Часто приезжавший в середине 1930-х годов в Советский Союз с представителями епископальной церкви США Поль Андерсон спросил однажды священника Московской Патриархии о будущем Православной Церкви в СССР. Тот откровенно сказал: «В России нет будущего для религии»[i]. Не будем строго судить иерея. Секретарь Местоблюстителя архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский), встретив в 1935 г. возвращавшегося из северной ссылки монаха (будущего архиепископа Зарубежной Церкви Леонтия), прямо заявил ему, что «наступили последние дни», и посоветовал, если тот хочет остаться в живых, выбрать себе светскую профессию[ii]. И самого Местоблюстителя митрополита Сергия посещали сомнения. Перед войной, в мае 1941-го он признавался о. Василию Виноградову: «Церковь доживает свои последние дни. Раньше они нас душили, но, душа, выполняли свои обещания нам. Теперь нас продолжают душить, но обещаний уже не выполняют»[iii].
Но уже тогда (в начале 1930-х) некоторым вдумчивым наблюдателям (кстати, отнюдь не сторонникам Православия) стало ясным: «Воинствующий атеизм коммунистов способен возродить Святую Русь»[iv]. (Так считал, например, ватиканский дипломат Жан Эрбетт.) Иногда со стороны, как говорится, видней…
Такие выводы, в частности, подтвердили итоги переписи населения 1937 г., свидетельствовавшие о поражении атеистического натиска на Церковь и провале «безбожной пятилетки». Пятый пункт опросного листа был сформулирован следующим образом: «Являетесь ли вы верующим? Если да, то какой религии?» Православно верующими назвали себя треть городского населения и две трети сельского. Всего, таким образом, половина населения Советского Союза (56,7%), несмотря на всю идеологическую работу коммунистов и террор, объявила себя верующей[v].
Над страной веяли уже иные ветры…
Однако параллельно с ростом внешних проявлений патриотизма, лишенного – подчеркнем это – внутреннего прежнего духовного содержания (и в этом была его серьезная ущербность), с 1940 г. снова начинают усиливаться антицерковные репрессии.
В марте 1941 г. на встрече с работниками антирелигиозных музеев глава Союза воинствующих безбожников Губельман-Ярославский хвастался, как достижением, тем, что люди перестали обращаться с ходатайствами об открытии храмов: «Охотников обращаться с такими ходатайствами с каждым днем становится все меньше и меньше. А там, где такие ходатайства поступают, то потому, что инициаторами их являются — кулаки, служители культа и бывший церковный актив, единоличники»[vi].
Тем временем, однако, в ЦК ВКП(б) стекалась иная информация с мест, свидетельствовавшая «о возрастании активности церковников». В Пасхальные дни множество колхозников не выходило на работу, крестили детей даже многие «видные коммунисты».
«В Пасхальную ночь 1941 г., – вспоминала верующая ленинградка, – тысячные толпы народа стояли плечо к плечу вокруг храмов, с горящими свечами в руках, и единодушно пели пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено…»[vii] Никому из участников того крестного хода и в голову бы не пришло, что на Пасху 1942 г. будет официально разрешено совершать крестные ходы вокруг церквей с зажженными свечами, несмотря на угрозу немецких самолетов, что в ту Пасхальную ночь будет отменен даже комендантский час. Впрочем, ни о немецких самолетах, ни о предстоящей войне тогда тоже не догадывались… кроме разве что духоносцев, никогда не переводившихся на Русской земле.
«Будет война, и война страшная, всемiрная, она приведет народ России к Богу», – так еще в 1927 г. говорил наиболее близким духовным чадам своим преподобный Серафим Вырицкий.
Буквально за несколько дней до войны в журнале «Безбожник» можно было прочитать: «Религия является злейшим врагом советского патриотизма […] История не подтверждает заслуг Церкви в деле развития подлинного патриотизма»[viii].
«Проклятьем заклейменный»[1] готовил очередное жертвоприношение.
В Ленинграде приговорили к уничтожению знаменитый собор Воскресения Христова (Спаса-на-Крови). В Москве на 22 июня 1941 г. был назначен взрыв храма Рождества Богородицы в Путинках. В тот же день должны были быть переданы ключи от Богоявленского собора и церкви Илии Обыденного (отслуженную накануне Божественную Литургию почитали за последнюю в этом храме). На фасаде подмосковной Спасской церкви в Гирееве, закрытой богоборцами в Светлую седмицу 1941 года, всю войну и долгие годы после нее висела надпись: «Христос Воскресе!»[ix]
Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?[2]
***
Утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, в день Всех Святых, в земле Российской просиявших, Митрополит Сергий (Страгородский), отслужив Литургию, собрался уже читать Акафист, как ему сообщили о начале войны. Местоблюститель тут же произнес проповедь, в тот же день размноженную на ротаторе и разосланную по немногим сохранившимся еще приходам для зачтения отцами настоятелями с амвона прихожанам. Следует учесть, что по действовавшим тогда законам, запрещавшим Церкви всякую деятельность вне церковных стен, а тем более вмешательство в политические и государственные вопросы, действия эти были наказуемыми[x].
Характерно, что это было одним из первых обращений к народу подсоветской России в связи с разразившейся войной. Знаменитые «братья и сестры» (обращение христианское и уж никак не советское) И. В. Сталина прозвучали лишь 3 июля. В Послании Митрополита также было предвосхищено обращение Сталина к Святым Русским Князьям в его ноябрьской речи 1941 года. «Вспомним святых вождей Русского народа, – писал Местоблюститель, – например, Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. […] Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг».
В высшей степени поучителен и календарь войны. В тот день, когда в 1941 году немцы праздновали день рождения своего фюрера, русский народ праздновал Пасху – 7/20 апреля. День начала войны совпал, как мы уже сказали, с Неделей всех святых, в земле Российской просиявших. Контрнаступление нашей армии в 1941 году началось 23 ноября/6 декабря – день памяти св. благоверного Великого Князя Александра Невского. Пасха в 1942 году пришлась на 23 апреля/5 апреля – день Ледового побоища. Киев – мать городов русских – был освобожден 24 октября/6 ноября 1943 г., в день празднования иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Избрание Патриархом Московским и всея Руси святителя Сергия состоялось в Москве 26 августа/8 сентября 1943 г. в день Сретения Владимирской иконы Божией Матери, с древних времен считавшей Покровительницей Руси. Интронизация новоизбранного Патриарха произошла 30 августа/12 сентября – в день памяти св. благоверного Великого Князя Александра Невского, что, несомненно, указывало на покровительство этого Святого новоизбранному Предстоятелю Русской Церкви и всему народу российскому. Наконец, Пасха 1945 года совпала с днем Великомученика Георгия Победоносца – 23 апреля/6 мая, а Парад Победы в Москве на Красной площади — с днем Пресвятой Троицы (11/24 июня).
Имеются многочисленные церковные предания, по крайней мере, предостерегающие от однозначных оценок Сталина.
В октябре 1941 г. Сталин приезжал в Царицыно к св. праведной Матроне (Никоновой), которая сказала ему: «Красный петух победит. Победа будет за тобой. Из начальства один ты не выедешь из Москвы»[xi].
«В 1941 году, когда немцы были уже в Химках, – вспоминала монахиня Сергия (Клименко), – из Москвы хотели вывозить мощи святого благоверного Князя Даниила. (Мощи преподобного Сергия Радонежского были уже вывезены историко-археологическим обществом для сохранения.) В ночь на 23 ноября по старому стилю Князь Даниил Московский сам явился Сталину (при Сталине ночью Кремль был освещен и все работали) и сказал: “Я хозяин Москвы, не трогайте меня, а то вам плохо будет”. […] О том, что Сталин видел Князя Даниила, рассказал мне архимандрит Иеремия (Лебедев[, 1885 –1.3.1953]), казначей Патриарха Алексия, когда я после войны приехала в Москву»[xii].
Наконец, есть известие, что зимой 1941 г. «изрядно смутившийся Сталин […] призвал к себе в Кремль духовенство для молебна о даровании победы; тогда же, продолжает легенда, чудотворная Тихвинская икона Богоматери из Тихвинской в Алексеевском церкви была на самолете обнесена кругом Москвы и Москву от врага спасла. А 9 декабря после первого успешного контрнаступления, предшествовавшего московскому, был освобожден г. Тихвин»[xiii].
Именно в этом контексте и следует воспринимать обращение Божия избранника, молитвенника за Святую Русь, митрополита Гор Ливанских Илии (Карама) к советскому правительству. Изложенные в них условия спасения России были получены Владыкой после многодневной пламенной молитвы от Самой Божией Матери. Немаловажным обстоятельством было то, что к архиерею древнего Антиохийского Патриархата, в самом названии кафедры которого дышала, казалось, сама Библейская древность, Сталин, возможно, испытывал большее доверие. К сожалению, эти письма, отправленные через дипломатические каналы и Красный Крест, пока не найдены. Однако сами требования Царицы Небесной были, как это мы знаем из истории, неукоснительно выполнены. Причем, подтверждение тому известны из источников, независимых от сказания протоиерея Василия Швеца[3] «Чудеса от Казанской иконы Божией Матери»[xiv].
Как бы то ни было, с начала войны в СССР была свернута антирелигиозная пропаганда. Есть сведения, что уже в июле 1941 г. состоялась первая краткая встреча Сталина с Митрополитом Сергием, которой, как утверждается, оба остались довольны[4][xv].
К октябрю 1941 г. прекратился выход всех специальных антирелигиозных изданий. Пресловутый журнал «Под знаменем марксизма» переориентировался на публикацию историко-патриотических статей, а в 1944 г. и вовсе прекратил свое существование. Тогда же была ликвидирована антирелигиозная секция при институте философии Академии наук СССР, а созданный Ем. Ярославским Центральный музей истории и атеизма оказался фактически выброшенным на улицу.
Глава «усыпленного» Союза воинствующих безбожников Губельман-Ярославский с началом войны получил, через А. Н. Поскребышева, рекомендацию Сталина отметить патриотическую позицию Церкви[5].
Символична была и сама смерть этого «главного безбожника страны» (4 декабря 1943 г.), совпавшая с моментом резкого поворота курса государственной политики по отношению к Русской Православной Церкви. Это, кстати говоря, положило основание для упорных слухов о казни, по выражению католиков, «еврейского аптекаря Губельмана».
В библиотеке архиепископа Сергия (Ларина, ум. 1967) хранился изданный в Белграде в 1941 г. второй том книги И. К. Сурского «Отец Иоанн Кронштадтский» с характерной надписью, сделанной на его полях рядом с напечатанным там известным пророчеством о. Алексея Мечева: «…Ныне …исполнилось пророчество прозорливого старца о. Алексия Мечева …что, когда придет время, – Бог пошлет нужных людей, которые спасут Россию. – Бог послал Иосифа Виссарионовича Сталина и его сподвижников, который закрыл …Союз безбожников и казнил его председателя… приказал открыть Православные храмы, учредил Комиссариат Православной Церкви… установил для всех днем отдыха Воскресенье; восстановил Патриаршество в полном блеске и сказал Патриарху… что он желает укрепления Православия…»[xvi]
Осенью 1941 г. прекратились и аресты священнослужителей. Местоблюстителю Сергию (Страгородскому), митрополитам Алексию (Симанскому) и Николаю (Ярушевичу) не препятствовали распространять их патриотические воззвания к пастве.
Безспорно, инициатива этого поворота к Церкви могла принадлежать одному лишь И. В. Сталину. Никто из правящей советской верхушки того времени не посмел бы даже заикнуться о таких переменах. Никто из них не позволил бы себе даже подумать об этом. Сочетание наличия власти, ориентация на иные, чем у всех остальных партийно-советских вождей, ценности (которые некоторые из современных исследователей несправедливо «понижают» до прагматизма), и, наконец, полученное в детстве и юности воспитание – вот предпосылки этого поворота. Непосредственным толчком к осуществлению этих идей на практике стали вначале угроза, а потом и сама разразившаяся безпримерно страшная война, настроения врученного ему в управление народа, произнесенное смиренными духоносцами слово, за внешней тихостью которого, однако, чувствовались грозные раскаты Божия гнева. Одним из этих праведников, которому поверил Сталин, и стал митрополит Гор Ливанских Илия, с детства особенно почитавший Пресвятую Богородицу, очень любивший Россию и ее народ.
В официальной биографии И. В. Сталина читаем: «1888 – поступает в 4-классное духовное училище. 1894 – заканчивает училище по 1-му разряду. 1894 – поступает в духовную семинарию. 1899 – исключен из семинарии»[6][xvii].
К этим скупым строкам следовало бы прибавить, что, вопреки тому, что ранее утверждалось в энциклопедиях и официальных биографиях вождя (просмотренных самим Сталиным), родился И. Джугашвили 6 декабря 1878 г. (а не 9 декабря 1879 г.) – в день широко чтимого на Руси святителя Николая Чудотворца[7][xviii]. Крестили же его в честь св. праведного Иосифа Обручника[xix].
Одноклассник И. Джугашвили по Горийскому духовному училищу свидетельствовал: «В первые годы учения Сосо был очень верующим, посещал все богослужения, пел в церковном хоре. Хорошо помню, что он не только выполнял религиозные обряды, но всегда и нам напоминал об их соблюдении»[xx].
Горийское духовное училище И. Джугашвили окончил с отличием, получив даже похвальный лист, что способствовало его зачислению в Тифлисскую духовную семинарию полупансионером (с безплатным проживанием в общежитии и питанием в столовой).
Первые два класса семинарии (1894-1896) он окончил по первому разряду с оценкой 5 по поведению, передвинувшись по успеваемости с 8-го на 5-е место[xxi]. Третий класс (1896-1897) И. Джугашвили закончил по второму разряду с оценкой 4 по поведению, переместившись с 5-го на 16-е место[xxii]. В четвертом классе (1897-1898) его оставили для переэкзаменовки на осень; по поведению у него уже была тройка, а по успеваемости он был 20-м[xxiii]. Наконец, весной 1899 г. за пятый класс экзаменов он не сдавал. Все эти разительные изменения были связаны с его увлечением революционными идеями и установившимися связями с подпольщиками-марксистами. Однако единого мнения о причинах его ухода из духовных школ до сих пор нет[xxiv].
Как бы то ни было за стенами семинарии он оказался, когда ему было уже 20 лет. В духовных школах в общей сложности он провел без малого одиннадцать (!) лет… Сказанное, разумеется, не могло не наложить отпечаток на всю дальнейшую его жизнь, оказав влияние на формирование характера и особенности мышления. И действительно, как это уже отмечалось исследователями, его труды и речи, легко запоминающиеся и доступные восприятию самого простого человека, были весьма схожи с проповедями, нося неизгладимые следы церковной логики. Способ выражения мыслей, манера его писем напоминала послания известных духовников. Неторопливость движений – поведение священника. К этому следует отнести поразительную манеру выслушивать собеседника, умение вызвать на откровенные признания; вдохнуть, когда нужно, веру и надежду. Многие современники подчеркивали скромность его одежды, бытовую неприхотливость, простоту пищи[xxv].
Близкий товарищ Сталина по Тифлисской духовной семинарии А. Сипягин (позднее депутат от социалистов в Государственной думе первого созыва, впоследствии совратившийся в латинство), будучи католическим священником восточного обряда, вспоминал, «как в те далекие годы они исповедывались старцу и каждый месяц приступали к причастию, что было тогда не очень распространено среди православных». Сипягин подчеркивал, что он «навсегда сохранил воспоминания о «благочестивом Иосифе» и еще в тридцатые годы утверждал, что он обязательно обратиться»[xxvi].
Большую роль в этом выборе, несомненно, сыграла мать – Екатерина Георгиевна Джугашвили (1860-4.6.1937). «…Она едва умела нацарапать свое имя, — вспоминала о бабушке, к которой приезжала в июне 1935 г., дочь Сталина С. И. Аллилуева. – […] Характер у нее был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца. Она рано овдовела и стала еще суровее. У нее было много детей, но все умерли в раннем детстве, – только отец мой выжил. […] Она так и не захотела покинуть Грузию и приехать жить в Москву, хотя отец звал ее, и мама тоже. Ей был не нужен столичный уклад жизни, она продолжала свою тихую, скромную жизнь простой набожной старухи. […] Она жила в каком-то старом, красивом дворце с парком; она занимала темную низкую комнатку с маленькими окнами во двор. В углу стояла железная кровать, ширма, в комнате было полно старух – все в черном, как полагается в Грузии. […] У бабушки были свои принципы, — принципы религиозного человека, прожившего строгую, тяжелую, честную и достойную жизнь. Ее твердость, упрямство, ее строгость к себе, ее пуританская мораль, ее суровый мужественный характер, — все это перешло к отцу»[xxvii].
«Она была очень набожна, – пишет С. И. Аллилуева далее, – и мечтала о том, чтобы ее сын стал священником. Она осталась религиозной до последних своих дней и, когда отец навестил ее, незадолго до ее смерти, сказала ему: “А жаль, что ты так и не стал священником”… Он повторял эти ее слова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг – к земной славе, к суете…»[xxviii]
Похоронили Екатерину Георгиевну на Давидовой горе в Тбилиси, неподалеку от храма св. Давида.
Влияние родителей – их тоже просто так не спишешь. Живой пример… Укор… Во всяком случае, всё это время от времени заставляло задумываться… Не исчезало безследно из памяти…
Вот как, например, в 1970-е годы вспоминал о своем отце Михаиле Прохоровиче Скрябине (ум. 1923) В. М. Молотов: «Приезжал ко мне, когда я уже работал в ЦК. По церквам ходил… Он религиозный был. Не антисоветский, но старых взглядов. […] С клюшкой ходил. А выпьет: “Все ваши Марксы, Шопенгауэры, Ницше – что они знают?” […] У него был хороший бас, но не было слуха. И все-таки он пел в церковном хору, на клиросе. Он пристраивался к кому-нибудь с хорошим слухом, басу, и подтягивал… Выписывал много нот всяких церковных. На богомолье ездил. Куда только…»[xxix]
Что касается самого И. В. Сталина, то, по свидетельству монахини Сергии (Клименко), за Сталина «молился схиархиепископ Антоний (Абашидзе). Он был инспектором той семинарии, где учился Сталин. И когда Сталина за “проказы” сажали в карцер на хлеб и воду, он его жалел и посылал ему покушать. А когда времена переменились, когда уже Сталин стал самодержцем, а он архиепископом, его хотели арестовать. И вот Сталину дали знать: помнишь князя Абашидзе, который тебе кушать посылал, когда ты в карцере сидел? И Сталин сказал: “Не трогать его”. И владыка Антоний за него молился и что-то ему вымолил. Уж какая судьба Сталина, мы не знаем, это Бог Один знает, но все-таки с него началось освобождение»[xxx].
С будущим Владыкой (а тогда иеромонахом Димитрием) И. В. Сталин познакомился в 1896 г., когда тот был назначен преподавателем Священного Писания в Тифлисскую духовную семинарию. (Напомним в связи с этим прекрасное знание И. В. Сталиным Библии, которую он нередко цитировал.) В 1898 г. (после годичного пребывания в Кутаисской духовной семинарии) о. Димитрий вновь возвратился в Тифлис, где был назначен инспектором в семинарию. Именно в годы его инспекторства из семинарии ушел его ученик И. Джугашвили[8]. Однако и после этого неприятного события «они несколько раз виделись, переписывались»[xxxi].
Позднее, в годы гражданской войны, ставший уже архиепископом Таврическим и Симферопольским, Димитрий был членом образованного на территории белых армий Временного Высшего Церковного Управления на юго-востоке России. К тому времени бывший семинарист И. Джугашвили стал представителем Совнаркома, возглавляя оборону Царицына. Сохранились сведения, что в это время Владыка через линию фронта не раз обращался к своему бывшему ученику, добиваясь от него «смягчения судьбы священнослужителей, попавших в плен к красноармейцам»[xxxii].
После эвакуации белых армий из Крыма архиепископ Димитрий не пожелал покинуть Россию. Его арестовали. Однако благодаря вмешательству Сталина он получил минимальное наказание[9]. Лаврским отцам в Киеве, опасавшимся поселять Владыку из-за его запутанных отношений с властями, архиепископ Димитрий «показывал какие-то письма свои Сталину и ответы последнего, а также полученные им справки и разрешение киевских властей на проживание в городе»[xxxiii].
В 1928 г. Владыка принял великую схиму с именем Антоний. Скончался 1 ноября 1942 г. в Киево-Печерской Лавре, где был и похоронен. В настоящее время готовится канонизация схиархиепископа Антония.
Следует подчеркнуть, что Сталин никогда не был инициатором гонений на Церковь, хотя он и не уклонялся никогда от общей партийной линии по борьбе с религией (иногда даже и «озвучивая» ее), однако, заметим, выработанной все-таки другими. Как утверждал один из ближайших его друзей и соратников В. М. Молотов, «Сталин не был воинственным безбожником»[xxxiv]. Уже в предвоенные годы он не выступал лично с антирелигиозными призывами. О многом заставляют задуматься и документы, опубликованные недавно о. Димитрием Дудко[xxxv].
«Недооцениваем мы, — считает А. Б. Свенцицкий, – и открытую борьбу И. В. Сталина с левыми силами, которые стараемся представить этакими невинно закланными барашками. Но если бы не были уничтожены эти диавольские силы, невозможен был бы и “церковный подъем” в послевоенные годы, неожиданно прерванный Н. С. Хрущевым […] Мне могут возмущенно возразить: да как же это можно говорить и писать, когда убитых миллионы?! – Можно! Прекрасно и то, что И. В. Сталин своими действиями дискредитировал вольно или невольно идеи марксизма-ленинизма перед всем мiром, показав убожество, античеловечность и жестокость коммунистической идеологии, неизбежно приводящей страны к тоталитарному режиму и краху. В этом его заслуга, как Герострата! Именно при нем были созданы все предпосылки уничтожения идеи коммунизма навсегда! И, прежде всего, в вырождении самих коммунистов, которые сначала тайно, а затем и явно потянулись душой к Церкви и Богу»[xxxvi].
Перед войной, подбирая библиотеку для дачи, Сталин приписал для сведения исполнителей: «Прошу, чтобы не было никакой атеистической макулатуры!»[xxxvii] Совершенно достоверно известно, например, что Сталин временами любил цитировать Библию[xxxviii]. Бывало даже перед ближайшим окружением (разумеется, теми, кто мог это хоть в какой-то мере оценить) «гордился», что Грузия приняла Православие много раньше, чем Россия[xxxix]. Молотов вспоминал: «Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин – в Тбилиси, Ворошилов – в Луганске, я – в своем Нолинске. […] Сталин неплохо пел[10]. […] Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. “Да исправится молитва твоя…” – и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное»[xl]. И далее: «…Церковные песни мы иногда пели. После обеда. Бывало, и белогвардейские пели. У Сталина был приятный голос…»[xli] Входивший в ближайшее окружение И. В. Сталина А. И. Микоян (1895-1978) был также из семинаристов: в 1916 г. он окончил Тифлисскую духовную семинарию, учился в духовной академии.
Продолжал Сталин помнить и своих друзей по духовному училищу и семинарии. В письме матери от 9 октября 1936 г. он пишет: «Здравствуй мама – моя! Жить тебе десять тысяч лет! Мой привет всем старым друзьям – товарищам. Целую. Твой Сосо»[xlii].
В книге Д. А. Волкогонова читаем о распоряжении И. В. Сталина в 1944 г. выслать из его личных депутатских денег весьма большие денежные переводы своим друзьям по семинарии – Петру Копанадзе, Григорию Глурджидзе и Михаилу Дзерадзе, написав им при этом небольшие записки. «Гриша! Прими от меня небольшой подарок. 9.05.44. Твой Сосо», – читаем в одной из них. По свидетельству Д. А. Волкогонова, «в личном архиве Сталина сохранилось несколько аналогичных записок»[xliii].
Характерно, что на склоне лет Сталин вспомнил не о друзьях по партии, ссылке и революции, а о друзьях по духовному училищу и семинарии, а также и то, что произошло это ровно за год до Победы, день в день!..
Члены посетившей И. В. Сталина делегации Грузинской Православной Церкви «ожидали найти его твердокаменным, суровым воплощением воли, а на самом деле они нашли раздвоенного человека, внезапно обнажившего перед ними душу и буквально желавшего сделать для них все возможное»[xliv]. «Многие годы образования под влиянием Церкви, – говорил уже позднее, в 1985 г., С. И. Аллилуевой Католикос-Патриарх Грузии Илия II (Шиолошвили), – не проходят даром. А он оставил Бога и Церковь, растившую его для служения почти пятнадцать лет. Глубоко в душе живет тоска по Богу. И я глубоко верю, что последними проблесками сознания он звал Бога. […] Грешник, большой грешник. Но я вижу его часто во сне, потому что думаю о нем, о таких, как он. Я вижу его потому, что молюсь о нем […] Я видел его, осеняющим себя крестным знамением»[xlv].
«Не случайно, – пишет о Сталине священник Димитрий Дудко, – он и учился в духовной семинарии, хотя и потерял там веру, но чтоб по-настоящему ее приобрести»[xlvi].
К сожалению, такого рода факты малоизвестны, рассеяны по большому числу малотиражных изданий. До сих пор их не только никто не попытался проанализировать, но даже не удосужился собрать воедино. Многого мы и вовсе никогда не узнаем. В немалой степени этому способствовали, с одной стороны, привычка Сталина «к свободному одиночеству», а, с другой, его положение «пленника собственной славы»[xlvii].
Таким образом, слова митрополита Илии упали на в своем роде благодатную почву.
Что касается иерархов Русской Православной Церкви, то знакомство их с посланиями митрополита Илии ни подтвердить, ни отвергнуть пока не представляется возможным. Вся официальная переписка Патриархии с заграницей находилась под жестким контролем карательных органов. Сообщений по линии НКВД, через который тогда осуществлялась связь Церкви с Государством, также не зафиксировано.
Однако сами условия существования Церкви, как Тела Христова, делали все эти возводимые государством мощные с виду стены ничего не значащими для живущих в Духе…
5/18 февраля 1935 года. Последняя служба в московском храме Воскресения Словущего в Южинском переулке, славившемся чудотворной иконой Божией Матери «Взыскание погибших». Церковь была закрыта и вскоре взорвана. Службу возглавлял Митрополит Сергий (Страгородский). Сослужил Блаженнейшему митрополит Трифон (Туркестанов), сказавший в тот день, указав на образ Матери Божией: «Как бы не было нам трудно в жизни, как бы не были близки мы к погибели и духовной, и телесной, мы свято верим, Богородица защитит нас и спасет от погибели…»[xlviii]
9/22 июня 1941 года. Первыми словами Митрополита Сергия, узнавшего о начале войны, по свидетельству его келейника, были: «Господь милостив, и Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней Заступницы Русской земли, поможет нашему народу пережить годину тяжелых испытаний и победоносно завершить войну нашей победой»[xlix].
Служивший в эти дни тайно в Сергиевом Посаде известный катакомбный священник архимандрит Серафим (Батюков, ум. 19.2.1942) на задававшийся всеми приходившими к нему вопрос «Кто победит?» отвечал: «Победит Матерь Божия»[l].
22 октября/4 ноября 1941 года. Очевидец вспоминал: «Литургия в Елоховском Соборе в день праздника Казанской иконы Богоматери […] как бы предварила выступление И. В. Сталина по радио 6 ноября 1941 года в день прославления иконы Богоматери “Всех скорбящих Радость”. Храм переполнен. Перед встречей архиерея два тогдашних московских благочинных — отец Павел Цветков и отец Феодор Казанский — в полном облачении через Царские врата центрального алтаря, высоко приподняв и благословив ею молящихся, вынесли икону Казанской Божией Матери и положили на аналой перед архиерейской кафедрой. […] Еще раз раскрылись Царские врата и на солею в полном… облачении вышли архиереи: митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископ Саратовский Алексий (Толстопятов), архиепископ Калужский Алексий (Сергеев), епископ (потом митрополит) Питирим Курский, епископ Горьковский и Арзамасский Сергий и все настоятели московских церквей, а было их тогда всего семнадцать […] Старшим протоиереем служил ключарь Елоховского Собора о. Петр Голубев, бывший настоятель Покровского храма на Красносельской улице; старшим протодиаконом — отец Николай Орфенов и два протодиакона. […] Архиереи остались на солее, а о. Николай Орфенов со свечой в руке сошел с солеи и совместно со священством вышел в трапезную встречать архиерея. Появился седой митрополит в белом клобуке, чрезвычайно интеллигентной внешности […] Так я впервые увидел владыку Николая [Ярушевича], с которым впоследствии был лично хорошо знаком […] Общеизвестно, что владыка Николай — выдающийся оратор-проповедник. Проповедь владыки Николая была посвящена образу Казанской Богоматери. Вдохновенно говорил он о защите Богородицей России от наступающих врагов. И сейчас звучат его властные и страстные интонации: “Мы пройдем через все испытания и мы под знаменем Богородицы победим врага. С нами Бог, с нами Богородица. Мы молимся о единстве нашего народа. Мы верим, победа придет!” […] Кончилась Литургия, начались уставные многолетия. О. Николай Орфенов произнес многолетие Митрополиту Сергию (путешествующему), митрополиту Николаю, всем архиереям по старшинству. […] Впервые произнес многолетие Сталину протодиакон храма Святителя Николая, что на Новокузнецкой улице, отец Иаков Абакумов. Отец Иаков – родной брат начальника СМЕРШа (“Смерть шпионам” – военная контрразведка) и заместителя Наркома обороны СССР (то есть И. В. Сталина) [В. С.] Абакумова. После войны по приказу Л. П. Берия Абакумов был расстрелян [19.12.1954], а как государственный деятель оклеветан и очернен. – Такое я услышал впервые!.. Обладатель низкого звучного баритона, о. Иаков Абакумов начал: “Богохранимой стране Российской, властем и воинству ея… и первоверховному Вождю…” И вдруг десятками сотен голосов грянули молящиеся, заглушив отца Иакова: “Многая лета!!!”[11] […] Эта Литургия 4 ноября 1941 года, совершенная в Богоявленском Кафедральном Соборе, как бы положила начало тесному союзу Церкви с советской властью…»[li]
В эти дни «путешествующий» по указанию правительства Блаженнейший Митрополит Сергий находился в Ульяновске. Пригодных для службы храмов в городе не оказалось (на родине основателя Советского государства единственным действующим храмом была лишь небольшая церковь на кладбище) и прибывшим для службы был передан давно закрытый католический костел. 30 ноября Митрополит Сергий в сослужении всего прибывшего с ним духовенства совершил его освящение, основной его престол посвятив Казанской иконе Божией Матери. Храм получил официальное название Казанского Патриаршего собора в г. Ульяновске. «В Ульяновске, – писал позднее протоиерей А. П. Смирнов, – в дни Отечественной войны была как бы Патриаршая ставка — ставка великого церковного Вождя и Кормчего, ведшего корабль церковный в эту жестокую бурю на море житейском в направлении к Царству Божию».
Как известно, единственным зданием, уцелевшим среди руин Сталинграда, был храм во имя Казанской иконы Божией Матери с приделом Преподобного Сергия Радонежского, в который неоднократно заходил легендарный командарм Чуйков. Молча стоял, возжигая свечи, молясь о победе над врагом[lii].
Именно перед Казанским образом Божией Матери совершал в ноябре 1942 года под Сталинградом молебен митрополит Николай (Ярушевич)[liii].
Тогда же, в 1942-м самолет с Казанской иконой Пресвятой Богородицы облетел Сталинград – факт, который подтвердил в беседе с писателем Юрием Бондаревым Маршал Г. К. Жуков[liv]. Кстати, последний всю войну возил с собой в машине Казанский образ Божией Матери[12].
Как тут не вспомнить о том, что всем людям Земли Русской, находящейся под Покровом Божией Матери, издревле ведома особая забота об их земле Богородицы. Со времени отъятия Царства земного, отмеченного явлением Державной Ее иконы, Царица Небесная стала к нам еще ближе, ибо, в народно-православном сознании, взяла Она в Свои Пречистые длани земные скипетр и державу, увенчавшись земною короною Царства Русского, Третьего Рима…
Что касалось митрополита Гор Ливанских Илии, то он знал имена праведников, чьими молитвами в годы войны Господь помиловал Россию. Сама Пресвятая Богородица открыла ему это. «Среди них первым Пречистая назвала имя старца иеросхимонаха Серафима Вырицкого, а также имена духовно с ним связанных молитвенниц и стариц». Это старица Ольга Васильевна, крестница св. праведного Иоанна Кронштадтского. Любушка (Лазарева, 1912-11.9.1997), почти 30 лет подвизавшаяся при храме Казанской иконы Божией Матери в Сусанине (неподалеку от Вырицы), упокоившаяся в Вышневолоцком Казанском женском монастыре Тверской епархии. (Кстати, в Вырице, еще до Сусанина, Любушка подвизалась опять-таки при храме Казанской иконы Божией Матери, построенном в память 300-летия Дома Романовых.) И, наконец, третьей молитвенницей была старица Ольга Алексеевна (ум. 1957), по происхождению генеральская дочь[lv].
Говоря о Православном Возрождении в России в годы войны, мы имеем в виду таковое по обе стороны фронта. И произошел он не благодаря, а вопреки как коммунистической, так и фашистской идеологиям. Причем, объективный результат не зависел от субъективных устремлений действующих лиц. Раб Божий Навуходоносор, царь Вавилонский (Иер. 25, 9)… Раб Божий Иосиф Сталин и Адольф Гитлер… Так Промысел Божий творит историю…
Разумеется, все это могло осуществиться только в результате духовных устремлений самого русского народа. Православные люди, оказавшись по разные стороны линии фронта, максимально воспользовались дарованной Богом, молитвами всех Святых, в земле Российской просиявших (в день празднования памяти которых началась война), вынужденной (а потому относительной) религиозной терпимостью власть предержащих.
«…Недавняя война против немцев… – размышлял митрополит Вениамин (Федченков). – Ее принял сознательно и русский народ вслед за правительством; ее благословила и Церковь от всего сердца. И, конечно, нужно сказать: Слава Богу, что война была!»
Позицию Московской Патриархии Митрополит Сергий сформулировал в предисловии к книге «Правда о религии в России», сам выход которой был еще одной уступкой властей Церкви. Вышла она одновременно на нескольких языках, причем печаталась в типографии «Союза воинствующих безбожников». По недосмотру часть тиража этой книги вышла с маркой этого богоборческого издательства. Итак, в предисловии, датированном 28 марта 1942 года, Местоблюститель писал: «…Признает ли наша Церковь себя гонимой большевиками и просит ли кого об освобождении от таких гонений? Для тех, кто убежден в наличии гонений, линия поведения, принятая нашей Церковью в отношении фашистского нашествия, конечно, должна казаться вынужденной и не соответствующей внутренним чаяниям Церкви, а молитва о победе Красной Армии может казаться лишь отбыванием повинности, проформой, иначе говоря, одним из доказательств несвободы Церкви даже в стенах храма […] В своей внешней обстановке безпомощности мы могли рассчитывать только на нравственную силу канонической правды, которая и в былые времена не раз сохраняла Церковь от конечного распада. И в своем уповании мы не посрамились […] Наша Русская Церковь не была увлечена и сокрушена вихрем всего происходящего. Она сохранила ясным свое каноническое сознание, а вместе с этим и канонически-законное возглавление, то есть благодатную преемственность от Вселенской Церкви и свое законное место в хоре православных автокефальных Церквей. […] Мы, представители Русской Церкви, даже и на мгновение не можем допустить мысли о возможности принять из рук врага какие-либо льготы или выгоды. Совсем не пастырь тот, кто, видя грядущего волка и уже терзающего церковное стадо, будет в душе лелеять мысль об устройстве личных дел. Ясно, что Церковь раз и навсегда должна соединить свою судьбу с судьбою паствы на жизнь и на смерть. И это она делает не из лукавого расчета, что победа обезпечена за нашей страной, а во исполнение лежащего на ней долга, как мать, видящая смысл жизни в спасении ее детей».
«Митрополит Сергий, – пишет А. Б. Свенцицкий, – в одной из своих статей указывал: “Как только Церковь перестанет быть участницей в жизни своего государства, как только попадет она в изоляцию, то невольно скатывается на позиции старообрядчества, которое сохранило обычаи, но Старообрядческая Церковь стала как бы “бытовой” Церковью, абсолютно отстраненной от исторической и современной жизни своего народа”. Этого, признавался митрополит Сергий, он боялся как огня! Нужен был другой путь. […] Митрополит Сергий, шутили его оппоненты, нашел третий путь Церкви: “Церковь старообрядческую по незыблемости формы и догм и обновленческую по существу”. Но в этой шутке много истины. Действительно, не погрешив догматически, все оставив “как было”, но обновив Церковь не только “лояльностью” к советской власти, но в определенные периоды и прославляющую советскую власть»[lvi].
Один из современных исследователей, М. В. Шкаровский, пишет: «Необходимо отметить не только присутствие священнослужителей в составе действующей армии или антифашистского подполья, но и обращение к вере многих солдат, офицеров, партизан, в том числе старших командиров. Из свидетельства очевидцев известно, что начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников (полковник Царской армии) носил финифтевый образ свят. Николая и молился: Господи, спаси Россию и мой народ! Его преемником на посту начальника Генштаба стал сын священника из Кинешмы маршал А. М. Василевский[13]. В освобожденной Вене в 1945 г. по приказу маршала Ф. И. Толбухина (брат которого — протоиерей — служил все годы блокады в Ленинграде) были отреставрированы витражи в русском православном соборе и отлит в дар храму колокол с надписью “Русской Православной Церкви от победоносной Красной Армии”. Неоднократно свои религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом маршал Л. А. Говоров[14], после Сталинградской битвы стал посещать православные храмы маршал В. Н. Чуйков. Широкое распространение среди верующих получила убежденность, что всю войну с собой в машине возил образ Казанской Божией Матери маршал Г. К. Жуков. В 1945 г. он вновь зажег неугасимую лампаду в Лейпцигском православном храме-памятнике, посвященном “Битве народов” с Наполеоновской армией, восстановленном саперными бригадами по приказу маршала. А в конце 1940-х гг., отправленный командовать Одесским военным округом, проезжая Киев, Г. Жуков принес в храм и попросил оставить в алтаре свою “военную” икону Казанской Божией Матери.
Естественно, что верующими становились и рядовые солдаты, ежедневно рисковавшие своей жизнью. […] В отчете уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви в Марийской АССР за 1944 г. отмечалось: “…К великому сожалению, церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце иконы из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу, и по пути следования к этим иконам прикладывались… командиры воинских частей и жертвовали деньгами — было собрано 17 000 рублей”. Г. Карпов, докладывая в ЦК ВКП(б) о праздновании Пасхи в московских и подмосковных храмах в ночь с 15 на 16 апреля 1944 г., также подчеркивал: “Почти во всех церквах города, в том или ином количестве, были военные офицерского и рядового состава, общим числом более 500 человек… В области были также посещения церквей офицерским и рядовым составом. Так, например, в Казанской церкви (с. Коломенское Ленинского района) военных было 50 человек, в церкви Александра Невского (пос. Бирюлево Ленинского района) — 275 человек, в Троицкой церкви г. Подольска — 100 человек”.
Были случаи, когда с фронтов посылались в Москву телеграммы с просьбами направить в действующую армию материалы с проповедями духовенства Русской Церкви. Так, 2 ноября 1944 г. в Главное политуправление РККА с 4-го Украинского фронта поступила телеграмма, заверенная подполковником Лесновским, с просьбой “по встретившейся надобности в самом срочном порядке выслать материалы Синода для произнесения проповедей в день празднования годовщины Октября, а также ряд других руководящих материалов Православной Церкви”. Таким образом, командование хотело откликнуться на настроения солдат. […]
Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви… В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Служился тогда и особый молебен “В нашествии супостатов, певаемый в Отечественную войну”. Позднее на некоторых богослужениях в Никольском кафедральном соборе присутствовало командование Ленинградским фронтом во главе с маршалом Л. А. Говоровым”[lvii].
3 октября 1941 года танковая армия Гудериана захватила Орел. «О настроениях, господствовавших среди русского населения, – вспоминал этот немецкий военачальник, – можно судить по высказываниям одного старого царского генерала, с которым мне пришлось в те дни беседовать в Орле. Он сказал: “Если бы вы пришли 20 лет назад, мы бы встретили вас с большим воодушевлением. Теперь же слишком поздно. Мы как раз теперь снова стали оживать… Теперь мы боремся за Россию, и в этом мы все едины”»[lviii].
Одно из типичных писем того времени. Солдат М. Ф. Черкасов пишет домой матери: «Мама, я вступил в партию… Мама, помолись за меня Богу»[lix]. Партия воспринималась вступавшими в нее (не говорим о последствиях) как партия государства, совершающего исключительно патриотическое дело — освобождение Родины от захватчиков. В восприятии таких «коммунистов» идеологии нет места.
Как тесно порой вера в Бога переплеталась с верой в Победу, с любовью к Родине, связываясь в единый нерасторжимый узел, хорошо видно на примере, относящемся к октябрю 1942 года. Общеизвестны явления массовых крещений в храмах, открытых на оккупированных территориях. Во время таких крестин в станице Кущевской Кубанской области игумену Георгию на вопрос «Куда вы так спешите?» давали весьма характерный ответ: «Каждый день дорог, батюшка, может раньше, чем прибудет постоянный священник, опять наши придут и опять конец церкви…»[lx]
Возможно, эти приведенные нами факты помогут нам яснее осознать кто и за что воевал тогда, почему наша Церковь молилась так, а не иначе.
***
Днем 22 августа/4 сентября 1943 г. на ближней даче в Кунцеве Сталин собрал совещание, в котором участвовали Г. М. Маленков и Л. П. Берия. На совещании присутствовал полковник НКГБ Г. Г. Карпов. Незадолго до этого откомандированный из штаба партизанских отрядов на Украине, он был назначен начальником отдела, осуществлявшего контроль за деятельностью религиозных организаций. Обсудив некоторые практические вопросы, было решено провести встречу Сталина со священноначалием Церкви. Тут же из кабинета Сталина полковник Г. Г. Карпов позвонил митрополиту Сергию договорились о встрече.
Поздним вечером того же дня в Троицкие ворота Кремля въехал черный правительственный лимузин. В нем находились Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Сергий, митрополит Алексий (Симанский) и митрополит Николай (Ярушевич). Через несколько минут они были уже в кабинете Сталина. Навстречу святителям вышел хозяин кабинета…
(Напомним, литургически наступил уже следующий день — 23 августа/5 сентября. Воскресение. Отдание праздника Успения Пресвятой Богородицы. Верующее сердце не сомневается: это Она, Матерь Божия, «земли Русския Царица Небесная», достойно завершила то, что начали люди, созвавшие в 1917 году 15 августа – в день честнаго Успения Ея – в Богоспасаемом граде Москве в Успенском Соборе – Доме Пресвятой Богородицы – Освященный Церковный Собор, восстановивший Патриаршество на Руси.)
В ходе беседы Сталин неоднократно подчеркивал, что «Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с ее организационным укреплением и развитием внутри СССР». В беседе принимали участие В. М. Молотов и Г. Г. Карпов.
Еще недавно об этой исторической встрече было известно сравнительно мало, причем сообщалось много недостоверного[lxi]. Недавно стала известна записка Карпова, составленная им на следующий день после встречи[lxii]. К сожалению, по вполне понятным причинам, до нас не дошло никаких воспоминаний святителей, участвовавших в этой встрече. Возможно, какие-то обрывки из их устных воспоминаний, более или менее искаженные, попали к нам через третьи руки. «В конце беседы, — говорится в одной из подобного рода записей, — митрополит [Сергий] был страшно утомлен […] Сталин, взяв митрополита под руку, осторожно, как настоящий иподиакон, свел его по лестнице вниз и сказал на прощание следующую фразу: “Владыко! Это все, что я в настоящее время могу для Вас сделать”»[lxiii].
В победном 1945-м владыка Вениамин поинтересовался у келейника к тому времени уже покойного Патриарха Сергия архимандрита Иоанна (Разумова), не приходилось ли ему слышать каких либо подробностей о той встрече в Кремле. «О. Иоанн, — вспоминал Владыка, — не знал, о чем они там говорили. Только одно помнит: митрополит Сергий, воротившись от И. В. Сталина, ходит в доме по комнате и – по обычаю – что-то про себя думает. А о. Иоанн стоит у притолоки двери, молча… Вдруг митрополит Сергий, полуголосом, говорит:
– Какой он добрый!.. Какой он добрый!.. – Это он так думал и говорил о Сталине.
Я говорю о. Иоанну: “А вы не догадались спросить у Владыки: ‘Ведь он же неверующий’?”
– Спросил!
– И что же вам ответил митрополит Сергий?
– А знаешь, Иоанн, что я думаю: кто добрый, у того в душе живет Бог!
…Передаю точные слова митрополита Сергия. А он был умнейший человек. И слов напрасно не бросал. И не думаю также, что так мог бы выдумать о. Иоанн: этого не выдумаешь… Тогда стоит и нам задуматься…
После я прочитал в третьем послании ап. Иоанна, “апостола любви”, следующие слова его: ”Кто делает добро, тот – от Бога; а делающий зло, не видел Бога!”
Удивительно! Ведь это буквально совпадает со словами митрополита Сергия!..»[lxiv]
Следует отметить, что последняя такого рода встреча на высшем уровне состоялась в мае 1924 года, когда Патриарха Тихона принимали председатель ВЦИК М. И. Калинин и председатель СНК СССР А. И. Рыков[lxv]. Следующая подобная встреча произойдет 10 апреля 1945 года. И. В. Сталин встретится с Патриархом Алексием (Симанским), митрополитом Николаем (Ярушевичем) и протопресвитером Николаем Колчицким. Речь во время нее шла о предполагавшемся сооружении в Москве Православного центра с дворцом, духовными учебными заведениями, типографией и т. п. После этого последовала большая пауза. Лишь апреле 1988 года, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, М. С. Горбачев принял Патриарха Пимена.
На следующий день после встречи, закончившейся глубокой ночью, Патриарший Местоблюститель служил в Богоявленском кафедральном соборе Божественную литургию. Первую после двухлетней разлуки с московской паствой. В конце службы он сообщил о намеченном на 26 августа Соборе епископов. Выйдя из храма, верующие читали в еще пахнущих типографской краской «Известиях» сообщение ТАСС о приеме Сталиным трех митрополитов.
Архиерейским Собором, состоявшимся в Москве через четыре дня после встречи в Кремле, 26 августа/8 сентября (в день Сретения Владимирской иконы Божией Матери, особо почитавшейся Митрополитом Сергием), Патриархом Московским и всея Руси был избран владыка Сергий (Страгородский).
Собор начался тем, что был пропет тропарь Казанской иконе Пресвятой Богородице: «Днесь светло красуется славнейший град Москва…»
По образному выражению митрополита Николая (Ярушевича), «наша Церковь вновь засияла во всей полноте своего иерархического чина»[lxvi].
«Ваше избрание, – писал в телеграмме Патриарху Сергию митрополит Гор Ливанских Илия, – исполнило наши сердца радости. В продолжение трех дней церкви на Ливане были открыты днем и ночью и колокола перезванивали весело. Благодарим Бога за восстановление в России Патриаршества и молимся о победе русского воинства под водительством маршала Сталина, великого защитника человечества. Да дарует Всемогущий Бог Вам силы и долгую жизнь к славе Церкви»[lxvii].
Конец провозглашенной еще до войны так называемой «безбожной пятилетки», когда в стране должен был быть закрыт последний храм и уничтожен последний священник, приходился, как известно, на 1943 год. Тот же 1943 год должен был стать годом основания «немецкой национальной церкви». Вместо этого, как видим, был избран Патриарх, приостановлено гонение на Церковь, началось ее возрождение.
«Треснул свод государственного материализма, — отозвался на избрание Патриарха архимандрит Иоанн (Шаховской) в проповеди в берлинском храме Св. равноапостольного Вел. Кн. Владимира 11/24 октября 1943 года. — Материально сильных стало одолевать материально совсем слабое. И не в том, прежде всего, дело, что все это попущение церковной самодеятельности в Москве может оказаться одним только обманом и есть уже этот обман, а в том, что к такому именно, а не другому обману оказалось необходимым сейчас прибегнуть государственным властям пред лицом русского народа. Апостол Павел, умевший видеть во всем Божью святую, промыслительную сторону, говорил: “Как бы ни проповедовали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь” (Филип. 1, 18)…»[lxviii]
Многие сегодня склонны обвинять священноначалие Русской Православной Церкви в преклонении перед богоборными властями. В «доказательство» приводят слова, подобные сказанным в 1944 г. митрополитом (впоследствии Патриархом) Алексием (Симанским) о «богодарованном Верховном Вожде нашем Иосифе Виссарионовиче Сталине»[lxix]. Обвинители, как правило, сочувствуют или принадлежат к тому религиозному сообществу, которое во время войны на территории Германии ежедневно молилось о “Боголюбивом вожде народа Германского”. Но “Боголюбивый” и “Богодарованный”, согласитесь, вовсе не одно и то же. Достаточно вспомнить опять-таки “раба Моего” (Божия) царя Вавилонского Навуходоносора (Иер. 25, 9-11).
Страх и преклонение перед сильными мiра сего – слишком все это было бы просто… и… далеко от истины…
Патриарх Сергия, по словам весьма осведомленного его келейника, впоследствии митрополита Иоанна (Разумова), разумеется, «не мог одобрять методов Сталина; они были ему органически чужды, как глубоко верующему христианину и как исключительно доброму, мягкому по натуре человеку. Митрополит Сергий, однако, во время войны приветствовал Сталина и эти приветствия были вполне искренни. […] Как реально мыслящий человек, Митрополит Сергий понимал, что только единая, сплоченная Русь может противостоять германскому фашизму, поэтому он, как и большинство русских людей в то время считал, что следует отложить до других времен всякие внутренние счеты и разногласия»[lxx].
Что касается святителя Сергия и его отношений с советской властью, то они, вопреки тому, как их пытаются представить многие, не были ни столь тесны, ни желанны. По свидетельству известного впоследствии архиепископа Зарубежной Церкви Леонтия (Филипповича), Святитель «не терпел, когда кто-нибудь в своих личных интересах пользовался ее (советской власти – С. Ф.) услугами»[lxxi]. (Это касалось не только «личных», в нашем понимании, интересов, но и епархиальных, на первый взгляд, вроде бы церковных.)
Вряд ли, однако, верно представлять процесс изменения отношения государства к Церкви ровным и однозначным, а исполнителей воли И. В. Сталина дисциплинированными статистами. Да и сами закоренелые безбожники вовсе не были безобидными, покорными овечками. Так, небезызвестный Б. П. Кандидов, в 1937 г. печатно обвинявший Митрополита Сергия в шпионаже в пользу Японии, весной 1945 г. обратился к секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Жданову (напоминая тому о сотрудничестве в прошлом с Губельманом-Ярославским) с предложением «развернуть антирелигиозную работу». Официальный отзыв Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на это послание оказался резко негативным. Кандидову указали на то, что он «живет старыми взглядами». Но старый безбожник не собирался складывать оружие, безпощадно клеймя в своих лекциях «реакционную роль церковников». Однако получил взбучку. «Правда» (23.6.1945) в назидание другим на своих страницах разоблачила методы «этого вредного лектора». Кандидову было запрещено выступать с лекциями по антирелигиозной тематике.
В 1946 г. профессиональные атеисты решились еще раз прощупать почву. В октябре исполняющий обязанности председателя Центрального совета Союза воинствующих безбожников Ф. Олещук и ответственный секретарь Е. Тучков (печально известный душитель Церкви 1920-1930-х гг.), ссылаясь на полученное приглашение от чешского «Союза свободомыслящих» на съезд, предлагали возродить деятельность своей организации. Но получили через Жданова официальный отказ. Не помогла и международная интрига: на заседании Совета «Всемiрного союза свободомыслящих», прошедшем в Брюсселе, советским безбожникам заочно предоставили целых три места, в том числе даже вице-председателя. Но запрет был оставлен в силе. Более того, такая международная активность привела к весьма неожиданным результатам. Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) 17 января 1947 г., подтвердив отказ, выразил, через М. Суслова, секретарю ЦК А. Кузнецову «сомнение» в самой «целесообразности дальнейшего существования» Союза воинствующих безбожников. В феврале 1947 года ЦК ВКП(б) принял решение о прекращении деятельности Союза[lxxii]. Все это означало слом богоборческого аппарата. Аппарат же Совета по делам Русской Православной Церкви составляли люди, принципиально по-другому ориентированные, нежели атеисты 1920-1930-х годов.
Было бы наивным полагать, что такие новшества не вызывали сопротивление партийного аппарата. Известное постановление ЦК ВКП(б) 27 сентября 1944 г. «Об организации научно-просветительной пропаганды» — дань именно таким настроениям. Историк В. А. Алексеев справедливо называет инициатором появления этого постановления Сталина: «Сталин не мог не осознавать, что […] партийные, комсомольские кадры, идеологические работники и активисты плохо понимали весь замысел его новой линии в области церковно-государственной политики. Некоторым из них казалось, что “братание с попами” есть измена заветам основоположников марксизма-ленинизма […] Он и решил совершить определенный маневр — напомнить партии и комсомолу о важности борьбы с предрассудками и суевериями […] И вместе с тем, старательно избежав […] конкретных упоминаний об антирелигиозной работе […], Сталин продолжил свою линию на дальнейшую “легализацию” церковных институтов в стране»[lxxiii].
Да, Сталин вынужден был считаться со своим окружением. Вспомним, его слова сказанные Митрополиту Сергию после знаменитой беседы в Кремле: «Это все, что я в настоящее время могу для Вас сделать».
В 1948 г. он вынужден был уступить давлению этих сил, разрешив им приступить к подготовке специального постановления ЦК ВКП(б) о задачах атеистической пропаганды в новых условиях. Через некоторое время, отвергнув многие идеи разработчиков, И. В. Сталин фактически похоронил этот документ. Более того, из официальных партийных и государственных документов в это время исчезают самые термины «антирелигиозная» и «атеистическая» работа. Едва ли не впервые за всю историю партии эти понятия отсутствовали в отчетном докладе ЦК ВКП(б) XIX съезду партии в октябре 1952 г.[lxxiv]
Однако именно сопротивлением партийного аппарата, считавшего уступки Церкви чрезмерными, следует объяснить отклонение уже составленного текста постановления Совнаркома о создании в Москве Православного центра (резиденция Патриарха, духовные учебные заведения, типография), сооружение которого было обещано Сталиным на встрече с Патриархом Алексием 10 апреля 1945 года. Неудачей завершилось и дело с типографией. Во исполнение личного распоряжения Сталина 17 марта 1945 г. Совнарком дал соответствующее распоряжение. Патриархия смогла закупить необходимое полиграфическое оборудование, на котором предполагалось печатать Священное Писания, богословские труды и церковные календари. Но дальше этого дело не двинулось. Оборудование ржавело на территории Новодевичьего монастыря, здание же для типографии так и не было выделено[lxxv].
Осенью 1947 г. митрополит Илия впервые (официально – по приглашению Патриарха Алексия) посетил СССР. Если следовать «Чудесам от Казанской иконы Божией Матери», то И. В. Сталин тем самым исполнил волю Божией Матери. Владыка посетил Москву, Ленинград, Киев, Одессу. Причем, во всех храмах ему «вручались в дорогих ризах святые иконы, главным образом Божией Матери»[lxxvi]. Патриарх же Алексий подарил митрополиту Казанский образ Пресвятой Богородицы. Все эти факты также подтверждают сказание, как и вот эти слова из обращения митрополита Гор Ливанских к Патриарху Алексию, зачитанные после богослужения в Патриаршем Богоявленском соборе в Москве 16 ноября 1947 г.:
«Народ ваш – народ Богоносец! Вся история Земли Российской свидетельствует нам о том, что в тяжелые эпохи внутренних смут, а также во время нашествия иноплеменников, благородный и великий русский народ прибегал к Божией помощи, дабы сохранить в целости города и веси и широко раскинутые пределы Земли Российской. Не раз гордые и дерзкие враги в лице Чингисхана, Тамерлана, Карла XII, Наполеона и других пытались завладеть Русской землей и поработить ее народ, не раз орошалась православная земля кровью своих верных сынов, но все это не сломило народной силы, не уничтожило веры в правоту защищаемых народом принципов. Все эти попытки поработить русский народ, навязать ему другие государственные идеи, другую веру ни к чему не привели. Велик Бог христианский! И в эту ужасную кровавую войну Он сохранил любимый Свой народ и Дом Пресвятой Богородицы»[lxxvii].
И еще: «Я много знал о великом русском народе и его Церкви и теперь лично убедился, что Русская Православная Церковь является величайшей Церковью Православия. Господь Бог благословляет русский народ так же, как когда-то благословил Авраама. Русский народ является как бы народом Святой Земли, и землю Русскую можно сравнить со святой Палестинскою землею»[lxxviii].
Так же подтверждает «Чудеса…» и официально заявленная митрополитом Илией корреспонденту ТАСС главная причина совершенной им поездки в СССР: «Целью моего визита было возложение священной короны на Казанскую икону Божией Матери, находящуюся в Ленинграде. Я выполнил эту миссию…»[lxxix]
Характерно, что в Ленинград митрополита Илию от правительства официально сопровождал А. Н. Косыгин, в то время заместитель председателя Совета министров СССР, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б).
Официальное сообщение ТАСС приводило слова Владыки: «Когда возлагал венец на чудотворную икону Казанской Божией Матери, во всех церквах зазвонили колокола… В кафедральном соборе меня особенно умилило общенародное пение акафиста Казанской Божией Матери…»[lxxx] Обратим внимание на то, что материалы о пребывании митрополита Илии в СССР, публиковавшиеся в «Журнале Московской Патриархии» (1948. № 1), так и не были завершены, несмотря на объявленное их продолжение. Причем, «обрыв» произошел как раз на визите Владыки в Ленинград (одна из важнейших, как мы помним, частей сказания). И это, думается, неспроста. Что смутило государственных цензоров и стоявшие за ними власти (под всецелым контролем которых находился журнал вплоть до первых лет перестройки)? Это могло быть и «возложение священной короны на Казанскую икону Божией Матери», которое легко могло вызвать в народе воспоминания о венчании на Царство Помазанников Божиих. Это могло быть слово Владыки в Князь-Владимирском соборе с рассказом о явлении ему Божией Матери, переданное в сказании. Это, наконец, мог быть необычайно теплый прием его верующими Ленинграда, явно контрастирующий с наигранным энтузиазмом при встречах партийных и советских вождей трудящимися.
О сопутствовавших визиту делах митрополита Илии можно в какой-то мере судить по сохранившимся (до сих пор не публиковавшимся) письмам Патриарха Алексия председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпову:
1.
Дорогой Георгий Григорьевич!
Посылаю Вам перевод письма п[атриарха] Христофора[15] и п[атриарха] Александра[16]. По этому делу надо будет нам с Вами переговорить, особенно в связи с устными сообщениями м[итрополита] Ильи Карама. Последний выражал желание иметь деловую беседу в узком кругу при Вашем участии.
Конечно, ни сегодня, ни тем более во вторник, это не будет удобно, но мы выберем для сего особный день: Вы, я, м[итрополит] Николай[17], м[итрополит] Илья, с его архимандритом[18], посвященным во все дела, и о. Н. Колчицкий[19]. – Об этом есть время окончательно условиться.
М[итрополит] Илья очень надеется иметь свидание с И. В. Сталиным, которому он везет от П[атриар]ха высший орден П[атриар]хии и подарки. Я ему сказал, что об этом ему надо поговорить с Вами.
Как Вы будете с ним сегодня объясняться?
Преданный Вам
П[атриарх] АЛЕКСИЙ[lxxxi]
15.XI.47.
2.
Посылаю Вам, дорогой Георгий Григорьевич, перевод Вашего письма. Если у Вас проверят его и хорошо перепишут и русский и французский тексты, то можно будет передать этот листок м[итрополиту] Караму для его предстоящего издания.
Очень хороший был сегодня у Вас вечер, и я уверен, что м[итрополит] Илья со свойственной ему восторженностью его опишет.
Завтра будем заседать без Вас, а затем условимся о времени совещания у Вас.
Серд[ечно] преданный П[атриарх] АЛ[ЕКСИЙ][lxxxii]
18/19.XI.47.
3.
Дорогой Георгий Григорьевич.
Сегодня в 11 часов направляюсь в Лавру.
Скажу Вам кратко о нашем вчерашнем совещании с м[итрополитом] Ильей и архимандритом Василием. Переводчицу-арабку мы не привлекали к нашей беседе.
Сущность беседы заключалась в том, что м[итрополит] Илья обрисовал положение Антиохийского Патриархата, как изолированного «от греков». П[атриар]ха Александра убеждали и П[атриар]х Христофор, и американцы, и отдельные лица настроенные против Русской Церкви – войти в блок с греками и отделиться от Московского П[атриар]ха. По словам м[итрополита] Ильи, все эти демарши категорически отвергались П[атриар]хом Александром.
Вместе с тем, наряду с идейным тяготением к Москве, Антиохийский Патриархат лелеет надежду, что Русская Церковь, и в особенности Русское Правительство – возобновит давнюю традицию систематической материальной помощи бедной Антиохийской Церкви – на иконы, на церкви, на отдельных особенно неимущих иерархов и т. д. Именно государство, само, а не через церковь, в дореволюционное время широко субсидировало Антиохийскую Церковь, исходя из государственных соображений о необходимости поддерживать Православие на Востоке «Ортодоксия» – это основной мотив всех пожеланий Антиохийского П[атриар]хата.
М[итрополит] Илья вызвался быть нашим официозным (не официальным) посредником между нами и П[атриар]хами греками – и тут, по его мнению, решающим фактором является степень нашей возможности давать им деньги…..
Т[аким] обр[азом], доминирующим мотивом его высказываний является вопрос о материальной помощи: деньгами, богослужебными предметами, парчой, панагиями, крестами, митрами и т. д.
Говорили подробно и о подворьях и о будущем Совещании.
Всё это – б[олее] или менее точно записывалось протоиер[еем] Колчицким и будет приведено в систему.
М[итрополит] Илья очень надеется на то, что Вы его выслушаете по тем же вопросам; видно он возлагает большие надежды на помощь именно государства.
По всей вероятности, наше совещание у Вас мы приурочим ко времени их возвращения из Ленинграда.
Из Патриархии гости отправились к о. Н. Колчицкому.
В Лавре м[итрополит] Илья будет 21-го.
Вот пока – вкратце о нашем сегодняшнем (вернее вчерашнем) совещании.
Преданный Вам П[атриарх] АЛЕКСИЙ
20.XI.47.
1 ч[ас] 30 м[инут] у[тра].
По словам м[итрополита] Ильи – П[атриар]х Александр, независимо от решения прочих П[атриар]хов, обязательно явится на наше Совещание летом [19]48 года[lxxxiii].
4.
[…] Завтра утром – Карам, и вечером м[итрополит] Григорий[20] приезжают. Эта неделя будет у нас оживленная. […][lxxxiv]
1.XII.47.
5.
Посылаю Вам, дорогой Георгий Григорьевич, […]
3. перевод из арабской газеты, переданной мне Карамом. […][lxxxv]
17.XIШ.47.
В официальном ответном письме Г. Г. Карпова Патриарху Алексию 7 декабря 1947 г. читаем:
«Совет по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР уведомляет Вас, что в соответствии с Вашим ходатайством разрешается организация в городе Москве храмов-подворий Антиохийского и Сербского Патриархов и Болгарской Православной Церкви.
Для организации храма-подворья Антиохийского Патриарха в ведение Московской Патриархии передается в безплатное и безсрочное пользование церковное владение по Телеграфному переулку дом № 15/а, которое библиотека им. Ленина должна освободить в 2-хмесячный срок, переведя свои фонды в церковное здание по Ульяновской улице дом № 59, подлежащее освобождению в 2-хнедельный срок организациями занимающими это помещение. […]
Для строительства жилого дома под квартиры духовенства указанных храмов-подворий и для других нужд Московской Патриархии в ведение Московской Патриархии передается пустующее здание по Телеграфному переулку дом № 15.
Данное здание можно теперь же принять от Мосгорисполкома. […]
Совет считал бы желательным теперь же официально уведомить Патриархов Антиохийской и Сербской Церквей и Экзарха Болгарской Церкви о предоставлении им Московской Патриархией церковных зданий, о разрешении на организацию в них храмов-подворий и разработать согласованное с ними положение о храмах-подворьях. […]»[lxxxvi]
Таким образом, одним из конкретных результатов визита митрополита Илии в СССР в 1947 г. явилось возобновление в Москве Антиохийского подворья[21]. В уже цитировавшемся нами слове в Патриаршем Богоявленском соборе в Москве митрополит Илия напомнил некоторые факты связей наших Церквей в недавнее время. Напомнил он, в частности, о пребывании в 1913 году в России Антиохийского Патриарха Григория IV, принимавшего участие в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых, в ходе которых состоялось прославление священномученика Гермогена. Об обстоятельствах визита митрополит Илия, по условиям времени, разумеется, умолчал; зато не преминул подчеркнуть, что Антиохийский Патриарх именно «во время своего пребывания возвел в епископский сан Господина моего Святейшего Патриарха Алексия. Великую радость имел наш и поныне здравствующий Блаженнейший Патриарх Александр III, ибо он участвовал в интронизации Его Святейшества Алексия, Патриарха Московского и всея Руси. Таким образом, Его Святейшество Патриарх Алексий дважды является сыном нашей Церкви – как по хиротонии его во епископа, так и по интронизации на Престол великой Российской Церкви»[lxxxvii]. К этому бы стоило прибавить, что духовником нашего Всероссийского батюшки, св. праведного о. Иоанна Кронштадтского, был православный араб архимандрит Игнатий[22].
Но имела ли все-таки место личная встреча митрополита Илии с И. В. Сталиным, о которой просил Владыка? Недавняя публикация «Журналов записи лиц, принятых И. В. Сталиным в 1924-1953 гг.», свидетельствует о том, что такой встречи, по крайней мере в кремлевском кабинете, не было[lxxxviii]. Это подтверждает, собственно, и история с барельефом И. В. Сталина, сведения о котором сохранились в нескольких письмах 1948 г. Патриарха Алексия Г. Г. Карпову и его заместителю (?) С. К. Арапову:
10 января 1948 г. Патриарх Алексий писал Г. Г. Карпову: «Меня несколько смущает следующее обстоятельство: как-то неудобно, что барельеф И[осифа] Вис[сарионовича] на Ливанском кедре до сего времени не передан по назначению, между тем как прошло уже без малого 4 недели со дня отъезда м[итрополита] Ильи Карама. Как поступить с этим делом?» Резолюция Г. Г. Карпова на полях: Переслать Поскребышеву. Ка[рпов]»[lxxxix].
9 февраля: «Дорогой Георгий Григорьевич! Посылаю Вам накопившиеся бумаги: 1. Проект письма моего И[осифу] В[иссарионовичу], который я посылал Вам 3 II. – (Барельеф у нас.)»[xc].
4 марта: «Глубокоуважаемый Сергей Константинович […] Я всё еще не писал Караму о судьбе его подношения И[осифу] В[иссарионович]у. А между тем мы условились с ним, что я ему пришлю т[елегра]мму о том, что его барельеф вручен по назначению, и он конечно ждет благодарности от И[осифа] В[иссарионовича]. Конечно, он имеет намерение эту телеграмму использовать в духе его заявлений или интервью. И вот, он, бедный, ждет этой телеграммы и всё ее не получает. Я бы думал так: Вы бы позвонили ген. Поскребышеву и сказали бы ему, что мне необходимо известить Карама, и могу ли я ему сообщить, что И[осиф] В[иссарионович] поручил мне благодарить его за подношение… Очень бы желательно мне с этим развязаться поскорее». Поверх письма карандашом, видимо, рукой С. К. Арапова: «10 III позвонил т. Поскребышев и просил передать П[атриар]ху Алексию, что подарок м[итрополита] Ильи вручен тов. Сталину, который выразил благодарность. Об этом мною сообщено П[атриар]ху Алексию»[xci].
Несомненно, если бы встреча митрополита Илии с И. В. Сталиным имела место, Владыка не преминул бы вручить лично свой подарок.
В письмах Патриарха Алексия Г. Г. Карпову, как мы помним, шла речь и о политике США по отношению к Православным Церквам, за которой легко угадывается основная цель американцев – Россия, существовавшая в описываемое время под личиной СССР. Достаточно точно эту политику характеризует информационный доклад берлинского протоиерея Аркадия Закидальского Управлению информации Советской военной администрации в Германии от 5 июля 1948 г. В ней передается содержание беседы с архимандритом Зарубежной Церкви Гермогеном (Кивачуком), состоявшейся 14 июня на квартире последнего в пригороде Мюнхена – Мюнхен-Зольн. Архимандрит Гермоген, сообщал протоиерей Аркадий, «пришел ко мне в спальную и, прежде всего, сказал, чтобы я был очень осторожен. Сейчас все помешаны на советской шпиономании. За малейшее подозрение американцы сажают. Далее сообщил, что он числится у американцев на черной доске. Все его письма контролируются и подслушиваются телефонные разговоры. […] Поводом к этому он считает свое открытое высказывание своих симпатий московскому Патриарху, мое посещение его два года тому назад и получение «Журнала Московской Патриархии». Что это не выдумки, он мне показал бумажку, на которой значилось, что ему отказали на въезд в Англию для окончания Кембриджского университета. […]
По его словам, американцам не так страшен коммунизм, как Россия. Они считаются с тем, что в данное время это самая могучая держава, которая стоит им на пути. Уверяю тебя, сказал он, что будь на месте Сталина сегодня Николай II, положение нисколько не изменилось бы. Коммунизм это только ширма. Им, прежде всего, нужно уничтожить Россию, как таковую, и тогда они смогут считать себя господами мiра. Сейчас они больше всего боятся объединения эмиграции. Всеми силами стараются разбить ее на партии. Каких только партий они не создали и все пользуются их поддержкой. То же самое наблюдается и в церковном мiре. С одной стороны, всех поддерживают, а, с другой, стараются перессорить. В каждом лагере “Ди-Пи”[23] создают 20 национальностей и столько же религий.
Большинство эмиграции, особенно новой, политику Америки раскусили, но, к сожалению, слишком поздно.
Во главе всей эмиграции, как новой, так и старой, фактически стоит митрополит Анастасий[24]. У американцев он пользуется очень большой популярностью и поддержкой. […] Всеми делами у американцев от имени Синода заведует протоиерей граф Граббе»[xcii].
«Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным – никогда, никогда!»[xciii], – вспоминал югославский государственный деятель М. Джилас слова И. В. Сталина, сказанные им перед картой мiра в адрес американцев и англичан. С этой шестой части мiра, закрашенной красной краской, уже была совлечена кровавая хламида III Интернационала.
Во второй раз в СССР митрополит Илия приехал через полгода, в июле 1948 г., в составе делегации Антиохийского Патриархата на Совещание Глав и представителей Поместных Православных Церквей, приуроченное к 500-летию автокефалии Русской Православной Церкви. В слове на праздничном обеде, устроенном Советом по делам Русской Православной Церкви в честь участников Совещания 15 июля 1948 г. митрополит Илия «подчеркнул, что Православие должно быть сильным и единым, таким, как говорил Сталин, заявивший, что он хочет “сильного Православия”. (Разговоры гостей слушал, а позже записал в своем отчете чиновник МИДа С. М. Кудрявцев.) Потом Владыка подумал и сказал, что, может, Сталин и не говорил этих слов. Но он, Илия, лично считает, что только благодаря Сталину обезпечено процветание Русской Православной Церкви и Православия во всем мiре»[xciv].
Третий визит митрополита Илии состоялся с 17 августа по 12 сентября 1954 г. Владыка приехал опять-таки в составе делегации, возглавлявшийся Патриархом Антиохийским и всего Востока Александром III, по случаю 100-летнего юбилея Антиохийского подворья в Москве. Кроме Москвы гости побывали в Ленинграде, Киеве и Одессе[xcv], а также в Псково-Печерском монастыре.
Чем же был обусловлен такой длительный разрыв между вторым и третьим приездом? Возможно, ответ на этот вопрос содержится в архивном документе – записи беседы Г. Н. Карпова с архиепископом Краснодарским и Кубанским Гермогеном (Кожиным)[25], принятым в Совете по делам Русской Православной Церкви 14 июля 1950 г. после поездки его, митрополита Лениградского и Новгородского Григория (Чукова) и протоиерея Н. Колчицкого на Ближний Восток.
Владыка Гермоген, в частности, рассказал: «Митрополит Илья Карам, хотя и считается твердым сторонником Московской Патриархии, однако и он принимает у себя “анастасьевцев” и прочих белогвардейских эмигрантов. Жили у него монахини [из Иерусалима]: англичанка Робертсон, Варвара, приезжала б[ывшая] Княжна Татьяна Константиновна[26]. Будучи помещен в одну из комнат, в которой жила одна из этих гостей Карама, по словам архиепископа Гермогена, он, отодвинув один из столиков, обнаружил записку религиозного содержания, “пророчествующую” о приходе с гор Царя, который принесет освобождение. Такие записки используются монашками для монархической пропаганды. Когда митрополит Григорий, указывая на эти факты, сказал Караму, что это не соответствует его заверениям приверженности Московской Патриархии, тот стал оправдывать свои поступки христианской любовью и намерением перевоспитать этих заядлых врагов. Карам выражал готовность поехать по поручению Московской Патриархии к митрополиту Анастасию и уговорить его вернуться из раскола в подчинение Патриарха.
Наивный простачок, невежа, – как характеризуют Карама, – он своими чрезмерно восторженно-преувеличенными отзывами о Русской Церкви делает их похожими на ложь. Прот[оиерей] Казанский[27] рассказывал, что Карам завязал связь с папским нунцием по управлению Восточными церквами[28], у которого он бывает»[xcvi].
Что касается монархических убеждений митрополита Илии, то они были известны и ранее. Летом 1937 г. он, например, благословил древней иконой Божией Матери Российский Императорский Дом. Благословил в лице Великого Князя Владимира Кирилловича, сына считавшегося в то время частью эмиграции Главой этого Дома, Великого Князя Кирилла Владимировича.
В своем слове к собравшимся в Бейруте на квартире уполномоченного Российского Императорского Дома Н. Е. Барановского русским монархистам Владыка, надевший по этому случаю орден Св. Анны 1-й степени, «провел аналогию между пребыванием израильтян в Вавилонском плену и рассеянием русских и указал на необходимость соблюдения твердой веры в милосердный Промысел Божий и скорого окончания лихолетия. Он призывал помнить и любить свою великую Царскую Россию, изливавшую милость на все православные народы. Он верит в скорое воскресение России и глубоко убежден, что выздоровевшая нация снова объединится вокруг своего природного Царя […] Далее он сказал, что у него возникла мысль благословить на победу Русский Императорский Дом древней чудотворной иконой, вывезенной когда-то из России и находившейся сначала у Патриархов Цареградских, а затем на Ливане и имеющей название “Пресвятой Богородицы-Победы”. Он рад эту Владимирскую святую икону поднести в день св. Владимира молодому Витязю – Великому Князю Владимиру и благословить ею весь Российский Императорский Дом на одоление смуты и восстановление Богоуказанной Царской Власти»[xcvii].
Однако после двух поездок в СССР И. В. Сталин, вероятно, ожидал от митрополита Илии иного, нежели пророчеств «о приходе с гор Царя, который принесет освобождение», видимо, «освобождения» и от него, Сталина, тоже. Как бы то ни было, следующая поездка Владыки в СССР, как мы уже писали, смогла состояться лишь после смерти Сталина.
Кончина Сталина так потрясла людей, в том числе и верующих, потому что, как справедливо пишет В. Л. Шленов, в их представлении “пошатнулся”, казалось, “раз и навсегда расчисленный порядок и представился конец этого порядка. […] Певцы оттепели почти не заметили этого острого чувства катастрофизма, предчувствия надвигающейся катастрофы»[xcviii].
По рассказам очевидцев, еще во время войны св. праведная Матрона (Никонова) часто «показывала в лицах, что происходит, и что произойдет. Как-то сказала: “Кто знает, может Господь и простит Сталина! Он сам пленник”. Я спросила: “У кого?” Она – “У Кагановича и всех тех!” Показывала, как Сталин перед смертью будет кричать: “Что вы, что вы!” А по одной стороне будет стоять Каганович, а по другой стороне сестра его. “Что хотите делать со мной?” А они наложат подушку на него. Это было сказано Матушкой в 1943 году»[xcix].
При Сталине «Русская Церковь получила в это время невиданный прежде статус […] Был создан Совет по делам Русской Православной Церкви и утвержден статус уполномоченных. Фактически атеист (только внешне, внутренне большевики уже были разными!), этот уполномоченный, служащий ГПУ или советской власти, занимался даже назначением священников на приход и без его визы это было даже архиерею невозможно. Таким образом, Церковь стала не отделенной от государства, а государственной, правда, имеющей в обществе мало прав, но которые она ежегодно набирала, укрепляя свои организационные силы. Как никогда Русская Церковь в этот период была связана с советской властью и стремилась восстановить свои дореволюционные права. Это доказано многими фактами из ее деятельности, поэтому мне казались закономерными и последовательными поздравительные адреса И. В. Сталину, произнесение многолетий Генералиссимусу, торжественный парастас в его память, отслуженные Патриархом Алексием I в Елоховском Соборе в день смерти Сталина, и то, что в час его похорон храмы всех городов были открыты и во всех произносилась “Вечная память!” Все это уже воспринималось вполне естественно, хотя и возмущало многих…»[c]
Монахиня Сергия (Клименко) вспоминала, со слов казначея Патриарха Алексия архимандрита Иеремии, что на упреки за служение панихиды по Сталину-безбожнику Святейший, будучи за границей, ответил: «Я служил не за безбожника»[ci].
«Из трудов более поздних биографов и из воспоминаний Дмитрия Шостаковича, — читаем в работе современного ученого-византолога А. Венгера, — мы знаем, что с самого детства Сталин сохранил некоторый страх перед вещами, связанными с религией – перед церквями и священнослужителями в рясах, — этот страх можно было назвать даже суеверным. Шостакович рассказывает, например, что, услышав по радио 23-й концерт Моцарта для фортепиано в исполнении Марии Юдиной, Сталин попросил запись этого произведения. Такой пластинки еще не было, и поэтому запись сделали за одну ночь, а на следующий день отправили ее Сталину. Позже он послал Юдиной 20 000 рублей, на что та ответила: «Отныне я буду денно и нощно молиться за Вас и просить Господа простить Ваши тяжкие грехи перед народом и нацией. Господь милосерд, Он простит Вас. Что же касается денег, то я пожертвовала их приходу на реставрационные работы в храме». Этим письмом, полагал Шостакович, Юдина подписала себе смертный приговор. Однако с ней ничего не произошло. Когда Сталин умер, на его проигрывателе нашли именно эту пластинку. Шостакович, сам человек неверующий, подумал, что Сталин расценил поступок Юдиной как юродство Христа ради, а юродивым на Руси разрешалось говорить Царям правду»[cii].
Хотя, по самопризнанию Л. Регельсона, он не был в состоянии «найти какую-нибудь положительную черту в натуре или в действиях Сталина», он все-таки справедливо признает: «Церковное предание запрещает вершить суд над человеческой душой: глубочайшие тайны сердца ведает только Бог, и лишь на всеобщем суде, когда все “тайное станет явным”, будет вынесено справедливое соборное суждение, скрепленное Божественным Приговором. При жизни человека никто не может быть уверен в себе или в ком-нибудь другом, что, он будет осужден или что он избежит этого суда»[ciii].
В справедливости этого суждения мы можем убедиться на примере жизни других сподвижников И. В. Сталина. «Всесоюзный староста» М. И. Калинин, чьим русским именем Ленин пытался прикрыть свою безумную борьбу против Церкви, перед смертью пригласил священника, исповедался и причастился[civ]. Г. М. Маленков – закончил свои дни псаломщиком в церкви[cv]. Сын И. В. Сталина Василий сразу же после кончины отца обратился к настоятелю храма Воскресения Словущего (св. апостола Филиппа) в Аксаковском переулке близ Арбата протоиерею Иоанну Свитинскому с просьбой отпеть родителя заочно[cvi]. Примечательно, что и дочь И. В. Сталина Светлана Иосифовна Аллилуева, в конце концов, пришла к Богу. Весной 1962 г. ее крестил в Москве протоиерей Николай Александрович Голубцов (1900-1963)[cvii]. «И я счастлива, что это со мною произошло»[cviii], — писала С. И. Аллилуева.
Следующие визиты митрополита Илии в СССР приходились уже на время правления Н. С. Хрущева – наиболее тяжелые для Русской Православной Церкви после 1920-х годов. В четвертый раз Владыка – «друг Русской Православной Церкви и нашего народа» –приехал в СССР в июле-августе 1960 г. вместе с секретарем Абду Элиасом, побывав в Москве, Ленинграде, Новгороде, Киеве и Одессе[cix]. Наконец, пятый визит датируется 1963 годом, во время которого митрополит Илия побывал в Пскове, где ему в Троицком соборе сослужил протоиерей Василий Швец, имевший с Владыкой продолжительную беседу, приведенную в «Чудесах от Казанской иконы Божией Матери».
В государственных, церковных и личных архивах сохранились письма митрополита Илии, которые предстоит еще выявить и опубликовать. Известно, например, что у него была долголетняя переписка с Патриархом Алексием; писал он сыну личного секретаря Святейшего, протоиерею Алексию Остапову. Переписка с последним завязалась после посещения делегацией Русской Православной Церкви во главе с Патриархом Алексием Ливана во время паломничества в конце ноября—декабре 1960 г. на Восток для поклонения православным святыням[cx].
В отчете о поездке, между прочим, читаем: «Бхамдун – родина митрополита Илии. В этом курортном селении недавно выстроен новый храм в честь Преображения Господня. Интересно отметить, что мраморный иконостас прекрасной работы почти весь составлен из икон русских святых. […] В селении Менсури и Уэди-Шахрут делегация побывала на стройках храмов. В Менсури строительство только начинается, а в Уэди-Шахут уже возведены стены с коллонадой. Этот храм будет именоваться Казанским – в честь Казанской иконы Божией Матери»[cxi].
И в заключение приведем отрывок из отчета председателю Отдела внешних церковных сношений митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Никодиму (Ротову)[29] настоятеля Подворья Московского Патриархата в Бейруте и заместителя Представителя Патриарха Московского при Патриархе Антиохийском и всего Востока протоиерея Иакова Ильича, составленного в мае 1969 г.:
«В полдень 11 апреля[30] в госпитале св. Георгия скончался в результате сердечного кризиса Высокопреосвященный Илия Карам, митрополит Гор Ливанских. В связи с последними Страстной седмицы и праздником св. Пасхи его погребение было назначено на 15 апреля с[его] г[ода]. Гроб с телом покойного был установлен в здании Гор Ливанской митрополии. В Великую Субботу после Божественной литургии нами была отслужена у гроба заупокойная лития и возложен венок.
15 апреля в 13 часов траурная процессия направилась из Хаддада в Бхамдун к месту погребения Высокопреосвященного по его завещанию. По пути следования в нескольких местах гроб покойного Митрополита встречало инославное духовенство и вместе со своими верующими провожало его с подобающими почестями через населенные пункты по пути следования или же совершало молитвы в своих храмах у его гроба. Чин отпевания совершался в храме родного покойному Бхамдуна. За богослужением, совершавшимся православными Митрополитами, присутствовали главы или представители других христианских исповеданий Ливана, представители ливанских и местных властей, дипломаты и множество верующих. После отпевания надгробное слово произнес митрополит Тиро-Сидонский Павел Хури. Погребен Высокопреосвященный митрополит Илия у алтарной стены построенного им храма в Бхамдуне.
После погребения произносилось много речей на улице представителями разных обществ Ливана, представителем муниципалитета Бхамдуна, однофамильцами усопшего и прочими. Некоторые из выступавших говорили о любви усопшего к Русской Православной Церкви.
В похоронной процессии и отпевании принимал участие настоятель Подворья Московского Патриархата в Бейруте и присутствовали секретари Представительства и Подворья. Следует заметить, что при выносе тела из Митрополии присутствовали только митрополит Харуанский Василий Самаха и епископ Илия Нежим, помощник Гор Ливанского Митрополита. Остальные Митрополиты присоединились вразнобой по пути следования процессии, что производило не весьма приятное впечатление.
После смерти митрополита Илии Карама была создана специальная комиссия для разбора личных вещей покойного. Означенная комиссия обнаружила в шкафах спальни митрополита Илии 600 икон разного письма, многие из них представляют большую ценность. Предполагается устроить в его родном городе Бхамдуне музей иконографии имени митрополита Илии Карама. Также найдено 1000 золотых монет и много тысяч ливанских фунтов наличными, помимо солидного счета в банке»[cxii].
Во время военных действий в Ливане собор в Бхамдуне, где покоилось тело митрополита Илии, был полностью разрушен снарядами. Промыслом Божиим тело Владыки сохранилось. Его удалось извлечь из-под обломков. Ныне оно покоится в ковчеге в алтаре церкви при старом городском госпитале. Новый собор (во имя Преображения Господня) на месте разрушенного воздвигается на средства племянника Владыки – Насифа Карама. Специальное место в нем отведено для усыпальницы митрополита Илии – Великого Молитвенника за Русскую Православную Церковь и Святую Русь.
Сергей ФОМИН
21 мая/3 июня 2003 г. Владимирской иконы Пресвятой Богородицы.
.jpg&w=180)
Жуков по указанию Сталина сделал резкое заявление по этому поводу на заседании Контрольного совета по управлению Германией, в который входили представители СССР, США, Великобритании и Франции, подчеркнув, что история знает мало примеров подобного вероломства и измены союзническим обязательствам. Монтгомери отвел это обвинение, однако несколько лет спустя признал, что такое указание от премьер-министра он получил и «подчинился приказу, как солдат».
Л.Д.С-Н: Что это было? Это был, говоря языком европейским, межконфессиональный конфликт. То есть они ведь хотели его заставить принять ислам. И более того – они ему сказали, не только ему, а вот этим всем ребятам – четырём человекам, которые с ним были – они ему сказали, что если вы принимаете ислам, то вы не только остаётесь жить, а вы становитесь нашими братьями. Вы будете воевать вместе с нами, будете воинами Аллаха, будете кричать Аллах акбар, будете воевать против гяуров и, соответственно, потом мы вас женим на мусульманках, сделаем вам хорошие дома, и так далее, и вообще будете жить хорошо – будете воинами Аллаха. То есть выбирать приходилось не между жизнью и смертью, а между хорошей жизнью и смертью за Христа. Вот в чём проблема.
Л.Д.С-Н: Мы сейчас готовим к выпуску журнал, альманах “Священная Хоругвь”, который полностью будет посвящён подвигу Евгения Родионова и его товарищей. Он будет довольно объёмный – там собраны все материалы о воине Евгении, которые были напечатаны за это время. И мы выпускаем наш журнал “Священная Хоругвь”, в котором это будет всё собрано. Издание будет очень интересное – может быть самое лучшее на эту тему. Я знаю, что вышло, и что будет выходить.
Л.Д.С-Н: А потом что?
Л.Д.С-Н: То есть мы произносим клятву о том, что мы с ним порываем полностью все отношения.
мы приехали, допустим, к ним, пришли, и они в нас почувствовали некое родное начало. Родственное начало. Причём не просто пришли проповедовать, а что мы – такие же как они. Я в армии служил, я всё это знаю прекрасно. Александр служил. Игорь Игоревич служил, служил в Германии, тогда ещё. Все мы служили. Вот, и таким образом, значит, мы считаем, что надо два эти начала объединить. Не для того, чтобы завоёвывать, там, как крестоносцы, Восток или Запад, а для того, чтобы вот это мужественное начало – воинское, и начало аскетическое – чтобы они соединились. Вот наш смысл.
Л.Д.С-Н: Да, это Женя Родионов – его икона, которую мы сделали специально маленькой. И когда мы идём Крестными ходами, мы их всем даём.
Игорь Игоревич Мирошниченко: Уже даже книга на эту тему написана. Да, Чудинова написала книгу “Мечеть Парижской Богоматери”. Хорошая книга.
