, а начальник полигона генерал С.Г.Колесников – о готовности полигона.

Продолжавшееся резкое ухудшение погодных условий серьезно обеспокоило руководителей испытания. В отчете о результатах испытания К.И.Щелкин позже напишет, что после принятия докладов о полной готовности к опыту Л.П.Берия, М.Г.Первухин и И.В.Курчатов вышли из командного пункта на открытое место в надежде увидеть прояснение. Однако погода не предвещала ничего хорошего. Видимость упала, дождь стал более частым, ветер усилился до 12- 15 м/с, не исключалась возможность грозовых явлений. Во избежание неожиданностей, связанных с непогодой, И.В.Курчатов с согласия Л.П.Берии принял решение о переносе времени взрыва с 8 ч. на 7 ч. утра 29 августа.

Коррективы, которые внесла природа в ход испытания, в целом никак не отразились на всей процедуре дальнейших работ. События разворачивались четко по регламенту. За 25 мин. до подрыва были сняты пломбы с операторской командного пункта и проведено подключение питания системы автоматики. За 12 мин. до опыта был включен автомат опытного поля, за 20 сек. – рубильник, соединявший цепь изделия с системой автоматики управления. С этого момента все операции по подрыву осуществлялись автоматически. По своей конструкции система подрыва предусматривала автоматическую подачу в нужный момент (ровно в 7 час. утра) импульса для подрыва ядерного заряда, за 6 сек. до этого – импульса для включения блока синхронного зажигания, за 1 сек. – импульса для открывания затворов оптической аппаратуры, предназначенной для фотографирования явлений взрыва. Приостановить начавшийся процесс можно было только с помощью рубильника. Причин для этого не было…

С включением автомата подрыва начался отсчет времени. Считал А.Я.Мальский. Ровно в 7 час. 00 мин. утра 29 августа 1949 г. вся местность пустынной казахской степи озарилась ослепительным светом… Примерно через 30 сек. к командному пункту подошла ударная волна. Она сопровождалась мощным грохотом, выбила стекла на командном пункте и оглушила некоторых из присутствовавших там. После прохождения ударной волны двери командного пункта были открыты, все находившиеся там вышли из помещения и стали наблюдать за явлениями, сопутствовавшими взрыву.

Громадный черный столб дыма и пыли поднялся из центральной части поля и вскоре ушел за облака. По земле протянулась огромная туча пыли. Сильный ветер гнал дымный и пыльный столб в северо-восточном направлении. В момент взрыва на месте башни появилось светящееся полушарие, размеры которого в 4-5 раз превышали размеры солнечного диска. Его яркость была в несколько раз больше солнечной. После первой вспышки наблюдатели сняли очки и увидели большую огненную полусферу золотистого цвета, которая превратилась в огромное бушующее пламя, а затем сменилась быстро поднимавшимся столбом дыма и пыли. Зарево и гул после взрыва РДС-1 отмечались не только в различных пунктах полигона, отстоявших от центра опытного поля на 30-70 км, но и по дороге в Семипалатинск на расстоянии 80 км от эпицентра взрыва. Через 20 мин. после взрыва к центру опытного поля были направлены два танка, оборудованные свинцовой защитой, для проведения радиационной разведки и осмотра местности.

На месте центральной башни зияла воронка диаметром 3м и глубиной около 1,5м, на дне которой находились остатки железобетонного фундамента башни. Почва оплавилась и образовалась сплошная корка шлака. Мощность радиоактивного излучения превышала 50000 мкР/с. Гражданские здания и сооружения, расположенные на расстоянии 50 м от центра поля, были полностью разрушены, железнодорожный мост сорван с опор и отброшен в сторону. Не менее серьезные повреждения были нанесены и всем постройкам, находившимся на более дальнем расстоянии от башни. Выявление состояния радиоактивности опытного поля позволило приступить к поэтапной эвакуации животных. Из 1538 подопытных животных в результате взрыва погибло 368. Остальные были в тот же день, 29 августа, перевезены в виварий и клинику для дальнейшего наблюдения и изучения характера действия радиации на живой организм.

Подвиг разведчиков-дозиметристов, совершивших рейд в эпицентр ядерного взрыва 29 августа, был повторен 1 сентября Н.Л. Духовым, П.М.Зерновым и К.И.Щелкиным, которые вместе с двумя фотографами полигона Поляковым и Приваловым и дозиметристом Дороховым побывали в центре опытного поля, чтобы лично убедиться в последствиях ядерного взрыва. Длительность их пребывания была небольшой – 15 мин., но наряду с другими данными их впечатления оказались существенными для дополнения картины.

В основном картина взрыва и его последствий формировалась не столько за счет наблюдений очевидцев, сколько фиксированием соответствующих явлений с помощью фото- и киноаппаратуры, а также различных измерительных приборов. Достаточно сказать, что на полигоне было установлено 1300 различных приборов для физических измерений и 9700 индикаторов различного типа для исследования параметров проникающих излучений. Эти индикаторы размещались на открытой поверхности, на небольшой глубине под землей, а также в фортификационных сооружениях и в образцах вооружения вместе с подопытными животными.

Мощность взрыва РДС-1, осуществленного 29 августа 1949 г., определялась тремя независимыми методиками. Ее фактическое значение хорошо согласовывалось с ожидавшимся расчетным значением.

Событие, происшедшее на Семипалатинском полигоне, известило мир о создании в СССР ядерного оружия, что положило конец американскому монополизму на владение новым для человечества оружием.

Харитон позже вспоминал: «Роль Николая Леонидовича в создании первых образцов оружия была чрезвычайно велика. Вместе со своими товарищами по работе он очень много сделал, чтобы под общим руководством Игоря Васильевича Курчатова приблизить день ликвидации американской монополии на ядерное оружие».

В стране тогда был один комплектующий завод № 3 КБ-11 по сборке серийных специзделий. Первые атомные авиационные бомбы «Тройка» и «Татьяна» изготавливались поштучно, как в индивидуальном производстве. Военно-промышленный комплекс по крупносерийному и массовому производству ядерного оружия еще не был готов. Эксплуатация ядерного оружия требовала соответствующих преобразований и подготовки специалистов. Было создано 12 ГУМО, начальником которого стал генерал-полковник В.А. Болятко, а его заместителем генерал-майор Н.П. Егоров, ранее работавший в КБ-11.

С 1954 г. Николай Леонидович стал директором, главным конструктором и научным руководителем филиала № 1 КБ-11 (в настоящее время ВНИИА им. Н.Л. Духова), которым руководил до 1964 г. Духов определил основные направления тематики института – создание ядерных боеприпасов для стратегических и тактических комплексов ядерного оружия, систем электрического и нейтронного инициирования ядерных зарядов, приборов автоматики ядерных боеприпасов, унифицированной контрольно-измерительной аппаратуры.

За десять лет под его руководством разработаны три поколения блоков автоматики, первое поколение ядерных боеприпасов для семнадцати различных носителей – баллистической ракеты Р-7, торпеды Т-5, первых крылатых ракет для ВВС, ВМФ, ПВО, для этих ЯБП была разработана целая гамма электромеханических приборов. Для контроля ЯБП и блоков автоматики разработаны первые три поколения контрольно-измерительной аппаратуры: осциллографическая, малогабаритная безосциллографическая и автоматизированная с цифровой регистрацией. Николай Леонидович по праву может считаться основателем конструкторской школы по ядерным боеприпасам. Создание научно-исследовательского института автоматики (постановлением СМ СССР от 5 мая 1954 года № 825-354сс) знаменовало важный этап в решении атомной проблемы – после первых испытаний атомных бомб стало ясно, что кроме самолетов средствами доставки ядерных боеприпасов могут быть торпеды, баллистические ракеты, крылатые ракеты.

Необходимо было расширять работы по созданию ЯБП для этих носителей. Кроме того, в этот период блестяще подтвердилась идея Курчатова использовать внешний импульсный нейтронный источник для резкого повышения скорости развития цепной взрывной реакции в ядерном заряде. Именно для решения этих задач по инициативе Ю.Б. Харитона на базе московского завода № 25 МАП был создан филиал КБ-11.

Придавая огромное значение подготовке научных кадров высшей квалификации, Духов поставил перед министерством вопрос о создании в КБ аспирантуры и совета по присуждению ученых степеней кандидата технических наук. Первые три защиты состоялись уже в 1962 г.

Николай Леонидович по праву может считаться основателем конструкторской школы по ядерным боеприпасам. Он установил тесные деловые связи с большим количеством главных и генеральных конструкторов авиационного и ракетного оружия: А.И. Микояном, В.Н. Челомеем, С.П. Королевым и другими.

Под влиянием Николая Леонидовича формировались основные подразделения и коллективы разработчиков и производства, воспитывались руководители, продолжившие начатое им дело. Основы, заложенные Н.Л. Духовым в становление новых технологических направлений, организацию специализированного производства, стимулирование развития расчетных методик, вычислительной техники, материаловедения, стали прочным фундаментом для развития Всероссийского НИИ автоматики на долгие годы.

Много лет спустя Д.А. Фишман, вспоминая о Н.Л. Духове, писал: «Известно, как трудно написать портрет настоящего инженера или ученого так, чтобы показать всю сложность и всю красоту его творческого труда. Тем более это трудно, если это главный конструктор – человек, призванный не только творить, но и руководить коллективом творцов. Талант, трудолюбие, идейность, твердость, наконец, титаническая работоспособность… Что поставить во главу угла? Может быть, эрудицию, организаторские способности, стиль работы?

И вот, когда в связи с этими понятиями в качестве атрибутов главного конструктора начинаешь вспоминать особые черты Николая Леонидовича, то непременно на память приходит: Н.Л. Духов был на редкость приятным человеком! Выдержанный, внимательный, внешне спокойный и вместе с тем горячий человек – неравнодушный! Представляя своим сотрудникам полный простор для инициативы, для творчества, он был вместе с тем требователен и по-своему строг. Наблюдая за ним, иногда диву даешься, как он, не навязывая свои варианты, свои решения, умел навести незаметно именно на свою мысль. Присущие ему мягкий юмор, широкая доброжелательность и, безусловно, неповторимая милая улыбка способствовали созданию особой творческой атмосферы в коллективе».

А вот что писал в феврале 1974 года маршал Советского Союза А.М. Василевский: «Я имел счастье знать этого прекрасной души человека, крупнейшего советского ученого в области механики, так много сделавшего для укрепления могущества наших славных Вооруженных Сил и обороноспособности нашей Советской Родины.

Первые мои встречи с дорогим Николаем Леонидовичем произошли в годы Великой Отечественной войны, когда он принимал активнейшее и ответственнейшее участие, работая на Кировском заводе, в области создания тяжелых танков, так отлично зарекомендовавших себя в борьбе с фашистами.

Более детальное, тесное, а я бы сказал и дружественное знакомство произошло у меня в послевоенные годы, когда он был уже привлечен как крупнейший ученый, отличный изобретатель и организатор к еще более ответственной работе по созданию нового, самого мощного современного оружия. Будучи в 50-х годах заместителем министра обороны, я волею партии не раз обязан был принимать участие в испытаниях этого грозного оружия. Во время этих испытаний мне уже посчастливилось не только встречаться с дорогим, незабываемым Николаем Леонидовичем, а месяцами жить вместе на полигоне и работать под руководством таких видных ученых, как зам.председателя Совета Министров СССР, отдавшего свою жизнь ради развития могущества наших славных Вооруженных Сил Вячеслава Александровича Малышева и советского ученого-атомщика с мировым именем — Игоря Васильевича Курчатова.

Я не преувеличу, если скажу, что вместе с Игорем Васильевичем Николай Леонидович, не говоря уже о таких государственных деятелях, как упомянутый выше В.А. Малышев и неизменный участник всех подобных испытаний, вложивший незаменимый труд в создание этого оружия, ученый из советских ученых — Борис Львович Ванников, — являлись душой всего славного, дружного коллектива ученых и конструкторов, участников испытаний.

Не знаю как сейчас, а тогда один из ответственных механизмов этого нового грозного оружия, сконструированный Николаем Леонидовичем, в честь его, нам был известен под наименованием «шар Духова».

Да, я не только уважал, но и любил дорогого Николая Леонидовича».

Вспоминают соратники Духова:

З. Мыслинская-Коробейникова, работавшая с Духовым во время войны:

— Николай Леонидович постоянно бывал либо у конструкторов, обсуждая какой-то узел, либо в цехе, на сборочном участке танка.

Обсуждения на межведомственных комиссиях по утверждению чертежно-технической документации новых изделий проходило всегда бурно. Николай Леонидович знакомил членов комиссии с особенностями новых конструкций. Выступал четко, лаконично и спокойно.

А вот представители военной приемки вели себя слишком вольно, вызывающе. Мат сыпался сквозь стены и двери кабинета главного конструктора. В это время его секретарь садилась за печатную машинку и начинала «стучать», чтобы как-то заглушить «выражения» членов комиссии. Но к мнению Николая Леонидовича прислушивались все члены комиссии.

В отделе работала и его жена, Мария Александровна. Жили они вместе со своей дочкой Зоей в «пятнадцатом номере», или «пятнадчике», где проживала заводская элита (дом № 15 на проспекте Ленина).

А. Брагин, инженер-полковник:

— Авторитет Николая Леонидовича среди ученых был очень велик. Если Духов отсутствовал, И.В. Курчатов спрашивал: «А где Николай Леонидович?» — «В цехе». — «Без него начинать не будем».

Николай Дорощук, прибывший на объект в 1948 году, принимал непосредственное участие в подготовке первого образца атомной бомбы к испытанию, был мастером на участке слесарей-сборщиков:

— Шла сборка своим чередом. Вдруг что-то не прилаживается. Хотя все согласно чертежу. Позвали Маслова Николая Георгиевича, конструктора. Он сообщил выше. А мы с ребятами остались. Нам сказали, что «там» думают. Мы же начали тут, на месте, по-своему решать, прикидывать, снова примерять. Возникла идея, дали знать о ней конструкторам. Через некоторое время появляются они у нас во главе с Духовым. Мы им показали, что, на наш взгляд, можно было бы изменить в деталях. Группа, опять с Духовым, села за расчеты, а мы с ребятами «скучковались» в противоположной стороне. И вдруг такая картина…

Николай Леонидович, маленький, толстенький, встает, закладывает руки за голову и… пускается в русскую плясовую вдоль стола! Притопывая, приговаривает (как было, так и воспроизвожу): «Ай да молодцы! Ай да паразиты! Ай да рабочие! Ай да сукины дети!» Так и обошел весь стол. Оказалось, что мои ребята предложение сделали ценное. Расчетами все подтвердилось. А я… Я так и вижу сейчас Духова перед собой, и голос его слышу. И похвала его с приплясом да приговорками на всю жизнь дорогой осталась…

В. Жучихин, лауреат трех Государственных премий:

— Для испытания на башне баллистический корпус не нужен, поэтому испытывали один заряд. Духов руководил сборкой этого заряда. Привозили его на полигон в разобранном виде, подетально. Собранный заряд доставляли в здание, где окончательная сборка заключалась в том, чтобы в его центр уложить плутониевый заряд вместе с нейтронным запалом. Потом надо все это собрать и закрыть.

Духов не прятался никуда и сам, как слесарь, выполнял все эти работы и по ходу контролировал качество. Видимо, разработка танков научила его проверять каждую гаечку, каждый винтик и каждый болтик.

Наша работа прошла успешно, и мощность взрыва первого ядерного заряда была больше процентов на 30—40, чем у американцев. Во-первых, как мы потом выяснили, большая мощность обеспечивалась тем, что размеры основного заряда были несколько больше, чем у американцев. А во-вторых, у нас качество сборки и качество деталей было намного лучше, чем у американцев. Потом, много лет спустя, американцы приезжали к нам, когда все рассекречивать начали, и удивлялись, почему у них такая плохая бомба сработала. Удивлялись тому, насколько хорошо, культурно, чисто и точно разработана, изготовлена и испытана эта бомба у нас.

А. Белоносов, лауреат Ленинской и Государственных премий:

— Стиль руководства Духова был очень демократичным. Однако при рассмотрении технических вопросов, конструкторской документации он был чрезвычайно въедливым, как говорили, «любил покопать». И это было не что иное, как проявление чрезвычайной ответственности за дело. Он прекрасно знал и меру возможной личной ответственности. У него непросто было подписать какой-то документ и даже обычное письмо. Все должно быть абсолютно ясно и точно, потому что за все придется отвечать, если допустишь промах. Он рассказал как-то случай из своей работы главным конструктором на танковом заводе в Челябинске.

Его конструкторы при изучении трофейного немецкого танка нашли оригинальное решение крепления гусениц. Было решено использовать его в нашем танке. Разработали, провели испытания — все хорошо. Внедрили. Но… Через некоторое время один из командующих фронтов направил докладную И.В. Сталину о случаях поставки на фронт бракованных танков, которые при резких разворотах теряют гусеницы. И добавил, что это явно вражеская деятельность. На этой докладной И.В. Сталин написал резолюцию: «Сволочей надо расстреливать!». И вскоре на завод прибыл из Москвы следователь по особо важным делам, после беседы с которым Духову стала ясна вся серьёзность его дальнейшего положения. Спасло же его и других конструкторов, подписавших разрешение на изменение конструкции крепления гусеницы, только то, что следователь с помощью Духова досконально разобрался в злополучной ситуации, и доложил Сталину объективную информацию.

Да, эпоха работы Духова была жестокой, за все отвечали сполна, и это вошло в его плоть и кровь.

Под руководством Николая Леонидовича было начато активное капитальное строительство: в начале 60-х годов в две очереди был введен в строй новый лабораторный корпус, реконструирован ряд старых корпусов. Научно-исследовательские лаборатории оснащались новейшим оборудованием, а цеха опытного производства – новыми станками. При Н.Л. Духове было развернуто активное жилищное строительство.

Обилие высоких званий и наград не привело Н.Л. Духова к «звездной болезни». Он был очень скромен в бытовых вопросах, относящихся к нему лично. «Когда на территории института был построен новый лабораторный корпус и Н.Л. Духов переехал в новый кабинет, – вспоминает А.И. Белоносов, – то первое же совещание с руководством института он начал с разъяснения, по существу, с оправдания, почему у него такой большой кабинет и что он нужен не для него, а для удобства всех присутствующих, а также и для авторитета фирмы при приеме многих представителей других организаций. Этот кабинет у директора института функционирует и теперь, и нет в нем никаких излишеств».

В воспоминаниях современников Николай Леонидович остался не только как талантливый конструктор и прекрасный руководитель. Окружающих поражала широта его интересов. Наряду с книгами по физико-математическим наукам, радиотехнике, приборостроению, электронике в его библиотеке можно было увидеть книги по философии, медицине, биологии, химии. Ни в одном вопросе, который его интересовал, он не был дилетантом; он всегда старался глубоко вникнуть в суть дела, досконально разобраться в деталях.

Н.А. Терлецкий писал: «Помню, как в 1949 году, летом, он привез из Москвы спиннинг с катушкой очень хитрой конструкции; в ближайшее же воскресенье собрал любителей рыбной ловли, повел их на луг и стал демонстрировать приемы забрасывания блесны. Надо сказать, что этим искусством он владел довольно прилично. В другой раз он привез маленькую электрическую бритву, при мне в одном из цехов стал демонстрировать эту новинку и в шутку сбрил усы у начальника цеха… Операция эта доставила обоим большое удовольствие.

Когда в 1952 году в нашей стране впервые начали выпускать долгоиграющие пластинки, Николай Леонидович тут же привез из Москвы несколько штук и с большим увлечением демонстрировал их. У него был отличный по тем временам рижский радиоприемник. Обладая большой музыкальной культурой, Духов очень любил слушать классическую симфоническую музыку. Он неплохо играл на пианино, которое стояло у него в коттедже. Уже переехав в Москву, Николай Леонидович увлекся кинолюбительством. У него была хорошая немецкая кинокамера, но ему очень хотелось достать более совершенную японскую. Однажды в конце работы он позвонил мне и попросил зайти к нему. Достав из стола какой-то небольшой предмет в черном кожаном чехле, Николай Леонидович с хитрым видом протянул его мне. Это была маленькая японская камера, о которой он всегда мечтал. Надо было видеть, с каким увлечением Николай Леонидович объяснял мне устройство этой очень дорогой и сложной камеры. Он любовался ею, словно это было редкое произведение искусства! Для Николая Леонидовича все эти увлечения служили отдыхом от трудовой напряженной работы, которой он беззаветно отдавал все свои силы и знания».

Не за идеи и предложения, а за реализованные в металле, освоенные промышленностью конструкции он, дважды лауреат Государственной премии, был удостоен ее еще три раза – в 1951, 1953, 1954 гг., а впоследствии стал лауреатом Ленинской премии (1960 г.). На генеральском кителе Н.Л. Духова блестели три звезды Героя Социалистического Труда (1945, 1949, 1954). Он знал, что его труд нужен Родине и делал все от него зависящее, чтобы она была надежно защищена.

Скончался Николай Леонидович Духов 1 мая 1964 года после непродолжительной, но тяжелой болезни. На торжественном собрании во ВНИИА, посвященном 70-летию со дня рождения Николая Леонидовича, Юлий Борисович Харитон сказал: «Духов ушел от нас в полном расцвете творческих сил… Но то, что он сделал за свою жизнь, огромно как по количеству и уровню инженерных решений, так и по тому значению, которое его труды имели для укрепления оборонной мощи нашей Родины».

Дело Николая Леонидовича Духова продолжили его преемники. В настоящее время ВНИИ автоматики им. Н.Л. Духова является одним из наиболее динамично развивающихся предприятий Минатома. Производственные мощности предприятия постоянно растут, увеличиваются площади цехов и лабораторий, идет техническое перевооружение конструкторской, лабораторной, технологической, производственной, вычислительной базы института. Активно реализуется программа кадрового развития института, в рамках которой сделана ставка на существенное омоложение персонала, на сохранение и передачу молодежи уникальных и ключевых знаний.

К столетию Николая Леонидовича и пятидесятилетию Всероссийского НИИ автоматики на территории ВНИИА был установлен бюст Духова работы известного скульптора В.Н. Левина. Делегация ВНИИА во главе с заместителем директора В. Михайловым приняла участие в торжествах, проводимых на родине Николая Леонидовича, в селе Веприк Гадячского района Полтавской области Украины.

На митинге, состоявшемся в родном селе Духова, В. Михайлов выступил с речью, в которой сказал об огромном вкладе Н.Л. Духова в создание ядерного щита нашей страны. Делегация ВНИИА возложила цветы к бюсту Н.Л. Духова и посетила музей села Веприк, в экспозиции которого значительная часть посвящена Николаю Леонидовичу Духову. В дар администрации Веприка были переданы книги и видеофильмы о Всероссийском НИИ автоматики и о Николае Леонидовиче Духове.

Делегация ВНИИА, представители Росатома, РФЯЦ ВНИИЭФ и РФЯЦ ВНИИТФ, а также родные Николая Леонидовича, в том числе его жена Мария Александровна и внучка Людмила, посетили могилу Н.Л. Духова на Новодевичьем кладбище. С яркими речами выступили почетный научный руководитель ВНИИА А. Бриш и начальник Управления разработки ядерных боеприпасов В. Дроздов. У бюста Н.Л. Духова состоялся митинг с участием сотрудников ВНИИА и гостей из Росатома, РФЯЦ ВНИИЭФ, РФЯЦ ВНИИТФ. В доме культуры ВНИИА состоялось торжественное собрание, на котором был показан фильм о жизненном и творческом пути Николая Леонидовича. С образным, запоминающимся рассказом о жизни и деятельности Духова перед собравшимися выступил А. Бриш.

Воспоминаниями о Н.Л. Духове поделились ветераны ВНИИА и гости института. Директор ВНИИА Ю. Бармаков тепло поздравил победителей конкурса Духова, проведенного накануне юбилея, и вручил им дипломы.

Во ВНИИА прошел Научно-технический совет № 2 Росатома, приуроченный к юбилею Н.Л. Духова. Его открыл глава Росатома академик А. Румянцев, обратившийся к собравшимся с небольшой речью о роли Н.Л. Духова в становлении атомной отрасли. С докладами выступили А. Бриш и директор РФЯЦ ВНИИЭФ Р. Илькаев.

В ознаменование 100-летия со дня рождения Н.Л. Духова издательством «Марка» была выпущена юбилейная марка, а на Московском монетном дворе по эскизу художника И. Копыткина изготовлена памятная медаль «100 лет со дня рождения Н.Л. Духова».

Память о первом руководителе, чье имя ныне с гордостью носит институт, жива и поныне. Жизнь и труд Николая Леонидовича Духова является ярким примером верного служения своей Родине, примером неустанного стремления найти наилучшее решение каждой задачи. Талант и бесконечный труд позволяли ему находить такие решения.

 Источники:

1. Вишняков В. А. Конструкторы: повесть М.: ДОСААФ, 1990 .— 256 с.

2. Конструктор Н. Л. Духов и его Школа [сост. А. П. Моисеев, В. А. Путин]. – Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 2004. – 445 с.

Сталин планировал присоединить к СССР… Турцию

, Комсомольская правда

Неожиданная версия историков:

Сталин планировал присоединить к СССР… Турцию

Это могло стать одной из причин ядерного удара США по Японии
Страшная трагедия произошла 70 лет назад. 6 августа 1945 года США сбросили атомную бомбу на Хиросиму, 9 августа – на Нагасаки. Зачем? Официальная версия – Америка хотела ускорить капитуляцию Японии. А заодно – запугать СССР. На всякий случай. Но у контрразведчика, бывшего подполковника КГБ Игоря Атаманенко, свое мнение.

– Не просто запугать, – объясняет Атаманенко. – Участь Восточной Европы уже была решена «Большой тройкой» в ходе Крымской и Потсдамской конференций, новых встреч не предвиделось. Думаю, Трумэн намеревался прежде всего предостеречь СССР от действий в Малой Азии.

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Игорь Григорьевич АТАМАНЕНКО, 66 лет.

Подполковник КГБ в отставке.

В 1972 г. окончил переводческий факультет МГПИИЯ (Московский государственный педагогический институт иностранных языков) им. М. Тореза, в 1992 г. – Литературный институт. Автор книг по истории разведки и истории СССР. В органах разведки и контрразведки работал с 1972 по 1990 г.

Игорь Атаманенко (слева) с разведчиком Геворком Вартаняном, отец которого едва не стал секретарем Стамбульского горкома ВКП(б). Фото: личный архив.

Планы «янычар» в Закавказье

– До ноября 1941 года советское Верховное командование, опасаясь нападения японцев, держало на Дальнем Востоке огромную армию. Более миллиона солдат и офицеров, танков, орудий и самолетов – факт общеизвестный. Лишь после получения данных, в том числе и от легендарного разведчика Рихарда Зорге, что Япония в ближайшее время не вступит в войну, десятки дивизий сибиряков были переброшены под Москву.

Гораздо реже вспоминают, что 20 наших дивизий стояли на границе с Турцией. И не только в республиках советского Закавказья, но и в Иране, в районе города Тебриз, в том самом месте, где сходились границы СССР, Турции, Ирака и Ирана.

По договору, подписанному в 1921 году, советское правительство имело право ввести в Иран свои войска, если какая-то третья держава попытается превратить его территорию в базу для военных выступлений против нашей страны. И как только в августе 1941 года появились сведения, что на границе с Арменией Турция сосредоточила около миллиона солдат, чтобы оккупировать нашу часть Закавказья, советское Верховное командование ввело на территорию Ирана сначала 12, а затем еще 8 дивизий. Эта акция остудила горячие головы в турецких штабах. Там решили отложить вторжение до взятия Гитлером Москвы. Не дождались.

Глава горкома Стамбула

– К маю 1945 года стало ясно, что освобожденные Красной Армией страны Восточной Европы изберут социалистический путь развития. Среди некоторых членов Президиума ВКП(б) получила популярность идея вернуть в состав СССР исконно армянские земли, насильственно присоединенные Турцией в 1918 году, – продолжает Атаманенко. – И установить в Малой Азии советскую власть.

После Крымской конференции, проходившей 4 – 11 февраля 1945 года в Ялте, Сталин выступил на заседании Президиума ВКП(б). И сказал примерно следующее:

«Земли армян, завоеванные турками, составляют почти треть всей площади современной Турции, по сути, всю ее северо-восточную часть от города Карс до города Эрзурум и далее на запад. Причем Армянское нагорье с долиной озера Ван – самая плодородная часть всей Турции, которая сегодня не только кормит ее, но и всю Малую Азию, то есть турки обеспечивают зерновыми все соседние страны, наживаясь за счет армян. Пора положить конец разграблению нашего братского народа!

Одним мощным броском трех наших армий, сосредоточенных в районе Тебриза, мы можем пройти от иранской границы до Стамбула. Земли, которые предполагается освободить, до 1917 года входили в состав Российской империи.

Во-вторых, у нас к Турции есть претензии и другого порядка. Она превратила Черноморскую акваторию в свое внутреннее море, полностью закрыв нам проход через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Вместе с тем фашистские суда всю Вторую мировую войну беспрепятственно пользовались этими проливами.

Предлагаю Президиуму дать указание коммунистам Микояну и Маленкову разработать и представить на обсуждение предложения по послевоенному переустройству Турции».

Особое значение отводилось взятию Стамбула и возвращению ему исторического имени Царьград.

– Постойте, это где-то зафиксировано? Никогда не слышала о такой речи…

– О ней я знаю по рассказам легендарного разведчика Геворка Андреевича Вартаняна. Его отца, советского разведчика-нелегала Андрея (Андроника) Вартаняна, действовавшего в Иране под видом коммерсанта, планировали назначить 1-м секретарем Стамбульского горкома ВКП(б).

– Едва ли разведчика пустили на заседание Политбюро…

– Вартаняну-старшему сообщил о выступлении вождя «сталинский нарком» Анастас Микоян.

Полный назад!

– Решение о применении Штатами атомной бомбы против Японии Трумэн принял лишь после того, как руководитель американской военной разведки доложил: в районе Тебриза наблюдается передислокация дивизий Красной Армии, они выдвигаются к границе с Турцией, – уверяет Игорь Атаманеко. – Американский президент понял, почему в ходе переговоров в Потсдаме Сталин так настойчиво стремился заполучить часть итальянского флота (положенного СССР в счет репараций) в кратчайшие сроки. Войдя в Дарданелльский пролив, военные корабли смогли бы оказывать с запада поддержку наступающим на Турцию с востока частям Красной Армии.

Когда Сталину доложили о результатах атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, об имевшихся там разрушениях и жертвах, он отменил поход на Стамбул. До лучших времен.

Легенда гласит, что Сталин изрек: мол, турки должны всю жизнь благодарить японцев… Он понял: раз американцы сбросили бомбы на Японию, то они могут и сбросить их на Турцию, если туда вторгнутся наши войска.

В Хиросиме погибло около 140 000 человек, в Нагасаки (на фото) – примерно 74 000. В течение последующих лет еще десятки тысяч умерли из-за последствий радиационного излучения. Фото: World History Archive

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Завладеть Босфорским проливом

– Мне известно, что руководство СССР после Победы в Великой Отечественной войне планировало присоединить к своей территории Босфорский пролив (находится на территории Турции. – Ред.), имеющий стратегическое значение, – рассказал «КП»бывший разведчик, ветеран ВОВ Виктор Николаевич Власов. – Я лично участвовал в подготовке в 1945 году операции по захвату нашими Босфорского пролива. По секретному приказу приехал в составе дивизии в Азербайджан, в город Ленкорань. Оттуда вышли в Иран, в Тебриз. Сухопутные войска от Тебриза должны были

выйти к проливам при поддержке авиации и Черноморского флота. Задача стояла – занять проливы. На проведение операции отводилось трое суток. Мы только развернулись было, а уже отбой. Военная разведка США пронюхала об этом и нарушила все планы. Но подробности этой операции засекречены, и говорить об этом я не могу.

ДРУГОЕ МНЕНИЕ

«Нет документов, подтверждающих эту теорию»

– Никаких официальных сведений о территориальной претензии Советского Союза к Турции нет, – говорит доктор исторических наук, посол по особым поручениям МИД РФ Вадим Луков. – Это только версия, интересная, но документально не подтвержденная. Скорее могли быть посягательства на территорию Ирана, ведь в Северном Иране в то время стояли советские войска, которые были туда введены в 1942 году. Но в любом случае возможные посягательства СССР на другие территории не могли быть главным аргументом для ядерной бомбардировки США Японии.

Главной причиной этой акции было запугать советское руководство, советский народ. Это была демонстрация силы. Общеизвестно (тому есть свидетельства), что Черчилль буквально впился глазами в Сталина в момент, когда Трумэн сообщил ему о том, что у США есть бомба. Советский руководитель ни одним движением мускула не показал какой-то реакции на это сообщение – к разочарованию и Черчилля, и Трумэна. Но на самом деле он в тот же день распорядился активизировать наших ученых, работавших над ядерным оружием (оно появится у СССР через четыре года, в 1949-м. – Ред.). Очевидно, что бомбу Америка бросала на японскую территорию, но целила на Советский Союз.

Так началась холодная война.